Глава 9
Ресницы

«Ей недавно исполнилось двадцать четыре года. Хрупкая девушка с зелеными глазами и окрашенными под блондинку волосами. Ресницы она не красила, да и в целом макияжа было мало. Она опоздала на пятнадцать минут, поэтому от лифта до моего кабинета бежала, шурша бахилами. Ко мне на прием ее уговорила придти подруга, с которой они снимали на двоих квартиру. Это она сказала мне в самом начале, словно извиняясь за свой визит. Я не торопил ее, давая возможность продолжать самой и раскрыть, что ее беспокоит в первую очередь. Ей было страшно, не сходит ли она с ума, и за этим ответом она пришла к психиатру.

Она называла их паническими атаками, внезапно накатывающие на нее приступы острой тревоги. В этих приступах ком подкатывал к горлу, ей казалось, что она вот-вот задохнется. Сердце стучало бешено в груди и отдавало в уши. Иногда она пыталась зажимать их, но от этого стук становился лишь сильнее. Единственное, что ей удавалось – это сесть на пол, раскачиваться вперед-назад, рыдать и ждать, пока это закончится. Сейчас приступы случались один-два раза в неделю, в основном дома, но месяц назад ей пришлось взять административный отпуск. Потому что из-за приступов она не могла выйти на улицу.

Рассказывая, она старалась выглядеть спокойной, но то и дело переминала ноги и сжимала подлокотник кресла, а когда закончила, посмотрела на меня, словно ожидая осуждения и приговора. Я попросил ее уточнить, когда именно происходят приступы, сколько длятся и, главное, когда они появились впервые. Оказалось, что они были разной длительности, от десяти минут до получаса, и происходили, когда она бывала одна в комнате (они ни разу не начинались на улице или в присутствии других людей). Впервые возникли они около трех месяцев назад, когда ее молодой человек ушел после двух лет отношений. Она сказала, что ей было «очень больно», так же больно ей было лишь однажды, когда умер ее младший брат, но ни разу из-за парня. Сейчас боли не было. Остались злость, ненависть, обида, но не боль. И только приступы тревоги не отпускали ее, и она начинала считать себя сумасшедшей. Она ходила к неврологу, пила раствор пустырника, но дошло до того, что искала повод выпить вина или пива, чтобы ничего не соображать и лечь поскорее спать. А утром снова ждала вечера, чтобы снова уснуть. Родители как могли часто навещали ее из другого города, предлагали переехать к ним, но она отказывалась. Соседка по квартире, устав, видимо, собирать бутылки и слушать ее плачь, нашла ей психиатра (здесь она саркастично улыбнулась).

– Какой помощи от меня Вы хотели бы? – выждав, пока эта улыбка пройдет, спросил я.

– Не знаю. Не знаю, зачем я вообще к Вам пришла. Наверное, наверное, ответьте, я последняя истеричка или как? – она вскинула подбородок, просмаковав последние слова.

– Я так не думаю. Но мне кажется, есть то, в чем Вам требуется поддержка.

И она зарыдала. Сидя на неповоротливом кресле, сжавшись в комок и обхватив лицо ладонями, она превратилась в маленькую девочку. Это продолжалось недолго, не больше полутора минут. Когда она немного успокоилась, я предложил ей платок.

– Да, наверное… Поддержка. Господи, Вы бы знали, доктор, как я устала! Устала от всего этого. От этих панических атак и бесконечных слез. От того, что не могу взять себя в руки. Это так жалко! Подумаешь, что произошло что-то ужасное. Ну ушел он, и что? Таких случаев миллион. И у Вас тоже, наверное, каждая вторая пациентка такая. Ну и сволочь же он, из-за него я как дура себя веду.

Все это время она смотрела вниз, на платок, а слезы продолжали стекать по ее щекам. Стало понятно, почему она избегала макияжа. Действительно, к сожалению, история ее не была нова. В последние месяцы ко мне часто обращались молодые девушки и женщины с похожими событиями и похожими симптомами. Но ей я не стал этого озвучивать. Вместо этого я заверил ее, что у нее нет психического расстройства в обыденном понимании, но все же, мне кажется, есть признаки тревожно-депрессивного синдрома, который она переживает. И предложил ей помощь, не только медикаментозную, как психиатр, но и сеансы психотерапии. Она сказала, что подумает и ушла, раньше, чем закончилось время консультации, взяв листок с рекомендациями по обращению к психотерапевту и повторной консультации психиатра при утяжелении ее состояния.

У нас в обществе традиционно психическими болезнями считают лишь самые тяжелые, то, что в медицинском сообществе называется «большой психиатрией»: шизофрения, биполярно-аффективное расстройство, деменция, умственная отсталость. Но к тому, что причисляется к так называемой «малой психиатрии» – невротическим расстройствам, – есть предубеждение, что это «слабохарактерность», «глупости», то есть то, с чем человек обязан справляться сам, а не идти к «мозгоправам». Ну максимум обратиться к неврологу, чтобы попить «успокоительные таблетки» или уколы поделать. И в чем-то эта позиция верна, ведь такие расстройства невротического спектра действительно возникают из-за актуальной для человека психической травмы. И действительно, многие люди могут с такими проблемами в их жизни справиться. Но есть и особенности склада характера, личности, которые не позволяют этого сделать. И, к сожалению, хоть мне и казалось, что ей требуется моя помощь, я не верил, что увижу ее снова.

Я посмотрел на наручные часы: пациентка задерживалась на десять минут. И тут я услышал открывшиеся двери лифта и быстрое шуршание бахил.

– Простите, я опять опоздала, – в ней мало, что изменилось. Та же одежда, скудный макияж, но в глазах было больше решительности. – Я ходила к психологу, как Вы советовали, но мне не понравилось. Могли бы Вы заняться моим случаем?

Я ответил, что принимать решение мы будем вдвоем после того, как я расскажу ей о предлагаемых мной методиках терапии. Но для начала мне хотелось узнать, каково ее состояние сейчас и каким было в прошедшие две недели после первой встречи. Приступы повторялись по-прежнему, один-два раза в день. Она съездила к родителям, но от поездки стало хуже, она еле сдержалась, чтобы не разругаться с ними окончательно. А соседка уехала на несколько недель, поэтому дома она чувствовала себя еще более одиноко и пила в этом одиночестве почти каждый день. Это и подвигло ее обратиться к психотерапевту по месту жительства. Но очереди и какая-то конвеерность встречи заставили ее чувствовать себя как на приеме кредитного отдела в банке, поэтому она решила вернуться ко мне, так как других специалистов не знала.

Сначала я предложил ей курс препаратов – антидепрессанта и транквилизатора, чтобы немного успокоить ее и уредить частоту приступов. Она согласилась, и я выписал ей рецепт. Также она попросила рассказать ей о психотерапии.

– Что ж, мне нужно рассказать Вам о том, чем я занимаюсь, какой парадигмы придерживаюсь во взглядах на принципы работы психики. Если я буду говорить что-то непонятное для Вас, или с чем-то будете не согласны, то прошу Вас меня останавливать.

Есть множество направлений в психологии и психотерапии и нельзя в полной мере утверждать, что какие-то работают, а какие-то нет. Скорее, для каждого клиента, для каждого случая, подбирается тот подход, который будет более полезным. Так же как ключ подходит к замку, психотерапия подходит клиенту. Мне, как врачу-психиатру и психологу более близко когнитивно-поведенческое направление. Есть ряд моих личных аргументов, почему это так, но более конструктивно было бы рассказать о важнейших принципах устройства психики с позиции этого подхода. Если вы помните из школьной программы или проходили в университете (еще в первый раз она сказала, что закончила бакалавриат два года назад, а теперь работала и параллельно училась в магистратуре на экономиста), то знаете, что психика устроена по рефлекторному принципу. Существуют стимулы, внешние и внутренние, которые приходят в головной мозг, или рождаются им самим, затем происходит их обработка и выдается реакция. Коленный рефлекс – простой пример этому: ударили молоточком и нога дернулась. Разумеется, психическая активность более сложная, но основа у нее схожая. В когнитивно-поведенческом подходе рассматривается принцип А-В-С. Существует внешний стимул (А), например, событие в нашей жизни, оно влияет на нас, мы воспринимаем его. Затем мы пытаемся понять, что это за событие, хорошее оно или плохое, анализируем его, классифицируем, то есть используем наше мышление (В). А потом отвечаем – эмоциями, изменениями в физиологии организма, поведением (С). Поэтому ключевым звеном в этой цепочке является мышление, с помощью которого мы решаем, как нам реагировать на события и реагировать ли вообще. Глубина этих реакций тоже зависит от того, насколько важным для нас воспринимается событие, насколько сильно оно затрагивает нашу личность. Мы не всегда можем осознать присутствие некоторых убеждений в нас, уловить мысли, которые появились вслед за событием, однако, они влияют на наши последующие реакции. Многие психические расстройства проявляются так же, как и эти обычные реакции, с той разницей, что степень их выраженности и длительности будет не совсем адекватна ситуации.

Она слушала внимательно. Иногда хмурила брови, когда я произносил какое-то медицинское слово. Услышав про психические расстройства, она вновь нахмурилась.

– Я неадекватная?

– Я рассказывал о подходе, которого я придерживаюсь, и взглядах, которые разделяю. Если хотите, мы можем поговорить о Вас и Вашем случае, но я бы для начала предложил Вам небольшое совместное упражнение, которое поможет мне более конкретно пояснить Вам сказанное.

Она согласилась. Я предложил ей разобрать вымышленную ситуацию, которую я часто использовал на семинарах со своими студентами, чтобы донести им взгляды когнитивно-поведенческой школы.

– Представьте, что Вы на тонущем корабле, например, на «Титанике», но Вы не та, что была с Леонардо, Вы одна из пассажирок. Вы плыли вместе с Вашей давней подругой, как мы ее назовем? Олеся? Хорошо, Олеся и Вы плыли на «Титанике» в начале двадцатого столетия. (Она слегка улыбнулась). Но тут вы услышали сигнал к эвакуации и пошли к одной из шлюпок. Там была очередь, вы с Олесей дождались своей, но так вышло, что она оказалась чуть впереди, моряк подал ей руку и пропустил на шлюпку, а Вам места уже не нашлось. Вы смотрите на отплывающую шлюпку, оставшись на палубе, а Олеся находится в ней. Теперь давайте вместе представим, какие эмоции в этот момент могут возникнуть. Но не к тому, что будет с Вами дальше, а только к факту – Олеся села в лодку, а Вы остались на корабле, – произнося последние фразы, я подошел к флипчарту, разделив его на три столбца, и надписав слова «событие», «мысли», «эмоции». В столбце «событие» я написал – «Олеся села в лодку».

– Страх, наверное, обида, злость, – пока она называла эмоции, я записывал их поочередно в столбце с эмоциями. Кроме этих трех там оказались с моей помощью радость и печаль. Затем я попросил ее указать, на кого направлены были эти эмоции. Злость и обида были как на Олесю, так и на весь мир. Печаль, радость и страх были не направлены.

– А теперь давайте попробуем представить, какие мысли могли привести к этим эмоциям. За что можно было разозлиться на Олесю?

– Она меня бросила. Мы ведь подруги. Так нельзя. Почему это она села в лодку, а я нет? Это несправедливо, – я записывал максимально дословно ее слова в столбце «мысли».

– А откуда возник страх?

– Ну, что я тут одна осталась на корабле, что теперь со мной будет, если я брошена. Это страшно.

– А печаль?

– Не знаю, наверное, себя жалко. Жалко, что утону.

– Но это другая печаль, печаль о своей дальнейшей судьбе. А может ли она возникнуть от того, что Ваша подруга, с которой Вы знакомы десяток лет, много всего хорошего пережили, уплывает, и Вы, скорее всего, не увидитесь больше?

– Да, пожалуй. Было бы грустно, что больше не увидимся.

– А радость может возникнуть?

– Странно, вряд ли. Я же утону сейчас, а она уплывет.

– Но она спасется. У Вашей лучшей подруги будет шанс на счастливую жизнь. Она добьется того, что хотела, чем часто делилась с Вами. И будет Вас вспоминать, наверное, с грустью, но и с радостью. Может быть, назовет в Вашу честь свою дочь.

– Да, и правда. У нее ведь все будет хорошо. Можно и порадоваться, – она произнесла это с раздражением в голосе. Остановилась, задумавшись, а потом продолжила: – Да, наверное, не так уж и плохо, раз она будет вспоминать обо мне. Но как-то я сомневаюсь, что там может быть эта «радость».

– Но все-таки это возможно. Вы согласны, что каждая озвученная Вами эмоция в этой ситуации возможна? А если так, от чего зависит ее появление?

– Вы спрашиваете – что решает, что нам чувствовать, и как относиться к ситуации?

– Ситуация сама по себе нейтральна. Она как модуль в математике. Мы же ставим плюс или минус. И да, от нас, нашего жизненного опыта, личностных особенностей, и, в конечном счете, мыслей зависит то, что мы будем чувствовать. А если так, то влияя на ход наших мыслей, мы будем менять и свои переживания. Вспомните, ведь и Вы больше концентрировались во время этой беседы на обиде и злости. Вы не сразу допустили возможность радости, но все же сделали это! Если позволите, я хотел бы более детально уточнить, как возникли злость и обида. Что значит «так нельзя»?

– Мы же подруги. Я бы так не поступила. Это нечестно так поступать со мной, бросать меня в трудную минуту. Вот коза! Она предала меня. Она же знала, как мне будет плохо, я же буду одна, и все равно бросила!

– То есть, у Вас есть определенное мнение о ней, как о подруге? Извините, что так занудничаю с прописными истинами, но хочется понять, что за ними скрывается. Итак, чтобы называться подругой нужно соответствовать критериям, а также есть определенные правила, неписанные, не озвученные ни ей, ни Вами законы дружбы, а, следовательно, и модели действий, которые для подруг полагаются. Например, не бросать ее в беде. Согласны? И тут Вы столкнулись с ситуацией, что этот пакт не исполняется. Десять лет она называлась Вашей подругой, Вы верили ей, более того, – доверяли, и тут оказывается, что она повела себя не так, как это должно. Значит, она нарушила договор. Или, хуже того, она вовсе не подруга! Десять лет она только и делала, что притворялась, входила в доверие, пускала пыль в глаза. И за это нужно наказать. Разозлиться, обозвать, показать жест некрасивый с палубы или кинуть ей вдогонку камень какой-нибудь.

Я произносил последнее с улыбкой, и она на нее, как и на мое утрирование, отреагировала, тоже улыбнувшись.

– Видите, за фразами «вот коза!» и «это нечестно!» скрывается довольно-таки длинная цепочка убеждений и рассуждений. Они не видны сразу, потому что редко формулируются нами. Но если присмотреться, их можно отыскать. Если их найти, то можно решить, нужны ли они нам, и если не нужны, то как заменить их на то, что нам больше подходит.

– Что значит подходит?

– Более функционально. Все эмоции, которые мы перечислили, адекватны. Они подходят тем мыслям, что их вызывают. Если считать, что одному не выжить, что одиночество принесет беды, и быть уверенным в этом, то стоит бояться. Если верить, что в мире есть чаша весов, отмеряющих справедливость, то можно злиться на то, что «мир» работает не по правилам, нарушает «законы природы». А если думать, что у лучшей подруги будет счастливая жизнь, и она унесет в ней частицу нас, то можно радоваться. Все эмоции соответствуют убеждениям и мыслям. Другое дело – насколько эти мысли-эмоции помогают нам. Страх призван предупреждать об опасности, но если стоять на палубе и бояться факта одиночества, то как можно искать возможность спастись – другую шлюпку, например? А если все же принять неизбежность близкой смерти, то с каким чувством лучше уйти? С концентрацией на злости и обиде, проклиная обманщицу и предательницу? Или отметить, что она не оттолкнула Вас, чтобы сесть первой, не злорадствовала, а скорее была напугана и опечалена, что Вам не осталось места. Возможно, она не решилась броситься из шлюпки на палубу, потому что ее не пустили бы, или подумала о своих близких, которые скорбели бы о ней, или просто не смогла принять решения из-за охватившего ее ужаса. Она ведь просто человек, попавший в очень опасную ситуацию. Тогда Вы бы захотели вспомнить все хорошее, что Вас с ней связывало. Вспомнить со светлой грустью и радостью – за ее шанс реализовать свои мечты. Конечно, каждая эмоция и каждая мысль имеет право на жизнь, но все-таки есть выбор – какие из них будут помогать, а какие мешать нашей жизни.

Эта, казалось бы, вымышленная ситуация местами была очень личной для нее. Я видел, как некоторые эмоции отражались на ее лице. Особенно гнев и страх. И в этой метафоре она увидела себя. Брошенную, преданную, испуганную одиночеством и задушенную обидой. Но ей я этого не озвучил. В наших следующих сеансах мы разбирали разные ситуации из ее жизни, то, что ей казалось наиболее важным. С той же схемой связи между мыслями и реакциями. Она замечала, что в совершенно разных ситуациях: с начальницей, которая требовала работать сверхурочно (недавно она снова начала работать, так как кончились деньги и сидеть в четырех стенах стало тяжело), с отцом, обозвавшим ее мать в присутствии клиентки, со знакомой, которая не вернула занятые деньги, часто звучали слова «должен», «нельзя», а рядом с ними «предательство» и «одиночество». А обычными для нее эмоциями были – тревога, страх и обида.

Возвращаясь к приступам, которые сохранялись, но теперь были короче и реже, один-два раза в неделю, я попросил ее припомнить, какие мысли посещали ее в те моменты. Она вспомнила, что очень часто, особенно вначале, она по многу раз повторяла «он меня бросил», «я теперь одна», «зачем все так, за что он со мной так». Позднее эти мысли прошли, и в последнее время звучало «когда это все закончится, я так больше не могу». Я спросил, уверена ли она, что у нее был именно страх во время этих приступов. Она ответила, что вначале да, но потом чаще была горечь обиды.

Также она призналась, что еще до нашей первой встречи был эпизод, когда на волне опьянения и особенно сильного приступа, она схватила нож и попыталась порезать себе предплечье. К счастью, нож был тупым, и скоро пришла соседка по квартире, так что все закончилось царапинами. Тогда-то соседка и решила искать психиатра. Сейчас такие мысли ее не посещали, и пила она гораздо реже. С ее слов, помогали таблетки.

Ее мучили воспоминания. Ей пришлось выбросить все его подарки из квартиры, удалить фотографии, ходить другим маршрутом на работу и избегать тех мест, где они гуляли вместе. Но дело было не только в нем. Ее мучили воспоминания об умершем брате. О том, как отец изменял ее матери, но потом вернулся, а мать его простила. Об этом она говорила со злостью и обидой на мягкосердечие матери.

Очень часто бывала обида. И она начала замечать, что это не просто так. Однажды, наконец, она спросила об этом прямо.

– С точки зрения когнитивно-поведенческого подхода существует определенная иерархия мыслей. Одни, – так называемые произвольные мысли, которые мы легко формулируем и озвучиваем, возникают при конкретной ситуации. Другие – автоматические – возникают при сходных событиях, и мы их тоже можем уловить, хоть и не всегда. Более глубокий слой – это установки или убеждения. Это еще более универсальные мыслительные модели, определенные правила, закономерности. В когнитивно-поведенческой терапии их называют иррациональными или дисфункциональными, потому что при ближайшем рассмотрении они оказываются оторванными от объективной реальности, но выглядят крайне живыми в нашей личной субъективной реальности. Например, катастрофизация, убеждение, что некоторая ситуация – это конец света, а последствия ее непереносимы. В мелодрамах можно услышать, как один из партнеров произносит: «я не смогу жить без нее/без него». Хотя они продолжают дышать, есть, ходить на работу, радоваться и огорчаться, а в будущем находят кого-то другого. Формально, жизнь не заканчивается, но озвучивается, будто это так. Или черно-белое мышление, которое делит разные события и людей на плохих и хороших. Помните ту историю с Олесей? Она была либо подруга, либо коза. Хотя мы с Вами понимали, что у этой ситуации могло быть много подводных камней, добавляющих оттенки белого в черную краску. И есть очень важная установка – долженствование. От нее могут черпать силы и другие установки. Долженствование исходит из того, что в нашей голове создаются законы, которым приписываются признаки универсальности, словно бы они – законы природы. Например, если Олеся подруга, значит, она должна везде и всегда вести себя как подруга, а мир обязан быть справедливым к нам. Но это не гравитация, это закономерности, которые мы сами вывели для себя. Это мы придумали свод норм поведения для подруг, мы придумали критерии включения в эту категорию, и мы же подписали в своем разуме договор с Олесей. Мы не спрашивали ее мнения, а может она вставила бы строчку «я веду себя как подруга везде, кроме «Титаника»? Но мы разозлились на нее, когда она не последовала незаключенному договору, не исполнила обещание, которого не давала. И даже если так, долженствование требует обязательности исполнения условий, не принимая вероятность, что жизнь более сложна, и множество факторов влияет на события. Но и установки, которые мы можем уловить, разбирая с Вами ситуацию за ситуацией и находя схожести, вычленяя Вами созданные законы, не самая основа. Есть и более глубокие слои мышления, еще более общие схемы, до которых тяжело добраться и трудно на них влиять. Трудно, но возможно, долго работая над установками.

– И как, как их поменять, эти установки?

– Это возможно, когда мы их найдем и поймем, как они работают у Вас. И будем вместе их разбирать, решая какие из них функциональны, полезны, а какие нет. И будете учиться заменять, корректировать или ограничивать их влияние. Я постараюсь дать Вам инструменты, чтобы дальше Вы уже могли действовать сами.

Курс транквилизаторов закончился, но антидепрессант я рекомендовал ей продолжать до достижения четырех месяцев. Приступов больше не было, настроение ее постепенно становилось лучше. Она сменила работу, помирилась с родителями. К новым отношениям была еще не готова, хотя в целом отмечала, что ей стало легче. Обида до конца не прошла, однако, такой сильной злости на него уже не было. Они не виделись, и она старалась не вспоминать о нем, потому что воспоминания еще были болезненны. Она по-прежнему опаздывала на десять-пятнадцать минут и бежала, шурша бахилами, от лифта. Через пятнадцать недель наших сеансов она перестала ходить ко мне. А ее ресницы стали ярче».