Глава 9
Просыпаюсь еще до будильника. Странно, но я проспала всю ночь. Как – это уже другое дело. Мне снились хнычущие младенцы, вопящие журналисты и – совсем уже странно – люди с акульими мордами вместо лиц. Ну и пусть; главное, что я все же спала. Но едва я открываю глаза, как события прошедшего дня наваливаются на меня с новой силой. Скотт, Элли, их ребенок, журналисты… Наверное, меня опять вызовут в полицию. После всей той шумихи, которую подняла вокруг меня пресса, на них теперь тоже будут давить, требовать, чтобы они скорее выясняли, кто такой Гарри и откуда он взялся. И самое главное, как он оказался у меня в кухне.
Срабатывает будильник, и его сигнал посылает под откос стройный поезд моих мыслей. Может, оно и к лучшему. Что толку ломать голову над тем, что да как теперь будет. Лучше всего встать, умыться, одеться, добраться до работы и постараться ни о чем не думать. Конечно, проще сказать, чем сделать, но я все же попробую. Хорошо, что Бен на моей стороне. И я задаю себе вопрос: интересно, видел ли Скотт вчера новости и не толпятся ли журналисты у порога его квартиры? Очень мило с его стороны, что он позвонил и узнал, как у меня дела.
Выскальзываю из постели и на цыпочках подхожу к окну. Отвожу уголок занавески и заглядываю в сырое, темное утро. И тут же вздрагиваю всем телом: перед моим домом та же толпа, что и вчера, – журналисты болтают между собой, пересмеиваются. Им совершенно все равно, как их жажда к собирательству сплетен отразится на моей жизни. Интересно, ночевали они тут или уже утром перегруппировались?
Меня начинает тошнить от страха, едва я представляю себе, как выйду на улицу и опять окажусь лицом к лицу с ними. Но ведь я ничего плохого не сделала, так почему я должна их бояться? Дело не только в них одних. Дело в том, что они снимают меня на фото и на видео, и пишут обо мне всякие гадости – так, что во всей стране нет уже, наверное, человека, который не был бы посвящен в мое прошлое и не делал бы сейчас выводы о том, что я могла, а что не могла сделать. Старые друзья и коллеги смотрят сейчас все это и качают головами – одни жалея, другие ненавидя меня за то, чем я, по их мнению, стала. И все уже заранее предполагают, что я виновна, хотя мне еще не дали и шанса доказать обратное.
Принимаю душ, одеваюсь и на цыпочках спускаюсь по лестнице, слушая, как колотится мое сердце. Я не голодна, но все-таки вытрясаю в миску пригоршню хлопьев. Молока в доме нет, так что у меня есть выбор – сгрызть их сухими или залить водой. Я выбираю последнее, и оказывается, что это довольно вкусно. Не высший класс, конечно, но вполне съедобно. Жую и глотаю, жую и снова глотаю, не чувствуя вкуса. Главное, не думать о Скотте. Если я начну о нем думать, то уже точно не доберусь ни до какой работы, а так и проваляюсь весь день в постели, предаваясь печали. Представляю, как я, с зареванным лицом и опухшими глазами, вою от горя, швыряя в стену вещи. Но это лишь мое воображение; в реальности же вот она я, сижу, ем хлопья, собираюсь на работу.
Споласкиваю пустую миску, надеваю куртку, шапку, перчатки, хватаю сумку и телефон. До чего же жалко, что из моего дома нельзя выйти другим путем! Но я живу в доме-террасе – это один длинный дом, составленный из целого ряда мелких, боковые стены у них общие, а задние двери выходят в садики, также разделенные кустами и заборами высотой футов двадцать. Через такой не перелезешь. Ну можно, конечно, если очень постараться, но для всякого, кто не владеет техникой прыжка с шестом, выход остается один – через парадную дверь.
Собираюсь с духом. Напоминаю себе, что они ничем не могут мне навредить, поскольку не имеют права до меня дотронуться. Так что надо просто не обращать на них внимания – и всё. Идти, не поднимая головы, по своим делам. Ни на какие вопросы не отвечать и не плакать. Все просто и ясно. Тогда отчего же у меня так предательски дрожат ноги и сводит живот?
Ладно, хватит раздумывать, иди уже.
Я наклоняю голову и открываю входную дверь. В ту же секунду в темноте утра вспыхивает свет и раздаются частые щелчки фотоаппаратов. Журналисты столпились у моей калитки, прилипли к забору, окликают меня с тротуара. Забрасывают меня провокационными вопросами, на которые я, против воли, не могу не обращать внимания. Мимо проносится машина, водитель несколько раз жмет на сигнал. Кому адресовано это гудение, мне или репортерам, я не знаю.
Робко прохожу по дорожке и открываю калитку.
– Вы поговорите с нами, Тесса? Скажите нам, почему вы его взяли?
Сразу за калиткой мне надо повернуть налево, но они стоят у меня на пути. Я хочу обойти их и схожу с тротуара на проезжую часть, но они идут за мной следом. Значит, вежливость тут не поможет и надо действовать силой. Врезаюсь плечом в двух молодых парней в джинсах и парках. Те начинают ухмыляться, будто я только что предложила им новую веселую игру. Точно так же я прокладываю себе путь через всю толпу и убыстряю шаг.
– Посмотрите в объектив, Тесса! Дайте нам сделать хорошее фото!
Но я упорно не поднимаю головы. И продолжаю переставлять ноги: одна, вторая, одна, вторая. Главное, не думать о соседях и о том, что они подумают. И не забывать дышать. Не показывать им, как мне страшно.
– Откуда этот мальчик?
– Вы его похитили?
Их вопросы заставляют меня вспомнить милую мордашку Гарри, и я чувствую, как непрошеная слезинка выкатывается из глаза мне на щеку. Но я ее не вытираю – не хочу, чтобы они заметили, что довели меня до слез. К тому же сейчас я скорее зла, чем расстроена. Хочется крикнуть, чтобы они оставили меня в покое, но им это, вероятно, понравится, так что я молча продолжаю идти вперед. Навстречу попадаются пешеходы, я от них уворачиваюсь – то-то они, должно быть, дивятся, что это здесь происходит. А может быть, и нет, может, они видели новости и узнаю́т меня в лицо.
И что, этот бродячий цирк будет преследовать меня до самой работы?
Ладно, думаю я. Ладно. Идите за мной, вот увидите, мне плевать. Я расправляю плечи, провожу ладонью в перчатке по мокрой щеке и пускаюсь рысцой.
– От правды не убежишь, Тесса! – кричит мне кто-то из журналистов.
– Да вы не узнаете правду, даже если вам ткнут ею прямо в лицо! – кричу я в ответ и тут же прикусываю губу. Всё, конец моей решимости хранить молчаливое достоинство.
Мой ответ вызывает шквал новых вопросов.
– Так расскажите нам свою часть истории!
– Расскажите, как все было, Тесса.
– Вы взяли мальчика?
– Как он попал в ваш дом?
– Вы действовали одна?
Замолчите, заткнитесь, хватит!
Вдруг сзади – завывание приближающегося мотоцикла. Еще кто-то из прессы, на мою голову… Прямо рядом со мной мотоцикл сбрасывает скорость, а пассажир на заднем сиденье щелкает фотоаппаратом, выкрикивает мое имя и задает мне те же вопросы, что и остальные. Я застываю на месте, пропуская мотоцикл вперед, а потом перебегаю на другую сторону дороги, чтобы оказаться от него подальше, – пустая затея, они со своими телевиками и там меня достанут. Другие журналисты плотной толпой провожают меня на противоположный тротуар, без умолку выкрикивая вопросы и щелкая камерами.
Я отвыкла бегать. Уже несколько месяцев этим не занималась, так что я в плохой форме. Потею, задыхаюсь. А главное, как ни ускоряю шаг, эти парни нисколько от меня не отстают. Больше того, похоже, вся эта беготня им по вкусу – они наслаждаются тем, как я мечусь по улице, пытаясь уйти от них. А ведь я не прошла еще и половины пути до работы. Как я выдержу? Перехожу на быстрый шаг. Спина у меня взмокла, в груди давит, икры сводит. Лучше б я осталась дома. С чего это я решила, что у меня хватит выносливости и выдержки, чтобы справиться с этим?
Не останавливаться. Не плакать.
Блестящий грузовичок тормозит впереди у обочины. Наверное, еще кто-нибудь из них, тоже будет приставать с расспросами. Дверца пассажирского сиденья распахивается, когда я подхожу ближе, и кто-то выкрикивает мое имя. Придется свернуть, чтобы избежать расставленной ловушки.
И тут я останавливаюсь. Я же знаю эту машину.
– Тесса, влезай!
Ох, слава богу! Это Бен.
Я подбегаю к автомобилю, запрыгиваю внутрь, захлопываю дверцу и сползаю по сиденью так, чтобы меня не было видно. Босс вливается в поток машин на дороге, и я вижу в боковое зеркальце стайку журналистов на краю тротуара. Они похожи на пассажиров самолета, которых бросили на взлетной полосе.
– Спасибо! – говорю я, часто дыша. Сердце бьется так сильно и быстро, что я боюсь, как бы оно не лопнуло.
– Они и возле «Моретти» караулят, – говорит босс мрачно.
– Прости меня, Бен…
– Тебе незачем извиняться. Просто я не хотел, чтобы тебе пришлось иметь дело с этой оравой на входе, но, как вижу, они тебя и тут уже достали.
– Не знаю, что бы я стала делать, если б ты… – Умолкаю, боясь, как бы мне не разрыдаться, если я буду продолжать.
– Тише, тише, всё в порядке. Здесь тебя никто не тронет. Вот ведь банда ублюдков!
Я делаю вдох.
– Они ведь не войдут в сад, правда?
– По закону не имеют права. Я уже сказал им, что не хочу видеть их на своей территории. Некоторые из них предлагали плату за вход, но я велел им поберечь деньги.
– Спасибо. – Я встряхиваю головой: мне не верится, что дело дошло до такого.
– Двое пытались разговорить меня, чтобы я рассказал им о тебе. Спрашивали, какая ты и… ну, в общем, считаю ли я, что это ты похитила мальчика. Не беспокойся, я не сказал ни слова.
– Бен, мне, правда, очень жаль. Я очень надеюсь, что это не повредит твоему бизнесу. И я пойму, если ты не захочешь, чтобы я приходила сейчас на работу.
– Да ты что, смеешься? Это же бесплатная реклама. – Но улыбка босса кажется мне немного натянутой, а еще я замечаю мелкие тревожные морщинки в уголках его глаз. Он просто храбрится. В наши дни никому не хочется, чтобы его бизнес ассоциировался у публики с именем подозреваемой в похищении детей. И я не знаю, надолго ли его хватит, прежде чем он наконец попросит меня уйти. Конечно, я не буду его обвинять.
Через пару минут мы подъезжаем к «Моретти», и у меня опять учащается пульс, когда я вижу осаждающую вход толпу. Журналисты и просто зеваки смотрят в нашу сторону, жаждая новых аппетитных подробностей, которыми они смогут приправить свои измышления.
– Тесс, я бы на твоем месте пригнулся, – говорит Бен. – Не надо, чтобы они тебя фотографировали.
Второго приглашения я не жду и, отстегнув ремень безопасности, соскальзываю с сиденья на пол.
Пока машина въезжает в ворота центра, я сижу затаив дыхание: от каждого удара в стекло, от звуков чужих голосов, выкрикивающих мое имя, по коже подирает мороз; я чувствую их взгляды, нацеленные мне в затылок.
– Вот наглецы какие! – ворчит Бен. – Всё в порядке, Тесса, мы проехали. Я встану за углом; там они не увидят, как ты будешь выходить.
* * *
Десять минут спустя, когда я уже открываю двери сарая для инструментов, ко мне подходит Джез.
– Утро доброе, – бормочет он. Его обветренное лицо хранит непроницаемое выражение.
– Доброе, – отвечаю я, невольно задавая себе вопрос, что он думает о свалке у наших ворот. И вообще, видел ли он новости. Скажет ли что-нибудь об этом сейчас.
– Вчера привезли семена фасоли, томатов и цветной капусты, – говорит мой коллега, шмыгнув носом, – так что если начнешь их высаживать сегодня…
– Да, конечно, начну. Они там, в сарае? – спрашиваю я, кивая на него головой.
– В дальней теплице. И все, что надо, тоже там.
– Отлично, – отвечаю я. Мне уже не терпится приняться за работу.
Джез прокашливается.
– Надеюсь, у тебя всё в порядке, – говорит он, разглядывая свои ботинки.
– Всё хорошо, – отвечаю я и киваю. – Спасибо.
– Вот и ладно. – Он тоже кивает и скрывается в недрах сарая.
Я с облегчением вздыхаю и поворачиваю к теплицам, чтобы скорее окунуться в работу. Но пока я иду туда, в желудке возникает свинцовая тяжесть, и меня охватывает страх. Сейчас-то я в безопасности. Но что будет, когда вечером я соберусь домой? Может, мне все же лучше выйти к прессе и рассказать свою часть истории? Но при одной мысли о том, что надо будет смотреть в их лица… И потом, а вдруг они исказят мои слова?
С тех пор как я вышла из дома сегодня утром, небо посветлело – его угольно-черный оттенок сменился цветом вороненой стали. Я плетусь вдоль рядов растений и думаю, не лучше ли мне вообще продать дом и уехать жить куда-нибудь за границу. Начать жизнь с начала. Здесь меня все равно ничего больше не держит. Скотт ушел окончательно, друзей у меня больше нет, семьи тоже. Можно податься куда-нибудь в теплые края, попытаться стать другим человеком… И тут я вспоминаю Сэма и Лили, их могилки, которые совсем зарастут без меня. Разве я могу их оставить? Разве смогу наслаждаться где-нибудь жизнью, зная, что они лежат тут, всеми забытые, никому не нужные?
Иду мимо теплиц, за стеклянными стенами которых совсем молодые растеньица ровными рядами поднимают свои жиденькие кроны, надежно укрытые от суровой британской зимы и разных прожорливых паразитов. Наконец добираюсь до крайней теплицы, открываю дверь, вхожу внутрь и вдыхаю влажный, пахнущий землей воздух. Нахожу глазами ящик, который оставил для меня Джез, и принимаюсь за дело.
Проходят часы, а я все опускаю крошечные семечки в щедро удобренную землю и наклеиваю ярлычки на горшочки, которые затем выстраиваю рядками. Чем больше рядков, тем глубже мое удовлетворение. Время от времени я бросаю взгляд на стеклянную стенку теплицы и различаю за ней, на другом конце садового центра, по-зимнему неуклюжие фигуры покупателей, выбирающих растения. Меня они не видят.
Не знаю, сколько времени проходит, когда в теплицу влетает Кэролайн – глаза горят, щеки раскраснелись. Моя первая мысль – случилось что-то ужасное. Например, за мной приехала полиция или, что еще хуже, журналисты ворвались на территорию центра.
– Ты не заменишь меня в магазине? – выпаливает она с ходу, немедленно разрушая хрупкую атмосферу покоя. – А я пока помогу Джанет в кафе. Сейчас в магазине Бен, но сегодня столько народу – это просто нечто. Все почему-то решили купить украшения к Рождеству именно сегодня.
– Конечно, – говорю я, после чего снимаю перчатки и вытираю руки о джинсы. – А что так?
– Понятия не имею, но нам надо торопиться. Там очередь аж из дверей торчит, а Джанет уже совсем с ног сбилась.
Я иду следом за Кэролайн между теплицами. Ее худенькое тело буквально источает панику, до того она напугана внезапным наплывом покупателей. Вспоминаю объяснение Бена, почему он не хочет сделать ее менеджером «Моретти», и вижу, что он прав. Если она из-за пары лишних клиентов так трепыхается, то он, конечно, не сможет чувствовать себя уверенно, отдав ей бразды правления, пусть и на время. Но с другой стороны, разве я лучше?
Босс поднимает руку, завидев, как я пробираюсь к нему сквозь толпу покупателей. Кэролайн уже скрылась в кафе.
– Два фунта двадцать сдачи, – говорит он пожилой даме, которая стоит перед ним, вцепившись в пару садовых перчаток и пачку рождественских открыток. – Хотите пакет?
– Нет, спасибо, у меня в сумочке есть место.
Бен поворачивается ко мне.
– Ты справишься, если я отойду принести еще мелочи? А то скоро сдачу давать будет совсем нечем.
– Конечно, иди.
Повернувшись к очереди спиной, он шепчет:
– Хотел тебе сказать, что журналисты, к сожалению, еще здесь. Так что в обеденный перерыв тебе лучше не выходить.
Чувствую, как кровь отливает у меня от лица, – до того мне стыдно, что я притащила свою неразбериху за собой на работу.
– Прости меня, пожалуйста, – отвечаю тоже шепотом.
– Эй, за что тут извиняться? – еще тише шепчет босс. – Это я так, в порядке предупреждения.
Следующая в очереди женщина выразительно кашляет.
Бен оставляет меня одну, и я принимаюсь за работу, но мысли о журналистах отвлекают меня, превращая в медлительную идиотку.
– Я дал вам двадцать фунтов, – говорит мой последний клиент, складывая на груди руки.
– Гм. – Я смотрю в окошечко кассового аппарата и вижу там сумму, соответствующую десяти фунтам. – Мне кажется, я получила от вас банкноту в десять фунтов.
– Хотите сказать, что я лгу?
Мое лицо вспыхивает.
– Нет, конечно же, нет.
– Эй, я вас знаю или мне кажется? – женщина средних лет таращится на меня из-за плеча мистера Агрессива.
– Я… я не знаю.
– Да. Ну точно, знаю. Вы же та женщина из новостей, ну та, которая украла ребенка.
Волна узнавания прокатывается по очереди из конца в конец.
– Так что там с моей сдачей?! – рявкает на меня мужик.
– Я… я не уверена…
– Я дал вам двадцать, значит, вы мне должны еще десятку.
Выхватываю из кассы банкноту в десять фунтов, уверенная в глубине души, что нахал просто решил воспользоваться моей заторможенностью и срубить денег по-легкому. Знаю, что сегодня я сама не своя, и все же могу поклясться, что он дал мне только десять фунтов. Но у меня нет сил доказывать ему что-либо, и я решаю, что, если к концу дня в кассе обнаружится недостача, я вложу десятку из своих денег.
– Держите, – резко говорю я, протягивая ему банкноту.
– Так-то лучше, – ворчит он. – Только недосмотри, вмиг обдерут.
Но я молчу – не могу найтись с ответом. Все в очереди уставились на меня так, будто у меня вторая голова выросла. Мужик уже засовывает свою десятку в карман и готовится уйти, но та тетка снова поднимает свой пискливый голосок.
– Там на улице журналисты, – сообщает она. – Это они вас поджидают, верно? – Тут тетка поворачивается лицом к очереди и начинает орать так, что ее наверняка слышат все по эту сторону Темзы: – Это она! Похитительница детей, о ней в новостях говорили. Это она украла того младенца!
Я смотрю на нее, онемев от ужаса, и чувствую, как мои внутренности превращаются в кисель. Что мне делать? Любые мои слова прозвучат сейчас как признание вины. Зря я вообще пошла сегодня на работу, я к этому не готова. Я не знаю, что мне делать.
И как только моя жизнь превратилась в этот кошмар?
