Глава 18

Я ускоряю шаг и рысцой бегу по краю покатого луга, мимо всех садов подряд, пока не достигаю того, который мне нужен. Он самый большой. Его в целом скрывает высокая стена, но вставленная в нее узорчатая металлическая калитка дает мне возможность заглянуть внутрь и рассмотреть ряд продрогших плодовых деревьев, поскрипывающих ветвями на зимнем ветру. За ними до самого дома тянется заснеженное пространство сада. Я нахожу на калитке замок, кладу руку на собачку, жму и сначала тяну ее на себя, а потом толкаю от себя. Разумеется, заперто. Окна в задней части дома темны, но через заднюю дверь я вижу другую, внутреннюю дверь: она открыта и ведет в ярко освещенный коридор. Кажется, будто заглядываешь в кукольный домик.

Я уверена, что смогу перелезть через эту стену. Высотой она мне почти по плечо, но если уцепиться руками как следует, то сил как раз хватит. Оглядываюсь: кругом ни души. Вообще-то, если б не задача, которую я перед собой поставила, я давно уже труханула бы: одна, в чистом поле, в стремительно сгущающейся тьме. Но пока я не могу позволить себе роскошь пугаться. Мне надо перелезть через стену.

Ненадолго останавливаюсь. Что, черт возьми, я делаю? Во мне просыпается совесть. Я собираюсь залезть на частную территорию, нарушить закон. Что, если за этим занятием меня застанет пресса? Представляю. Вот уж тогда они точно смогут считать, что не зря прожили день. И будут обзывать меня не только похитительницей детей, но еще и нарушительницей спокойствия законопослушных граждан. Но мое желание получить ответы пересиливает даже этот страх.

Я разминаю плечи и делаю глубокий вдох. А затем упираюсь носком правого ботинка в стену, хватаюсь обеими руками за ее верх и подбрасываю себя так, что через несколько секунд повисаю на ней – неизящно, точно вывешенная на просушку тряпка. Перебрасываю обе ноги на внутреннюю сторону стены и с глухим стуком спрыгиваю на землю, не забыв согнуть колени, чтобы при ударе не повредить суставы.

Сердце громко колотится. Я – на частной территории. Не думать об этом. Сквозь ветви голых деревьев я напряженно вглядываюсь в дальний конец узкого и длинного сада, изо всех сил стараясь не думать о том, что мне очень хочется пописать. Наконец мне все же удается заставить себя начать двигаться к дому, оставляя на ровной заснеженной лужайке цепочку четких, свидетельствующих против меня следов.

Добравшись до чуть приподнятого внутреннего дворика, я сначала замедляю шаг, а потом и вовсе останавливаюсь, не зная, что делать дальше. Неужели я вправду найду в себе силы постучать в дверь к этому абсолютно не знакомому мне человеку? Я потихоньку подбираюсь к окну справа от входа и заглядываю в него, приложив к стеклу обе ладони, чтобы защититься от въедливого света внезапно вспыхнувшей соседской сигнализации, которая нервирует меня еще больше. Передо мной кухня. Несовременная, с видавшей виды американской газовой плитой и шкафчиками по моде 60-х. В кухне полный бардак: из раковины торчит пирамида грязных тарелок, по полу разбросаны старые сапоги и туфли; все рабочие поверхности, включая обеденный стол в дальнем конце помещения, завалены каким-то непонятным барахлом.

Пересекаю террасу и подхожу к окну слева от входа. Шторы на нем задернуты, но не до конца. В середине есть маленькая щель – она-то и позволяет мне заглянуть внутрь. Массивный овальный стол занимает основную часть пространства этой, как мне представляется, обеденной комнаты. На столе стоит древний компьютер, вокруг него – груды скоросшивателей и разных бумаг. Я начинаю сомневаться, а дома ли вообще Фишер и его сын. Но в эту самую секунду дверь столовой распахивается, и под потолком вспыхивает люстра, заливая все пространство потоками яркого света. Входит Джеймс Фишер, высокий и до жути настоящий.

Я застываю, когда он останавливается, глядя на меня в упор. Черт возьми. Он делает ко мне шаг, и внутри у меня все как будто разжижается. И как только я не взвизгнула от ужаса? Отскакиваю от окна и прижимаюсь спиной к стене, сердце стучит, точно молот, под шапкой и шарфом прошибает пот. Заметил или нет? Конечно, заметил, как же иначе?

На подгибающихся ногах я снова делаю шаг к окну, дрожащими руками хватаюсь за подоконник, заглядываю в щель между шторами и вижу, как он садится за компьютер, даже не глядя в мою сторону. Облегченно перевожу дух. Но, видя вблизи, какой он серьезный и даже строгий в очках, с этой своей бородой, я невольно спрашиваю себя: как мне набраться смелости задать ему все те вопросы, которые я приехала задать? А если я все же не осмелюсь это сделать, что мне остается? Разворачиваться и ехать назад, в Лондон, признав всю эту длительную и дорогостоящую вылазку напрасной тратой моего времени и сил? Нет уж. А еще меня сильно раздражает, что некая часть моего «я» хочет доказать Карли: «Смотри, я не полная размазня. Я тоже кое-что умею, я и без твоей помощи могу очистить свое имя. А заодно и без твоих сомнительных методов». Тут мне приходится закрыть глаза на то обстоятельство, что вообще-то в данный момент я нарушаю закон.

Еще минуту наблюдаю за Фишером, параллельно работая над тем, чтобы выровнять дыхание, успокоиться и сформулировать про себя вопросы, которые я хочу ему задать. А заодно решить, как мне убедить его выслушать меня. Но мой мозг отказывается повиноваться. Все мысли смешались в нем в кашу. Так что остается либо продолжать стоять тут, как прибитая, либо сделать те несколько шагов, которые отделяют меня от двери, и постучать.

Поколебавшись еще несколько минут, я вдруг обнаруживаю себя перед дверью кухни, причем моя рука уже зависла над стеклом, готовая стучать в него. Опускаю ее трижды. Тук, тук, тук. Стекло толстое, от ударов оно вибрирует, дребезжит внутри деревянной рамы. По-моему, стук вышел даже неприлично громким, но слышал ли его Фишер в соседней комнате, это еще вопрос.

– Папа!

Это он. Гарри. Вот он. Маленькая, расплывчатая из-за стекла фигурка показывается в коридоре, приближается.

– Папа! Ты слышал? – кричит он, и его тонкий детский голосок вздрагивает от восторга. – Кто-то стучит в дверь!

Как поведет себя Гарри, когда увидит меня? Снова назовет мамой? Станет ли тем открытым, дружелюбным мальчиком, каким был у меня на кухне? Или замкнется и сделает вид, что не знает меня?

Слышу низкие раскаты голоса Джеймса, но что именно он говорит, разобрать не могу. Гарри снова показывается в коридоре. На этот раз он идет медленно, опустив голову. И исчезает там, откуда пришел. Я придвигаюсь к краю двери, чтобы лучше разглядеть его, и успеваю заметить его ладошку на перилах лестницы. Он поднимается наверх. Наверное, это отец послал его туда, от греха подальше. Я понимаю – от разочарования у меня екает сердце, – что поговорить с мальчиком мне не удастся.

Тут в коридор выходит сам Фишер-старший, заслонив мне обзор своей широкой спиной. Приоткрывает входную дверь, выглядывает наружу. Он не понял, что стучали в заднюю дверь. Наверное, думает, что это кто-нибудь из журналистов. Уж я-то знаю!

Как только он затворяет парадную дверь, я стучу снова. На этот раз громче. Джеймс вскидывает голову и косится в мою сторону. На улице уже совсем темно, так что я не знаю, видит ли он меня вообще.

– Вы на частной территории! – кричит Фишер, широкими шагами входя в кухню. – Убирайтесь из моего сада! Ну не дай бог вы еще один пронырливый репортер, я сейчас же звоню в полицию! Сколько еще раз я должен повторять: мне нечего сказать вашей братии!

– Доктор Фишер? – кричу я в ответ. – Меня зовут Тесса Маркхэм… Вы, наверное, про меня слышали.

Тишина. Хозяин дома протягивает руку, выключатель щелкает, и меня ослепляет свет. Он стоит на месте, не двигаясь, и несколько минут мы глядим друг на друга через стекло.

– Доктор Фишер? – снова пробую я. Его лицо хранит непроницаемое выражение. К тому же теперь он в полутьме, а я на ярком свету.

Наконец мужчина трогается с места и подходит к самой кухонной двери. Толкает ее, и я отступаю. В нос мне ударяют теплые, застарелые запахи готовки. Теперь, когда отец Гарри оказывается совсем рядом, у меня почему-то опять возникает чувство, что я его где-то раньше видела. Робко улыбаюсь ему, хотя мое сердце стучит о ребра так быстро, как колеса товарняка о рельсы.

– Тесса Маркхэм, – говорит Джеймс, словно констатируя факт.

– Здрасьте. Извините, что я вот так явилась. Но у вас там журналисты, и я не могла позвонить в переднюю дверь. Не хотела, чтобы они меня видели. Я только… я только хотела вам сказать, что это не я взяла вашего сына, чтобы вы на меня не думали. – Моя речь больше похожа на бессвязное бормотание, но я уже не могу остановиться. – А еще я хотела у вас кое-что спросить. Может быть, вы разрешите мне войти, на минуточку…

Фишер смотрит на меня, как на сумасшедшую.

– Извините, – добавляю я, – но, может быть, мы с вами встречались когда-нибудь раньше? Я уверена, что уже видела вас. Не в газетах, где-то еще…

– Нет, – говорит мужчина. – Я вас не знаю.

– Вы уверены?

– Как вы смеете приставать ко мне с расспросами! – рычит хозяин дома.

Я отступаю на шаг, потрясенная тем, как меняется выражение его лица.

– Вы забрали моего мальчика! – гудит он уже во весь голос. – Какого черта вы делаете здесь, в моем саду?! Да я добьюсь, чтобы вас, черт возьми, арестовали! Вы причинили нам с Гарри столько боли! Вы хоть представляете…

– Извините, – говорю я, потрясенно всхлипывая. – Я не хотела вас расстроить, мне только хотелось понять. И узнать, как Гарри оказался у меня…

– Не смейте даже говорить со мной о моем сыне! Моя жена только что умерла, – кричит Джеймс, – а потом вы… вы его забрали! Убирайтесь отсюда и никогда больше не возвращайтесь!

Второго приглашения я не жду. Поворачиваюсь и, спотыкаясь, бреду в дальний конец сада, все еще потрясенная мгновенным переходом Фишера от спокойной озадаченности к яростному гневу. С четвертой попытки я, наконец, вскарабкиваюсь на изгородь. Уже подтягиваясь наверх, с ужасом представляю, что вот сейчас он подбежит, стянет меня за ноги на землю и снова станет орать как бешеный. А то и похуже.

Даже представить не могу, с чего я решила, что от этой моей затеи будет какой-то прок. Разумеется, отец пропавшего ребенка не захочет говорить со мной – единственной подозреваемой. Наверное, я сошла с ума, когда верила, будто он и впрямь может пригласить меня к себе в дом. Может, я и вправду сумасшедшая? И в этом все дело? В данный момент я понимаю, что мой приезд сюда выглядит как поступок не совсем психически здорового человека. Меня и так уже подозревали в том, что это я украла Гарри. А теперь… Что Фишер должен подумать обо мне теперь, когда я подкралась к задней двери его дома, точно воровка или убийца? Зря я вообще приехала. Неужели я вправду схожу с ума? Может, он кажется мне таким знакомым именно потому, что я уже видела его прежде, с Гарри? Неужели я действительно сотворила нечто ужасное? Но если так, почему я этого не помню?

Я все еще вишу на стене. Ноги у меня дрожат – наверное, из-за шока. Гнев Фишера пронзил мое тело, словно настоящее оружие. Каким-то чудом мне все же удается перевалиться через стену на заснеженный луг, и я бегу по нему в гору до тех пор, пока мне не изменяет дыхание. Еще несколько минут рыскаю вдоль края луга в поисках той самой тропки.

Вернувшись к автомобилю, нашариваю в кармане куртки ключи. В попытке открыть как можно скорее дверцу едва не срываю ее с петель и падаю на водительское сиденье. В тесноте салона мое дыхание, хриплое и прерывистое, кажется мне особенно громким. Я вытираю слезы со щек и кладу голову на руль, дожидаясь, когда волны потрясения и страха перестанут сотрясать мое тело.

Позже – не знаю, когда именно – я завожу двигатель и в состоянии бессильной опустошенности начинаю длинный путь назад в Лондон. Снова и снова задаю себе вопрос: что заставило меня сюда поехать? Чертова Карли, это она меня раззадорила! Она заставила меня поверить в то, что я получу ответы на свои вопросы. Напрасно я ее послушала. Вот теперь, с ее подачи, пошла и сделала все еще хуже…

В 7:30 вечера я проезжаю окраины Лондона. Правда, мне кажется, что время уже куда более позднее. Приближаясь к Барнету, я чувствую, как от страха снова завязывается узлом желудок: мне опять предстоит пройти сквозь строй. А что, если пресса как-нибудь прознала, что я была в Крэнборне? Нет. Откуда? Не могли они узнать. Разве что им сказал сам Фишер, но мне почему-то кажется, что он так же склонен откровенничать с журналистами, как приглашать меня к себе погостить на уик-энд…

Свернув на свою улицу, мысленно готовлю себя к знакомой картине – журналисты толкутся у моего дома, – но ничего не могу с собой поделать: желудок проваливается куда-то вниз, стоит мне их увидеть. Их сегодня больше, чем обычно; они расхаживают взад и вперед по тротуару, курят, подпирая стены домов, болтают. И хуже того, прямо напротив входа в мой дом стоит машина с сине-красной мигалкой на крыше.

Полиция приехала.