Меня ждет Айлин. Второй адвокат ушел, ни родоков, ни Розы тоже нигде не видно.

– Твои родители повезли Розу домой, – говорит Айлин. – Результаты сканирования будут готовы очень скоро. К четырем часам мы будем знать про мозг твоей сестры всё. Надо будет вернуться сюда, чтобы нам рассказали о результатах.

Я киваю, и от этого у меня снова кружится голова.

– Ты в порядке?

– Я ничего не ел. Наверное, сахар низкий.

– Давай я угощу тебя ланчем, – говорит Айлин.

Мы идем в дайнер за углом. От наполняющего все помещение запаха жареного мяса я должен был бы почувствовать голод. Но я ничего не чувствую. Я заказываю чизбургер и картошку. Айлин просит бургер с грибами и беконом. Пока мы ждем, я пью воду.

– Вам платят Макбранайты? – спрашиваю я, потому что знаю: мои родители ей точно не платят.

Она кивает.

– Разве это не конфликт интересов или еще что‐то в этом духе?

– Мой клиент ты, не Макбранайты. Они платят, но я перед ними не отчитываюсь. И не буду. Но я пойму, если тебе это покажется неправильным и ты захочешь нанять другого адвоката.

– Нет, все нормально. Я просто спросил.

– Ты ходишь к психологу, Че? Я знаю, что Сеймон и твоя сестра ходят. А ты?

Я качаю головой:

– Мне это не нужно.

– Это было травматическое переживание. Оно останется с тобой на долгое время. Поверь мне. Тебе станет легче, если ты обратишься за помощью прямо сейчас. Я уже сказала об этом твоим родителям.

Я киваю и принимаюсь размышлять, какое травматическое переживание перенесла сама Айлин. Она смотрит на часы. Я вытаскиваю телефон. Почти три часа. Приносят бургеры. Айлин сразу же принимается за еду. Из моего чизбургера течет кровь, она просачивается через булочку и капает на тарелку. Когда Майя вылетела на дорогу, крови не было, но я все равно не могу есть.

– Ты не голоден?

– Должен быть голоден.

Я беру бургер и откусываю кусок, надеясь, что от его вкуса у меня проснется аппетит. Я понимаю, что во рту у меня мясо и хлеб, но словно пережевываю картон. Я кладу бургер на тарелку и сосредоточенно жую, затем глотаю. Айлин уже съела половину. Я заставляю себя откусить еще кусок. На вкус он не лучше первого, но у меня хотя бы больше не кружится голова. Айлин доедает последний кусочек, когда раздается звонок.

– Я должна ответить.

Она выходит на улицу. Я снова пишу Лейлани: «Я бы очень хотел хоть что‐то сделать. Прости меня». За то, что Майя умерла, за то, что не защитил ее от Розы, за то, что не предупредил их сразу, за все на свете. «Я по тебе скучаю». Это правда. Я скучаю по Лейлани почти так же сильно, как по Соджорнер.

– Это из медицинского центра, – говорит Айлин, усаживаясь обратно за стол. – Доктор Гупта готова обсудить с тобой результаты твоего обследования.

Мы с Айлин возвращаемся в медицинский центр «Доусон». Нас ведут в зал для совещаний. Там уже ждет доктор Гупта. А еще там сидят Джин, Лизимайя, Сеймон, Салли, Роза, адвокат Макбранайтов и какая‐то женщина в костюме, наверное, Розин адвокат.

– Почему здесь все? – спрашиваю я. – Где Дэвид?

– Он скоро будет, – говорит Салли.

– Мы подумали, что для всех будет лучше, если мы вместе посмотрим на результаты, – объясняет Джин.

– Я на это не соглашалась, – замечает Айлин. – Как насчет врачебной тайны?

– Я дала согласие, – тихо говорит Салли. – Как их мать. Дэвид тоже согласен.

– Ты не обязан соглашаться, Че. Можешь сохранить все в тайне.

Я хочу взглянуть на Розины снимки.

– Все в порядке, – говорю я.

У Сеймон, конечно же, нормальный снимок. Может, она и попала под Розино влияние, но морфологию ее мозга это не изменило. Доктор Гупта указывает на активность в орбитофронтальной коре. Доктор Гупта нажимает клавишу на компьютере, и рядом со снимком Сеймон на электронной доске появляется следующий снимок. Я выдыхаю. Розин мозг выглядит именно так, как я предполагал.

Пока доктор Гупта объясняет всем, что именно они видят, я пристально смотрю на Розину черноту. В орбитофронтальной коре, в миндалевидных телах почти нет активности. Это типичный снимок человека с антисоциальным расстройством личности. В той части мозга, которая отвечает за эмпатию, любовь, совесть, не горит ни один огонек.

– А вот снимок Розы, – говорит доктор Гупта, нажимая на клавишу. На экране появляется третий снимок. – Здесь наблюдается еще меньше активности в миндалевидных телах.

– Но чей… – Я ничего не понимаю.

Снимок посередине мой. Должен быть моим. Он больше, чем снимок мозга Розы или Сеймон.

– Я не понимаю, – говорю я. – Тут какая‐то ошибка. Доктор Гупта качает головой:

– Нет никакой ошибки, Че. Но эти снимки не означают, что у тебя или у твоей сестры антисоциальное расстройство личности.

– Именно что означают, разве нет?! – орет Джин.

Все сидящие за столом наперебой принимаются задавать вопросы. Адвокаты вскакивают, пытаются всех успокоить. Доктор Гупта терпеливо рассказывает о том, что именно делает нас такими, какие мы есть, – я все это давно знаю. Она говорит, что нашу личность определяет не только морфология мозга. Мне так странно слышать, как кто‐то произносит вслух эти слова, что я отключаюсь.

Я смотрю на черноту в моем мозгу. Доктор Гупта рассказывает о результатах наших тестов. Роза набрала гораздо больше баллов, чем мы с Сеймон. Я не чувствую, что с меня сняты все подозрения. В моем мозгу тоже полно черноты. Я не тот, кем себя считал. Я почти готов смеяться. Но это не смешно. Я не чудовище.

Может, я себя обманываю? Может, на самом деле я не чувствую того, что якобы чувствую? Я способен на эмпатию? Как может человек, у которого в мозгу так много черноты, испытывать то, что испытываю я?

– Вы уверены, что с моим снимком нет никакой ошибки?

– Ты – это не твой мозг, – говорит доктор Гупта.

Я внимательно смотрю на нее. Я знаю, что это не так.

– Ты – это не только твой мозг, – поправляет она.

Джин и Лизимайя все еще спорят с адвокатами. Салли не сказала ни слова. Чернота в моем мозге никуда не девается, как пристально я ни смотрю. Роза берет меня за руку. Я был так заворожен собственным снимком, что не посмотрел, как она приняла свой диагноз.

– Ты точно такой же, как я, – говорит она.

Макбранайты хотят, чтобы мы подписали составленный их адвокатами документ, гарантирующий, что мы никогда больше не приблизимся к ним или к их детям. В обмен они купят нам билеты обратно в Сидней. Роза заявляет, что ничего не подпишет. Сеймон – ее лучшая подруга. Сеймон не говорит ни слова. Айлин просит, чтобы нам дали время все обдумать. Я иду в спортзал, потому что больше не могу все это выносить. Я выкладываюсь по полной, но во мне мало энергии. Я пишу Соджорнер, спрашиваю, как там ее мама. Мне бы так хотелось увидеть Соджорнер, пусть даже всего на миг. Я не могу не думать про свой мозг.

На спарринги приходит Джейми. Она мне кивает, но не подходит поговорить. Я иду к ней.

– Привет, – говорю я. – Как Соджорнер? Есть новости насчет ее мамы? Я знаю, что они сегодня были в больнице.

– Я в порядке. Спасибо, что спросил.

– Прости. Я… я по ней скучаю. Все так… – Я не знаю, что сказать дальше.

– …херово? – заканчивает за меня Джейми. – То, что случилось, совсем херово. Мы все в ужасе. Вероника убита горем. Лейлани не в себе. Она пришла к Веронике как ни в чем не бывало, а потом сказала, что никогда больше не хочет ее видеть. Она не разговаривает с Олли. Ее младшая сестра погибла, вероятно, ее убили. – Джейми делает паузу, явно вспомнив, что я один из тех, кто, возможно, ее убил. – Что произошло, Че?

– Я не знаю, – говорю я.

Джейми бросает на меня резкий взгляд, в нем читается недоверие. Я вздрагиваю всем телом.

– Майя, – начинаю я, но тут мне приходится замолчать. Мне больно произносить ее имя. – Майя шла рядом со мной. Она несла свою теннисную сумку. Сумка была большущая, тяжелая. Я предложил помочь, понести сумку, но она отказалась. Мы стояли у светофора, ждали, когда можно будет перейти дорогу, и тут она… она полетела. Я решил, что кто‐то задел ее сумку, но они говорят…

– Ты ее не толкал, – говорит Джейми. Это утверждение, не вопрос. У меня словно гора валится с плеч. – Лейлани думает, что твоя сестра – психопатка. Это хрень какая‐то. Вся эта история – полная хрень.

Я киваю. Я не говорю ей, что Роза и правда психопатка. Не говорю, что мой отец тоже психопат. И что я… Я не говорю ей про сканирование мозга.

У меня спарринг с новым парнем. Он не так хорош, как ему кажется. Я решаю показать ему, насколько он не хорош. Дайдо не нужно кричать на меня, чтобы я начал бить соперника. Я обрушиваю на него целый шквал ударов. Быстрых и сильных, но не идеально точных. Я хочу его убить. Дайдо что‐то кричит, но я не слышу. Я загнал парня в угол и бью его то по почкам, то по голове. Его блоки и отбивы никуда не годятся. Я бью изо всех сил. Ощущения просто потрясающие.

– Сбавь обороты, Че. – Дайдо хватает меня за плечи, встает между нами. – Ты меня слышишь? Это не бой за чемпионский титул. Не бей так сильно.

Я начинаю разворачиваться и одновременно готовлюсь провести правый. Но вовремя прихожу в себя. Ого. Я чуть не врезал Дайдо. Это все чернота у меня в мозгу? Я что, превращаюсь в Дэвида?

– Черт, – говорю я и отступаю, быстро моргая. – Извините. Извините.

– Ты в порядке, Нейт? – спрашивает она у парня, которого я сейчас избивал.

Тот отвечает, что с ним все нормально. Дайдо снимает с него шлем, осматривает лицо.

– У тебя кровь из носа. Иди умойся и приложи лед. Я зайду к тебе через пять минут.

Парень кивает. Дайдо поворачивается ко мне.

– Тебе и правда стоит извиниться, – говорит она, схватив меня руками за голову и глядя мне прямо в глаза. Я никогда ее такой не видел. – Не приноси свой гнев на этот ринг. Не приноси свой гнев в этот зал. Ты меня слышишь, Че? Ты приходишь на спарринг, а не для того, чтобы кого‐то убить.

Я киваю, тяжело дыша. Она права. Я был зол. Я потерял контроль.

– Я понял. Мне правда жаль, Дайдо. Очень жаль.

Она отпускает меня и делает шаг назад, качая головой. Мне становится страшно, что я такой же, как Дэвид. Но я не Дэвид. Я не ударил Дайдо. Я наклоняю голову влево, потом вправо. Дайдо – не Дэвид. Тот парень – не Дэвид. Они мне не враги.

– Ты в порядке?

Я киваю.

– Иди извинись перед Нейтом. Ты вышел за рамки.

Я киваю.

– Еще раз выкинешь что‐нибудь подобное, и я больше не пущу тебя в этот зал. Слышишь, Че?

– Да, Дайдо. Извините.

Джейми все видела. Интересно, она расскажет Соджорнер? Я снимаю перчатки. Костяшки у меня красные и начинают лиловеть. Я сажусь на мат и смотрю другие спарринги, убеждая себя в том, что я не Дэвид. Если бы я был как Дэвид, я бы каждый день был готов кого‐нибудь избить. Но со мной такое не случалось ни разу за семнадцать лет. У меня жужжит телефон. Это Айлин. Нашли видео. Майю толкнула Сеймон.

Я выхожу из душа. На скамейке рядом с раздевалкой сидит Лейлани и набирает на телефоне сообщение. Наверное, она узнала у Джейми, где я. На ней ярко-синий костюм с красным кантом и шляпа в тон. Она сильно накрашена и выглядит просто потрясающе. Обычно она не красится так сильно. Только благодаря ей я теперь обращаю внимание на одежду и знаю, что такое кант.

– Привет, Лейлани.

Она поднимает глаза и смотрит на меня. Макияж не скрывает ее печаль. Мне хочется так много ей сказать, так много объяснить, рассказать про Дэвида, про все, что я понял насчет его отношений с Салли, про мою гребаную семейку. Но я не знаю, с чего начать. «Мне так жаль», – не говорю я, потому что слова больше ничего не значат. Какая на хрен разница, насколько мне жаль? Все равно ничего уже не изменить.

У меня на плече рюкзак, футболка дырявая, треники протерты на коленях. Я выгляжу так, будто разорвал на себе одежду. Если бы это помогло, я бы так и сделал.

– Я не могла написать то, что хотела тебе сказать, так что мне пришлось тебя найти.

Я киваю.

– Пройдешься со мной? Я иду на открытие художественной галереи, но могу и опоздать.

Неужели она идет на какое‐то там открытие всего через пару дней после… Мы проходим мимо боксерских рингов, и я вспоминаю, как в первый раз увидел Соджорнер на тренировке. Она стояла прямо здесь, на ближайшем ко входу ринге. Она была такая красивая. Наверное, я влюбился в нее еще до того, как мы познакомились, и это, конечно, совершенно нелепо. Снаружи, на Хаустон-стрит, воздух полон шума проезжающих машин и доносящейся из них музыки.

– Они нашли видео, – говорит Лейлани. – Ты в курсе?

– Да.

– Майя говорила, что это не ты. Она говорила, что ее толкнули с другой стороны. Она боялась, что это сделала Сеймон.

– Мне жаль, – говорю я.

– Я бы чего‐нибудь выпила, – замечает Лейлани, – но в таком наряде меня легко узнают.

Мы заходим в кафе на Клинтон-стрит. Оно кубинское, стены покрашены в цвета флага. Синий такого же оттенка, как костюм Лейлани.

– Предки не разрешают мне с тобой видеться. Они глупые. Хотят нанять нам с Сеймон охранников. Хотят, чтобы я «начала вести себя как подросток, а не как протовзрослый». – Она идеально пародирует Джина. – Хотя именно они привели в нашу жизнь ваше семейство.

Я краснею.

– Твои родители заставляют нас уехать.

– Я знаю про сканирование, Че, – одновременно со мной говорит Лейлани. – Я не верю, что ты такой же, как Роза. Ты не можешь быть таким, как она.

Она хочет, чтобы я доказал ей, что я не такой. Я бормочу что‐то насчет окружения, насчет того, чем я отличаюсь от Розы.

– Я думаю, это твой папочка, – говорит Лейлани. – Я думаю, что он как раз такой же, как Роза. От них обоих у меня волосы на руках встают дыбом. Если сделать ему МРТ грудной клетки, внутри наверняка будет черная дыра. Я видела, как Роза на него смотрит, но он слишком умен, чтобы реагировать на ее заговорщицкие взгляды.

Я изумленно смотрю на нее:

– Что? Почему ты ничего мне не говорила?

Она выразительно пожимает плечами:

– Не была уверена. Думала, дело просто в том, что он мне не нравится.

– А я не понимал этого до сегодняшнего дня. Я такой дурак. Я думал, он меня любит.

– Че, – говорит Лейлани.

– Он такой же, как Роза. Думаю, все в моей гребаной семейке такие же.

– Кроме Салли, – замечает Лейлани.

– Ну да. Но все остальные такие. Мой дядя, мой дед. Черт, Лейлани, я из семьи гребаных Борджиа.

Лейлани словно взрывается своим жутким хрюкающим смехом.

– А я всегда думала, что это мои предки – Борджиа! Я тоже хохочу, потому что в мире нет ничего хоть отдаленно похожего на смех Лейлани, и этот смех совершенно невозможно слушать. Что еще нам остается, кроме смеха?

Мы успокаиваемся, когда перед нами ставят кофе. Официант улыбается нам, явно желая разделить наше, как ему кажется, веселье. Я отпиваю глоток. Кофе очень крепкий и очень сладкий. Как раз то, что нужно. Еще нам принесли торт, но к нему мы даже не притрагиваемся.

– Я не обязана с ними жить, – говорит Лейлани. – Я вполне могу съехать и снять себе жилье. Так я и поступлю. Не могу больше притворяться, что мне на них не плевать. Я жила там только из‐за двойняшек. Теперь Майя… Я могу забрать Сеймон с собой.

– Как она? – Глупый вопрос. Какого ответа я жду?

– Она не разговаривает.

– С тобой?

Лейлани мотает головой:

– Ни с кем. С тех пор как умерла Майя. Кажется, она даже с Розой не разговаривает.

В этом я сомневаюсь. Роза вряд ли отпустит ее так легко. Я протягиваю руку через стол, сжимаю ладонь Лейлани. Как же мне тяжело от мысли, что Роза – моя сестра, а Дэвид – мой отец.

– Сеймон не посадят в тюрьму.

– Естественно. Дело даже не в том, что она несовершеннолетняя. Нельзя доказать, что она хотела убить Майю. Она и не хотела! Если бы не велосипед… Майя не просто осталась бы жива, наверное, она отделалась бы всего парой синяков.

– Роза говорит, это вышло случайно.

– Маленькая девочка-психопатка не может врать. Но на этот раз я ей и правда верю. Если они собирались убить Майю, то план у них был хреновый. Я думаю, Розе повезло.

– Какая жуть.

– Ага. Теперь Сеймон будет ежедневно ходить к психологу. Предки именно так решают все проблемы. Забрасывают их деньгами. Господи, Че, я не могу больше с ними жить. Мне нужно быть там ради Сеймон, но я физически не могу больше там находиться. Не могу больше терпеть этот мавзолей. Я не хочу потерять обеих сестер.

– У Сеймон есть надежда, – замечаю я. – По крайней мере, мозг у нее работает как надо.

Лейлани хмыкает.

– Ты не такой, как они, Че. У тебя правильные инстинкты. Возьмем Дэвида. У него их нет. Думаешь, он стал бы вот так сжимать мне руку? Стал бы писать мне и спрашивать, в порядке ли я?

Я мотаю головой. У него получается гораздо лучше, чем у Розы, но все равно выходит ненатурально. Он всегда обнимал нас с Розой чуть после Салли. Я списывал это на то, что он мужчина.

– У тебя есть друзья. Я часто вижу, как ты с ними переписываешься. Я вижу, как ты общаешься с Олли, Джейми и Вероникой. Я чувствую, что мы с тобой по‐настоящему дружим. И это не жалкое подобие дружбы, на которое способны Роза и Дэвид. Кстати, я спала с Вероникой. Ты знаешь, что я ее снова бросила? Вчера вечером я пришла к ней, потому что хотела, чтобы меня кто‐нибудь обнял. Но с ней мне было еще хуже, чем одной. Все, что она говорит и делает, неправильно.

Интересно, я когда‐нибудь подумаю что‐то подобное о Соджорнер? Нет, не подумаю.

– Я послала ее. Окончательно с ней порвала. Теперь я тоже такая, как Роза?

Она шутит. Я криво улыбаюсь:

– Вообще нет. Вы с Розой бесконечно непохожи. Я говорил тебе, что, когда впервые тебя увидел, испугался, что ты такая же, как она?

– Потому что я была злая?

– Ага. Но ты так нежно вела себя с Майей, и к тому же Роза тебе страшно не понравилась, и…

– Что «и»?

– Ты показалась мне, не знаю, ранимой, что ли. У тебя на лице написано все, о чем ты думаешь. Не то что у Розы.

– Или у Дэвида. Теперь мы хотя бы знаем, что нужно держаться подальше от всех, кто хорошо играет в покер.

– Ха-ха. Точно сказано. Я довольно быстро понял, что ты не такая, как она.

– И даже мое отталкивающее поведение тебе не помешало! Я в тот день вела себя как стерва. Извини.

– Ты вела себя забавно. Ты мне сразу понравилась.

Лейлани ставит на стол пустую чашку и жестом просит официанта принести еще кофе.

– Не знаю, что будет дальше.

– Я тоже не знаю. – У меня снова болит горло от слез, которые я никак не могу выплакать.

– Мне больно от того, что Майи нет. У меня от этого болит все тело, – шепчет Лейлани. У нее на глазах слезы. – Не знаю, как мне это пережить.

Я киваю и пытаюсь сморгнуть слезы, стоящие у меня в глазах. Майя мертва, и, хотя это не я ее толкнул, я все равно в этом виноват.

– Похороны завтра, – говорит Лейлани. – Извини. Ей не нужно объяснять мне, что нас туда никто не зовет. Я хотел бы пойти. Хотел бы попрощаться. Я хочу сказать Лейлани, что Майя была замечательным ребенком, но ей это будут повторять завтра весь день. Это причинит ей боль.

– Все в порядке, – говорю я взамен. Ничего не в порядке. – Я все время хочу, – начинаю я, – я хотел бы, чтобы на Майином месте была Роза.

– Я тоже. Ненавижу ее. – В ее словах нет злости.

Я не уверен, что Розина смерть что‐то бы изменила, ведь Дэвид бы никуда не делся.

– Ты знаешь, что они на мели? – спрашиваю я и только потом вспоминаю, что это Розино выражение – «на мели». – Твои родители нас спонсировали.

– Во всем?

– Ну почти. Они даже платят нашим адвокатам. Это все очень странно.

– Очень. Интересно, что у твоих родителей есть на моих предков?

– Что ты имеешь в виду?

– Я никогда не видела, чтобы они для кого‐то делали то же, что для твоей семьи. Никогда. Они занимаются крупными благотворительными проектами – борьбой с малярией, спасением голодающих детей, – но никаким старым друзьям они никогда не помогали. Зачем это предкам? Я не понимаю.

– Они всю жизнь друг друга знают, – начинаю я и запинаюсь. – Что бы там ни было, они решили, что теперь мы квиты. Они перекрыли кран.

– Жаль. Че, тебе нужно убраться подальше от своей семьи. Они еще более ненормальные, чем мои предки. Тебе есть к кому переехать?

– У меня есть тетки. Сестры Салли. Со мной все будет нормально. – Я не хочу уезжать из Нью-Йорка. Я не могу без Соджорнер.

– Если тебе понадобится помощь, дай знать.

Я киваю. Но просить помощи у Лейлани после того, как моя сестра убила ее сестру? Я так не смогу.

– Нам обоим нужно переехать, – говорит она. – Пообещай мне, что сделаешь это. Ты ничего не должен Розе.

Я протягиваю руку через стол и снова сжимаю ее ладонь. От этого тоже больно.