Кроме «Парцифаля» Вольфрама есть еще одно великое литературное произведение этой эпохи о страстной любви и супружеской измене – история Тристана и Изольды.

У нее существует шесть или восемь различных средневековых версий. Самая выдающаяся была создана Готфридом Страсбургским, который ушел из жизни, не завершив своего романа. Его продолжение и дальнейшая интерпретация были выполнены Томасом Британским. В Средние века поэт не изобретал историю, он трактовал ее по-своему. Барды, трубадуры, миннезингеры брали за основу какой-то традиционный сюжет и интерпретировали его, придавая ему глубину и наделяя новым смыслом, соответствовавшим духу эпохи, обстоятельствам и месту.

История о Тристане – это типичная легенда об эпическом герое, родители которого умерли. Он сирота. Брат его матери – король Корнуолла (и снова взаимоотношения дяди и племянника), но сам Тристан родился в Бретани. Перед нами весь кельтский мир. Тристан отправляется к своему дяде в Корнуолл. Одновременно с ним туда прибывает гонец из Ирландии. Король Ирландии нанес поражение королю Корнуолла и требует с него дань: каждые четыре-пять лет ему должны отправлять юношей и девушек на службу. Королева Ирландии – мать Изольды, которую тоже зовут Изольда, именно ее брату Морхольту поручено принимать эту дань: это Рыцарь-Дракон, и на его щите тоже изображен дракон.

Несомненно, эта история восходит к легенде из Афин и Крита о Тесее и Минотавре. Иными словами, перед нами разворачивается типичный миф, который будет развиваться по определенным законам. Приезд представителя Ирландии Морхольта, брата королевы, – это призыв к героическому странствию Тристана¹. Ему предстоит битва с драконом, путешествие в потусторонний мир, похищение невесты и возвращение. История Тристана и Изольды переплетается с темами смерти и возрождения; с одной стороны, болезни и исцеления, с другой – отличия от мифа об Орфее и Эвридике. Старшая Изольда напоминает Персефону, повелительницу загробного мира, которая способна принести не только исцеление, но и смерть, как Медуза и другие устрашающие героини подобного рода. Совершенно очевидно, что поэт Готфрид Страсбургский был прекрасно осведомлен о подобных аналогиях.

Ил. 33. Морхольт и Тристан (глазурованный изразец, Англия, 1260 год)

Тристан прибывает в Корнуолл как раз в тот момент, когда туда приехал Морхольт, чтобы забрать юношей и девушек на службу к королю Ирландии. А королева Изольда приготовила яд и намазала им меч Морхольта. И Тристан обращается к своему дяде, королю Марку: «Позвольте, я займусь прибывшим».

Дядя удивлен: «Ты уверен? Ведь это опасно».

Тристан заявляет: «Это единственный выход». Он бросает вызов ирландскому рыцарю, и они готовятся к поединку. Во время боя меч Морхольта пронзает колено Тристана – и яд попадает в кровь. Молодой человек почти при смерти, но ему удается опустить меч на голову противника, расколов его шлем. Обломок меча Тристана застревает в черепе Морхольта.

Убитого Морхольта везут домой в Ирландию. А его племянница Изольда, любившая его, вынимает обломок меча из его головы и прячет в свою шкатулку на память о дяде.

Ил. 34. Тристан приплывает в Дублинский залив (глазурованный изразец, Англия, 1260 год)

Тристан в Корнуолле занемог. Его рана источает зловоние, начинается гангрена, и он просит дядю: «Положите меня в маленькую лодку, дайте арфу, и пусть лодка сама привезет меня туда, где был изготовлен этот яд». И конечно, волшебным образом эта лодка привозит его в залив Дублина.

Когда Тристан приплывает туда, играя на арфе, все люди слышат дивную музыку. Конечно же, этого удивительного молодого человека приводят к королеве Изольде, чтобы та исцелила его. Она, похоже, не поняла, что его убивает тот самый яд, который она изготовила своими руками, и не узнает его. А Тристан, чтобы никто не догадался, кто он такой на самом деле, называет себя Тантрист.

Ил. 35. Тристан учит Изольду играть на арфе (гравюра, Германия, 1869 год)

Итак, королева Изольда исцеляет его. Когда его рана стала заживать и неприятный запах от нее исчез, так что можно было находиться в его присутствии, королева приглашает свою дочь Изольду послушать, как замечательно он играет на арфе.

Они, конечно, сразу же влюбляются друг в друга, только не догадываются об этом. Он еще никогда не играл на арфе так вдохновенно. И вот Тристан начинает учить Изольду музыке.

Прототипами героев этой любовной истории были Абеляр и Элоиза, жившие в XII веке. Абеляр был учителем Элоизы и соблазнил ее. Тристан – учитель Изольды, но ему и в голову не приходят подобные мысли. Более того, после своего исцеления он возвращается в Корнуолл и сообщает своему дяде Марку: «Я такую удивительную девушку встретил. Вот бы она стала вашей женой!»

Он так превозносит ее достоинства, что Марк говорит Тристану: «А почему бы тебе не привезти ее сюда?»

И Тристан под именем Тантриста возвращается в Ирландию, чтобы забрать Изольду и привезти ее в жены своему дяде.

Видите, здесь снова возникает проблема куртуазной любви? Тристан влюбился. Его дядя никогда не видел Изольду. Брак Марка и Изольды – обычное средневековое насилие: здесь нет любви, а лишь политические интересы.

Но Тристан все равно возвращается в Ирландию, представляя там интересы короля Марка. К сожалению, на руку принцессы есть и другие претенденты: это сенешаль королевы, человек не совсем достойный. Есть и другие поклонники, которые были бы рады заполучить расположение принцессы.

«Итак, – говорит королева, – Изольда – единственная наследница престола. Ее избранник вместе с ней получит Ирландию. Поэтому мы устроим турнир, чтобы выбрать самого достойного. Тот, кто убьет ужасного дракона, который не дает покоя нашей стране, получит в жены нашу дочь».

Сенешаль, положивший глаз на Изольду, не очень большой специалист по драконам. Он предпочитает притаиться неподалеку и ждать, пока кто-то другой не убьет чудовище, а он попробует извлечь выгоду для себя.

А Тристан тем временем отправляется на поиски огнедышащего дракона и находит его. Дракон разевает пасть и откусывает половину коня Тристана.

Ил. 36. Тристан и дракон (гобелен, Австрия, XIV век)

Тристан изловчился и убил дракона. Он вырезает его язык и прячет в складках рубахи – как доказательство того, что убил чудище. Но так делать было нельзя, потому что язык дракона ядовитый. И вот в пути яд начинает действовать – и юноша падает без чувств в глубокую лужу, так что на поверхности остается только кончик носа.

Между тем сенешаль, который слышал рев дракона, подходит и видит, что дракон мертв, но от страха сначала хочет убежать прочь. Не сразу он находит в себе силы вернуться. Наконец, собравшись с духом, он отрезает голову дракона и несет ее ко двору.

Изольда с матерью тем временем вышли погулять. Вдруг они видят, что из лужи торчит чей-то нос. Они вытаскивают оттуда какого-то бедолагу – о, да это же Тантрист! И тут они видят драконов язык. Они приносят молодого человека во дворец, и королева снова начинает врачевать.

Ил. 37. Изольда нападает на Тристана в ванной (эстамп США, 1905 год)

Тристан лежит в ванне, приходя в себя от отравления. А Изольда где-то рядом вертит в руках его меч и ножны. Она вынимает меч из ножен, но что это?! Какая-то знакомая трещина на мече. Она опрометью мчится к своей шкатулке и достает оттуда обломок из черепа Морхольта. Обломок совпадает с трещиной. Она начинает бормотать под нос: «Тантрист, Тантрист, Тристан…» Тристан и Тантрист – это один и тот же человек, убийца Морхольта!

С мечом в руках Изольда вбегает в ванную. Она замахивается на Тристана, а тот говорит: «Если убьешь меня – достанешься другому».

И вдруг меч показался ей каким-то тяжелым, она откладывает его в сторону. Когда Тристана исцелили, приходит время отдать Изольду в жены победителю дракона и (так уж получилось) убийце ее дяди. Но тут этот пройдоха, слуга королевы, выходит и показывает отрубленную голову дракона.

Тристан говорит: «Давайте откроем пасть и посмотрим, что там внутри». Ух ты! Языка-то и нет! Язык дракона – у Тристана, ведь именно он убил дракона. И Тристан получает девушку. Но не для себя – он собирается отвезти ее своему дяде королю Марку в Корнуолл. Ему же всего пятнадцать лет, и он не понимает, что с ним происходит.

Мать Изольды приготовила любовный напиток для короля Марка, чтобы они с Изольдой выпили его в брачную ночь, и передает напиток няне Изольды – Брангене. Вот в чем здесь секрет: яд и любовный напиток – это одно и то же. Любовь приносит такие смертные страдания, излечить которые не под силу никакому врачу. Та же женщина, что привела Тристана в Ирландию, приготовив отравлявший его яд, теперь приготовила любовный напиток. Но предназначался он для Изольды и Марка.

Так они плывут по Ирландскому морю – Тристан, Изольда и Брангена, молодая няня Изольды, которой доверено хранить любовный напиток и поднести его новобрачным в день свадьбы.

Тут самый знаменитый момент этой истории: проплывая по Ирландскому морю, Тристан и Изольда решили выпить этот напиток вместе, но оказалось, что это не вино. Они, сами того не ведая, испили любовной отравы.

Ил. 38. Любовный напиток (гобелен, Австрия, XIV век)

И когда два юных существа выпили волшебное зелье, они не поняли, что с ними случилось.

Им становится плохо. Они не догадываются, чем отравились. Однако девушки быстрее соображают что к чему, и Изольда говорит: «Думаю, я влюблена, это amour». Но она тут же испуганно замолкает. Может быть, она произнесла la mere – «мать» или le mer – «море»? Их укачало на волнах или это любовь? Или, может быть, она произнесла la mort – «смерть»?

Они только что поняли, что с ними произошло, и тут Брангена осознает, что оставила напиток без присмотра. А ведь ей было поручено проследить, чтобы любовное зелье выпили именно Изольда и Марк. Она в ужасе от случившегося. И обращается к Тристану: «Ты выпил собственную смерть!»

В версии Готфрида эта сцена производит неизгладимое впечатление. Тристан отвечает: «Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Если ты называешь смертью страдания от любви к Изольде, то я скажу, что именно в них моя жизнь. Если смертью ты считаешь наказание за то, что я должен вытерпеть в обществе, то я готов к этому. Если же смерть – это вечные муки в аду, то я и на это согласен!»

Майстер Экхарт сказал: «В любви страданий нет». В «Божественной комедии» Данте есть замечательный эпизод, когда во втором круге ада собрались осужденные за плотские грехи: Тристан и Изольда, Ланцелот и Гвиневера, Елена и Парис, Паоло и Франческа – сколько здесь достойных людей, живших в разные времена истории. Они кружатся в огненном вихре, и поначалу кажется, что они страдают. Но как это прекрасно выразил Уильям Блейк в тексте «Бракосочетание Рая и Ада»: «Гуляя в адском пламени… что ангелам кажется страданиями и безумьем, я впитывал мудрость ада». И далее: «Того, кто любит воду, пусть утопят в реке». Так-то. Этим влюбленным вода не нужна; они воспламенились, и нужен им огненный вихрь.

Здесь мы сталкиваемся с различием между левантийским христианским миропорядком, навязанным извне, и стремлением подчеркнуть роль личности, что было всегда присуще европейцам. Но каким чудом может кто-то принять Бога в свое сердце? Они этого не могут. Вот в чем суть дела. Мы уже стали свидетелями того, как Вольфрам фон Эшенбах смог воссоединить две традиции с помощью образа Грааля, каким он его себе представлял. Вот в чем здесь проблема, но это же история любви, поэтому никакого счастливого конца не предвидится.

Мы подошли к теологической проблеме: если вы, как Тристан и Изольда, влюбились в кого-то, отведав любовного напитка, то такая любовь – хотя это и супружеская измена – не является смертным грехом. Смертный грех – это серьезное преступление; совершающий его полностью осознает, что делает, и действует по собственной воле. Но если вас околдовали, то вы не давали на это согласия и такая любовь совершенно невинна. Авторы других версий истории о Тристане и Изольде повествовали о том, что действие этого напитка длилось только два или три года. Дальше уже начинался грех. Но не в этой истории: здесь речь идет о любви до самой смерти.

Дальше происходит ужасное: они прибывают в порт, и Изольда должна стать женой короля Марка. И она начинает хитрить: отправляет Брангену вместо себя в постель к Марку. А это значит, что он был ее недостоин. Как я часто говорю: дьявол прячется в мелочах. Король-то думает, что спит с Изольдой, несчастный простофиля. Так он дважды доказал собственную несостоятельность в этом браке.

У Тристана и Изольды начинается роман, и, в конце концов, король Марк узнает об этом. Конечно, полагалось бы казнить их за измену, но Марк не может так с ними поступить. Он любит их обоих.

«Если кто следит за другими, то от этого надзора будут ему лишь шипы и колючки… Неважно, как далеко зайдет подобная слежка, женщина все равно сможет от нее уклониться. Потому что ни один мужчина не сможет уследить за порочной женщиной, а за добродетельной следить не нужно. Она сама себе страж. А если кто и станет следить за ней, за это от нее он не получит ничего, кроме ненависти. Конечно, он приведет свою жену к погибели, окончательно и навсегда: но возможно, она так никогда не сможет избавиться от изъянов в своем воспитании»².

У Готфрида Марк – человек достойный. Он просто сказал: «Оба отправляйтесь в изгнание с глаз моих долой. Прочь».

И наши герои удаляются в изгнание: начинаются годы жизни Тристана и Изольды в лесу. Они забрели к пещере, которую построили великаны в дохристианскую эпоху. Мы снова возвращаемся в древний мир кельтов и германцев. Над входом в пещеру выбита надпись: «Часовня любви».

Каждая деталь этой часовни наделена особым смыслом: невинность, верность, чистота и так далее. Все эти понятия, конечно, приобретают в данном контексте новое значение. Вместо алтаря там стоит хрустальная постель. Вместо святости алтаря – сексуальное таинство. Вот что имел в виду Готфрид. Таинство любви – это сексуальное таинство. Так оно и есть.

В потолке пещеры, прямо над постелью, два отверстия, через которые проникает свет. Однажды влюбленные услышали, как в лесу трубит охотничий рог. То был охотничий рог короля Марка.

Тристан подумал: «Если Марк приедет сюда и увидит, как мы вместе спим в постели, это будет очень плохо». И тогда он кладет свой меч между собой и Изольдой. Это символ того, что верность превыше любви. Тристан выбрал верность. Но так он предал любовь.

Ил. 39. Тристан и Изольда спят, разделенные мечом (чернила на пергаменте, Германия, XIII век)

Когда король Марк глянул под ноги, то увидел, как в пещере спят эти двое, а между ними – меч, и тогда он подумал: «Наверное, я зря обвинял их!» И пригласил их вернуться ко двору.

Это начало конца их тайного романа. Их снова застали вместе. Слуга Марка Маржодок, которому Тристан приснился в образе дикого вепря, рассказывает королю об их измене. И любовники, за которыми теперь постоянно следят, становятся особенно осторожными днем. А ночью Тристан потихоньку проникает в оливковую рощу, отламывает от ветки кусочки коры и пускает их плыть по реке под окнами Изольды; когда она их замечает, то пробирается на свидание к нему.

Однажды ночью король Марк по подстрекательству своего слуги Мелота спрятался вместе с ним на оливковом дереве над ручьем. Но любовники заметили тень, которая падала в свете луны на водную гладь, и завели невинный разговор, рассеяв на какое-то время его подозрения.

В конце концов их измена была раскрыта, и Тристана изгнали назад в Бретань. Но прежде чем он уедет, Изольда должна пройти испытание огнем: поклясться, взяв в руку раскаленный докрасна кусок железа, что никогда не спала ни с каким другим мужчиной, кроме мужа. Если на ее руке не появится ожог, она будет оправдана и с нее снимут все подозрения.

Ил. 40. Король Марк и Мелот выслеживают Тристана и Изольду (чернила на пергаменте, Англия, XIV век)

Изольда отправляется к месту испытания, и для того ей нужно переплыть реку на лодке. Тристан переодевается, притворяясь лодочником. Он перевозит Изольду на другой берег, потом ему нужно вынести ее на руках из лодки. Ему не повезло – он спотыкается и падает на нее. Теперь она может сказать на суде: «Клянусь, я не возлегла ни с одним мужчиной, кроме моего мужа, и лодочника, который нечаянно упал на меня». Поскольку она не лжет, раскаленное железо не оставляет ожога на ее руке.

Готфрид замечает: «Вот видите, Христос – как флюгер, он поворачивается, куда ветер дует»³. Может быть, потому-то Готфрид и не закончил эту книгу! Никто не знает, как именно он умер, но в те времена за подобные заявления сжигали на костре.

Дальше происходит неожиданный поворот сюжета. Тристан возвращается в родную Бретань, где узнает об одной юной даме, которую тоже зовут Изольда. Ее прозвали Изольдой Белорукой. Вот как оно бывает в средневековых романах: он влюбился в женщину и женился на ней только из-за ее имени.

Бедная маленькая Изольда Белорукая! Она ведь не настоящая Изольда, поэтому Тристан не хочет разделить с ней ложе. Как-то раз она поехала на прогулку верхом в обществе своего брата Каэрдина. Ее конь наступает в лужу, и грязь пачкает ей бедро, а она жалуется брату: «Грязь и та смелее, чем Тристан».

Когда Каэрдин в недоумении спрашивает, что случилось, она рассказывает обо всем, и он как любящий брат, вне себя от услышанного, отправляется к Тристану, чтобы выяснить, в чем дело. Но когда Тристан открывает ему свою душу и рассказывает о любви к другой Изольде, Каэрдин сочувствует ему.

Готфрид деликатно повествует о том, как влюбленный Тристан помешан на имени любимой женщины, и о горьких чувствах нежной, милой, глубоко оскорбленной Изольды Белорукой. Его повествование обрывается, не дойдя до конца, потому что великий средневековый певец любви ушел из жизни, не завершив своего шедевра. Но мы знаем продолжение истории из версии Томаса Британского, на основе которой Готфрид и создавал свою поэму.

Юный рыцарь, которого, что примечательно, звали Кроха Тристан, чью даму сердца похитил некий Естулт Оргилий из замка Фер, приехал умолять Тристана о помощи. У похитителя шесть братьев, и Тристан убивает их всех; но в битве пал и Кроха Тристан. Самого Тристана смертельно ранили, пронзив отравленным копьем его чресла.

Каэрдин, его деверь, узнав о тайной любви Тристана, отправляется на корабле в Корнуолл за Изольдой, чтобы та исцелила раненого. В знак того, что она прибудет на этом корабле, должны были поднять белые паруса. Если ее не будет на корабле, паруса подымут черные.

Прошло немало времени – и вот плывет корабль, и парус на нем, конечно же, белый. Изольда Белорукая говорит своему смертельно раненому мужу: «Любовь моя, вон виден корабль моего брата. Дай Бог, чтобы он принес добрые вести и сердце твое успокоилось».

Наш страдающий влюбленный воскликнул: «Ты точно уверена, что это тот самый корабль? А какого цвета парус?»

Но вместо того, чтобы сказать ему правду, она отвечает: «Парус черный».

Развязка этой истории снова повторяет мотив драконовой раны и исцеления от нее, а две Изольды воплощают две противоположные ипостаси Богини: и дающей жизнь, и отнимающей ее. Семь братьев – это как семь голов дракона⁴. Имя молодого рыцаря – Кроха Тристан – достаточно ясно указывает на символические аналогии этого эпизода.

Самый яркий элемент – фатальный образ паруса – непосредственно связан с античной легендой о Тезее, который возвращается в Афины после победы над Минотавром на Крите. Он отплыл навстречу приключениям на корабле с черными парусами; его отец царь Эгей подготовил белые паруса на случай, если он вернется с победой. Как мы знаем, на Крите Тезей живым вышел из лабиринта Минотавра – с помощью дочери царя Миноса, сестры Минотавра, прекрасной Ариадны, которую он забрал с собой. Но он оставил ее на острове Деа, и некоторые говорят, что там она повесилась. Есть и другие версии этой легенды, где рассказывается, что Дионис, бог вина и хлеба, любви, смерти и возрождения, похитил ее у Тезея и отвез на Наксос и там исчез, а следом и она.

Так или иначе, на судне Тезея, которое возвращается в Афины, царит такая суета, что экипаж забывает поднять белые паруса. Потому царь Эгей, стоя на вершине Акрополя, видит черные паруса на заплывающем в гавань корабле и думает, что его сын мертв. С горя он бросается с утеса в воды моря, которое теперь названо в его честь.

Следует заметить, что в античной легенде, когда освобожденный Тезей впервые приезжает в Афины, отец Эгей сначала его не узнает (мальчик родился вне брака от дочери правителя маленького городка Арго лиса). Странствующий царь оставил свой меч и пару сандалий под огромным камнем с выемкой, где все это как раз могло поместиться. Он сказал юной женщине, которая носила под сердцем его ребенка, что если у нее родится сын, то он должен будет поднять этот камень и забрать эти трофеи, а потом отправиться в Афины. Родившегося мальчика воспитывал его дед Питфей.

Возмужав, Тезей поднял этот камень, забрал трофеи и отправился в Афины инкогнито – совсем как Тристан, прибывший к Марку. Царь Эгей жил с колдуньей Медеей, которая попыталась отравить вернувшегося сына царя, поднеся ему кубок с вином. Но отец, сразу же узнав свой меч, разбивает эту чашу, и отравленное вино разливается, а там, где оно растеклось по полу, возникает изображение Гермеса, покровителя путешественников и проводника душ. Далее следуют приключения в лабиринте, когда Тезей убивает критское чудовище Минотавра, и так будет положен конец человеческим жертвоприношениям.

Связывая эту легенду с легендой о Тристане, мы заметим, что колдунья Медея напоминает королеву Изольду. Еврипид упоминает, что Медея разъезжает в колеснице, которую везут драконы; в легенде Томаса Британского говорится о том, что у брата королевы Изольды, Морхольта Ирландского, на щите был изображен дракон. Во время путешествия на Крит Тезей находился под покровительством Афродиты – она же указывает Тристану путь в Ирландию.

В своем глубоком исследовании источников и мотивов легенды о Тристане Гертруда Шопперле, наверное, впервые обратила внимание не только на эпизод с парусами, но и на античную тему взаимоотношений Париса и Елены, которая прослеживается в этой легенде. Няня Париса (а потом и жена, до того как он похищает Елену) – это вечно юная нимфа Ойнона. Легенда гласит, что, когда Париса поразила отравленная стрела Филокрета, выпущенная из Гераклова лука, в те ужасные дни Троянской войны, он посылает за помощью к Ойноне, а услышав, что та отказывается приехать к нему, умирает. А она в тот момент спешила за его посланником, набрав волшебных трав и снадобий. Приехав слишком поздно, она покончила с собой. Ее похоронили с ним в одной могиле.

Здесь приходят на ум взаимоотношения вагнеровской валькирии Брун-гильды и героя Зигфрида, и поражение, которое наносит ему Гутруна, и последующая смерть Брунгильды на погребальном костре Зигфрида. Вот они, древние, могучие мифы, корни которых уходят во времена королевских усыпальниц Ура, вглубь веков⁵.

Наконец, есть интересный отголосок древнеирландской истории любви Диармида и Грайне. Как мы читали выше, юная жена Тристана Изольда Белорукая во время прогулки верхом пожаловалась своему брату Каэрдину, когда грязь из лужи забрызгала ее бедро. Он узнает у нее, в чем дело, точно так же, как Диармид у Грайне – в совершенно аналогичной ситуации, когда та пожаловалась, что вода гораздо храбрее, чем ее муж. Каэрдин обращается к Тристану и узнает о его самом главном секрете.

В истории о Тристане постоянно встречаются отголоски легенды о Тезее и Минотавре. Любовь против брака, amour (любовь) против honneur (чести). Как примирить их? В средневековой Европе и на Востоке браки по расчету были нормальным явлением. Но для аристократии в Европе такое положение вещей казалось совершенно невыносимым, и это становится очевидным, когда мы читаем величайшие поэмы Средних веков – «Тристана и Изольду» Готфрида и «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха.

Нам неизвестен первоисточник истории о Тристане и Изольде. Но само имя Тристан связано с неким королем Друстаном, сыном Талорка, который с 780 по 785 год правил пиктами, жившими на болотах Шотландии и Нортумберленда. Пикты (лат. picti — «разрисованные, татуированные люди») – это докельтский народ бронзового века, который во времена римского завоевания Британии остался непокоренным, жил к северу от Вала Антонина. Во времена правления короля Друстана они вели изматывающие войны с наступавшими на их территорию кельтами-шотландцами из христианской Ирландии (буквально «шотландец» переводится как «мародер, грабитель»), которые к концу римского владычества над Британией обосновались в Аргайле (область на западе Шотландии). С другой стороны им угрожали норвежские викинги, совершавшие набеги из языческой Балтики. Королю Друстану было не до сердечных мук и любовных страданий.

Около 843 года, примерно спустя шестьдесят лет после его правления, измученный народ подчинили себе ирландские кельты из Аргайла; и две королевские династии – пиктов и шотландцев – объединил королевский брак. Это событие породило множество легенд, в которых Друстан, сын Талорка, путешествовал из страны пиктов в Ирландию, Уэльс и Корнуолл, а затем в Бретань, где, как гласят легенды, он и родился.

Нам эта легенда пиктов не знакома, но в Уэльсе этого героя стали называть Тристан из Талвча. Его считали мастером розыгрышей и любовником Езильды, жены какого-то короля Марка, известного еще под именем Эохаид. Создается впечатление, что эти легенды проникли в Уэльс независимо от корнуоллской истории с юга, где главного героя называли кельтским королем, правившим примерно во времена короля Друстана. Это были века интенсивного распространения кельтской христианской цивилизации из Ирландии не только в Уэльсе, в стране пиктов (современная Шотландия) и англосаксонской Англии, но и на континенте, который захватили языческие германские племена. Таким христианином был святой Колумба, или Коломба (521–597), который вместе с двенадцатью учениками основал церковь и монастырь Ионы на Гебридских островах неподалеку от побережья Аргайла, где он обращал в христианство пиктов.

Был еще ирландский просветитель святой Колумбан (643–615), который со своими двенадцатью учениками отправился во Францию, в горы Вогезы (Верхняя Сона), где основал аббатство Люксей. Святой Галл (около 645 года) в Швейцарии основал знаменитый монастырь и просветительский центр Сент-Галлеи. А местный житель Уэльса святой Давид (500–600?) основал монастырскую общину на месте будущего собора Святого Давида города Сент-Дейвиде на западе Пембрукшира, ставшего не только центром паломничества (два посещения собора Святого Давида приравнивались к одному паломничеству в Рим), но и пунктом сбора на другое популярное направление паломничества – в Сантьяго-де-Компостела в северной Испании. В кельтском мире активно изучалось культурное наследие античной Греции и Рима. Аббат Айлеран Клонардский (около 660 года), работая над исследованием о мистическом значении имен в генеалогии Христа, свободно цитировал Оригена Адаманта, Иеронима Стридонского, Филона Александрийского и Блаженного Августина. Ученый по имени Целий Седулий, аббат из Килдера (около 820 года), создал свою отредактированную версию Нового Завета на латинском языке на основе греческого оригинала.

Для интерпретации легенд о Диармиде, Друстане, Марке и всех остальных принципиально важно, что, несмотря на подавление культуры друидов в христианском Уэльсе и Ирландии, образованные люди относились к филидам и бардам, знавшим множество бесценных языческих легенд, не только снисходительно и терпимо, более того – их ценили. Сам святой Колумба во время Конвента в Дриум Сит в 575 году голосовал в защиту филидов и бардов, стремясь к тому, чтобы им воздавали должные почести. Этим мастерам повествования полагалось не только знать множество историй (оллавы – филиды самого высокого ранга, должны были знать 350 таких сказаний наизусть), они также должны были великолепно импровизировать на эти темы, создавая новые версии. Более того, в Уэльсе во времена Золотого века кельтского христианства (VI–XII) возникало много новых ирландских легенд и развивались старые истории. Поэтому неудивительно, что именно в Уэльсе до 1000 года популярные сказания о Диармиде и Грайне, о Финне Маккуле стали связывать с именем Тристана, Изольды и Марка, откуда этот любовный треугольник перекочевал в кельтскую Бретань. И там уже к нему добавили меланхолические заключительные эпизоды про девственную жену Тристана Изольду Белорукую.

Полностью завершенный роман о Тристане, созданный французскими и германскими поэтами конца XII – начала XIII века (1160–1210), можно разделить на пять частей.

1. Родители, рождение и детство героя.

2. Воин на службе короля: первая поездка в Шотландию.

3. Поиск невесты: второй приезд в Ирландию.

4. Изольда Ирландская: любовный напиток.

5. Изольда Британская: смерть любви.

Самые ранние версии полного текста легенды о Тристане утрачены. Лучшие из исследователей в наши дни полагают, что с 1066 по 1150 год был период популярности устных преданий, когда бардов из Уэльса и Бретани благосклонно принимали при дворах французских и норманнских правителей. Например, три французских поэта упоминают об уэльском сказителе по имени Брери (Блехерес). Говорили, что он знает «все сказания и сказки обо всех королях и всех придворных, живших в Британии». Также рассказывали, будто ему известна тайна Грааля.

А еще – «что он родился и сам стал отцом в Уэльсе» (né et engenuï s en Galles) и что именно он впервые рассказал легенду о Гавейне при дворе Пуатье.

Томасу Британскому, автору ранней версии романа, дошедшей до наших дней, поведал ее его учитель Брери. Готфрид создал свой роман на основе истории Томаса Британского. И у Готфрида, и у Томаса (а до него, возможно, и у Брери) тема любовного зелья прослеживается на протяжении всего романа. (Как я уже упоминал, в другой версии этой истории говорится о том, что любовный напиток утратил свою силу спустя три или четыре года, поэтому дальше любовники уже несли полную ответственность за свои прегрешения.)

Многие исследователи полагают, что у легенд о Тристане существовал некий общий источник, основная литературная версия романа, не дошедшая до наших дней, на которой основаны все более поздние версии. Поэтому возникает вопрос о том, что же было в оригинале вместо любовного напитка. Также интересно, как воспринимал эту легенду учитель Брери. Возможно, все эти факты и предположения можно свести воедино следующим образом.

Примерно 1130–1140 годы: Брери, сказитель из Уэльса при дворе Пуатье.

До 1136 года: Гальфрид Монмутский создает «Историю королей Британии» — хронику в прозе, повествующую об истории королей кельтской Британии; в историях о короле Артуре с ней связано упоминание о корнуоллском кабане. О Тристане здесь не говорится.

До 1150 года: предположительно возникает архетип романа о Тристане, возможно, созданный на норманнском французском языке (автор неизвестен). На его основе впоследствии создаются самые ранние, не дошедшие до наших дней версии легенды.

1150–1175 годы: создается лирический цикл «Лэ Марии Французской», который входит в уже хорошо известный артуровский цикл. Дама, создавшая это литературное произведение, сообщает, что ее вдохновили сказания менестрелей, певших под шум прибоя. Лэ о жимолости повествует о Тристане и Изольде: «Разве их история не напоминает легенду о жимолости и орешнике? Они так сладостно сплелись в объятьях, что всю жизнь могли провести вместе! Но если грубые ветви разорвут эти объятья, корни орешника зачахнут и жимолость погибнет»⁶. Их, конечно же, разлучили, и говорят, что Тристан создал это лэ, искусно переложив его на музыку для арфы. Его изгнали, как говорится в легенде, «в родные места», но он тайно вернулся в Корнуолл, где узнал о Троице в Тинтагеле, куда должна была прибыть королева, проезжая через лес. Он положил поперек дороги, по которой она должна была проехать, ореховую веточку, очистив ее от коры, и выцарапал на этой веточке свое имя. Она обнаружила эту веточку, и они целый час предавались любви.

1155 год: рыцарский «Роман о Бруте», который создал Вас, норманнская французская версия «Истории» Гальфрида Монмутского. Здесь впервые возникает тема Круглого стола, но о Тристане упоминаний нет.

До 1160 года: Томас Британский создал на норманнском французском языке роман «Тристан» для Анжуйского двора. Томас упоминает о том, что знает много версий этой легенды и что постарался гармонично объединить их. В этой истории Тристан живет век спустя после короля Артура. Любовный напиток продолжает действовать на протяжении всей жизни влюбленных, король Марк тоже испил его из чаши. Любовь предстает здесь как свойство души великодушного, воспитанного человека.

До 1170–1175 годов: возникает версия истории о Тристане северогерманского поэта Эйльхарта фон Оберге. Здесь сила действия напитка ослабевает три или четыре года спустя, чтобы оправдать женитьбу Тристана на Изольде Белорукой. Сторонники теории архетипов убеждены, что Эйльхарт создавал свое произведение на основе той же формы исходного романа, что и Томас.

До 1190–1200 годов: норманно-французская версия «Тристана», которую создал Беруль, в духе и традиции того же архетипа, который вдохновил Эйльхарта.

До 1210 года: созданный на средневерхненемецком языке роман Готфрида Страсбургского «Тристан», который следует хронологически за романом Томаса, безусловно, шедевр среди подобных романов, творение одного из величайших поэтов Средневековья. Именно на основе версии Готфрида писал свою оперу Вагнер.

До 1226–1235 годов: французский роман в прозе о Тристане, по словам историка Мирры Лот-Бородиной, «величественный и глубокомысленный… словно мозаика из душ, воспетых в давней поэзии минувших дней. В этой застывшей истории так явственно звучит тема попранной любви, которая не дает покоя тем, кому она назначена судьбой, где бессмертные герои, превращенные в марионеток, страдают под бременем сентиментальных приключений, которые так не похожи на то единственное приключение, которое им предначертано»⁷.

1485 год: первое издание Уильямом Кэкстоном романа «Le Morte d’Arthur» («Смерть Артура»). Это лаконичное изложение романа о короле Артуре в основном было создано на основе перевода старинных циклов французской прозы, примерно треть его перекликается с романом в прозе «Тристан» (содержание книг 8, 9, 10 и последние четыре главы в книге 12). В этой подробной, чрезвычайно популярной поздней компиляции романов артуровского цикла Тристан предстает перед нами как один из рыцарей Круглого стола. Марк превратился в коварного труса и тирана. Тристана убивает Марк ударом отравленного копья в спину, пока он поет для Изольды, сидящей в беседке. (Здесь мы приближаемся к вагнеровской трактовке героя, в отличие от ранних поэтических версий романа.)

До недавних пор считалось, что Беруль создал свое произведение около 1155 года; таким образом, версия Томаса является более поздней. Это может быть отчасти связано с тем, что ряд исследователей до сих пор склонны считать версию Эйльхарта и Беруля более близкой к уэльским и бретонским дотристановским архетипам. Но Готфрид утверждает, что именно версия Томаса Британского выступает основным источником поздних литературных произведений. Он отмечает, что «другие авторы написали неплохо, исполненные самых благих намерений, на благо мне и всему миру; и сделали они это от души… Однако они не следовали подлинной версии этой истории, как ее изложил Томас Британский, который прекрасно рассказывал истории с приключениями, ведь он прочел в британских книгах о жизни всех правителей этой страны, их-то он нам и пересказал»⁸.

В версии романа Эйльхарта и Беруля не только ослабевает сила любовного напитка, но и Марк изображается типичным ревнивцем – jaloux (это образ того самого ревнивого одураченного супруга, который постоянно изображается в традиционных куртуазных любовных треугольниках). И если именно Томас привнес в текст этот более глубокий смысл, то именно он значительно обогатил легенду и создал предпосылки для того, чтобы эта история расцвела под пером Готфрида Страсбургского, одного из ярчайших талантов, чьи творения дошли до наших дней.

Обычно считается, что имя Марк произошло от латинского имени Маркус – в честь бога войны Марса. Но это имя может также быть связано со средневерхненемецким существительным marc – «боевой конь». На эту мысль наводит другое имя короля Марка – Эохаид, которое этимологически восходит к древнеирландскому слову ech и латинскому equus – «конь». Примечательно, что в одной старофранцузской версии романа (принадлежащей перу Беруля) мы наталкиваемся на очень интересное заявление: «У Марка уши, как у лошади» (Marc a les oreilles du cheval)⁹.

Этот образ наводит на целый ряд глубокомысленных мифологических ассоциаций. Прежде всего на ум приходит древняя легенда о царе Мидасе, у которого были ослиные уши и чье прикосновение превращало все в золото, в том числе собственную дочь. Мы вспоминаем, что предводителей англосаксонских племен, которые вторглись на территорию Британии (450 год), звали Хенгест и Хорса – оба имени с германского переводятся как «конь» (ср.: в современном немецком языке: Hengst – жеребец, по-английски – horse).

На ил. 41 изображен бронзовый солнечный диск с золотыми спиралями, на бронзовых колесах, который везет бронзовый конь. Этот артефакт был найден в Трандхольме, Нордсидлэнд, Дания (откуда и прибыли Хенгест и Хорса); он был изготовлен около 1000 года до и. э.

На ил. 42 изображена пара монет периода Поздней Галлии, украшенных фигурками коней: у каждого на спине сидит орел, солнечная птица, а одна из фигурок изображена с человеческой головой.

Ил. 41. Солнечный конь и колесница. Бронза и золото, Дания, 1000 год до н. э.

Как известно, в античном Риме ежегодно в октябре проходила церемония принесения коня в жертву Марсу. Кельты и германцы совершали обряд в день летнего равноденствия. У кельтов был бог-мул по имени Мулло, воплощение Марса, что вполне могло иметь какое-то отношение не только к имени Марк, о чем уже говорилось выше, но и к смертоносной роли, уготованной королю Марку в романе о Тристане и Изольде.

Ил. 42. Солнечный олень и орел. Бронза, галло-римский период, II–III века

В арийской Индии существовало множество символов, которые поразительно схожи с символикой арийских кельтов. Великую церемонию принесения в жертву коней (asva-medha) исполняли цари. Благородное животное ассоциировалось не только с солнцем, но и с тем царем, во имя которого проводился ритуал. Затем из спальни выходила царица и исполняла довольно непристойный ритуал, имитировавший соитие с принесенным в жертву конем, в яме. После совершения этих ритуальных действий царь приобретал статус повелителя солнца, правителя мира, чей свет, словно лучи солнца, должен освещать всю землю. В период власти императоров в Японии была популярна примечательная легенда о рождении принца Шотоку (537–621), когда его мать ходила по дворцу и осматривала его, чтобы выяснить, все ли в порядке. «Когда она зашла в стойло и только открыла дверь в конюшню, как тут же легко и безболезненно разрешилась от бремени», – гласит легенда¹⁰. Совершенно очевидно, что намек на сходство кельтско-арийского короля Марка из Корнуолла с конем и замечание о том, что у него уши, как у коня, свидетельствуют о том, что его образ первоначально был как-то связан с символикой королевских солнечных ритуалов.

Образ ритуальной роли солнечного монарха стали соотносить с его личной биографией (в сущности, этот посыл проник во многие биографии вплоть до сегодняшнего дня). Возможно, какие-то поступки королевы повлекли за собой толки, из-за чего возникла аналогия с ритуалом, который совершали с принесенным в жертву мертвым конем в яме. Поскольку классическая литература была известна бардам и поэтам того времени, сатирические аналогии между царем Мидасом легко могли оказать влияние на истории, которые они рассказывали. Кельтские барды и поэты (как некоторые сегодняшние журналисты) с удовольствием и гордостью используют сатиру, чтобы насмерть поразить тех, кто отнимал у них хлеб насущный.

Так или иначе, какая-то дискредитирующая короля Марка история, должно быть, просочилась из Корнуолла в Уэльс, где переплелась с легендой о трикстере и любовнике Тристане, сюда же примешалась аналогичная ирландская история о побеге Диармида с Грайне и о преследовании Финна Маккула.

Существует древняя уэльская триада, гораздо более глубокая и содержательная, чем та, что мы обсуждали, которая погружает нас в подземный океан истории. Ее эпизоды, темы и даже персонажи стали прототипами легенды о Тристане. Там мы читаем: «Тристан, сын Талвча, переодевшись свинопасом, украл свиней короля Марка, сына Мейрхиона, пока настоящий свинопас был послан с письмом к Езильде»¹¹. Здесь знаменитый треугольник уже сформировался – плюс еще один, уже известный эпизод романа, где Тристан, переодевшись свинопасом, отправляет письмо с настоящим свинопасом жене Марка.

Эта стратагема очевидна. В ней явственно прослеживается мифический первоисточник, и весьма примечательный. Не только потому, что свинья и свинопас на протяжении всей истории существования кельтской мифологии были связаны с божественностью, но еще и потому, что связанные с ними мифы и ритуалы всегда указывают на темы инициации и входа в потусторонний мир и бессмертия через смерть. Иными словами, они касаются того измерения и области бытия, которое существует вне области обычных страхов и желаний как пар противоположностей – смерти и любви. Как выразился Готфрид Страсбургский в предисловии к своему роману: «Оно связывает воедино в одном сердце горькую сладость, трепетную печаль, радость сердца и его страдания от разлуки, драгоценную жизнь и печальную кончину, драгоценную смерть и полную печалей жизнь»¹².

Широко почитаемый ассирийский бог Адонис, возлюбленный Афродиты, был убит диким кабаном. Так же погиб и Аттис, возлюбленный и сын фригийской Богини-Матери всей Вселенной Кибелы. Оба эти бога были лишь местными воплощениями лунного бога смерти и жизни, неоднократно убитого и возродившегося, которого шумеры звали Димузиапси, «Сын Бездны», позже известного в Библии как Таммуз. В Египте таким богом и великим воплощением духа фараона был Осирис, которого его брат Сет разрубил на куски во время охоты на дикого кабана. Осирис совершил прелюбодеяние с сестрой и женой Сета, что придает ему еще больше сходства с Тристаном – разве нет? – и с Диармидом, на которого Финн натравил дикого кабана.

Позвольте мне не повторять примеров из другой моей книги «Маски Бога», посвященной культурным ассоциациям и идеям древних восточных и западных мифов мира. Достаточно вспомнить лишь о том, что в первом томе обсуждались древнейшие церемонии тайных мужских обществ Меланезии, где выращивание и принесение в жертву кабанов придавало их владельцам власть в земной жизни и бессмертие в мире потустороннем. С такими ритуалами были связаны святилища мегалита, а также мифологии лабиринтов, ведущих в потусторонний мир, которые непосредственно касаются символики лабиринта в эгейский период, некоторых аспектов элевсинских мистерий, мифологии орфиков и древнеегипетской Книги мертвых.

Очевидно, сверкающие клыки кабана, растущие по бокам из его темной головы, по аналогии вызывали ассоциации с растущим и убывающим месяцем. У скотоводов, выращивавших крупный рогатый скот, бык и корова ассоциировались с лунным серпом; даже в более поздних цивилизациях бронзового века, когда поклонение свиньям было вытеснено ритуалами скотоводов, выращивавших коров и быков, символика прежних культов сохранялась (особенно связанная с высшими темными мистериями, имеющими отношение к зарождению жизни). Во время элевсинских мистерий, напоминавших о ежегодном погружении девственной богини Персефоны в потусторонний мир и ее возвращении оттуда, в жертву приносили поросят. А миф, который ассоциировался с этим древним ритуалом, воспроизводит эпизод ее похищения повелителем подземного мира Аидом: когда земля разверзлась, целое стадо свиней провалилось вместе с ней в подземное царство. Примечательно, что свинопаса из этого эпизода звали Эболеус – «хороший советчик» (так обращались и к повелителю подземного царства Аиду). Разве не напоминает эпизод с Тристаном из Уэльса, который отправлял весть Езильде, переодевшись свинопасом, о свинопасе Аиде-Эболеусе из этого мифа? Джеймс Фрезер в книге «Золотая Ветвь» напоминает, что Персефона принимала облик свиньи и была покровительницей этих животных.

В «Одиссее» есть эпизод о волшебном острове Цирцеи Длиннокудрой, превратившей спутников Одиссея в свиней. Когда им вернули человеческий облик, выяснилось, что они помолодели и оздоровились. Она принимает Одиссея у себя на ложе, а потом становится его проводницей в потусторонний мир, где он встречает умерших и разговаривает с ними. Более того, когда Одиссей возвращается в родной дом на Итаку, то именно в хижине свинопаса он встречается со своим сыном Телемахом, которого не видел двадцать лет.

В кельтском фольклоре также есть похожие темы, связанные с богиней – покровительницей свиней, открывающей тайны за пределами обыденной жизни. Например, дочь свиноголового короля в Стране вечной юности. Она приходит на землю и влюбляется в сына Финна Маккула Ойсина (Оссиана), которого поначалу раздражает ее навязчивое присутствие, но потом он узнает, что она может принять облик несравненной красавицы. Тогда он целует ее прямо в свиной пятачок и становится королем Страны вечной юности¹³.

Ил. 43. Принесение свиньи в жертву (краснофигурная ваза, Греция, V век до н. э.)

На ил. 44 изображен галло-римский алтарь; центральный персонаж сидит на низком помосте, скрестив ноги, а на сгибе его левого локтя лежит напоминающий рог изобилия сверток, из которого высыпается зерно. Перед помостом бык и олень поедают это зерно. Античные римские боги Аполлон и Меркурий стоят по бокам от центральной фигуры, напоминающей галла, которого древние римляне отождествляли со своим владыкой поземного мира по имени Дне Патер, Плутон, а греки называли Аидом, увлекшим Персефону к себе в подземное царство.

С завидным постоянством образы кабана и свинопаса, возникающие в легендах о Диармиде и Тристане, похоже, традиционно ассоциируются с эпохой раннего бронзового века и даже неолитическими богами и ритуалами, относящимися к подземному миру. А вот конь – гордое животное патриархальных воинов-скотоводов, которые появились, вооруженные железным оружием, на Британских островах на колесницах. Конь ассоциировался не с хтоническими силами бездны, а скорее с небесными, в особенности с солнечными силами. Он воплощал свет, порядок, разум, закон и пробуждение сознания благодаря присущему ему благородству и достоинству, в отличие от тайн, связанных с тьмой, чувствами, мистическими предчувствиями и вещими снами, всем, что нельзя выразить словами. И все это растворено в тех образах, которые Зигмунд Фрейд называл «океаническими чувствами».

Ил. 44. Повелитель жизни. Мрамор, Франция, 50 год н. э.

И потому нет никаких сомнений, что романы о Тристане в значительной степени корнями уходят в мифологический цикл бронзового века, связанный со смертью и воскрешением божества, чьи гибель и постоянное возрождение так торжественно – и ужасающе – воспроизводились в ритуалах обширных человеческих жертвоприношений в древнем мире. Но другие черты и элементы этого романа восходят к железному веку, который на Британских островах начался со времен вторжения кельтских племен. В их культуре главная роль отводилась вовсе не животворным силам земли, раю и подземным водам, женскому началу непредсказуемой природы, символом которой была Великая Мать. Акцент был сделан на войне и мужской силе, ярко представленной в образе выдающегося героя (как в эпосах Гомера), который пользовался покровительством патриархальных богов-громовержцев. Часто в мифах речь идет о победе над каким-нибудь чудовищем, обычно оно напоминает змею или дракона; этот персонаж в древних мифологиях изображал сына и мужа Матери-Земли (например, Тифон и Гея). Теперь дракон интерпретируется как воплощение злого, связующего и бесплодного мужского начала, а победа над ним символизирует освобождение жизненных сил (обретение золота или спасение девушки) от его власти. У античных греков обычно в мифах повествуется о деяниях Аполлона, поразившего змея Пифона, о Персее, спасающем Андромеду от морского чудовища, и о Тезее, победившем Минотавра.

Примечательно, что в романе о Тристане все, что касается цивилизации, рассудка, закона и чести – с патриархальной точки зрения, – относится к образу обманутого и ставшего жертвой предательства короля Марка/Эохаида с лошадиными ушами. А мистические идеи бронзового века о бессмертии, обрести которое можно лишь путем личных потерь и подвигов, связаны с парочкой влюбленных, и роман изобилует символическими образами свинопаса и кабана. Всегда трудно понять, в каком случае поэты более поздних эпох использовали какие-то образы согласно традиции, а когда эти образы возникли случайно или были специально придуманы. Многие сегодняшние художники наивно полагают, что они просто силой своего гения докопались до сущности бытия. Но оказывается, что они в полуночной тиши начитались Юнга, Фрейда, Ницше и Джойса.

Однако также вполне вероятно, как убедительно доказал Юнг, что символические образы могут спонтанно возникать и во сне, а искусство перекликается с великими древними мифологиями. Подобные образы помогают освободить источники энергии, которые возникают до рациональной интерпретации происходящего и не зависят от нее (и даже могут ей противоречить). Я уже обсуждал эту проблему во вступлении к книге «Древняя мифология» и не буду здесь к этому возвращаться, лишь напомню, что мотивы искусства и воздействие его образов на человека (в отличие от их искусствоведческой интерпретации) являются непосредственной функцией энергетического потенциала. И в подобных произведениях искусства, как и в тех, о которых я рассуждал в книге «Сотворение мифа», мне прежде всего интересно, каким образом используется этот потенциал.

Среди старинных японских легенд под названием «Кодзики» (рассказы о былом) есть чудесная сказка, современная началу истории о Тристане (712), о райском герое по имени Сусаноо-но-Микото (Храбрый Быстрый Порывистый Высокородный). Сидя в одиночестве у истоков реки Хи в Идзумо, он увидел, как вниз по течению проплывает пара палочек для еды. Догадавшись, что вверх по течению живут люди, он отправился туда и обнаружил пару духов земли, единственную дочь которых собирались принести в жертву восьмиглавому дракону, и решил расправиться с чудовищем¹⁴.

В Юго-Восточной Африке у народа, живущего неподалеку от Зимбабве, есть легенда, относящаяся примерно к IV–IX веку. Она о двух сестрах, одну из которых с детства сосватали одному старику. Юноша, влюбившийся в старшую сестру, был отвергнут и утопился в пруду. Но он не утонул, а жил на его дне. Однажды две сестры пришли к пруду искупаться. Юноша, узнав об этом, пустил плавать по поверхности пруда жемчужное ожерелье, которое появилось прямо в центре пруда. Младшая сестра стала уговаривать старшую достать ожерелье. Когда девушка поплыла к нему, юноша схватил ее за ноги и утащил на дно. Там они поженились, а когда у них родился ребенок, вернулись из своего подводного жилища в деревню.

Похоже, что эпизод с ванной и образ любовного напитка связаны с древнейшими мифологическими и магическими этапами сюжета о Тристане. Тема о юноше из пруда продолжается в другой сказке. Брат и сестра Рунде и Мунджари выросли вместе. Однажды девушка видит, как ее брат купается обнаженным, и думает: «Это самый мужественный из всех парней, я хочу быть с ним». Она идет к колдуну и просит его: «Сделай для меня волшебное зелье. Есть один мужчина, которого я страстно желаю». Колдун изготавливает маленькую бусинку-семечко и отдает Мунджари. В тот вечер, поев, брат просит ее: «Я пить хочу, дай мне напиться». Она прячет волшебное зернышко под ноготь и подает брату тыквенную бутыль, незаметно подбросив семечко в воду. Рунде пьет воду и проглатывает семечко.

На следующий день Рунде идет к родителям и заявляет: «Никто не женится на Мунджари; я сам возьму ее в жены». Родители говорят: «Не заносись так, лишь цари женятся на своих сестрах». Он возражает: «А я женюсь на моей сестре». Те отвечают: «Ты не царь и не зверь. Мы не позволим тебе этого». А Рунде в ответ: «Если вы не разрешите мне, то я покончу с собой». Но родители не соглашаются: «Не разрешим жениться на твоей сестре Мунджари».

Юноша уходит прочь. Он надевает белые одежды, берет свои копья и собак и шагает к пруду. Он так и входит в воду – одетый, со всем, что взял с собой. Его одежды превращаются в кроваво-красное пятно на поверхности воды, его копья – в тростник, собаки – в крокодилов, а сам он превращается во льва и опускается на самое дно.

Однажды какая-то старушка подходит к пруду, чтобы постирать одежду. Вдруг одежда окрашивается в красный цвет, и старушке становится страшно. Рунде говорит ей нараспев: «Бабушка, дорогая, ты, которая здесь стирает одежду, пойди в деревню и расскажи, что Рунде сидит в пруду. Его одежда стала кроваво-красной, его псы стали крокодилами, а копья – тростником; он умер за свою Мунджари».

Услышав эту песню, старушка спешит в деревню к его родителям. Она рассказывает: «Ваш сын Рунде ушел жить в пруд; его одежда стала кроваво-красной, его псы стали крокодилами, а копья – тростником; он умер за свою Мунджари».

Родители перепугались и сказали, что сделают все, что в их силах. Они идут к пруду с красавицей-девушкой и зовут сына: «Вот твоя сестра Мунджари».

Рунде отвечает из воды: «Если ты – моя сестра Мунджари, то прыгай в пруд». Девушке страшно, и она убегает со всех ног в деревню. Рунде кричит: «Это не моя сестра Мунджари». Они приводят другую девушку, и все повторяется снова. Тогда они со своей дочерью Мунджари снова отправляются к пруду. «Вот твоя сестра Мунджари». Рунде зовет ее из воды: «Если ты – моя сестра Мунджари, то прыгай в пруд». Мунджари срывает с себя одежду, браслеты и все украшения, вынимает жемчуга из волос и идет к пруду.

Как только Мунджари входит в воду, тростник превращается в копья, крокодилы – в собак, красное пятно на поверхности воды – в белые одежды, а Рунде выходит в них из пруда. Рунде с Мунджари идут в деревню и женятся. Так Рунде становится первым царем тех земель¹⁵.

В Юго-Восточной Африке из таких легенд сложился богатый фольклор, отражающий древние ритуалы эпохи бронзового века, связанные со священным цареубийством¹⁶. В определенный момент, когда луна на небесах встречалась с планетами (обычно Венерой или Юпитером), совершался ритуальный обряд убийства королей-богов той земли – до недавних пор, вероятно, до 1810 года, – поскольку они воплощали собой умирающего бога. А их любимых жен-королев на церемонии раздевали донага, а затем подвергали удушению и хоронили вместе с останками.

В великих сообществах бронзового века – в Египте, Юго-Восточной Азии, Индии и Китае – всех придворных хоронили заживо вместе с умершим царем в роскошно украшенных подземных дворцах. Более поздние мифы об убийстве дракона напоминают об этом бесчеловечном обычае, связанном с мифологией смерти и возрождения лунного бога. Этой традиции пришел конец под влиянием культуры военной аристократии, для которой пышные обряды, связанные с древним культом плодородия, смерти и возрождения повелителя, больше не имели никакого значения. В Японии, как в Африке и Европе, сохранились отголоски этих сменявших друг друга традиций, от бронзового века до века железного, и их следы легко распознать. Жемчужное ожерелье, всплывающее со дна африканского пруда, где произошли смерть и возрождение, напоминает о японской легенде о деревянных палочках, которые плыли вниз по течению оттуда, где дракон собирался проглотить девушку, приготовленную для него в жертву.

Ил. 45. Надпись (резьба по мрамору, Франция, I век н. э.)