Глава 23

В субботу утром я просыпаюсь по будильнику и тут же вспоминаю об открытии, сделанном прошлой ночью. Что это может значить? Мысли так и роятся в моем мозгу. Но я чувствую, что нельзя давать волю воображению до тех пор, пока не буду знать наверняка, кто принимал моих детей – Фишер или другой доктор. А Скотт (надо же, какая скотина!) забрал у меня бумаги близнецов и пытается вынудить меня пойти к психологу. Да как он смеет так меня шантажировать!

Отбрасываю одеяло, вылезаю из постели, привычно подхожу к окну и так же привычно отодвигаю занавеску на маленькую щелочку, чтобы посмотреть, много ли сегодня у моего дома прессы. На улице темно, еще горят фонари. Никого не видно. Может, они по машинам попрятались, решили немного вздремнуть перед тем, как в очередной раз превратить мою жизнь в ад…

В ду́ше и потом, одеваясь, я принимаю решение, что не позволю Скотту диктовать мне условия. Я не верю в то, что он хочет отправить меня к врачу из-за беспокойства о моем благополучии. Если б он действительно переживал за меня, то позвонил бы мне сразу, как только увидел мое имя во всех газетах. Он мог бы протянуть руку помощи, когда узнал, что пресса преследует меня на каждом шагу. Мог бы быть рядом, когда кто-то швырнул в мое окно кирпичом. Но нет, единственное, что сейчас интересует Скотта, – это как бы удержать меня подальше от его идеальной будущей семейки…

Натягиваю джинсы и направляюсь к комоду взять пару чистых носков. Пара оказывается последней – значит, сегодня вечером надо поставить стирку.

Думаю, у Скотта может быть только одна причина отправлять меня так настойчиво к врачу – он хочет сбагрить меня кому-нибудь другому. Так он пытается избавиться от меня. Тяжело опускаюсь на край кровати и начинаю натягивать носок. Конечно, я не виню Скотта, и все же обидно, когда тебя отбрасывают вот так, словно старую сумку с оторванной ручкой. Прекрати, Тесса. Хватит распускать сопли… Я знаю, что мне делать: позвоню в больницу. У них должны быть записи о том, кто какого ребенка принимал. Наверняка.

Машину я наняла на семь дней и решаю поехать на ней на работу, чтобы журналюги поменьше приставали. Сорок минут спустя открываю дверь своего дома, готовясь выдержать новую битву с ордой. Но тротуар перед палисадником пуст. Кругом тишина. Из-за домов напротив просачивается слабый утренний свет. Смею ли я надеяться?.. Выхожу на подмороженный тротуар и верчу головой, вглядываясь сначала в один конец улицы, затем в другой: никого нет, журналисты наконец убрались. Я с облегчением перевожу дух и испытываю мгновенное ощущение легкости.

Значит, никакой надобности в машине сегодня нет. Иду на работу пешком, и от внезапной свободы у меня кружится голова, хотя я все еще вздрагиваю всякий раз, когда кто-то идет мне навстречу, или обгоняет меня, или машина вдруг подъезжает близко к тротуару, или раздается чей-то громкий смех, или вообще кто-то разговаривает громче, чем шепотом. Тогда я разминаю плечи и говорю себе, что надо успокоиться и радоваться жизни. Они ушли, их нигде нет. Наверное, за прошедшие дни я просто убедила себя в том, что они будут в моей жизни вечно. Но им не удалось узнать ничего нового, а пережевывать старые подробности уже никому не интересно, вот они и отступились. Теперь моя история наконец-то не сто́ит и упаковки от рыбы с картошкой.

Прихожу на работу на пятнадцать минут раньше обычного – и нахожу тротуар перед входом таким же благословенно пустым, каким он был сегодня утром перед моим домом. Несмотря на прочие осаждающие меня мысли, в ворота я вхожу чуть ли не вприпрыжку. Я и не понимала, до какой степени угнетало меня до сих пор присутствие прессы. Интересно, а в Крэнборне их тоже больше нет?

– Доброе утро, Тесса. – Бен проходит через передний двор и приближается ко мне.

У меня такое чувство, словно мы не виделись уже несколько недель. Снова время взялось за свои штуки.

– Как прошел выходной? – спрашивает он и улыбается, отчего возле глаз у него появляются тонкие морщинки.

Я тоже улыбаюсь ему, довольная тем, что Бен, кажется, рад меня видеть. Я ведь уже убедила себя в том, что он зол на меня за все те неприятности, которые я навлекаю в последнее время на «Моретти».

– Так… не скучно, – отвечаю я. – Зато пресса убралась, это уже радует.

– Можем обсудить это дело за хорошим обедом с выпивкой, – предлагает босс. – Как начет сегодня после работы? Я угощаю. Надо же отпраздновать твое освобождение от оков массмедиа.

Я молчу. С Беном классно, но мне сегодня в обед надо позвонить в родильный дом, узнать, не удастся ли получить какую-нибудь информацию о Фишере. И в зависимости от того, что мне удастся узнать, мне, может быть, понадобится этот вечер.

Наверное, босс заметил мои колебания.

– Ничего страшного, если ты занята, – говорит он. – Отпраздновать можно и в другое время.

– Ты не против? Мне тут надо кое с чем разобраться.

– Конечно, пожалуйста. Сегодня днем тебе, возможно, придется помочь мне в магазине, – продолжает Моретти, переключаясь в режим «начальник – подчиненная». – День, похоже, будет солнечный, и что-то подсказывает мне, что от покупателей у нас сегодня не будет отбоя.

– Разумеется, – отвечаю я.

– К тому же раз пресса от тебя отвязалась, то и с покупателями проблем тоже больше не должно быть, – добавляет босс.

– Живу надеждой, – говорю я.

Утро проходит быстро. Я делю его между помощью покупателям и упаковыванием в сетки рождественских елок. Бен был прав, народу сегодня много. Обычно я предпочитаю работать где-нибудь подальше от торговой зоны, заниматься растениями и поменьше встречаться с людьми, но сегодня необходимость общаться меня не тревожит. Даже наоборот – постоянные обращения ко мне клиентов помогают мне забыться, отвлечься от моих проблем.

В час дня я покупаю в нашем кафе ролл с сыром и ухожу с ним в свой любимый уголок, в дальней теплице. Место, где меня скорее всего никто не потревожит. По субботам ланч у нас короткий, всего полчаса, так что мне лучше поторопиться. Я звоню в клинику Балморал – ее номер сохранился у меня в телефоне с прошлого раза. На том конце трубку почти сразу берет какая-то женщина.

– Здравствуйте, – говорю я. – У меня есть вопрос. Вы не могли бы мне помочь?

– Сделаю все, что смогу, – отвечает сотрудница больницы.

– Спасибо. Несколько лет назад я родила в вашей клинике близнецов, а теперь мне нужно знать имя доктора, который принимал тогда у меня роды. Его можно узнать?

– Несколько лет назад? – переспрашивает дежурная.

– Да.

– Ну что ж, скорее всего такая информация хранится в нашей базе данных.

– О, отлично, – говорю я. – Это было третьего марта…

– Но мы не имеем права давать такую информацию по телефону, – перебивает меня собеседница. – Вы должны подать письменный запрос.

У меня падает сердце. Это же так долго!

– А если я пошлю его вам имейлом?

– Нет, к сожалению, нам нужно от вас подписанное письмо.

На это точно уйдет несколько дней! Я не могу ждать так долго.

– Но эта информация очень нужна мне сегодня, – говорю я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал приятно и в то же время огорченно, чтобы дежурная меня пожалела.

– Даже если б можно было обойтись без письменного запроса, в выходные все равно никого из администрации нет, – говорит она. – Если вы местная, то всегда можете подъехать сами. Да, и что-нибудь подтверждающее личность не забудьте – лучше что-нибудь с адресом вроде счетов за коммуналку.

– Отлично. Сегодня?

– Нет. Я же говорю, никто из администрации по выходным не работает. Заезжайте в понедельник, с девяти до пяти тридцати в любое время.

– Хорошо, – сдаюсь я, побежденная. – Спасибо.

– На здоровье.

До чего же обидно – целых два дня придется ждать, прежде чем я узнаю то, что мне так необходимо. И как я выдержу?

Остаток рабочего дня провожу то в магазине, то в саду. Дел столько, что вздохнуть некогда, не то что думать о Джеймсе Фишере. Когда наконец стрелки на часах подбираются к шести, мы все – Кэролайн, Джанет, Бен и я – с ног валимся от усталости.

– Молодцы, отлично поработали, – говорит Моретти, закрывая кассу в кафе. – Большое всем спасибо.

– На здоровье, – отвечает Джанет, подходя к двери. – Завтра увидимся.

– Пока, – отвечаем мы ей.

– Я тоже пойду. – Кэролайн, махнув нам рукой, идет через кафе к выходу.

– Ой, Кэролайн, – окликаю ее я, вспомнив, что мне кое-что от нее нужно. – Можно тебя кое о чем попросить?

– Что такое? – спрашивает она. – Тебя куда-нибудь подбросить? Но газетчиков уже нет, ты знаешь?

– Да, слава богу. И спасибо, что ты предлагаешь, но я не об этом хотела тебя попросить. Я вот о чем: ты не против, если я с тобой сменами поменяюсь? У меня на следующей неделе назначена встреча, и я подумала, может, ты отработаешь за меня утро понедельника, а я выйду за тебя завтра с утра?

– Ты хочешь работать с утра в воскресенье? – переспрашивает моя коллега.

– Если ты не против.

– Да я не то что не против, я только рада буду. Ноги болят – сил нет, а так я хоть отлежусь завтра утром. Считай, что мы договорились, если, конечно, босс согласен. – Эти слова она говорит громко, чтобы Бен услышал.

– С чем босс должен быть согласен? – откликается тот сквозь звон монет, сыплющихся в банковский мешочек.

– Мы с Тессой поменяться хотим. Она выйдет за меня завтра утром, а я за нее – в понедельник.

– Пусть так, лишь бы здесь кто-то был, – отвечает Бен.

По дороге домой я набираю эсэмэску Карли. Если она собирается в понедельник к Фишеру, то надо, чтобы она была в курсе всего, что я обнаружила.

Я отвечаю экрану телефона мрачной улыбкой. Да, запашок у этой истории явно есть. Мерзкий такой, тошнотворный запашок, от которого у меня такое чувство, будто в моем желудке угнездился червяк, большой, скользкий и холодный, и вертится там, не давая мне покоя. А еще я чувствую, что никакого покоя у меня не будет до тех пор, пока я не разберусь с этой историей до конца.