Дорога извивалась по ледяному склону, прокладывая глубокую борозду в его пестро-переливчатом великолепии. Леса остались у них за спиной: теперь спуск был гладким, голым и заснеженным. Сервас нервничал. Если так ехать, их точно заметят – на горе никого, кроме них и «Вольво».

Внезапно дорога влилась в горную деревню с тремя десятками домов, старой лесопилкой и парой магазинов. Повернув в последний раз, Сервас резко затормозил у гостиницы, а метрах в ста впереди, перед большим альпийским шале, господствующим над всей долиной, остановился «Вольво». Дальше проезда не было.

Мартен припарковался у пустой террасы с закрытыми зонтиками и каменной стенкой, повторяющей изгиб дороги. Водитель и пассажир «Вольво» уже стояли рядом с шале. Большой роскошный дом был построен из нетесаных бревен и украшен несколькими террасами и балконами, как в Межеве, Куршевеле или швейцарском Гштааде . Казалось, что он мог одновременно вместить много людей, но через открытые ворота гаража была видна одна машина. Значит, их всего две.

Пара? Гюстав живет здесь? С этим человеком? Еще с кем-то?

Сервас увидел, как они вошли, и открыл дверцу.

– Хочешь кофе? – спросил он.

Минуту спустя они с Кирстен уже сидели на террасе гостиницы, как обычные туристы: он – с чашкой двойного эспрессо, она – со стаканом кока-колы-«нулевки», лед из которой был выброшен с такой брезгливостью, как будто они находились в одной из стран, где, выпив воды из-под крана или раскусив ледяной кубик, можно подхватить кучу пакостных болезней. Холод стоял собачий, но солнце сияло ярко, и снег сверкал, согревая душу. Сервас, прячась за стеклами темных очков, следил за домом, карауля малейшее движение.

Он щелкнул пальцами, подавая знак отвернувшейся Кирстен, когда на один из балконов вышла высокая белокурая женщина в свитере из небеленой шерсти и коричневых брюках. Точно определить ее возраст не позволяло расстояние, но Сервас дал бы ей лет сорок. Худая, стройная, волосы собраны в конский хвост.

На террасу вышел хозяин гостиницы, хотя клиентов не прибавилось, и Мартен подозвал его.

– Не знаете, то большое шале, случайно, не сдается?

– Нет. Оно принадлежит университетскому профессору из Тулузы.

– Он живет там с женой? – Сыщик изобразил лицом восхищение и зависть.

Мужчина улыбнулся.

– У них есть ребенок. Приемный. У некоторых все получается…

Сервас не был уверен, что стоит расспрашивать дальше и привлекать к себе внимание.

– В гостинице есть свободные номера?

– Конечно.

– Ну что? – спросила Кирстен, когда хозяин удалился.

Сервас объяснил.

Час спустя человек с бородкой вышел из шале вместе с Гюставом, чтобы отвезти его в школу . Очевидно, лекций в университете у него сегодня нет. Пора убираться с террасы, они и так просидели тут слишком долго.

– Поселимся, пойдем прогуляемся, а к вечеру вернемся, – сказал он Кирстен.

– Один номер или два? – поинтересовалась норвежка.

Сыщик посмотрел на женщину. Продолжение сексуальных игр ее явно не интересует. Кирстен была очень хороша сейчас в ярком солнечном свете. Мартен почувствовал легкую досаду. Он не очень понимал, что произошло между ними и что еще произойдет, поскольку не разобрался в этой женщине. Что ею руководит? Гормоны? Страх? Может, Кирстен просто не хочет быть одна в постели? Нет, сигнал она подала совсем другой и совершенно недвусмысленный…

– Всё оружие? – изумленно переспросил Стелен.

– Всё.

– И судья Дегранж дал санкцию?

– Да.

Директор поднес к губам чашку, сделал глоток, давая себе время подумать.

– Кто проведет баллистическую экспертизу? – спросил он наконец.

– Для вас это принципиально? – вопросом на вопрос ответил Рембо.

– Нет. Но я не могу не думать о том, как именно вы намерены это сделать. Сло́жите в бронированный грузовик? Повезете в Бордо? По шоссе? Серьезно?

Рембо наклонился вперед, поближе к собеседнику.

– Мы не станем разоружать ваших людей одновременно, и оружие не покинет это помещение: все будет сделано здесь, в вашей лаборатории – под нашим контролем.

– Почему мы? Почему не жандармерия? Не общественная безопасность? Почему вы думаете, что виновный работает здесь? Лично я не верю, что один из моих людей может быть замешан. – Стелен почему-то подумал о Сервасе.

Ответ Рембо прозвучал загадочно:

– В шахматах слоны ближе всего к королям…

Всю вторую половину дня они бродили по Оспитале-ан-Комменж и Сен-Мартену, строили гипотезы и выпили столько кофе, что Серваса почти тошнило. Когда начало темнеть, вернулись в гостиницу и ушли в номер, сославшись на усталость. В комнате было две кровати – широкая и поуже, – и они восприняли это как знак. Сервас не захотел привлекать внимание, беря два номера, готовился спать в кресле (если таковое окажется) и вздохнул с облегчением при виде второго спального места. Ситуация все равно была неловкая – для них обоих. Каждое движение Кирстен напоминало передвижение астронавта по МКС, а наличие всего одного окна для наблюдения вынуждало их стоять очень близко, так что он чувствовал жар ее тела и запах духов.

Во время прогулки Сервас получил подтверждение насчет номеров машины и кое-какую информацию о хозяевах шале: Ролан и Аврора Лабарт, сорок восемь и сорок два года. По официальным данным – бездетны. Он преподает межкультурную психологию и психопатологию в университете Жана Жореса в Тулузе, она не работает. Нужно, чтобы Эсперандье выяснил, как они усыновили Гюстава. При каких обстоятельствах? Что известно мэру и руководству школы? Возможно ли в 2016 году выдавать чужого ребенка за своего? Наверное, да. Во всяком случае, на какое-то время. Планетарный хаос и бюрократические заморочки отдали некоторые стороны жизни на откуп произволу.

Ночь стремительно падала на ледяные горы, темнота сгущалась во впадинах, расселинах и на вершинах, во многих комнатах шале зажегся свет, но Лабарт с Гюставом еще не вернулись. Время от времени сыщики видели хозяйку дома, бродившую по комнатам с телефоном возле уха, иногда она писала сообщения. «Нужно попросить у судьи ордер на прослушку», – подумал Сервас. Но вот под окнами заурчал мотор «Вольво». Лабарт медленно вел машину по заснеженному асфальту, опасаясь выбоин. Задние фонари напоминали глаза дракона, горящие красным огнем. На крыльцо вышла улыбающаяся блондинка. Обняла Гюстава, поцеловала мужа. Язык их тел показался Сервасу насквозь фальшивым. Он расчехлил бинокль и передал его Кирстен.

Аврора Лабарт выглядела повелительницей и была очень хороша, но красота ее была светская, холодная: бледная кожа, лебединая шея, тонкие губы, вот только нос длинноват. Не низкая – метр семьдесят пять как минимум, сложена атлетично, тело поджарое. Она была одета в длинную полотняную хламиду и напоминала римскую весталку. Ни туфель, ни тапочек – даже на холодное крыльцо вышла босиком. Сыщику стало не по себе от выражения лица и взгляда этой женщины. Лучше б ее назвали не Авророй, а Умброй или Ноктис .

– Взгляни-ка! – позвала его Кирстен.

Она поставила ноутбук на колени и залезла на сайт книжного интернет-магазина. Сервас увидел на обложках фамилию Ролана Лабарта и пробежал глазами названия. «Де Сад: освобождение через заточение»; «Делай, что захочешь: от “Обители Телема” Франсуа Рабле к Алистеру Кроули»; «Похвала злу и свободе»; «Сад наслаждений: от Захер-Мазоха к сексуальным практикам, включая рабство, садомазохизм, господство и подчинение»… Споткнулся он на пятом названии.

Сервас вздрогнул. Вспомнил фразу: «Демоны лукавы и могущественны». Откуда это? Вот она, связь. Да, университетский пижон дал своим книгам трескучие названия, но они устанавливают прямую связь между ним и Гиртманом. Лабарт изучал швейцарца. Неужели интеллектуальное любопытство перешло в страстный интерес, а потом – в слепое поклонение? Он стал сообщником Гиртмана? Доказательство налицо. Сервас знал, что у Гиртмана есть фаны в Интернете, этом чудесном изобретении, изменившем лицо мира. Изобретении, которое позволяет фанатикам заражать смертоносными идеями нестойкие умы, подросткам – доводить до самоубийства ровесников, педофилам – обмениваться фотографиями обнаженных детей, миллионам людей – выплескивать на других свою ненависть под защитой анонимности…

Ему нужна эта книга. «Комплекс Прометея»… Сервас смутно помнил содержание лекций, прослушанных в те давние времена, когда он хотел стать писателем и изучал современную литературу. Комплекс Прометея упоминался в работе Гастона Башляра  «Психоанализ огня». Кажется, философ выстроил следующую зависимость: чтобы покорить огонь, то есть знание и сексуальность, маленький Прометей должен был нарушить отцовский запрет и коснуться пламени. Комплекс Прометея обозначал тенденцию, свойственную мальчикам: состязаться умом и знаниями с отцами, стремиться сравняться, а затем превзойти их… Что-то вроде того. Раскопал ли Лабарт нечто подобное в прошлом швейцарца? Или тот прочел книгу и сам связался с университетским профессором?

Сервас посмотрел в окно.

Ночь окончательно вступила в свои права, и лишь голубоватый снег искрился в темноте. В окнах шале горел свет. Гюстав подошел к окну и прижался носом к стеклу, вглядываясь в улицу. Усталый мальчик в пижаме был погружен в печальные мысли. Сыщику показалось, что у его ног разверзлась бездна. Он отвернулся. Есть ли хоть один шанс, что он смотрит на своего сына? Эта перспектива ужасала его сверх всякой меры. Что будет, если это окажется правдой? Он не хотел нежеланного сына. Отказывался от ответственности. Мой сын… Живет с одержимым интеллектуалом и его ледышкой-женой… Нет, это абсурд. Тем не менее он повернулся к Кирстен и сказал:

– Нам нужна его ДНК.

Она кивнула. Не спросила: чья ДНК? И так знала, чья.

– В школе наверняка есть вещи мальчика.

– Слишком рискованно, – не согласился Сервас.

– Как поступим?

– Не знаю, но она нужна.

– Хочешь узнать, отец ты или нет?

Сервас не ответил.

Подал голос телефон норвежки. Первые аккорды Sweet child o’mine хард-рок-группы «Ганз-н-роузиз».

– Каспер?

– Есть новости? – спросил бергенский коллега Кирстен.

В 18:12 в Тулузе Самира Чэн протянула свой «ЗИГ-Зауэр» Рембо. На ней была футболка с логотипом «Мисфитс», давно распавшейся хоррор-панковской группы, лицо украшали два новых пирсинга: маленькие черные стальные колечки в левой ноздре и нижней губе.

– Мне кажется или здесь и вправду воняет дохлой крысой?

– Наверное, вылезла из помойки, – ответил Эсперандье, доставая из ящика оружие.

– А вы поэт, не так ли? – подал реплику Рембо.

– Ну с такой фамилией, как у вас, было бы грешно не разбираться в стихах, комиссар, – съязвила Самира.

– Умерьте пыл, Чэн. Это рутинная проверка. Против вас я ничего не имею, вы хороший полицейский.

– Да что вам известно о полицейском ремесле?! Кстати, будьте осторожны с нашими пистолетами, это вам не игрушки, можете пораниться.

– Где Сервас? – не вставая, спросил Рембо.

– Не знаю. А ты, Венсан?

– Даже вообразить не могу.

– Увидите – передайте, что мне нужно его табельное оружие.

Самира расхохоталась.

– Мартен и в «Черную звезду»  промахнется, даже если эта громадина окажется прямо перед ним. Над результатами его стендовой стрельбы ржут все вокруг. Да он скорее себе в ногу попадет, чем в преступника.

Рембо знал, что пожалеет о сказанном, но, как всегда, не сдержался:

– Возможно, именно так он и поступил.

В 18:19 Сервас оторвался от телефона.

– Нужно сходить к машине. Я ненадолго.

– Что происходит?

– Ничего. Хочу курить, а сигареты забыл в бардачке.

Он занервничал после звонка Самиры. С чего бы? Ну проверяют всё оружие, и что с того? Он со своим пистолетом не расставался.

На улице ему в грудь ударил ледяной ветер. Хлопали флаги – их повесили, чтобы заявить о притязаниях отеля на международный уровень, несмотря на обветшавшую обстановку. Сервас сразу замерз в тонком свитере. Надо было надеть куртку. Очередной порыв пнул его, пытаясь загнать назад, но он упрямо продолжил спускаться по лестнице к дороге под террасой, а подняв глаза, увидел их. Лабарта и Гюстава. Они боролись с ветром, громко смеялись и двигались к гостинице, то есть к нему.

Он не может сейчас вернуться – если Лабарт увидит его вблизи, это осложнит слежку. Майор открыл дверцу со стороны пассажира, влез в бардачок, достал сигареты и, вытянув шею, посмотрел через машину – Лабарт и Гюстав взбирались на террасу по соседней лестнице. Он быстро наклонился, сделал вид, что шарит под креслом, а когда снова поднял голову, они уже исчезли внутри.

Ему придется пройти мимо них: лифт размером со спичечный коробок находится рядом со стойкой портье.

Сыщик исподтишка глянул на женский силуэт. Она наблюдает за ним? Следит за гостиницей? Мартен неверным шагом пересек террасу. Лабарт и Гюстав стояли к нему спиной, мужчина общался с хозяином – тот что-то протягивал ему.

– Спасибо, нас это очень выручит. Сколько я вам должен? – спросил профессор, открывая бумажник.

Сервас вошел в холл, и Гюстав обернулся – должно быть, услышал скрип шагов по снегу. Встретив взгляд больших светлых глаз, майор едва не задохнулся.

Мальчик разглядывал его.

Ребенок не ответил.

Он прогнал наваждение. Прошел мимо них. Лабарт повернул голову.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер, – ответил он.

Хозяин гостиницы смотрел на сыщика. Тот вызвал лифт, с трудом перебарывая желание оглянуться.

– Извините, – сказал Лабарт.

– Извините.

На сей раз – никаких сомнений. Сервас обернулся. Лабарт смотрел прямо на него.

– Что такое?

– Вы оставили фары зажженными… кажется… – повторил профессор.

– О!

Сыщик поблагодарил и вернулся к машине. Авроры Лабарт на балконе уже не было. Сервас выключил свет, закрыл машину и поднялся в номер.

– Что стряслось? – поинтересовалась Кирстен.

– Ничего. Столкнулся с Лабартом. И с Гюставом. Внизу, в холле.

Цехетмайер сидел в одном из венских кафе, оставшихся прежними с тех пор, как Стефан Цвейг, незадолго до своей смерти , описал эти заведения во «Вчерашнем мире». Дирижер считал их одними из городских реликтов той Вены, которая была влюблена в театр, литературу и изящные искусства. Тогда в кафе велись куда более возвышенные беседы…

Что осталось от Вены? От евреев, составлявших ее славу? От композиторов Малера, Шёнберга, Штрауса, от писателей, поэтов и драматургов Гофмансталя, Шницлера, Бер-Хофманна, Альтенберга, Цвейга, от актера и режиссера Рейнхарда и даже нюхальщика трусиков доктора Фрейда?

Дирижер сидел на банкетке в глубине старой галереи кафе «Ландтманн»  (он ни за что на свете не занял бы место на новой – застекленной – среди туристов), ужинал эскалопом и читал «Кроне», посматривая на здание ратуши, которую на глазах засыпа́ло снегом, – и вдруг поймал свое отражение в стекле: «Выгляжу как старик – кожа желтая, вся в пятнах, взгляд злобный, зато осанка величественная, особенно в этом длинном черном пальто с меховым воротником». Из правого кармана зазвучали первые такты «Венгерского танца № 1» Брамса. У всех его важных контактов был свой рингтон. Эта музыка обозначала крайне важного собеседника.

– Слушаю.

– Ребенка нашли.

– Где?

– На одном пиренейском хуторе.

– А он?

– Пока неуловим. Но рано или поздно покажется.

– Идущему по снегу не скрыть своих следов… – процитировал китайскую пословицу Цехетмайер. – Хорошая работа.

Но собеседник уже отключился – вежливость тоже осталась в прошлом. Наверное, пора набрать другой номер. Дирижер раздобыл его, когда учил музыке заключенных. Помогал им «сбега́ть» с помощью Малера. Он и сам занимался тем же всю жизнь – прятался в музыке от мерзостей современного мира.