– Мартен…

– …

– Мартен!

Голос низкий, мягкий, тон повелительный. Он открыл глаза.

– Папа?

– Вставай, – ответил отец. – Пойдем со мной.

– Который час?

Его папа улыбнулся. Мартен – сонный, ничего не понимающий, в синей пижаме – стоял босиком на холодном кафельном полу.

– За мной.

Он подчинился. Они шли по безмолвному дому: коридор, лестница, общая комната, залитая светом зари – лучи вливались в окна без штор, выходящие на восток. Мартен посмотрел на ходики. Пять утра! Ох, как же хочется спать… Вот бы снова лечь… Хоть на три секундочки. Нельзя. Не посмев ослушаться отца – никогда не мог! – он вышел из дома. Причина не только в послушании, но и в любви. Отца он любил больше всех на свете. Ну кроме мамы, конечно.

На улице, метрах в пятиста от крыльца, над холмом раскачивалось солнце. Лето. Все вокруг замерло, даже созревшие колосья и резные листья дуба. Мартен моргнул, прищурился, посмотрел на золотые лучи, вслушался в голоса птиц.

– Что случилось, папа? – спросил он.

– Вот это… – Отец обвел рукой окрестности.

– Папа…

– Да, малыш…

– Я не понял. Куда мне смотреть?

Отец улыбнулся.

– Всюду. – Он взъерошил мальчику волосы. – Я просто хотел, чтобы ты хоть раз в жизни увидел встающее солнце и небо на рассвете…

– Но моя жизнь только начинается.

Отец опять улыбнулся и положил ему на плечо широкую ладонь.

– Мой сын – очень умный маленький мальчик, – сказал он. – Но иногда, дружок, бывает полезней прислушаться к своему сердцу. (Тогда Сервас был слишком мал, чтобы понять слова отца, но сегодня знал, как он был прав.)

А потом кое-что случилось. У подножия холма из ниоткуда появилась лань. Тихая, пугливая, изящная, похожая на видение. Она выходила из леса с опаской, тянула шею, принюхиваясь. Маленький Мартен никогда не видел подобной красоты. Ему показалось, что сама природа затаила дыхание, как будто боясь сглазить, разрушить магию, разбить чудо на тысячу осколков. Сервас помнил, что сердце у него колотилось на манер барабана.

И тут раздался сухой щелчок, лань вздрогнула и рухнула на землю.

– Что случилось, папа?

– Давай вернемся… – В голосе отца прозвучал гнев.

– Папа, что это было?

– Ничего.

Тогда Мартен в первый раз слышал выстрел. Но не в последний.

– Она умерла, да? Они ее убили?

– Ты плачешь, сын?.. Успокойся. Все кончилось. Все уже случилось.

Ему хотелось побежать к лани, но отец крепко держал его за руку. Он увидел, как из леса выходят мужчины с ружьями, и познал ярость.

– Почему, папа? – кричал он. – Зачем? Разве можно делать такое?

– Всё, Мартен. Нам пора.

Он очнулся, понял, что стоит посреди улицы, заметил взгляд Кирстен. «А Гиртман, – подумал Сервас, – чему он учит своего сына? Или моего?»

Она задержала дыхание. Секунды потекли медленнее, время зависло. Детские крики дырявили холодный воздух, как осколки стекла, и школа выглядела единственным живым местом в этой деревне мертвецов. Двигались только двор и машина – далеко внизу, в долине – толстая, как муравей на прямой дороге. Звук двигателя был едва слышен.

И Сервас тоже обратился в соляной столп. Что с ним такое?

– Он здесь.

Майор не откликнулся. Он не отрываясь следил за Гюставом, и норвежка поняла, что́ сейчас чувствует этот молчаливый мужчина в танцующем на ветру шерстяном шарфе. Она не произнесла больше ни слова, но глаз с ребенка тоже не спускала. Маленький, ниже других детей. Щечки как красные яблочки. Теплая зимняя куртка и шарф цвета красного мака. Кажется полным жизни – не похож на болезненного ребенка, которого им описывали, и совсем не бука – с удовольствием играет с ребятами.

Кирстен понимала: нельзя дергать Мартена. Но нетерпение оказалось сильнее деликатности.

– Как поступим? – спросила она, нарушив молчание.

Он оглянулся, но не ответил.

– Можем поговорить с тем типом на галерее.

– Нет.

Окончательное и бесповоротное «нет». Майор обвел взглядом улицу, дома, школьный двор.

– Почему нет?

– Мы не должны здесь оставаться. Не стоит светиться, привлекать внимание.

– Чье?

– Тех, кто присматривает за Гюставом.

– Вроде никого нет.

– Пока.

– Ладно… Какой план?

Сервас кивнул на улицу, по которой они приехали.

– Этот тупик – единственная дорога, ведущая к школе. Те, кто забирает Гюстава, неизбежно окажутся здесь. Если живут в деревне, придут пешком, если в другом месте – поставят машину на площади. Подождем их, но если будем сидеть в машине, – он кивнул на окно, где дернулась занавеска, – через час о нашем присутствии узнает вся деревня. – Сервас указал на здание мэрии: – Хороший наблюдательный пункт…

– Там закрыто.

Он посмотрел на часы.

– Уже нет.

Мэр оказался приземистым крепышом с близко посаженными глазами, квадратной челюстью, темными, тонкими, как шнурок, усиками и широкими мохнатыми ноздрями. Он явно был адептом «закона и порядка» и к просьбе отнесся с энтузиазмом. Указал на окна зала на третьем этаже и спросил:

– Что думаете?

Длинный стол из вощеного дерева и количество стульев говорили о том, что именно в этом помещении заседает муниципальный совет. Воздух пах мастикой. К противоположной стене прилепился большой стеллаж с регистрационными журналами за стеклом, на вид – ровесниками обстановки. Темное дерево украшали арабески в виде листьев, ручками служили стеклянные бомбошки. Сервас подумал, что в деревне должно быть полно подобной мебели: тяжелой, немодной, сделанной мозолистыми руками краснодеревщиков, давно отошедших в лучший мир. Они наверняка очень гордились своими шкафами, столами, стульями и кроватями, которые и сегодня могут дать сто очков вперед сборной «икеевщине» больших городов. Окна с пыльными кретоновыми занавесками смотрели на площадь, и въезд в аппендикс, ведущий к школе, был виден как на ладони.

– Идеальная позиция, спасибо.

– Не благодарите. В эти смутные времена каждый должен выполнять свой гражданский долг. Нужно помогать, поддерживать друг друга. Вы делаете что можете, но мы все несем ответственность за общую безопасность. Как на войне…

Сервас сдержанно кивнул. Кирстен не поняла ни одного чертова слова и сделала недовольное лицо, на что Мартен пожал плечами, когда избранный руководитель повернулся к ним спиной. Затем прижался лбом к стеклу, посмотрел на часы.

– Остается только ждать.

К полудню начали появляться родители. Все толпились на подступах к школе. Полицейские услышали ностальгический звон старого колокола и приникли к окнам. Несколько минут спустя взрослые пошли назад, разобрав свое болтливое потомство. «Полупансиона у них явно нет, да и столовая наверняка была одна, – подумал майор и поморщился – от тревожного ожидания разболелся желудок. – Сейчас появится Гюстав за руку… С кем?»

Где же он? Что-то не так. Сервас с трудом удержался от желания распахнуть окно. 12:05. Площадь опустела. Гюстава нет. Может, он живет совсем рядом со школой? Тогда с помощью мэра будет нетрудно устроить засаду…

Они уже шагнули к двери, когда на площади шумно затормозил «Вольво» цвета «серый металлик». Кирстен и Мартен прыгнули к окну и успели увидеть мужчину лет тридцати пяти – сорока, с аккуратно подстриженной козлиной бородкой, элегантного, в зеленом дорогом пальто. Он бежал, то и дело поглядывая на часы на руке.

Напарники переглянулись. У Серваса участился пульс. Мгновение спустя козлобородый с Гюставом вынырнули из тупика на площадь.

– Dammit!  – выругалась Кирстен.

– Ты слишком долго бегал, – услышал через стекло Сервас. – А ведь знаешь, что тебе это вредно.

– Когда приедет папа? – невпопад спросил мальчик. Он был очень бледен и действительно выглядел уставшим.

– Тихо! Не здесь! – Мужчина нервно заозирался.

Вблизи он казался старше – все пятьдесят. Занимает важную должность в банке, может быть главой предприятия по производству бытовой электроники, научным консультантом или университетским профессором: от него пахнет деньгами, заработанными без особых усилий. А у мальчика под глазами тени, лицо «восковое», с желтоватым оттенком, хотя щеки мороз разрумянил. Сервас вспомнил слова директрисы: «Он был хилый, болезненный, ростом ниже большинства ровесников, часто отсутствовал по болезни – то грипп, то насморк, то гастрит…» Мартен повернулся к Кирстен, и они сорвались с места, слетели по лестнице вниз, перепрыгивая через ступени, покрытые ковровой дорожкой, пересекли холл, скользя по натертому паркету, и распахнули двери в тот самый момент, когда серая машина выезжала с площади.

Боже, как они бежали к своей машине, молясь, чтобы из деревни был второй выезд!

Сервасу стало жарко; свободной рукой он сорвал с шеи шарф, расстегнул молнию стеганой куртки и сбавил скорость, чтобы держать расстояние. Майор не знал, проверяется ли водитель «Вольво», но предполагал, что швейцарец его проинструктировал.

Кто он такой?

В одном Мартен не сомневался: этот человек – не Гиртман. Пластическая хирургия не всемогуща. Можно нарастить скулы, изменить форму надбровных дуг и носа, сделать подсадку волос, вставить линзы. Но стать ниже на пятнадцать сантиметров? Исключено…

Сервас нервничал. Он чувствовал, что их вовлекли в чужую игру, навязав ее правила, как крысам в лабиринте, и сделал это человек, владеющий полнотой информации и видящий картину в целом. А тут еще расследование гибели Жансана… Совпадение двух событий – смерть насильника и присутствие поблизости швейцарца – не могло не настораживать. «Не я иду по следу – за мной кто-то наблюдает, больше того – направляет… Прямым ходом в западню?»

Комиссар Рембо был инспектором ГИНП . Рембо́, как поэт. Правда, Ролан Рембо не был знаком со стихами своего знаменитого однофамильца. Круг его чтения ограничивался газетой «Экип» (с предпочтением статьям о футболе и регби), поэтому пальцы и клавиатура компьютера вечно были в типографской краске. Ролан понятия не имел, что поэт Артюр Рембо написал «Сезон в аду», иначе точно назвал бы так программу мер, которые решил применить к одному из коллег.

Рембо сидел в кабинете следственного судьи  Дегранжа и обонял запах крови. Громкое будет дело. Дивизионный комиссар – некоторые сотрудники (такие же «знатоки» поэзии, как Ролан) прозвали его Рэ́мбо – был голодным волком, неутомимым разоблачителем коррумпированных полицейских. Во всяком случае, так он себя видел. Став руководителем регионального отделения собственной безопасности, Рембо сверг с престола нескольких тяжеловесов (да-да-да, только так он их и называл!) департамента общественной безопасности и отдела по борьбе с наркотиками, добился роспуска бригады по борьбе с организованной преступностью, сотрудников которой судили за «грабеж и вымогательство в составе банды, приобретение и владение запрещенными наркотическими веществами». Его начальство не волновало то обстоятельство, что дело он завел, основываясь на свидетельских показаниях наркоторговца, и обвинения вскоре сдулись как воздушный шарик; шефы Рембо плевать хотели, что он прибегал к методам, которые под иными небесами признали бы незаконным преследованием. Не разбив яиц… – далее по тексту. Рембо не воспринимал полицию как единый и неделимый институт; она была для него разнородным скоплением часовен, заповедных мест, соперничества, заурядных эго – короче, джунглями со своими хищниками, обезьянами, змеями и паразитами. А еще он знал, что цепным псам клыки не спиливают, хотя время от времени дают почувствовать длину поводка.

– Что нам известно? – спросил буквоед Дегранж.

Из двух сидевших за столом мужчин поэта напоминал как раз судья: слишком длинные волосы, жеваный черный галстук из джерси, клетчатый пиджак, тысячу раз выдержавший испытание сухой чисткой.

– Жансана почти наверняка застрелили из полицейского оружия в тот самый момент, когда он пытался изнасиловать молодую женщину в высокогорном приюте лыжников. Его уже однажды подозревали в нападении на трех бегуний и убийстве одной из них, но потом обвинение сняли. Недавно, в ходе задержания, он получил удар током, был изуродован и долго лечился…

Рембо замолчал. До сих пор он двигался по твердой почве, основываясь на фактах; теперь оказался на подступах к болоту.

– Во время той погони Жансан стрелял в майора Мартена Серваса из уголовной полиции Тулузы, попал ему в сердце и отправил его в многодневную кому. Кстати, именно Сервас подозревал Жансана в убийстве Моник Дюкерруа, шестидесяти девяти лет, произошедшем в июне в Монтобане. Должен заметить, что этот офицер полиции, Сервас…

– Я знаю, кто такой Сервас, – перебил его Дегранж. – Дальше.

– Да, конечно… Адвокат Жансана собирался подать жалобу на полицию: он утверждает, что Сервас… загнал его клиента на крышу вагона, угрожая пистолетом, хотя шел сильный дождь и майор не мог не понимать всей опасности ситуации…

– Если я не ошибаюсь, Сервас тоже полез на крышу? И разве не Жансан выстрелил первым? Ведь у него было оружие, так?

К двум морщинам на лбу Дегранжа добавилась третья.

– По словам адвоката, майор Сервас пытался убить его клиента.

Судья кашлянул.

– Вы ведь не верите подобным заявлениям, комиссар? Мне известно, что слово наркодилера для вас весомей слова полицейского, и все же…

Рембо решил, что ослышался. Он достал из папки лист бумаги и подтолкнул по столу к Дегранжу.

– Что это?

– В жандармерии составили фоторобот человека, застрелившего Жансана. Со слов Эмманюэль Вангю, его, благодарение господу, несостоявшейся жертвы.

Дегранж что-то пробурчал, но Рембо не уловил тональности. Судья взял рисунок – лицо с правильными чертами, затененное капюшоном. Рот, нос и глаза разглядеть невозможно. Портрет более чем условный…

– Желаю удачи в поисках, – сказал он, возвращая портрет Рембо.

– Не находите, что он похож?

– На кого?

– На Серваса.

Дегранж побагровел.

– Все ясно, – опасно тихим голосом начал он. – Послушайте, комиссар, я наслышан о ваших методах… и не одобряю их. Касательно разгромленной вами бригады… Мои коллеги заново и очень тщательно изучают дело, и самое малое, что можно сказать уже сейчас, – ваш свидетель был, мягко говоря, ненадежен. Скажу откровенно – я не хочу оказаться в подобной ситуации… Некоторые полицейские из других служб подали директору департамента общественной безопасности жалобу на злонамеренное преследование с вашей стороны. Примите мой совет – действуйте очень осторожно и… тактично.

Дегранж не повысил голоса, но в его словах прозвучала неприкрытая угроза.

– Тем не менее я не стану закрывать глаза на подобные действия – если они и впрямь имели место быть. Продолжайте расследование в рамках, которые я определил. Принесите в клювике что-то конкретное, реальное, весомое – и правосудие свершится, будь то Сервас или любой другой виновный.

– Мне нужен ордер для проведения баллистической экспертизы, – не моргнув глазом заявил Рембо.

– Баллистической экспертизы? А вам известно, сколько в этом департаменте полицейских и жандармов? Собираетесь проверять все оружие?

– Только пистолет майора Серваса.

– Вы плохо меня слушали, комиссар?

– Он был ночью в Сен-Мартен-де-Комменж! – перебил собеседника Рембо. – Той самой ночью, когда Жансана пристрелили в нескольких километрах от города. Это зафиксировано в его собственном рапорте! Я только что с ним ознакомился.

Он достал из папки несколько страниц и протянул судье.

– Здесь написано, что Жансан позвонил ему среди ночи. Сказал, что видел майора в Сен-Мартене, напомнил о вечере, когда его ударило током на крыше вагона, укорял за исковерканную жизнь, попросил о разговоре, а когда тот отказался, упомянул дочь.

– Чью?

– Серваса.

Дегранж неожиданно заинтересовался.

– В каком ключе он ее упомянул?

Рембо сверился с копией рапорта.

– Сервас сказал, что ему есть чем заняться, а Жансан ответил: «Знаю. Дочерью…» Майор взбесился и среди ночи помчался в Сен-Мартен. Вышка на выезде из города зафиксировала его телефон. Потом… Тут становится интересно…

Подняв глаза, Рембо встретил холодный взгляд судьи, но нимало не впечатлился. Ничего, сейчас он собьет с него спесь.

– Сервас утверждает, что кто-то прятался в парке у сен-мартеновских терм, а когда он решил подойти, человек побежал к лесу. Он погнался за ним, но тот исчез. По словам майора, он не рискнул углубляться в чащу, вернулся к своей машине и нашел под «дворником» записку.

– И что в ней было написано?

– «Испугался?» – так утверждает майор.

– Он сохранил записку?

– В рапорте это не отражено.

Судья смотрел на Рембо, не скрывая своего скепсиса.

– Итак: он вступал в контакт с Жансаном в ночь, когда того застрелили, я правильно понял?

– Застрелили из полицейского оружия, – подчеркнул Рембо.

– Или из оружия, украденного у полицейского. Кто-нибудь заявлял об утере пистолета?

– Как раз сейчас это выясняется.

– Я не понимаю. Жансана убили в три утра в горах; Сервас утверждает, что в полночь был в Сен-Мартене. Что произошло за этот отрезок времени?

– Он мог солгать. Ничего, узнаем, когда отследим телефон. Есть другая гипотеза: майор опытный человек и знает, что мобильник его выдаст. Кто-то мог видеть его у парка или у терм. Он возвращается в Тулузу, оставляет телефон и вновь отправляется в Сен-Мартен…

– Вы проверили, чем занимался Жансан около полуночи?

– Проверяем.

Рембо соврал. Он уже знал. Жансан не мог находиться в Сен-Мартене около полуночи, потому что был в приюте с остальными туристами. Когда все уснули, он вышел. Впрочем, есть другая вероятность: Сервас никогда не видел в городе ни Жансана, ни силуэт другого человека, он все выдумал, но каким-то образом узнал, где находится жертва. Смотался туда-сюда, чтобы вышки засекли его въезд и выезд, а вернулся в Сен-Мартен уже без телефона. Алиби кособокое, но непробиваемое: ни один легавый, даже самый глупый, не попрется на дело с собственным мобильником.

Рембо взял в руки фоторобот, сделанный по словесному описанию. Мало что видно, но это вполне может быть Сервас.

Или кто-то другой.

Пистолет заговорит. Если Сервас не заявит об утере. А еще есть следы на снегу.

– Не знаю, не знаю… – Дегранж сцепил руки под подбородком, потер пальцами нижнюю губу. – У меня такое чувство – неприятное! – что вы уперлись в одну-единственную версию и не смотрите по сторонам.

– Но, в конце-то концов, все свидетельствует о его виновности! – запротестовал Рембо. – Он был там в ночь убийства! И у него есть мотив!

– Не разговаривайте со мной как с идиотом! – возмутился судья. – Какой мотив? Совершить самосуд? Пристрелить человека за то, что он посмел упомянуть его дочь? Казнить бывшего насильника? Вас я не знаю – в отличие от Серваса. Это не в характере Мартена.

– Я побеседовал с некоторыми сотрудниками; все утверждают, что кома изменила его.

– Хорошо, я удовлетворю ваше ходатайство. Но! Не смейте отдавать Серваса на съедение прессе. Никаких утечек. Проведите баллистическую экспертизу ВСЕГО оружия, вы меня поняли?

Рембо кивнул, широко улыбнулся и заявил:

– Я хочу побеседовать с майором, его начальством и членами группы.

– Опро́сите их как свидетелей, – отрезал судья и встал, давая понять, что разговор окончен.

Они пожали друг другу руки – более чем прохладно.

– Комиссар, – окликнул Дегранж, когда Рембо был уже у двери.

– Да?

– Журналисты расписывали ваши подвиги в деле роспуска бригады на первых полосах своих газет. В этот раз ничего подобного не будет, вам понятно? Никакой огласки! Во всяком случае, пока.