Глава 6
Муртаза

Кровь была повсюду. Пропитывала лица и стекала по шеям. Липкой багровой пленкой поблескивала на груди, склеивая волосы и запекаясь на солнце. С каждым ударом поднималась капельками в воздух, образуя рубиновую дымку.

Муртаза стоял у задней стены, сжимая в руках цепь.

– Йа Хусейн! – выкрикивал нараспев он имя имама, наблюдая за своими товарищами.

Сорок человек в идеально выверенном движении под гипнотический ритм электротехно обрушивали цепи на свои обнаженные спины.

Они находились в хусейнии, в зале рядом с мечетью в юго-восточном пригороде, где Муртаза вырос. Двери были заперты, шторы задернуты. Темное и сырое помещение, заполненное запахом пота, крови и розовой воды, освещали лишь тусклые желтые лампочки, свисавшие на грязных проводах с низкого потолка. Справа от Муртазы большим кинжалом гаме бил себя в голову Абдула. Кровь выходила волнами, глаза с отражающейся в них болью были полузакрыты.

– Йа Хусейн!

Над всеми воплями возвышался голос предводителя – нечто среднее между стоном и чистым сопрано. Певчий стоял на небольшом возвышении, закинув голову назад, словно обращаясь к самому Богу. Впервые за все эти годы Муртаза рассмотрел его подробнее. Бородатый мужчина лет тридцати с чем-то, в очках со стальной оправой, голова повязана зеленым платком в манере Брюса Спрингстина. Эффект реверберации на микрофоне создавал особое «духовное» эхо, отражавшееся ритмичным биением.

– Йа! Йа… Йа… Йа…

– Хусейн! Хусейн… Хусейн… Хусейн…

– Йа Хусейн, – повторил Муртаза ровным шепотом.

В эти десять дней Ашуры – праздника в начале священного месяца мухаррам – правоверные вспоминали мученическую гибель внука Пророка имама Хусейна, убитого вместе с семьюдесятью двумя соратниками в битве при Кербеле в 680 году н. э. Но Муртаза присутствовал на тайном праздновании, скрытом от посторонних глаз, поскольку государство запретило кровавые самоистязания, заклеймив их варварством и фанатизмом. Но это не останавливало самых упорных, верующих в то, что некоторые дела касаются лишь самого человека и Бога и что государству не следует вмешиваться в их отношения. Жестокие церемонии считались проявлением любви к Хусейну, были частью их культуры, традицией, которую соблюдали отцы их отцов. Эти ритуалы лишь перешли в подполье, в охраняемые хусейнии и скрытые от посторонних глаз залы. Незаконный статус лишь придавал им еще большую значимость, сплачивал людей, как своего рода тайное братство. Муртаза принимал в них участие много лет, слышал те же песни в тех же помещениях.

– Хусейн отправился в Кербелу… – Певчий всхлипнул, и этот звук поглотил и выплюнул обратно микрофон, отправив его эхом летать по помещению: – …белу… белу… белу…

Мужчины ответили, подпрыгивая и продолжая хлестать себя цепями, громко выкрикивая эти слова, пока их не охватил транс.

– Хусейн! Хусейн! Хусейн! Хусейн! Хусейн!

Впервые в жизни Муртаза не присоединился к ним. Он просто стоял, будто наблюдая за происходящим новыми глазами. Его товарищи до удивления походили на столь ненавистных им посетителей рейв-вечеринок с севера Тегерана. Они точно так же были одурманены барабанным ритмом, но только в сочетании с адреналином и кортизолом вместо «экстази» и алкоголя. Впервые за все время фальшивые всхлипывания певчего показались ему смешными. Муртаза понял, что даже настоящие слезы, которые он выдавливал из себя каждый год, были вызваны не любовью к Богу или уважением к имаму Хусейну, а жалостью к себе.

Муртаза положил цепь и взял свою куртку. Товарищи попытались его остановить.

– Что с тобой? Куда собрался? – перегородили они выход.

Ничего не говоря, Муртаза протиснулся между ними, поднялся по лестнице и вышел наружу, на вечернюю улицу. Здесь проходила официальная, не такая строгая церемония в честь праздника Ашуры: ряды облаченных в черные одежды мужчин лишь делали вид, что бьют себя тупыми цепями. Женщины в толпе не столько наблюдали за самобичеванием, сколько заинтересованно разглядывали «самоистязателей». Муртаза прошел сквозь толпу и, оказавшись впереди процессии, обернулся и бросил на нее последний взгляд. Покачав головой, он пошел прочь, уже зная, что ему делать дальше.

Не успев родиться, Муртаза уже разочаровал своих родителей. Когда повитуха, подняв его на руках, слегка хлопнула по морщинистому личику, из крошечных розовых губ вырвался лишь едва слышный жалобный вздох.

– Какой он у вас слабенький. Не от мира сего, – сказала она, прикладывая его к груди матери.

Муртаза беспомощно ворочался в поисках соска, и даже когда его прижали ртом к заветной цели, ему не хватило сил, чтобы пососать молока.

Мужчины в его роду были невысокими, но широкоплечими и сильными. И у них рождались здоровые крепыши, невосприимчивые к любым болезням. Муртаза же рос худым и со временем только становился выше и стройнее. Женщины ворковали над ним, восхищаясь его своеобразной красотой – удивительно длинными ресницами и ангельским личиком. Почти все раннее детство Муртаза провел, не отходя ни на шаг от матери и цепляясь за ее чадру.

Революция стала настоящим благословением для семейства Каземи. Раньше бедность переходила из поколения в поколение, словно тяготеющее над ними проклятье. Имам Хомейни изменил их участь. Каземи всегда отличались религиозностью, и не только потому, что считались сайедами, то есть ведущими родословную от прямых потомков Пророка. Они посещали мечеть несколько раз в неделю и никогда не пропускали пятничных молитв. Когда недавно переселившийся в их район незнакомец установил на крыше своего дома спутниковую тарелку, мать Муртазы, Хадидже, первая отправилась в отделение «Басидж» в местной мечети и доложила об этом. Несколько часов спустя полицейский и двое молодых басиджи уничтожили тарелку, предупредив владельца, что в следующий раз уничтожат и его.

Семья проживала в небольшом кирпичном домике в ряду таких же кирпичных домов в пригороде имама Заде-Хассана на юго-западе, где единственными приличными зданиями были мечети, а из машин можно было увидеть лишь белые «прайды» или ржавые пикапы, в кузовах которых перевозили как разный хлам, так и людей. Впятером – Муртаза, его родители (Хадидже и Казем) и родители Казема – они жили и спали в двух комнатах, одна из которых днем служила гостиной. Узкие высокие окна закрывали грязные кружевные занавески, которые почти никогда не отдергивали. Вдоль голых, серых и отслаивающихся стен лежали персидские подушки, в углу стоял письменный стол из клееной фанеры. На нем теснились почти все их пожитки: телевизор, компьютер, бутылка туалетной воды, увеличительное стекло, щипцы, зубная паста и большой голубой тюбик крема «Нивеа». Под столом хранились сложенные одеяла и простыни. Кухней служил закуток в коридоре, где Хадидже готовила на переносной газовой плите, стоявшей рядом с холодильником с перекошенной дверцей, громко грохотавшим по ночам.

Многие мужские родственники Муртазы во время революции были настоящими хезболлахи, сражавшимися в составе небольших батальонов против неверных, левых и монархистов, получая за это уважение и хорошую работу. Им казалось, что они, представители крайне религиозных слоев населения, впервые за долгое время стали по-настоящему контролировать собственную жизнь и жизнь своих женщин. Но заодно вышло и так, что в результате революции женщины получили больше возможностей, чем раньше; впервые их родственницы могли продолжить образование после начальной школы, уверенные в том, что исламская образовательная система их не «испортит». В Тегеран устремился поток дальних родственников и родственниц из деревни в центральном Иране. Семья черпала силы в своей многочисленности. Один дядя, который следил за соседями и охотно выдавал недовольных исламским революционерам, заслужил должность в одном вновь образованном министерстве. Еще одним их преимуществом было кумовство, и вскоре многие представители рода Каземи устроились там помощниками секретарей, уборщиками и даже офисными сотрудниками. Но, в отличие от родственников Сомайи, Каземи, несмотря на обретенную власть и увеличившиеся доходы, продолжали ненавидеть и сторониться людей, не разделявших их религиозных и политических взглядов – особенно тех, кто изо всех сил пытался пролезть наверх, забывая о морали. Они отгородились от всякого чуждого влияния извне, и это было основной тактикой их выживания.

На пользу Каземи пошла и война. Муртаза был еще младенцем, когда двух его юных братьев, Али и Хади, вступивших в добровольческий отряд «Басидж», отправили на войну с Ираком. Это случилось ближе к концу внутренней междоусобицы, когда Хадидже заплатила одному изготовителю фальшивых документов с площади Тупхане, чтобы он исправил возраст в свидетельстве о рождении Али. Одним росчерком пера пятнадцатилетний Али стал старше на три года. Послать сына на войну для Хадидже было знаком благодарности и проявлением любви к святому Хомейни и Богу. Али с Хади тут же перевели на передовую, где они продержались около года, наблюдая, как погибают их товарищи – некоторые в ходе печально известных «человеческих волн». Это была самоубийственная тактика – солдаты под артиллерийским огнем противника шли на минные поля, чтобы расчистить их для последующих отрядов. В награду им обещали славу мучеников и девственниц в раю.

В конце концов Али погиб от взрыва ракеты; каким-то чудом он прожил достаточно, чтобы подобрать свои выпавшие из живота внутренности, запихнуть их с мусором обратно и, прежде чем застыть навсегда, прошептать слова предсмертной молитвы. Менее чем через неделю погиб Хади; тело его так и не нашли. После смерти о братьях стали слагать легенды, украшая их с каждым разом все более впечатляющими подробностями о том, как парни бесстрашно шли навстречу врагу, уклоняясь от пуль и бомб, убивая десятки солдат из автомата Калашникова, с возгласом «Аллах Акбар» на устах и с Хомейни в сердце. Они стали настоящими героями войны, и с таким активом род Каземи при новом исламском порядке поднялся еще на пару ступеней. Фотографии Али и Хади украшали не только полки в доме, но и стены местных учреждений.

Крохи мученической славы перепадали и живым. Отец Муртазы оставил работу офисного уборщика и с помощью фонда поддержки родственников мучеников открыл свою компанию такси.

Но гордость за своих героев не умаляла не утихавшей со временем боли родных от их потери. Кроме того, с каждым годом становилось все очевиднее, что Муртаза – полная противоположность своих храбрых братьев. В раннем детстве он предпочитал играть сам по себе или в компании тетушек. Самой любимой была игра в персидского принца – тетушки наряжали его в красивые одежды и красили ногти красным лаком; узнав об этом, Казем отхлестал пятилетнего ребенка по лицу.

Муртаза с ранних лет ощутил презрение к себе со стороны отца, переросшее в отвращение. Когда ему исполнилось десять, отец начал регулярно пороть его ремнем. По ночам Муртаза слышал, как отец всхлипывает и кричит на Хадидже: «У меня было два сына, а из-за тебя не осталось ни одного!»

Больше всего на свете Муртаза мечтал стать таким, как братья. Хадидже постоянно их вспоминала, надеясь возбудить в младшем сыне зависть рассказами о их доблести и заставить его подражать местным сорванцам, не боящимся ничего на свете. Муртаза и старался подражать – играл в футбол в переулках и даже немного преуспел в этом занятии, несмотря на иррациональный страх перед мячом. После школы он ошивался в компании хулиганов. Облачался в старую одежду Хади и Али, с затхлым запахом и слишком большую для него, надеясь, что через ткань каким-то образом ему передастся их доблесть. Даже если родители и не замечали этого, Муртаза стал самым целеустремленным и упорным ребенком, когда-либо рождавшимся у Каземи.

В прихожей мечети сгрудились мальчишки. Муртаза стоял позади всех, в начищенных растительным маслом сияющих ботинках и в такой накрахмаленной новенькой рубашке, что она казалась сделанной из картона. Из-за дверей ему что-то кричала Хадидже, размахивая руками и предлагая пробиться вперед, как это делали другие. Но Муртазу постоянно отталкивали назад.

Мечети служат центрами местной общественной жизни; не только местом религиозного поклонения, но и своего рода клубами. Прихожане приходят сюда задолго до молитв, чтобы встретиться с друзьями и поделиться слухами. В священные месяцы и во время навруза, Нового года, здесь раздают еду и одежду нищим. Здесь ссужают деньги бедным семьям и помогают им собрать средства для брака. Мечеть, рядом с которой жила семья Муртазы, служила заодно и штаб-квартирой отделения «Басидж».

Хадидже пыталась отговорить Муртазу от вступления в Басидж-э Мостазафин, то есть в добровольческое ополчение «Мобилизация угнетенных», хотя это и было ее тайным желанием. Она считала, что такой тщедушный, худой двенадцатилетний мальчик с длинными руками и ногами, готовый расплакаться при любой обиде, для этого совершенно не подходит. Муртаза настаивал. Когда он станет басиджи, все начнут уважать его, как его героических братьев. Наконец Хадидже сдалась – в немалой степени потому, что для их не слишком обеспеченной семьи было вовсе неплохо, что хотя бы раз в неделю его будут кормить и заботиться о нем.

Отец Муртазы, Казем, и прежде был не против разок- другой покурить опиум, но после гибели старших сыновей пристрастился к этому занятию. Вскоре на это увлечение стала уходить вся его государственная пенсия и пособие Бонъяд-э Шахид, фонда помощи родным мучеников. Когда закончились и деньги, вырученные за ювелирные украшения Хадидже, он продал свою с трудом сводящую концы с концами компанию такси. Почти все дни напролет он проводил, склонившись над небольшим мангалом, курильницей, разгребая щипцами раскаленные угли. А когда не курил, кричал на Хадидже или Муртазу.

После регистрации всех мальчиков провели в классную комнату в соседней хусейнии. Смотритель мечети Голам, сгорбленный и жилистый мужчина в потускневшей одежде, носился по комнате, что-то поправляя в самый последний момент. Никто никогда не видел, чтобы он отдыхал или сидел спокойно. В перерывах между завариванием чая, подметанием полов, чисткой обуви и ковров, молитвами, посыпанием хлоркой уборных и поливанием растений он нарочито унижался перед теми, кого считал выше себя по положению, то есть перед всеми. Он был из рода потомственных безграмотных смотрителей и сторожей, и это занятие досталось ему по наследству от отца. Теперь он жил в небольшой комнатке возле прихожей с женой и двумя маленькими дочерьми.

Цыкнув на детей в последний раз и зашаркав ногами, Голам удалился. Вошел Командир – с холодным взглядом и марширующей походкой, что как нельзя лучше подходило к его полувоенной одежде: брюкам с большими карманами и свободно свисающей рубахе цвета хаки. Некое подобие формы, но на повседневный манер, без каких-либо знаков различия. В «Басидж» все братья, все равны. Скрывающая тонкие губы борода с проседью и копна густых волос на голове. Большой мясистый живот выпирает при каждом вдохе.

– Салям алейкум! Вы – наша будущая армия. Вы – представители Исламской республики Иран. Все мы здесь, чтобы служить Богу и его Пророку, да благословит его Бог. Мы возглавим борьбу Высшего руководителя с неверными, с последователями Западами и сионизма. Смерть Израилю!

– Смерть Израилю! – Все дети, примерно одного возраста с Муртазой, словно попугаи повторили этот возглас, хотя немногие из них знали, что такое сионизм или почему Иран считает Запад своим врагом.

Братья Ахмади при этом даже потрясли кулаками. Это были сыновья бывшего лидера хезболлахи, научившего их еще в четыре года сжигать американский флаг и кричать «Смерть Америке!» под одобрительные возгласы во время семейных праздников. Хаджи Ахмади одним из первых вступил в «Басидж» в 1980 году, когда Хомейни описал планы по созданию великого народного ополчения численностью в двадцать миллионов. В первые дни это были всего лишь добровольческие отряды, помогавшие Стражам революции; их также отправляли воевать с сепаратистами, белуджами, курдами и туркменами. Во время войны с Ираком их отправляли на передовую. Получив ранение шрапнелью в ногу, Хаджи Ахмади вернулся домой еще более преданным Исламской республике и преисполненным намерений осуждать и приговаривать к наказанию грешников, следить за строгим соблюдением моральных правил и подавлять протесты. Он был немного разочарован тем, что «Басидж» в каком-то смысле вместо военной организации превратился в детско-молодежные центры. Сам он не сомневаясь отдал бы жизнь за Высшего руководителя и того же ожидал от своих сыновей.

Командир прошелся мимо детей, громко приказав им встать перед партами, и осмотрел своих новых подопечных. Над каждым он нависал так близко, что его брюхо касалось их костлявой груди. Выдохнув из ноздрей теплый влажный воздух в лицо Муртазе, он двинулся дальше и остановился у похожего на хулигана мальчишки – возможно, почувствовав мятежный дух в самоуверенных черных глазах, которые невозмутимо встречали его взгляд. Эбрахим – Эбби для краткости – казался довольно красивым даже в грязной одежде и дырявой обуви. Он с восьми лет подрабатывал разносчиком на базаре и играл в чайных в нарды на деньги. А если не играл и не отлынивал от школы, то задумывал какую-то очередную шалость. Отец поколачивал его просто так, на всякий случай; когда же ему случалось провиниться, то его выгоняли спать на улицу.

Командир уставился на хулигана:

– А ну встань СМИРНО!

Эбби топнул ногой и, резко вскинув руку, отдал салют и воскликнул:

– Так точно!

Самодовольное тщеславие не позволило Командиру заметить, что мальчишка на самом деле передразнивает его. Затем мужчина перевел взгляд на следующего. Родители Мехрана уговорили его не надевать новые кроссовки, придающие ему слишком «западный вид» балаа-шахри, ребенка из элитных районов, не подходящий для «Басидж». Но даже без кроссовок его выдавала удлиненная стрижка, модная рубашка и проглядывающая из-под куртки золотая цепочка. Мать Мехрана десять лет работала уборщицей в жилых домах на севере Тегерана и рассказывала своим детям о жизни, о которой они могли только мечтать. Она убедила его вступить в «Басидж» по той же причине, по которой в него вступили Эбби и почти половина группы: предоставляемые этой организацией дополнительные преимущества. Редкие семьи в их районе могли позволить своим детям посещать бассейн, играть на настоящем футбольном поле или ходить на экскурсии в горы с перспективой остаться в летнем лагере. Иногда их даже бесплатно кормили, предоставляли займы под низкие проценты и помогали поступить в высшие учебные заведения. В университетах существовала квота в сорок процентов для басиджи. Проведенное в «Басидж» время также учитывалось как обязательная военная служба. Для мальчиков «Басидж» был отчасти исламской скаутской организацией и отчасти масонским клубом. При определенном усердии они могли даже получить в нем оплачиваемую работу. Понятно, что не слишком обеспеченные семьи старались не упустить такую возможность.

Но они старались молчать о своих истинных намерениях. Все знали о распространенных в их обществе проблемах, таких как как наркомания, бедность, долги, семейные споры и разногласия в браке. Но любое проявление вольнодумия тщательно скрывалось. Никто не знал, что мать Мехрана работала уборщицей и горничной на севере Тегерана, где подавала алкоголь на вечеринках, что их сын не молится или что родители Эбби считают религию пустой тратой времени.

Если многие традиционные религиозные семьи, сонати, понемногу привыкали к новым реалиям современной городской жизни, то истинные басиджи или хезболлахи строго придерживались того образа жизни и ценностей, которые считали неотъемлемой частью своей религии. Даже мать Мехрана знала границы. Развод в их среде до сих пор считался позором. Женщина, задумывающаяся о разводе, просто бравировала своей неразумностью и легкомыслием, каким бы неверным ни был ее муж. Мать Мехрана все еще произносила слово талааг, «развод», шепотом, словно запрещенное, несмотря на то, что половина ее работодателей были разведены.

Абдула был сыном водителя автобуса, а его дед – главой подчинявшейся «Басидж» профсоюзной организации водителей. Многие работники из другого профсоюза считали, что «Басидж» хочет ослабить их единство. Абдулу учили не смотреть женщинам в глаза и не пожимать им руку, чтобы защитить себя от похотливых мыслей и чувств. Он уже знал большинство стихов Корана наизусть. Для семьи Абдулы вступление в «Басидж» было проявлением законопослушания и хедмата, готовности служить на благо общества, шансом продемонстрировать свою верность государству. Они считали, что тем самым совершают благое дело. Маджид, сын местного муллы, не совсем строго придерживался принципов ислама, но в нем воспитали убеждение, что ценность человека зависит от того, как он защищает Бога и придерживается морального поведения. Для мальчиков вроде близнецов Ахмади быть басиджи значило получить высокую репутацию и власть. Из подростков и молодых людей на мотоциклах и с дубинками в руках получались лучшие защитники Исламской республики, порождающие страх в сердцах людей.

Удовлетворившись тем, что достаточно запугал мальчиков, Командир дал им задание – выучить пять отрывков из Корана и прочитать их на следующем еженедельном собрании.

– Скажите, пожалуйста, а когда нам дадут оружие? – произнесли близнецы Ахмади почти одновременно.

Хаджи Ахмади, стоявший со скрещенными руками в дверном проеме, гордо усмехнулся.

– Терпение, ребята. Усердно работайте, доказывайте свою верность, и вы достигнете высокого положения. Возможно, даже когда-нибудь станете командиром, вроде меня.

Командир вышел, оставив их одних. Эбби первым нарушил молчание, посмотрев на Муртазу и решив, что из него получится благодарный слушатель.

– Ой, я забыл поздравить Командира.

– С чем?

– С тем, что он уже на девятом месяце и вот-вот родит!

Мальчишки громко захохотали. Улыбка проскользнула даже на губах серьезного Абдулы.

– Прояви хотя бы немного уважения, – зашипели близнецы Ахмади.

– Да расслабьтесь вы. Получите вы скоро свое оружие. Может, хоть тогда будете сидеть не с таким кислым видом, будто вам засунули в зад по железному пруту.

Близнецы встали, глухо ворча.

– Он что, ваш дядя или кто? Чего вы такие хмурые?

– Нельзя так говорить о командире «Басидж».

– А вам нельзя так говорить со мной, когда на вас надеты такие брюки, будто их вам сшила бабушка, – с этими словами Эбби выскочил из класса, прежде чем близнецы схватили его.

По пути домой Муртаза увидел, как Эбби гоняет мяч с уличными хулиганами.

– Ты разве не боишься братьев Ахмади? Вот расскажут они обо всем Командиру, и у тебя будут неприятности.

– Может, я люблю неприятности. А эти Ахмади все равно скоро у меня из рук будут есть, вот увидишь.

Муртаза улыбнулся.

– Тебя родители уговорили вступить в «Басидж»? – спросил Эбби.

Муртаза повторил слова, которые слышал с рождения:

– Я хочу служить Богу и моей стране. Это наш долг. И если нас отправят на войну, я готов сражаться, как мои братья.

– Что? И готов тут же попасть в могилу? Извини, но на настоящей войне ты не продержишься и пяти минут. Я бы тебе не поручил даже банку с газировкой подносить, не то что автомат в руках держать.

Муртаза бросился на Эбби, стуча в его грудь кулаками. Эбби даже не пошелохнулся.

– Эй, ладно тебе. Ну да, я заслужил. Я просто пошутил. На самом деле ты крутой. А все эти жесткие ребята вроде близнецов просто идиоты.

В знак примирения Эбби достал из кармана пригоршню пыльного изюма. Муртаза пожевал немного и спросил:

– А ты сам зачем вступил?

– Просто моя мать ужасно готовит, – невозмутимо ответил Эбби.

Муртаза засмеялся.

На следующий день ребята выстроились у кабинета Командира. Первым вызвали Муртазу. Он зашел внутрь и начал с выражением читать:

– Те, которые враждуют с Аллахом… 

– Не слышу тебя. Стань здесь, мальчик.

Командир жестом приказал Муртазе встать за его письменный стол. Муртаза начал снова:

Командир встал и подошел к Муртазе, который шагнул назад. Командир не останавливался, пока Муртаза не наткнулся на стену, после чего прижался своим животом к груди мальчика. Тот продолжал, повышая голос:

Командир двигал тазом, сжимая и разжимая ягодицы. Опустив глаза на пол, Муртаза продолжал читать:

Когда Командир тяжело задышал, Муртаза заплакал. Он с трудом выдавливал из себя слова. Командир остановился с выражением удивления на лице.

– Пути Господа всегда тяжелы, но почему ты плачешь? Тебя не радует духовная связь с Ним?

– Радует, учитель.

– Плакать, произнося слова Бога, – это грех. Лучше тебе подыскать достойное объяснение своим слезам.

– Извините. Извините.

– Я прощу тебя, но только потому, что ты выучил домашнее задание. Ты не должен бояться духовного пробуждения, когда мы остаемся наедине с Богом. Ты понимаешь меня? Или мне рассказать об этом твоим родителям?

– Я понимаю вас. Пожалуйста, не говорите моим родителям.

Командир кинул. Муртазу охватило чувство облегчения и благодарности за проявленную к нему снисходительность.

Следующим отвечать пошел Эбби. Командир продержал его дольше всех. Эбби вышел молчаливым и хмурым.

Через несколько месяцев Муртаза влюбился до безумия. Ему казалось, что он готов на любую ужасную смерть, лишь бы Эбби заключил его в свои объятья. Муртаза не в первый раз влюблялся в мальчика. Когда ему было семь лет, он, к ужасу родителей, несколько раз показывал свой напряженный член двоюродному брату Джафару. Но они не поняли, что уже в таком юном возрасте Муртаза испытал первые муки сексуальной страсти.

Эбби догадывался об этом. Но его это не останавливало. Он наслаждался вниманием к себе. Уличная жизнь приучила его ко всяким странностям и причудам. Его главными учителями были рабочие, торговцы с черного рынка, хулиганы и проститутки. Они рассказывали ему обо всем, и не было ничего такого, чему бы он удивился. Его дядя был отчасти трансвеститом и иногда расхаживал по улице в платье, накрасив губы; некоторые считали его сумасшедшим и старались держаться подальше, другие плевали на него. Эбби относился к Муртазе без всякого пренебрежения и не осуждал его. Благодаря этому Муртаза доверился ему, как не доверялся больше никому. Эбби единственный знал, что Муртаза тайком собирал и сушил цветы или что ему нравилось прикасаться к шелковым чадрам на базаре.

Все быстро изменилось. Гораздо быстрее, чем ожидал Муртаза. Впервые за всю свою жизнь он почувствовал себя нужным. Его дяди хлопали его по плечу. Местный пекарь, член профсоюза «Басидж» пекарей, обслуживал его и других басиджи вне очереди. В средней школе мальчиков басиджи назначали старостами класса. К Муртазе обращались, когда кто-то тоже хотел вступить в «Басидж».

Муртаза гордился своей принадлежностью к чему-то большому и влиятельному. Командир говорил, что по всей стране миллионы членов «Басидж». На самом деле никто не знал точного количества, но отделения были в школах, университетах, мечетях, на фабриках и заводах, в государственных учреждениях и на частных предприятиях. Они были в городах и поселках, и даже среди племен в удаленных регионах. В общем, повсюду.

Муртаза не столько изменил свои взгляды, сколько обрел их впервые. Постоянные лекции возымели эффект. Исламские ученые наперебой предупреждали о моральном разложении, подогревая их интерес отдельными пикантными подробностями, достаточными, чтобы составить представление о том, чего следует остерегаться. Глаза мальчиков горели гордостью, когда им говорили, что они теперь хранители чести и достоинства своих сограждан. Местный мулла воспламенял их негодование, осуждая социальное неравенство или западную развращенность, угрожавшие Исламской республике.

На регулярных встречах с ветеранами, сражавшимися на передовой с иракцами, им внушали мысли о величии и романтизме войны. Мальчишки страстно мечтали взять в руки новейшие автоматы, которые им показывали в фильмах, и испытать себя в бою, чтобы пережить самую чистую любовь в своей жизни – любовь к братьям по оружию. Им демонстрировали кадры тренировок в лагерях «Басидж». Под энергичную музыку мужчины в камуфляже бегали по горной местности и стреляли, а вокруг них взрывались бомбы. После этого мальчишки еще сильнее уверялись в непобедимости своей организации. И даже если они когда-нибудь падут в бою, то покроют себя неувядаемой славой. Высшая честь для басиджи – это пожертвовать своей жизнью. В любом случае ситуация выигрышная, как ни крути.

Иногда казалось, что Иран уже находится в состоянии войны. В мечети и по телевизору постоянно говорили о том, что миром управляют сионисты и что Израиль может вторгнуться в Иран в любой момент. Газеты пестрели заголовками: «ИЗРАИЛЬ ОБЪЯВЛЯЕТ ДАТУ НАПАДЕНИЯ НА ИРАН».

Ответы Высшего руководителя всегда внушали мальчишкам надежду. В своей речи в Мешхеде он, например, заявил: «Стоит Израилю сделать один неверный шаг, и мы сровняем Тель-Авив с землей!»

«Басидж» дал Муртазе цель в жизни. Обязательства перед Богом и страной укрепили его решимость бороться с постыдным влечением к своему полу.

По мере того как мальчики вступали в период полового созревания, целые толпы клириков пытались смягчить их похоть, читая лекции об опасности плотского вожделения. Но эти разглагольствования только усиливали их гнев. Гнев от того, что они не могут бороться с желанием. Гнев к тем, кто потворствовал им. Гнев к тем женщинам, которые их соблазняли.

Гнев Муртазы по большей части был направлен на самого себя, на то, что он невольно пробудил похоть в самом Командире. Муртаза боялся, что Командир обвинит его в испорченности, и он чувствовал себя ответственным за еженедельные оскорбления. Командир продолжал тереться об него, пока он не начинал плакать. Наверное, так и происходит с подобными ему мальчиками.

Уроки морали – дарс-э ахлааг – Командир пригласил читать аятоллу в черном тюрбане, который говорил о своей принадлежности к потомкам Пророка. Благодаря неустанной саморекламе, он достиг статуса ведущего эксперта по этике и стандартам, что одновременно помогло ему значительно увеличить банковский счет. Ездил он везде исключительно на своем белом «мерседесе». На улице Вали-Аср красовался огромный рекламный щит с его улыбающимся лицом и предложением услуг по разумным ценам. Командиру пришлось попотеть, чтобы договориться о скидке.

Появление знаменитости стало для Муртазы одним из центральных событий того года. Даже смотритель Голам буквально вышел из себя, услыхав о том, что его мечеть посетит такое известное лицо. Он видел плакат и слышал рекламу клирика по радио; он три дня наводил чистоту и потребовал от жены купить новую чадру. Он даже попросил, чтобы его дочерям разрешили стоять за дверью и выслушивать мудрые советы духовного лица, но, конечно же, его отругали за одну такую мысль. Пусть его дочери и выглядят еще девочками, но они опасно приблизились к возрасту начала менструаций – а в таком случае женщинам запрещалось находиться в мечети рядом с басиджи.

Лекции аятоллы укрепили решение Муртазы бороться со своими страстями с тем, чтобы посвятить себя Богу и организации «Басидж». Но он с трудом заставлял себя прислушиваться к гневным речам аятоллы, обвиняющим именно грех гомосексуальности. Клирик цитировал отрывки из Корана о Лоте, которого Бог наказал за содомию, и с негодованием утверждал, что геи низменнее собак и свиней, обвиняя их в распространении СПИДа. С каждой лекцией Муртаза сильнее убеждался в великой греховности своих мыслей. На четвертый раз он поклялся, что больше не будет встречаться с Эбби. Это было нетрудно, потому что в последнее время Эбби не появлялся. Муртаза догадывался почему, но оба они никогда не говорили о том, что происходило в кабинете Командира. Муртаза слышал, что Эбби начал покуривать шише в местном парке в компании опустившихся наркоманов.

Год спустя Эбби и вовсе пропал.

– Он обязательно объявится. Он и раньше где-то постоянно шлялся, – говорил его отец.

Но Эбби так и не появился. Услышав слухи о том, что тело его бывшего друга видели у Шуш, где иногда находили трупы наркоманов-утопленников, Муртаза расплакался.

В тот же год и Командир ушел в отставку, а на его место назначили другого человека. Командир Аббас Язди носил на плечах черно-белую куфию в знак солидарности с палестинскими братьями. Занятия в «Басидж» приобрели более политический характер. Язди пичкал мальчиков рассказами о революции и давал им списки для домашнего чтения. Муртаза нашел себе нового героя в лице Али Шариати – получившего образование в Сорбонне академика, которого при шахе посадили в тюрьму и который умер до исламской революции. Но перед смертью Шариати успел по-новому переосмыслить мусульманскую веру и ее влияние на широкие массы, умелым образом сочетая западную философию и социологию с принципами шиитского ислама. В результате получилась доктрина, в которой нашлось место классовой борьбе, революции и исламскому пуританству в качестве основополагающей базы.

Дядя Муртазы из хезболлахи признал в командире Язди известного ветерана войны и революционера, одного из видных членов Корпуса стражей исламской революции – организации, известной также как «Сепах». В ней командир Язди стяжал себе репутацию честного и неподкупного лидера. При этом он презирал клириков. В ранний период Исламской республики, в начале 1980-х годов, командир Язди возглавлял охрану одного известного духовного лица, придерживающегося ультраконсервативных взглядов и ратующего за наказания вроде побивания камнями. Он призывал к буквальному толкованию Корана и строгому следованию исламским законам. Его также в качестве одной из основных своих целей выбрала МЕК. Когда клирика положили в больницу, некий осведомитель сообщил, что МЕК готовит покушение. Командир Язди расставил своих людей в больнице и нервно расхаживал по палатам с автоматом в руках. Убийца явился на третий день. Медсестра увидела мужчину, одетого доктором, и по его путаным ответам признала в нем самозванца. Она закричала, позвала на помощь и в панике побежала к черному выходу. Язди подбежал к лестничному пролету как раз вовремя, чтобы увидеть самозванца и выстрелить в него, но тому каким-то образом удалось увернуться и скрыться. Язди побежал к палате клирика, с тревогой заметив, что рядом с ней нет охраны, а дверь открыта. Он снял автомат с плеча, подобрался поближе и заглянул внутрь. Солдат лежал сверху клирика, который сомкнул над ним руки, прижимая к себе. Наконец клирик ослабил объятья, и солдат, пошатываясь, направился к выходу. Едва он вышел, как Язди припечатал его к стене.

– Какого черта тут происходит?

Солдат побагровел от смущения.

– Извините, но вы должны помочь мне. Он так постоянно делает. Он говорит, что, прижимая меня к себе, он заботится о моем духовном развитии и передает мне энергию Бога через свое тело. Только это что-то не похоже на богоугодное дело. Я даже не знаю, как быть.

Язди пришел в ярость. Он ворвался внутрь и ясно высказал клирику все, что думает о его «духовности». Тот посоветовал ему успокоиться и сказал, что простолюдинам, далеким от Бога, трудно понять, как действует религия. Язди в гневе вышел и приказал своим подчиненным свернуть операцию. На дисциплинарном слушании, когда позорное разжалование казалось неминуемым, он предъявил свои обвинения клирику.

– Да, мы знаем. Известно также, что он трогал мальчиков. Послушайте, мы уважаем ваше негодование. Оно говорит о том, что вы высокоморальный человек. Но что мы можем поделать? Вы же знаете, какие у него связи. Это один из тех случаев, когда мы вынуждены отступить, – сказал ему следователь.

Обвинения с командира Язди были сняты, и ему объявили благодарность за безупречное поведение. Но он не собирался оставлять это дело и добрался до бригадного генерала. Генерал тоже недолюбливал клириков, и так получилось, что он был знакомым одного из самых влиятельных политиков страны. Клирика исключили из парламента, но вскоре он снова вернулся к общественной жизни. Командир Язди в отвращении подал в отставку и решил заняться воспитанием молодых басиджи в надежде внушить истинные ценности новому поколению.

Когда начались протесты по поводу выборов 2009 года, Муртаза все больше времени проводил с близнецами, которых считал образцом мужественного поведения. Мехран к тому времени оставил «Басидж». Он ушел, когда некоторые парни начали останавливать машины в районе и запугивать тех, кто слишком громко включал музыку.

– Не хочу быть говнюком, который портит жизнь людям, – сказал он, глядя на Муртазу.

В хусейнии им показывали видеозаписи протестующих. Государственное телевидение без устали порицало преступников, угрожавших безопасности страны. Мальчики выслушивали похвалы в адрес погибшего на своем посту басиджи Саане Жале, подстреленного демонстрантами. Телевидение показывало фотографию бородатого Жале с его товарищами-басиджи. Но Муртаза, как и все остальные в его классе, не знал, что Жале, скорее всего, убил правительственный снайпер. Друзья Жале заявили, что он даже не состоял в «Басидж» и что фотография, скорее всего, была обработана в «Фарсе», новостном агентстве, связанном со Стражами революции. На самом деле, как утверждали они, Жале был курдом-суннитом, студентом художественного учебного заведения, и власти использовали его гибель для своей пропаганды.

И все же мальчики горели жаждой мести за убийство своих собратьев, и им не терпелось приступить к решительным действиям. Но они были слишком неопытными, чтобы бросать их в бой. Старшие басиджи хвастались своими подвигами, показывая снятые на телефоны кадры избиений и массовых арестов. На вторую неделю протестов Муртаза с товарищами выехали на улицы на мотоциклах, которые им дал отец близнецов, Хаджи Ахмади. Служба безопасности не подпустила мальчишек к району столкновений, но испуганные лица прохожих при их появлении пробуждали в них гордость и чувство собственной значимости. Муртаза же ничего такого не испытывал. Его переполняла одна лишь печаль, отчего он еще сильнее сердился на себя. «Дурак, что с тобой не так?» – повторял он себе, порой даже вслух. Однажды Хадидже услышала его, но ничего не сказала, радуясь, что Муртаза борется с собственной слабостью.

Однажды ночью, через неделю после начала протестов, Муртаза услышал, как семья Мехрана кричит «Аллах Акбар», «Бог велик», с крыши своего дома. Это был крик протестующих, который использовался еще во время столкновений с шахом. Муртаза испугался за Мехрана и его родственников; он знал, что его отряд патрулирует улицы и прислушивается к крикам в ожидании, когда можно будет ворваться в чей-то дом. Муртаза не знал, что в дом Мехрана ворвался другой отряд, но командир, не согласный с насильственными действиями против демонстрантов, отослал своих подчиненных и позволил родным Мехрана тайком выйти. Также Муртаза не знал, что некоторые басиджи по всему городу отказывались избивать протестующих и подчиняться начальству.

После подавления протестов басиджи стали ненавидеть еще сильнее. Великий аятолла Монтазери, один из самых высокопоставленных шиитских клириков и один из лидеров исламской революции, публично осудил вмешательство «Басидж» в акции протеста. Монтазери отстранили от власти и посадили под домашний арест еще в конце 1980-х годов, когда он выступил против массовых убийств политических заключенных.

На футбольном матче несколько сотен сторонников протестов кричали в адрес группы басиджи: «кос-э нанат», что значит «половой орган твоей мамы».

Протесты изменили отношение мальчиков к «Басидж». Если раньше членство в организации воспринималось как своего рода хобби, то теперь это был вопрос жизни и смерти. Высокопоставленные командиры «Басидж» объясняли, как контролировать толпу, использовать оружие и подчиняться приказам стрелять.

Ночь поглотила верхушки деревьев на Вали-Аср. По обеим сторонам дороги сотни пыльных стволов растворились в окутавшей улицу темноте. Муртаза, Абдула, Маджид и близнецы Ахмади стояли на пересечении Вали-Аср с Парквеем, в сотне метров от «Поп-стерео», где продавались лучшие звуковые системы по несколько тысяч долларов США. По пути они прошли мимо телефонной будки, на которой кто-то нацарапал «Смерть диктатору!», и остановились, чтобы стереть надпись.

Они переговаривались короткими отрывистыми фразами, находясь в возбуждении от того, что им поручили первое серьезное задание, выдав по кольту и паре наручников каждому. Чуть дальше стоял пикап, из которого они стали выгружать новый правительственный плакат: «ДОЧЬ МОЯ, ГОВОРЮ ТЕБЕ: В ГЛАЗАХ БОГА ТЫ, СОХРАНИВ СВОЙ ХИДЖАБ, СОХРАНИЛА ПРОЛИТУЮ МНОЮ КРОВЬ».

Без особой причины, разве что только ради развлечения, они связались по рации с другой группой, дежурившей на северном краю Вали-Аср у площади Таджриш. Обе группы договорились останавливать любого, кто, по их мнению, нарушает мораль или подозрительно ведет себя.

Подозреваемыми оказались две очень привлекательные девушки. Близнецы Ахмади взмахами руки приказали остановиться машине, в которой они ехали. Девушки тут же принялись лихорадочно поправлять свои платки.

– И что вы делаете одни в такое время и в такой одежде? Куда собрались?

– Мы просто едем домой, – пропищала одна девушка.

Страх в их глазах еще больше распалял парней.

– А где были? Выходите, обе.

Абдула и Муртаза стали обыскивать машину.

– Вы пили?

– Нет. Бог мне свидетель, я не пила.

– А ну выдохни, я проверю.

Девушки, бывшие всего на пару лет старше допрашивающих, поняли, что попали в неприятность. Их застигли врасплох посреди ночи, в облегающих манто, с лакированными ногтями, с вызывающим макияжем, после того как они на вечеринке пили и употребляли метамфетамин.

– Если не дашь мне проверить дыхание, я тебя арестую, – потряс Маджид наручниками.

Девушка закрыла глаза, чтобы не видеть ухмыляющихся близнецов, и открыла рот. Они зачарованно смотрели, как раздвигаются ее губы. Братья Ахмади никогда еще не находились настолько близко к женщине, если не считать матери.

– Ты не дышишь.

Они шагнули ближе. Девушка открыла рот шире, стараясь сдерживать дыхание.

– Я хочу слышать, как ты дышишь.

Наконец девушка выдохнула, окутав близнецов облачком пара с сильным запахом водки. Один из них даже сам приоткрыл рот, словно пытаясь почувствовать его на вкус. Девушка открыла глаза и обхватила себя руками. Но близнецы почуяли еще и кисловатый привкус.

– Смотрите, что я нашел в машине. – Абдула протянул стопку компакт-дисков с Шакирой, Леди Гага и персидской поп-музыкой. – Отнести их в участок?

Он нервно ломал диски в руках. Ему тоже хотелось подобраться поближе к девушкам.

– Пожалуйста, не отводите нас в полицию. У моих родителей нет денег, мы не можем позволить себе суд. Сейчас же все слушают музыку, сами знаете.

– Пусть едут. Мы только зря теряем на них время, – крикнул Муртаза с другой стороны дороги.

Наступило молчание. Муртаза вдруг понял, что не может пробудить в себе даже доли той ярости, которая сейчас охватила других и изливалась в виде оскорблений. Увидев испуганные лица жертв, он только внутренне содрогнулся и поспешил отвернуться, сделав вид, что проверяет свой мобильный телефон.

Одна из девушек пьяно заплакала.

– Отпустите их. – Муртаза с удивлением осознал, насколько жалобно звучит его голос.

Близнецы поморщились.

– Садитесь обратно в машину. Если еще раз увидим вас в таком виде, точно попадете в беду, – сказал Абдул и закрыл дверцу пинком. – Чертовы шлюхи. Они же готовы и для собственных братьев ноги раздвинуть, если им заплатят.

Близнецы повернулись у Муртазе:

– А с тобой что не так? Ты ведешь себя так с самого начала протестов. И мы слышали, что ты видел, как Мехран курил «косяк», но ничего не сделал. Так на чьей ты стороне?

– Ты нас подводишь, брат, – добавил Абдула.

– Наверное, надо ему рассказать, – произнес один из близнецов.

– Что рассказать?

– Ну, ходят слухи о тебе…

– Какие слухи? – Голос Муртазы задрожал.

– Что мы позоримся, общаясь с тобой.

– Я же говорил им, что это неправда. Это невозможно, – сказал Маджид.

– Не знаю даже, о чем вы. Прошу вас, скажите.

– Что ты не совсем мужчина…

– Что ты пидор.

Все уставились на него. Муртазу вдруг охватил холод, зубы застучали.

– И кто это сказал? Не могу представить, что вы мне такое говорите, – едва ли не прохрипел он.

Четверо парней не двигались. Просто смотрели на него.

– Но мне-то вы верите, правда? Я люблю Бога и нашу страну. Человек вроде меня не может быть… таким. – Он попытался состроить гримасу отвращения, но онемевшие мышцы не слушались его. – Я хочу знать, кто распространяет эти слухи. Его нужно проучить. – В голосе Муртазы снова появилась уверенность. Сейчас речь шла о его выживании. – А вы болтаете, словно старые тетки, вместо того чтобы работать. – Он подбоченился, уткнув руки в бока, как это делали близнецы. – Для вас что, слухи важнее работы? – Он кивком указал на машину, которая замедляла ход, подъезжая к их посту.

На этот раз Муртаза сам махнул рукой, останавливая ее.

– Выходи.

Из машины вышел молодой человек лет двадцати с небольшим, с длинными светлыми и волнистыми волосами, забранными в хвостик, в плотно облегающей футболке и тесных черных джинсах. Оба уха были проколоты.

– Права.

Мужчина нервно порылся в машине и наконец предъявил свое водительское удостоверение. Абдула заметил, что его ногти покрыты черным лаком.

– У этого ублюдка лак на ногтях.

– Послушайте, я просто играю на электрогитаре… больше ничего такого… я не пью, не хожу на вечеринки, никогда не нарушаю закон.

– Вот видите. Из-за слухов вы едва не упустили этого. – Муртаза не обращал внимания на бормотание жертвы. – Задержи его, – сказал он, обращаясь к Абдуле.

Молодой человек начал умолять их. Близнецы завели его руки за спину, а Абдула нагнул голову. Муртаза достал из-за ремня складной нож и принялся отрезать волосы. Мужчина дергался и кричал, пряди падали ему под ноги. Закончив, Муртаза больно ткнул его в спину, а потом стал бить кулаками по животу и заехал локтем в лицо.

– Ах ты сволочь, гребаный пидор, скажи спасибо, что мы тебя не убили.

Увидев подбитый глаз, треснувшую губу и пятна крови на футболке, Муртаза решил остановиться и повернулся к парням:

– А от вас чтобы я не слышал больше никаких слухов.

В мечети Муртаза посмотрел выступление Высшего руководителя, в котором тот предупреждал своих сограждан не обсуждать самый запутанный скандал в современной истории страны. Используя поддельные документы, банкиры выкрали из государственных и частных банков страны более двух миллиардов долларов США. Несколько недель все только об этом и говорили.

Их отряд регулярно посещал пятничные молитвы и слушал речь Высшего руководителя, ожидая очередных указаний и призывов к действию, чтобы воспользоваться любой возможностью вершить правосудие.

Когда стемнело, парни расселись по мотоциклам и поехали прямо в Фармание – шикарный богатый район, где договорились о совместной работе с местными басиджи, с которыми познакомились в летнем лагере. Маджид заткнул за пояс купленные в Гомроке нунчаки. Перед этим он попробовал продемонстрировать один увиденный в фильмах про кунг-фу прием и больно ударил себя по подбородку. Остальные так и попадали от смеха.

Был вечер четверга – время отдыха и вечеринок. Через полчаса они нашли, что искали. Громкая ритмичная музыка и группа кутил, одетых «по-западному». Отряду Муртазы посоветовали не вламываться в дома и оставить эту работу полиции, но в последнее время полиция редко устраивала облаву на вечеринки. Парни жаловались, что им связывают руки и не дают действовать самостоятельно.

Они поехали в местный полицейский участок. Им повезло: дежурный скучал, и ему захотелось показать ребятам, кто тут главный. Он разрешил басиджи сопровождать их во время облавы, собрав небольшой отряд, включавший двух солдат национальной службы.

У дверей ничем не примечательного многоквартирного дома с каменными панелями полицейские понажимали все звонки домофонов и заглянули в камеру наблюдения.

– Если не откроете дверь, я прикажу своим людям взломать ее.

– Уже спускаюсь, офицер, – послышался взволнованный хриплый голос.

– Думает, он сможет выиграть время. Но я так не думаю.

Муртаза с ребятами усмехнулись. Ночь обещала выдаться веселой.

Едва дверь приоткрылась, офицер тут же распахнул ее и ворвался внутрь. За ним последовали полицейские с ребятами.

– Проверьте, не прячут ли соседи кого-то из этих болванов, – крикнул офицер. – Чья это квартира?

– Моя, – пропыхтел молодой человек за их спинами. – Может, мы договоримся, офицер? Как вам будет угодно.

Он шагнул ближе, показывая бумажник в руке.

– Думаешь, можно подкупить блюстителя закона?

– Так точно, офицер! – выпалил молодой человек.

Его товарищи засмеялись.

– А ну заткнуться! – рявкнул офицер.

Смех только усилился.

– Я приказываю вам замолчать, немедленно!

Тут все веселящиеся взорвались громким хохотом. Муртаза с ребятами смутились.

– Нужно проучить этих говнюков, – громко возмутились близнецы Ахмади.

Офицер дал парню пощечину, но тот только сильнее зашелся в хохоте.

– Да они все обдолбанные, – пожал плечами офицер.

И в самом деле, оказалось, что они явились в самый разгар кислотной вечеринки. Офицер приказал ребятам обыскать квартиру. В спальне Абдула в качестве улик нашел презервативы. Муртаза прошел дальше, осматривая комнаты. Приоткрыв дверь туалета, он увидел, как один из солдат выливает в унитаз содержимое бутылок. Заметив Муртазу, солдат замер, и некоторое время они смотрели друг на друга молча.

– Они же дети. Они не злые, просто веселятся. Они даже не настолько богаты. Из-за этой выпивки им грозят большие неприятности.

Муртаза закрыл дверь.

– Тут ничего, – доложил он.

Проявив снисходительность, Муртаза не почувствовал себя виноватым. Наоборот, испытал странное родство с молодым солдатом, пожалевшим тусовщиков.

Отряд вывел всех наружу; молодые люди неуверенно стояли на ногах и шатались, пока их приковывали наручниками друг к другу, из-за чего они хохотали еще сильнее. Рассмеялся даже один из полицейских.

– Эй, чуваки, вам тоже нужно время от времени расслабляться, – сказал полицейскому один высокий и худощавый кутила.

– А тебя нужно как следует отдубасить, – огрызнулся Абдула.

– Ну и перепихнуться с кем-нибудь, а то больно вы серьезные.

Весельчаки снова дружно загоготали. Один из близнецов Ахмади набросился было на худого, но Абдула, достав из кармана перцовый баллончик, брызнул прямо тому в глаза. Худой кутила упал на пол и застонал от боли. Прикованный к нему товарищ тоже повалился на пол. Молодые полицейские переглянулись, закатывая глаза. Они ненавидели этих басиджи. Другой полицейский пытался успокоить отряд Муртазы. Пусть ему и нравилось угрожать этим богатым деткам, но к насилию прибегать не хотелось, так как он и сам не чурался выпивки, а иногда даже и опиума.

В участке дежурный подошел к тусовщикам, которых завели в камеру ожидания.

– Слушайте ребята. Сейчас вы пройдете тест на наркотики и алкоголь. Понятно, что вы все навеселе. Я хочу помочь вам – вот, съешьте. Это впитает наркоту и выпивку, так что ничего у вас не обнаружится.

Полицейский протянул им копировальную бумагу. Один из молодых людей дал ему «пять» и засунул в рот бумагу, поморщившись от горечи. Через пять минут в камеру зашел начальник участка – крупный мужчина с обвислыми усами.

– Все пьяные и обдолбанные сукины дети с синим языком, а ну встать!

Следующие четыре дня молодые люди провели на подземной парковке, переделанной под камеры заключения. Родителям сообщили о том, где они находились, уже после того, как их выпустили. Всем им приказали явиться в суд, а родителям предъявили дела в обмен на обязательство прийти на слушания.

Когда Муртаза с ребятами уже выходили из участка, навстречу им вкатился инвалид в коляске, вопя во все горло.

– Да, моя жена проститутка! – орал он, размахивая левой рукой – единственной действующей, сжимая кулак так, что костяшки едва не прорывали побелевшую кожу. – Она продает себя, потому что только так мы можем купить мне лекарства. Вот так исламская революция обращается с ветеранами войны!

За ним шла его жена в наручниках, молча смахивая слезы уголком платка.

– Значит, вы недостаточно унизили меня как мужчину? Нужно еще и арестовывать ее? Думаете, мы сами хотим так жить?

Трое полицейских пытались его успокоить.

– Тише, пожалуйста. А то у нас будут неприятности.

Его жену застали за обслуживанием клиента в машине. Муж в это время находился в коляске на тротуаре. Он всегда отправлялся «на работу» вместе с ней, потому что так было безопаснее.

– Да срать я хотел на Исламскую республику Иран, срать на их всех! Посмотрите, что они с нами сделали! Я не могу заниматься любовью с женой, и ей приходится трахаться с другими мужиками, чтобы мы не жили как животные! Ну давайте, убейте меня!

Близнецы Ахмади, повысив голос, настаивали на том, чтобы полицейские ударили калеку. Его кощунственные речи разносились далеко за пределы участка. Вокруг собралась целая толпа. Начальник полиции услышал крики из своего кабинета и вышел, вздыхая и покачивая головой из стороны в сторону. Всякий раз, как ему казалось, что он услышал достаточно, всплывало что-то новое.

– Да отпустите вы их.

Ошарашенные полицейские поспешили выполнить приказ, зная, что с начальником лучше не спорить.

Близнецы Ахмади шагнули вперед.

– Она шлюха! Она оскорбляет ислам, а вы ее так просто отпускаете?

Маджид с Абдулой также гневно демонстрировали свое недовольство.

Начальник приблизился к ним и заорал так, что все в участке тут же замолкли.

– Если не проявите немного уважения, клянусь, я разберусь с вами. Если вы басиджи, это еще не значит, что нельзя проявлять сострадание и человечность. Убирайтесь из моего участка и больше не появляйтесь.

Когда они вышли, Муртаза обернулся и увидел, как жена вывозит ветерана на коляске, а тот сидит, гордо подняв голову. Заметив, как она погладила мужа по шее, по этому незначительному жесту он понял, что начальник полиции был прав.

Где-то на полпути по Вали-Аср, за Городским театром Тегерана, прячется парк Данешджу – клочок зелени с деревьями и кустарником. На первый взгляд он похож на все другие парки, где влюбленные находят укрытие от города с его жесткими правилами. О незаконной активности свидетельствуют многозначительные взгляды, прикосновения рук, обмен номерами. Но стоит приглядеться пристальнее, и увидишь нечто еще более необычное. Парк-э Данешджу облюбовали различные чудаки и приверженцы нестандартного подхода. Геи в поисках партнеров, проститутки, готовые выполнить любой каприз, клиенты всех возрастов, договаривающиеся об услугах среди скамеек и фонтанов. Мужчина с бритой головой, продающий из-под плаща 500 таблеток виагры, два вибратора и другие секс-игрушки, называет парк Данешджу «Маленьким Пигалем» в честь парижского района секс-развлечений – что еще более впечатляет, если вспомнить, что он родился после революции и никогда не покидал Ирана.

Муртаза слышал, как парни называли парк Данешджу гнездом разврата, которое следует уничтожить. И вот он сам идет к нему по Вали-Аср. После всех этих долгих лет, на протяжении которых он пытался подавлять свои желания, Муртаза уже не может сопротивляться.

Город окутывает бежевый смог, повисший между дорогой и темно-синим небом. Люди готовятся к завтрашнему празднику, и Вали-Аср заполнили толпы покупателей. Из динамиков льются призывы не упустить лучшие предложения и скидки; из магазинов одежды доносятся звуки композиций Селин Дион и европопа. Снаружи лавки, в которой продаются желтые бейсболки с надписью «Региональный раковый центр Святое сердце», щебечет зеленый попугайчик в клетке. Автомобильное движение практически остановилось; Вали-Аср походит на бесконечную парковку. Мужчина в рваной кожаной куртке продает из потрепанной сумки флаконы поддельного одеколона. Муртаза протискивается между машин, глотая ядовитый воздух.

Его ошарашила красота театра – гигантского цилиндра, идеальной смеси модерна шестидесятых и классической персидской архитектуры: бетонные колонны, геометрические арки, мозаичные вставки из бирюзовых и зеленых плиток, огромные двери из дерева с металлом. Муртаза сам подивился своей реакции – он проезжал мимо этого здания, наверное, сотни раз на автобусе, но сейчас впервые разглядел его по-настоящему. На шестиугольных бетонных скамьях сидели мужчины и женщины, слушая музыку на своих айподах и читая газеты или книги. Муртаза прошел к дальнему краю площади и спустился по ступенькам в небольшой парк, расположенный на нескольких уровнях. Усевшись на край скамейки, он принялся осматриваться по сторонам. Девушка с козырьком поверх черной чадры и в кроссовках «Найк» что-то шептала на ухо своему женатому любовнику, бизнесмену средних лет. На зеленой лужайке перед ним, на солнце растянулся дорожный работник в яркой оранжевой униформе, из-за которой таких рабочих тегеранцы называют haveech, или «морковка» Один ботинок он снял и подложил себе под голову.

Сперва Муртаза подумал, что его знакомые ошиблись. Похоже, тут ничего не происходит. Потом он начал замечать: взгляды, кивки головой, едва заметное прищуривание. Примерно через полчаса, набравшись храбрости, он осмелился встретиться взглядом с одним мужчиной. Тут все и произошло. Он проследовал за мужчиной к каким-то общественным туалетам, перед которыми слонялись молодые парни. Когда все закончилось, мужчина даже не посмотрел ему в глаза, а просто исчез.

На следующей неделе Муртаза снова пошел в парк Данешджу. В туалете он попытался поцеловаться с незнакомцем, посмотревшим ему в глаза. Мужчина ударил его по лицу и вышел. В следующий раз он спросил разрешения поцеловаться. На этот раз, прежде чем ударить, мужчина обозвал его извращенцем.

За дверью стояла женщина в шикарном, перетянутом в талии бежевом плаще, в поддельном платке «Эрмес» и без косметики.

– Салям, меня зовут Нассим Солтани, и я хотела бы поговорить с Муртазой Каземи.

Рядом с ней стояли муж и маленький мальчик; в присутствии ее родных люди меньше боялись и больше доверяли. Нассим с мужем уважительно кивнули, увидев еще одних слушательниц: набросив чадры, сестра и племянница Хадидже подбежали к двери, с интересом прислушиваясь к разговору.

– Я думаю, что ваш сын, Муртаза Каземи, может помочь кое-какому человеку, оказавшемуся в беде. Мы слышали, что Муртаза – честный молодой человек, который служит своей стране и Богу с чистым сердцем. Вы должны гордиться им.

Нассим имела дело с женщинами вроде Хадидже уже более десяти лет и умела к ним подольститься. Хадидже одобрительно кивнула, пока родственницы перешептывались у нее за спиной, и выкрикнула имя Муртазы, не отводя взгляда. Муртаза прислушивался к беседе из коридора. Выйдя наружу, он постарался плотнее закрыть за собой дверь, зная, что его родственницы обязательно будут подслушивать. Кивнув Нассим, он пошел по дороге, и она быстро последовала за ним. Она понимала, что единственный шанс убедить таких, как Муртаза, – это отвести их куда-нибудь подальше от родных. Через пять минут они остановились на окраине парка.

– Мне нужна ваша помощь. Вам ничего не угрожает, но дело довольно щекотливое.

Нассим показала Муртазе свою визитку и попросила мужа сходить за мороженым.

– Я представляю жертв нашей системы правосудия. Обычно таких, которым никто больше не помогает. Вы не против поговорить здесь?

Муртаза огляделся. Никого вокруг не было. Он кивнул.

– Вы знали прежнего командира вашего отделения «Басидж», которого недавно убили?

Муртаза напрягся. При мыслях о Командире ему до сих становилось не по себе. Он старался полностью изгладить воспоминание о нем из своей памяти.

Конечно, Муртаза услышал эту новость в мечети месяц тому назад. Командира зарезал ножом какой-то сумасшедший. Не все поверили в эту историю. Мулла мечети говорил, что убийца был тайным иракским шпионом, желавшим отомстить за своих товарищей – врагов, которых Командир доблестно убил во время войны. Близкие друзья Командира утверждали, что убийцу нанял наркоторговец из-за большого долга за опиум. В мечети устроили пышные поминки по Командиру. Сотни человек постарались выразить свое уважение. Бедным раздавали угощение. Муртаза тогда почувствовал внутреннее облегчение.

– Даже не знаю, чем я могу помочь. Я был всего лишь одним из множества его подопечных. Я не видел его много лет, – сказал он, поглядывая на сухую траву.

– Но вы вроде бы знали его убийцу, Эбби Хагиги.

Муртаза в шоке поднял голову:

– Но Эбби давно пропал. Говорили, его нашли мертвым.

– Да вот, оказалось, что он вовсе не погиб. Он претерпел немало издевательств со стороны Командира. После пристрастился к наркотикам. Вы знаете, что с ним делал Командир?

– Нет, – быстро и машинально соврал Муртаза.

– Командир насиловал его. Каждую неделю. Эбби признался в убийстве. И утверждает, что не испытывает угрызений совести. Он доволен тем, что убил Командира. Но за это ему грозит смертная казнь. Эбби был не единственной жертвой насилия. Если бы я смогла доказать, что такое случалось и с другими, то появилась бы надежда спасти его.

Эбби не простил Командира. Он уехал из Тегерана, желая оказаться как можно дальше, и работал на стройках по всей стране, пока жажда мести не овладела им настолько, что он уже не мог думать ни о чем другом. Вернувшись в город, он первым же делом направился в Гомрок и купил охотничий нож. Командир до сих пор жил в этом районе. Постучавшись в дверь, Эбби дождался, пока Командир откроет ее, и погрузил нож в живот своего обидчика, вспоров его до груди. Командир упал на спину, но Эбби продолжал наносить один удар за другим, не обращая внимания на прибежавшую и заголосившую во все горло жену. Потом вытер нож о джинсы, аккуратно заткнул его за пояс под курткой и пошел к ближайшему полицейскому участку, где добровольно сдался. Полицейские решили, что он сумасшедший, но Эбби выглядел на удивление спокойным и удовлетворенным. Тот факт, что он скоро будет болтаться в петле, нисколько его не волновал – небольшая жертва ради наслаждения местью. Когда его спрашивали о мотивах, он молчал. Правда вышла наружу, только когда этим делом занялась Нассим. Инстинкты и опыт Нассим подсказали ей, что за этим происшествием скрывается нечто более глубокое, чем простое убийство. Она также знала о таких случаях достаточно, чтобы понимать – жертва была не одна.

– Вы не первый человек из отряда, с которым я поговорила. Разумеется, я не могу называть имен, но пока что трое согласились свидетельствовать о том, что Командир насиловал и растлевал много мальчиков. Чем больше будет свидетельств, тем сильнее наши аргументы. Возможно, Командир не трогал вас, но если трогал, я гарантирую, что ваши родные об этом не услышат. Никто об этом не узнает, кроме меня и судьи. Никто из других жертв не будет давать показания в один и тот же день; никто вас не увидит.

Муртаза никогда раньше не слышал, чтобы женщина говорила настолько уверенно и открыто, ничего не скрывая. Нассим затрагивала темы сексуальных наклонностей, как будто обсуждала погоду. Единственным настолько прямым человеком на его памяти был Эбби. В присутствии Нассим Муртаза сразу же ощутил спокойствие. Рассказав обо всем, что происходило между ним и Командиром, он согласился дать показания.

Слушанье проходило за закрытыми дверьми, как и обещала Нассим. Эбби признали виновным в убийстве, но приговор к смертной казни отменили. Теперь ему придется сидеть в тюрьме Эвин до самой старости.

Через неделю после апелляции газеты получили из министерства приказ о том, чтобы ни в одной статье на эту тему не фигурировало слово «изнасилование». Некоторые издания написали об убийстве командира «Басидж», но без упоминания имени. Они просто упомянули, что приговор смягчили, потому что были кое-какие свидетельства того, что Командир «плохо обращался» с мальчиками.

И только в момент откровения, нахлынувшего на него во время праздника Ашуры в помещении, пропитанном потом и кровью, Муртаза понял: все, во что он верил, было ложью. Понял, что больше не может оставаться басиджи, что больше не верит в то, во что хотел верить, и что, пожалуй, самое главное – ему не нравятся люди, которых он называет своими товарищами. И что он больше не собирается посвятить свою жизнь «Басидж».

Он стал все чаще задерживаться в хусейнии допоздна. Когда все расходились по домам, он искал информацию о таких, как он, в Интернете, не забывая стереть историю посещений в браузере. К своему удивлению, он узнал, что государство поддерживает медицинские операции по смене пола и что по этому поводу имеется даже отдельная одобряющая их фетва.

Муртаза перестал заниматься сексом с незнакомцами, но не мог отделаться от похотливых мыслей. Раньше он был благодарен «Басидж» за то, что организация сдерживала его и служила дополнительным стимулом, чтобы бороться со своими противоестественными наклонностями. Он верил, что она спасет его. Но теперь он впервые осознал все ясно. Оставаться в «Басидж» – значит разрушать свою жизнь. Он должен выбраться из своего нынешнего окружения и все изменить.

Покинув тайное собрание в честь праздника Ашуры, он постарался отделаться от близнецов с Абдулой и немного походил по улицам, прежде чем позвонить Нассим. Она разговаривала с ним мягко, обнадеживающим тоном, обещая помочь. Муртаза вернулся домой, заявив Хадидже, что оставил «Басидж». Ему хотелось рассказать больше, признаться в том, что все эти годы он ощущал себя одураченным, но она и так уже достаточно строго приняла известие, так что Муртаза решил подождать.

Рассвет едва начал окрашивать ночное небо, как кто-то заколотил в дверь их дома. Поначалу Казем с Хадидже решили, что это грабители. Потом раздались крики.

– Грязный пидор! – послышались голоса близнецов Ахмади.

Казем начал бить Муртазу по голове.

– Позор, позор, позор! Ты навлек на нашу семью один лишь позор! Выходи, пусть с тобой разделаются по чести!

Хадидже завыла и стала сама себя ударять по голове.

– Мы знаем, почему ты ушел с Ашуры! У нас есть доказательства того, что ты гомик. Мы видели, какую грязь ты читал по компьютеру!

На дверь обрушился очередной град ударов.

Муртаза сжался в углу комнаты. Хадидже заглянула за занавески. Из окон соседних домов уже выглядывали соседи.

– Почему они так говорят? – повернулась Хадидже к Муртазе. – Ты должен уйти и не возвращаться. Отец убьет тебя, либо у него случится сердечный приступ. А я никогда уже не смогу смотреть в лицо соседям. Прошу тебя, уходи.

Она обняла его, подталкивая к черному выходу.

Секретарша Ширин рано заканчивает работу в офисе на улице Фатеми и отправляется на последнюю встречу с доктором, сделавшим ей операцию по коррекции носа. Это один из лучших хирургов в Тегеране, так что лишние траты оправданы. Выйдя из консультационной и купив по дороге фисташки, она спешит домой. Сегодня ее ожидает особый гость.

Ширин обитает в крохотной квартирке и с трудом сводит концы с концами, но все же сейчас она счастлива, как никогда раньше в своей жизни.

Она готовит любимое блюдо гостя: «рис с драгоценностями» – с шафраном, миндалем, фисташками и барбарисом, – посыпая его сверху лепестками роз. Потом она долго прихорашивается и надевает свой лучший кремовый костюм с босоножками телесного цвета. Соседка по квартире укладывает феном ее медные волосы на манер актрисы Фарры Фосетт.

Приходит Нассим с двумя коробками пирожных, и женщины обнимаются. Ширин представляет Нассим своей соседке, которая уже много знает об этой прямой и уверенной в себе женщине-юристе.

Ширин накрывает на стол и ставит в центре свечу. Женщины едят, пьют чай и разговаривают несколько часов. Перед уходом Нассим говорит Ширин, как гордится ею.

– Хочу дать тебе кое-что. – Ширин достает из коробки в углу комнаты ламинированную карточку и протягивает ее Нассим. – Она мне больше не понадобится.

Нассим смеется и целует ее в щеку. Это удостоверение члена «Басидж». Рядом с небольшой фотографией напечатано имя Ширин, которое ей дали при рождении: МУРТАЗА КАЗЕМИ.