Глава десятая
Джагхед
После кафе Поупа автокинотеатр «Сумерки», наверное, мое второе любимое место в Ривердейле, пусть оно и не служит фоном для мгновений в духе Нормана Роквелла, все же случавшихся в моей безумной жизни. Хотя Джонсы – типичные жители Саутсайда в том смысле, что с деньгами у нас всегда туго, было время, когда я проводил здесь каждую субботу, причем не в качестве киномеханика.
Сейчас это уже трудно вспомнить, но ведь и правда выдавались моменты, когда даже такой неудачник, полуалкоголик и бывший член уличной банды, как мой отец, умудрялся наскрести денег, чтобы усадить всю семью в машину и отвезти на вечерний сеанс в авто-кино.
(Ладно, признаю, Джеллибин пряталась под сиденьем машины, чтобы не платить за нее, и все равно поход в кино был настоящим расточительством для нас.)
Чего-нибудь пожевать мы брали из дома (дешевые чипсы и списанную в магазине давно просроченную колу), а когда фильм начинался, Джеллибин вылезала из-под сиденья. (Сильно подозреваю, билетеры всегда знали, что малышка там, но делали вид, что не замечают ее. Должны же и саутсайдеры иногда расслабляться.) Мы с Джеллибин растягивались на заднем сиденье машины на брошенных нам подушках, а мама с папой держались за руки на переднем сиденье. В эти мгновения они никогда не ссорились. Как будто в закрытой машине целых два часа царила удивительная, альтернативная реальность, в которой каким-то непостижимым образом мы становились лучшими версиями себя самих, – и вели себя друг с другом соответственно.
Да, знаю, знаю, я впадаю в сентиментальность, что для меня вообще-то не свойственно. Но вечера, проведенные в кино, были теми редкими исключениями, когда мы были счастливы все вместе.
Папа перестал вывозить нас в кино задолго до того, как мама с Джеллибин уехали.
Поэтому когда старый Сэл, долгие годы проработавший билетером и управляющим в «Твайлайт», подошел ко мне два года назад и предложил поработать в автокинотеатре через день (ну, то есть через вечер, но вы поняли), причин отказаться у меня не нашлось. Я не испортил бы счастливые семейные воспоминания, превратив место отдыха в место работы, потому что к тому моменту счастливые воспоминания уже изрядно поблекли.
(Вот он, фирменный цинизм Джагхеда Джонса.)
С тех пор… да, это стало моей работой. Но я был рад немного подрабатывать, чтобы время от времени отдавать хоть что-то Поупу в счет долга. И, несмотря на то что моя семья распалась, а счастливые детские воспоминания почти стерлись, кинотеатр по-прежнему казался мне райским местечком. А главное, он стал моим убежищем.
Кинобудка была знакома мне не хуже хлипких алюминиевых стен нашего трейлера. Я помнил наизусть все инициалы, нацарапанные на стенах будки, и часто придумывал истории тех, кого я не знал или с кем не был лично знаком. Запахи парковки перед кинотеатром – сигаретный дым, застарелый попкорн, сырая земля – вызывали у меня условный рефлекс, как у собаки Павлова. Стоило мне вдохнуть знакомые ароматы, и я расслаблялся. В кинотеатре я был настолько счастлив, насколько это вообще возможно.
Больше всего я любил время, когда сеанс заканчивался, – кстати, я почти всегда сам выбирал фильм для показа, и это было одним из главных моих удовольствий, – когда все машины разъезжались и продавцы из бара уходили домой.
Оставались только я и меркнущие образы с экрана, отдельные кадры, заново прокручивавшиеся в моей голове, и приятное чувство завершенности.
И сама работа тоже была мне по душе. Мне нравился металлический скрежет, с которым открывалась коробка с кинопленкой, нравилось потрескивание, когда я скармливал пленку проектору.
Я словно заражался веселым настроением зрителей, которые приехали отлично провести вечер вдали от кинодрамы, разыгрывавшейся в их собственной реальной жизни, и были готовы погрузиться с головой в чужую историю. Да я и сам был готов.
В тот раз мне удалось раздобыть режиссерскую версию фильма с альтернативной развязкой, от которой у всех просто крышу снесет. Разгребая хлам вокруг своего сиденья в кинобудке, я лениво оглядывал стены, по привычке отыскивая взглядом мамины и папины инициалы, хотя знал, что их здесь нет и из воздуха они не появятся, да и папа не склонен к сентиментальным поступкам.
Затем я вышел из будки, чтобы прибраться на парковке. Вообще-то этим занимался Бен, парень, работавший в баре при кинотеатре, но он обычно приходил позже, а уборка почему-то меня успокаивала. Захлопнув дверь, я заметил двух ссутулившихся мужчин, стоящих возле экрана. Оба вздрогнули от громкого хлопка и обернулись, и я понял, что один из них мне знаком.
– Сэл?
Управляющий явился? Это что-то новенькое. И с кем это он беседует? Какой-то тип с сальными волосами, одетый в куртку с нашивкой банды «Змеев» и рваные джинсы, – как будто его прислало кастинговое агентство пробоваться на роль третьего плана для постановки мюзикла «Вестсайдская история».
– Привет, Джагхед! – Сэл издали помахал мне рукой. – Я так, забежал повстречаться кое с кем.
Повстречаться! Можно подумать, у нас тут юридическая фирма или банк, а не автокино. Будто один из героев «Изгоев» приперся сюда с дипломатом, а не (что скорее всего) с выкидным ножом в кармане.
– Просто дайте нам знать, если будут какие-то новости от Лоджа, – продолжил Змей громким шепотом, как бы давая понять, что мне вообще-то ни к чему слышать этот разговор, но ему все равно.
– Я могу… держать вас в курсе дела, – неловко пробормотал Сэл.
Никогда его таким раньше не видел. «Твайлайт» и для него были вторым домом – куда более счастливым местом, чем даже для меня.
Они натянуто пожали друг другу руки, после чего Сэл направился ко мне.
– Я смотрю, у тебя все под контролем, Джагхед. – Он и говорил напряженно, слишком отрывисто и неловко. – Конечно, ничего другого я от тебя и не ожидал.
– Конечно. В смысле, это ведь моя работа.
Все равно заняться больше нечем. Не обсуждать же с Дилтоном Дойли его теории о конце света? Нет уж, спасибо. Слишком это напоминает триллер «Роковое число 23».
(Но мысленно я для себя отметил, что нужно уговорить Поупа рассказать о других необычных посетителях кафе.)
– Пойду включу Бену кассовый аппарат, подготовлю все к сегодняшнему сеансу.
Сэл сунул большие пальцы в передние карманы джинсов. От него пахло лосьоном после бритья и потом, как будто он волновался. Зачем бы сюда ни явились «Змеи», Сэлу это не нравилось.
– Отличный план!
Я говорил бодро, в жизнерадостном ривердейлском стиле, притворяясь, что для Сэла совершенно нормально явиться сюда до начала сеанса и мы не первый раз стоим бок о бок на парковке, обсуждая предстоящий кинопоказ. Сэл глянул на меня с благодарностью.
Я подхватил пакет, в который складывал мусор, и выудил из кармана новые перчатки, собираясь продолжить уборку. Но не успел я приступить к делу, как прямо передо мной вырос «Змей».
От него тоже несло потом, но даже в этом было что-то угрожающее. Потом, кожей и чем-то еще, чего я не мог, да и не хотел распознать.
– Джагхед Джонс, – язвительно протянул он. – Ну надо же, какой пай-мальчик. Честно трудится, мусор собирает! – У него это прозвучало как оскорбление.
– Ну извините, – пожал плечами я.
В отличие от многих жителей Ривердейла, я не боюсь «Змеев». Да, это банда, и да, они карманники, а иногда приторговывают наркотиками. Но в основном эти ребята занимаются своими делами и не мешают добропорядочным жителям Ривердейла заниматься своими.
Небольшой экскурс в историю: городская байкерская банда «Змеи Саутсайда» появилась в 1940-е, тогда же, когда был основан Ривердейл. Образ змея и законы банды были заимствованы у индейцев уктена, чье племя населяло эти земли до того, как их завоевали и вырезали практически под корень. «Уктена» на языке коренных жителей означает «змея» или «водный змей». Занятный факт: военной кампанией руководил генерал Пикенс, чья статуя до сих пор гордо возвышается в парке Пикенса в Ривердейле.
(В этом контексте довольно странно, что именно «Змеи» изображаются врагами во всей этой истории оправдания американского экспансионизма.)
Уцелевшие после резни индейцы уктена, пытаясь сохранить свою общность, создали организацию «Змеев».
Еще один занятный факт: в какой-то период предводителем «Змеев» был мой отец.
Менее занятный факт: именно из-за этого его понизили в «Эндрюс Констракшн». (Раньше мистер Эндрюс и папа были равноправными партнерами в бизнесе, а теперь папа работает там как один из сотрудников, и мы с Арчи стараемся не обсуждать эту тему.) Из-за этого он стал еще больше пить. Из-за этого мама нас бросила.
Вскоре после ее отъезда папа сказал мне, что теперь он «Змей» только номинально: мол, он разрывает с бандой все связи, надеясь исправиться и вернуть нашу семью. Нельзя сказать, что он в этом сильно преуспел.
И, видимо, именно его решением объяснялось враждебное поведение типа с сальными волосами. Но это не означало, что я собирался покорно молчать.
– А твой отец знает, как ты зарабатываешь на жизнь? Или ему плевать, что ты, по сути, уборщиком работаешь?
«Ага, мы каждый вечер это обсуждаем, прежде чем он мне сказочку на ночь читает и одеяло поправляет». Вообще-то папа знал, что я работаю в «Сумерках». Но в последнее время у нас было не так много теплых, задушевных бесед. Чтобы такой разговор состоялся, ему для начала нужно было бы заглянуть домой.
– Знаешь, как-то даже жалко, что ты здесь подтираешь за всякими ривердейлскими сопляками. Ты же понимаешь, отец мог бы подыскать тебе пристойную работенку. – Змей осклабился. – Хочешь, словечко за тебя замолвлю?
Я бросил на землю пакет с мусором и шагнул к этому типчику.
– Вы вообще о чем? – С меня было достаточно. – Не знаю даже, что вам сказать. Мне жаль, что отец вышел из банды и вы никак не можете с этим смириться или типа того. Но меня все это не интересует.
Откинувшись назад, Змей расхохотался во всю глотку, будто услышал лучшую шутку в своей жизни.
– Это он тебе такое сказал, малыш? – Змей фыркнул. – Ну ты наивный. Прям жаль огорчать тебя.
– Что?
У меня сердце ухнуло куда-то в пятки, но я постарался сохранить невозмутимое выражение лица. Не хотел доставлять удовольствие этому типу, даже если подтверждались мои худшие страхи, все усиливавшиеся в последнее время. По спине пробежал холодок.
– Думаешь, твой папаша вышел из банды? Встал на путь истинный? С чего ты это взял? Потому что он так сказал? Твоя мамаша свалила, верно? А что у него осталось, кроме Змеев? Естественно, он вернулся к нам.
У него остался Я. Его сын. Неужели он этого не понимает? Или понимает, но этого ему недостаточно?
– Сам подумай, Джонс. Где, по-твоему, папаша пропадает целыми днями? И ночами? Он же не ночует дома, верно?
Я молча отвернулся.
– Он в «Белом Змее», придурок. – Змей ухмыльнулся. – На самом деле он ночует дома. Просто ты не знал, где у него настоящий дом.
«Дом». Слово полностью выбило меня из колеи. До чего же мне не хотелось ему верить. Я почувствовал, как меня охватывают боль и тоска.
Змей толкнул меня. Так сильно, что я чуть не потерял равновесие. Я отчаянно силился придумать ответ, сказать ему хоть что-нибудь, но к тому времени, как я опомнился, Змей уже ушел.
* * *
«Белый Змей». Это бар в Саутсайде. Я знал о нем, конечно. Даже внутри побывал. Понятное дело, мы, Джонсы, об этом не трепались, но я многое знал о связях своего отца с бандой «Змеев». Когда я был совсем еще мелким, мне часто приходилось ждать на заднем сиденье нашей машины на парковке перед «Белым Змеем», придумывая для себя всякие истории, потому что заняться больше было нечем. Папа уходил в бар – делал там что-то, чего делать нельзя. Я уже тогда это понимал, несмотря на возраст. Папе было немного стыдно, но он все равно так поступал.
(Вспоминая об этом, я вдруг подумал, что, может быть, начал сочинять именно благодаря «Змеям». Хм. Благодарственную открытку им послать, что ли? После дождичка в четверг.)
Когда я немного подрос – кажется, только пошел в среднюю школу, – папа, наверное, решил, что я уже достаточно большой, чтобы узнать правду.
Именно тогда он рассказал мне, что на самом деле означает нашивка на его куртке. Впрочем, к тому моменту я и сам уже начал догадываться. Если Арчи Эндрюс был слишком добропорядочным, невинным и добрым, чтобы распространять слухи или пересказывать их мне, то всякие Реджи Мэнтлы никогда не стеснялись.
Когда папа стал главарем банды «Змеев», каким-то невероятным образом я оказался последним, кто узнал об этом. Неужели и теперь я последний? Неужели папа действительно вернулся в банду? Он ведь обещал! Но опять же это будет не первое не выполненное им обещание.
«Где твой отец пропадает целыми днями? И ночами?»
Но разве он не работал на стройке? Мы с Арчи были уже достаточно взрослыми, чтобы понимать – у наших отцов без разногласий не обошлось. Но пусть папа и мистер Эндрюс больше не были партнерами по бизнесу, у моего отца все еще была работа… верно? Мне так хотелось, чтобы это было правдой. Так хотелось. Но, с другой стороны, у меня уже накопилось об отце столько информации, что каждый факт выглядел как очередная улика: улика А, улика Б, улика В… весь проклятый алфавит!
Я с такой яростью пнул пакет с мусором, что все рассыпалось. Вот ерунда какая! И кому теперь убирать? Снова мне.
Но только не сейчас. Сейчас у меня были дела поважнее. Нужно было срочно сходить в «Эндрюс Констракшн».
Кэм:Где ты там, Никки?
Ник:Только что вышел от Ронни. Встречаемся с Томми на завтраке в 10.
Кэм:ВАУ, и??? Не тяни!
Ник:Она удивилась, но я уверен, что повелась.
Кэм:Ронни. Вероника Лодж. Повелась на ТЕБЯ. Что ты учудил? Признался в вечной любви?
Ник:Что-то вроде. И ДА. Я же говорил, перед моим обаянием ни одна не устоит.
Кэм:Расскажи это той, которая не смогла устоять перед твоим обаянием.
Ник:Никогда не говори «никогда», цыпочка.
Кэм:Фу! Как насчет… никогда не говори «цыпочка»?
Ник:Принято. А САМА-то куда?
Кэм:Пересекусь с Энни в «Лало». Хотели зависнуть там, где ни с кем не столкнемся.
Ник:В смысле, ни с кем из ЛОДЖЕЙ?
Кэм:Как думаешь, может, мы перегибаем палку? Пудрим Ви мозги, зная, что будет дальше? Ну что типа ее семью уничтожат, в клочья разорвут, а мы тут не только запасаемся попкорном, но еще и прикалываемся над ней?
Ник:ПЕРЕГИБАЕМ палку? С Вероникой?
Кэм:Ну…
Ник:Думаешь, она пожалела бы, если бы такое случилось с кем-то из нас? На фиг вину. Я готов к представлению. И попкорн прихвачу.
Кэм:–
* * *
Кэм:Я уже подхожу. Закажи мне латте с миндальным молоком!
Энни:Ты же знаешь, тут только соевое есть.
Кэм:Ладно, пофиг. Пусть будет соевое. Притворимся, что на дворе 2014-й. Даже миленько будет. Я тут с Никки чатилась. Говорит, Вероника вообще без понятия.
Энни:КАК?! Как она может ничего не знать? Ну, не о нас, в смысле. Но слухи об ее отце ПОВСЮДУ!
Кэм:Она не хочет знать, киса. Просто не хочет знать. Уверена, Мария-Антуанетта до конца не догадывалась, что повстанцы отрубят ей голову.
Энни:Vive la revolution.
Назад: Глава девятая Бетти
Дальше: Глава одиннадцатая Вероника
