Я не могу заснуть до половины восьмого утра, а в девять меня уже будит Дэвид. Он стучит в дверь и говорит, что мой адвокат уже здесь. Я быстро принимаю душ, одеваюсь, бегу вниз. Салли, Дэвид и Айлин сидят за барной стойкой и пьют кофе. Похоже, из них спал только Дэвид. Айлин в знак приветствия касается моего плеча.

– Ты поспал? – спрашивает она.

Я знаю, что выгляжу ужасно.

– Немного.

Я сажусь рядом с ней, беру чашку кофе, которую протягивает мне Дэвид. На стойке лежит маленький черный блокнот Айлин.

– Сканирование и беседа с психиатром сегодня в полдень, – говорит она. – У вас обоих.

– Так скоро?

Она кивает и сообщает нам название и адрес частной клиники.

– Макбранайтам удалось обо всем договориться.

– Деньги, деньги, – говорит Дэвид. – Эти машины, кстати, стоят миллионы!

– Еще есть новости? – спрашиваю я. – Полицейские ничего не говорят?

– Ничего нового. Они ведут расследование, – говорит Айлин. – Я прослушала все, что ты мне дал.

– Прослушала? Что именно? – интересуется Салли.

– Разговоры с Розой, которые Че записывал на телефон, – говорит Дэвид.

Салли явно хочет что‐то сказать, но Дэвид берет ее руку в свои.

– Разговоры странные, это правда, – замечает Айлин, – но ничто в них не доказывает, что Роза хотела навредить Майе.

– А что насчет разговора, в котором она говорит, что хочет навредить Майе? – спрашиваю я, стараясь вложить в свои слова как можно меньше сарказма.

– Разве Роза такое говорит? Она говорит, что хочет, чтобы Майя умерла. Мы все время от времени желаем кому‐нибудь смерти. Роза – ребенок. Дети гораздо чаще, чем взрослые, желают кому‐то смерти. Вчера я опоздала к ужину, и моя дочь сказала, что лучше бы я умерла. Из этих записей мне ясно одно: Розе нравится максимально усложнять тебе жизнь. Я не стану утверждать, что она типичная младшая сестра, потому что порой она говорит действительно ужасные вещи, но братья и сестры могут вести себя куда хуже. Ваши отношения легко представить как обычное соперничество брата и сестры.

– А что насчет моих записей?

– Честно говоря, Че, там много домыслов. К тому же, – она делает паузу, – кое‐что из того, что ты пишешь о себе самом, как бы это сказать, вызывает беспокойство. Если дело дойдет до суда, не думаю, что твои записи тебе помогут.

– О чем вы? Что именно из того, что я написал, вызывает беспокойство?

– Ты шпионил за своей сестрой, – вмешивается Салли, – вот что прежде всего вызывает беспокойство. Неужели ты этого не понимаешь?

– Я говорила не об этом, – замечает Айлин. – Например, ты пишешь о том, как учишься контролировать свои чувства, не поддаваться желанию причинять людям боль, о том, как бокс помогает тебе перенаправлять свой гнев. – Она открывает свой блокнот и читает: «Во мне кипит гнев. Мне до смерти хочется выпустить его, уничтожить все и всех. Особенно Розу. Как бы я хотел ее убить. Иногда я просто не могу удержать это в себе. Не знаю, кем бы я был, если бы не бокс».

– Что за хрень? Я этого не писал. Я даже никогда так не думал.

– Тогда почему это было в твоем дневнике? – Выражение лица у Айлин не меняется. Она выглядит так же профессионально, как и до того, как прочла вслух эти жуткие слова. Она меня не осуждает, она говорит, что мне поможет в суде, а что – нет.

У меня вертится на языке объяснение: все это написала Роза. Но разве я могу заявить об этом после того, что сейчас сказала Салли? Я знаю, это была Роза. Я вспоминаю фразу, которую нашел у себя в дневнике: «Подожги и смотри, как горит». Это написала Роза еще до того, как подслушала наш с Дэвидом разговор, – так она дала мне понять, что знает о дневнике. И это она приписала туда слова про гнев. Она все подожгла. Теперь она смотрит, как я горю. Господи.

Единственный, кто может меня поддержать, – это Дэвид, но он молчит. Он знает, какая Роза на самом деле. Почему он не говорит, что она могла добавить в мой дневник этот бред?

– Роза, – говорю я, потому что это правда. – Наверное, это написала Роза.

– Что, правда? – говорит Салли. – Теперь Роза еще и пишет в твоем дневнике?

И в этот миг я понимаю, что слышал эти слова, когда Дэвид сказал мне, что в нем бурлит гнев. Дэвид говорил, что ему приходится бежать от собственного гнева, сдерживать желание все уничтожить. Дэвид полон гнева. Он все это время знал про Розу, но никогда ничего не делал. Он настаивал на том, чтобы мы ничего не рассказывали Салли. Салли думает, что я такой же, как Дэвид. Дэвид в молодости был буйным. Насколько буйным?

В тесте на психопатию есть и поиск острых ощущений, и принятие рискованных решений. Дэвид харизматичен, он умеет расположить к себе людей. Салли сказала, что я умею расположить к себе людей. И это не был комплимент. Это Дэвид поджег меня и смотрит, как я горю. Вот что имела в виду Салли, когда говорила, что я похож на Дэвида. Вот чего она боится. Вовсе не того, что я такой же, как Роза. Дэвид – ее психопат. Точно так же, как Роза – мой психопат. Как я мог этого не понять?

«Не такой уж ты и умный, Че». Сколько раз Роза мне это говорила? Мой отец такой же, как Роза. Суперответственному гражданину Дэвиду плевать на людей, которым он якобы помогает, и он вовсе не пытается сделать мир лучше. Ему не плевать только на него самого. Мы – его прикрытие. Как и сказала Роза, у некоторых психопатов есть любящая семья: так они скрывают свое истинное лицо. Роза меня предупреждала. Она говорила, что Дэвид такой же, как она. Она столько всего рассказывала мне про Дэвида. Столько правды. А я не слушал. Я ей не верил.

– Че, ты в порядке? – спрашивает Айлин.

– Не Роза, – шепчу я.

– Че? – повторяет Айлин.

Дэвид не улыбается, ничем себя не выдает, но я вижу, что он понимает: я знаю. Он ждет, расскажу ли я Айлин. Салли рассматривает свои руки. На барную стойку падает слеза. Как Салли с ним живет? Она говорит, что спасла его. Я слушал рассказы о буйствах Дэвида, но ни разу не подумал, что он такой же, как Роза.

Салли знает. Она наблюдала за нами с Розой и с ужасом ждала, что мы окажемся такими же, как он. Но она с ним живет, она верит, что изменила его, она его любит. Но вот Дэвид не любит Салли. Она нужна ему, потому что без нее у него не будет всей этой долбаной хорошей жизни. Вот почему он держит ее при себе, заставляет верить в то, что он изменился и что Роза нормальная. Но как же я? Я знаю, какова Роза на самом деле, поэтому мне нужно исчезнуть. Он решил, что мной можно пожертвовать. Неужели он все это подстроил, договорился с Розой? Неужели они все это спланировали вместе с ней?

– О господи, – шепчу я.

Все, что я думал о своей семье, неправда. Надо было уехать домой. Тетушки много раз говорили, что я могу жить с ними. Надо было бросить Розу, дать ей жить своей жизнью. Надо было улететь домой, тусоваться с Джейсоном, с Джорджи, с Назимом. Розу не спасти. Ей остается лишь катиться по наклонной. Я закрываю глаза. И вспоминаю, как Роза и Дэвид улыбаются. Как я мог не замечать, что они так похожи?

– Че всегда завидовал Розе, – говорит Дэвид Айлин. – Ему хотелось быть единственным ребенком в семье. С тех самых пор как она родилась, он утверждает, что с ней что‐то не так.

– Это все бред, – говорю я. – Ты же знаешь, я обожал Розу. Я делал все, чтобы ее защитить.

Салли рыдает.

– Это ведь сделал ты? – Я пристально смотрю на Дэвида.

Он точно так же смотрит на меня.

– О чем ты? Теперь ты решил, что это я толкнул Майю? Меня там даже не было.

Он разводит руками, словно показывая Айлин, что я совершенно неисправим.

– Ты ведь понимаешь, Че? – Айлин делает вид, что мы с Дэвидом не сказали друг другу ничего особенного. – Эти записи ничего не доказывают.

– Я не толкал Майю. Я не писал этих слов про гнев. Я вообще не испытываю гнев.

Айлин треплет меня по руке.

– Сканирование покажет, что это был не я, а Роза!

– Увидим, – говорит Айлин. – Мне пора.

Она встает. Не могу даже представить себе, что она на самом деле думает. Наверняка у нее были клиенты куда хуже меня, из гораздо более странных семей. Дэвид и Салли прощаются с ней.

Я вдруг понимаю, что даже после того, как сканирование мозга покажет, что психопатка – Роза, а не я, мне все равно не выпутаться. Мой отец – монстр, научивший ее быть хорошей маленькой психопаткой. Естественно, он не собирался никому признаваться в том, что знает, какая она на самом деле. Он не мог допустить, что кто‐то поймет, какой на самом деле он. У меня больше нет семьи. Мне до смерти хочется увидеть Соджорнер.

– Нам нужно поговорить, – бросает Дэвид, проводив Айлин.

– О чем именно мы будем говорить? Теперь я знаю, кто ты такой на самом деле.

– И кто же я, Че?

– Гребаное чудовище.

Я иду к двери. Я чувствую, что Дэвид сейчас прожжет мне взглядом спину. Мне не страшно, хоть я и понимаю, что должен сейчас бояться.

– Это твой единственный шанс, Че, – говорит Дэвид. – Если ты сейчас уйдешь, я тебе ничего не скажу.

– Не забудь про скани… – кричит мне вслед Салли. Конца фразы я не слышу, потому что со всей силы хлопаю дверью и скатываюсь вниз по лестнице, едва сдерживая желание заорать.

Я пишу Соджорнер. «СКУЧАЮ по тебе». Я не иду в спортзал. Не могу. Мне больно, я зол, я едва вижу. Все, на что я сейчас способен, – изорвать в клочья боксерский мешок. Или, что еще вероятнее, разбить в мясо руки. Я бегу к Ист-Ривер. Мне хочется разогнаться, но кругом слишком много машин и людей. Мне плевать на жару, на липкий, грязный воздух, я должен вымотать себя, должен бежать как можно быстрее. Добравшись до реки, я сворачиваю к югу – я широко размахиваю руками и на каждом шагу приподнимаюсь на носки. Мне нужно бежать так, пока все, что я сейчас чувствую, не выветрится прочь из тела.

У меня неожиданно быстро сбивается дыхание, легкие и ноги начинают гореть. Я теряю ритм. Перед глазами плывут черные точки. Я останавливаюсь. Иначе я бы просто упал. Дорожка кружится. Я стою посередине, уперев ладони в бедра, и быстро моргаю, словно мне что‐то попало в глаз. Надо сесть. Только спустя довольно долгое время я снова начинаю видеть. Распрямляюсь, дохожу до скамейки, хватаюсь за ее спинку, чтобы повернуться и сесть.

Я вообще пил сегодня воду? Нет, только кофе. Все ясно, это обезвоживание. К тому же я не помню, когда в последний раз ел. Вот и разгадка. Сердце у меня колотится слишком быстро, голова кружится. В паре метров от скамейки я замечаю питьевой фонтанчик. Ковыляю к нему, жадно пью. Голова по‐прежнему кружится. Нужно поесть. Но я не голоден.

Проверяю телефон. Салли напоминает мне адрес клиники. Это на западе Нижнего Манхэттена. Я добираюсь туда с десятиминутным опозданием. С меня ручьем течет пот, голова кружится. В медицинском центре «Доусон» есть швейцар. Он проверяет мои документы и только потом впускает в здание. Оказавшись внутри, я прохожу через металлоискатель, за которым стоят мужчины с пистолетами. В другом углу помещения регистратор за стойкой снова проверяет мои документы и лишь затем говорит, на какой этаж мне нужно подняться. Интересно, во всех медицинских центрах Нью-Йорка такие порядки?

Выйдя из лифта, я попадаю в приемную, напоминающую вестибюль дорогой гостиницы. На кожаном диване сидят Айлин и какой‐то незнакомый мне мужчина. В окне у них за спинами виден Гудзон.

– Привет, Че, – говорит Айлин, вставая. – Это Эл Вандермеер. Один из адвокатов Макбранайтов.

Мы обмениваемся рукопожатием. Я рад, что родоков здесь нет. Совершенно не представляю, что сказать Дэвиду.

– Ты в порядке? – спрашивает Айлин.

Я отвечаю, что да, и сажусь. Глубоко дышу, считаю про себя до десяти. Интересно, адвокат Макбранайтов пришел убедиться в том, что на сканирование и на беседу с врачом придем именно мы с Розой, а не какие‐то подставные лица? Я вижу четыре двери, но стойки регистратора нигде нет. И стопки журналов тоже. Совсем не похоже на приемную в клинике. На стеклянном столике перед нами стоит графин с водой и стаканы. Я наливаю себе воды, выпиваю залпом.

– Роза уже проходит сканирование. Твоя мама с ней, – говорит мне Айлин. – Ты сначала побеседуешь с психиатром, а потом пойдешь на сканирование.

– Сеймон тоже здесь?

– Она все прошла раньше.

– Вы были здесь?

Я проверяю телефон. Еще одно сообщение от Джорджи: «Ты в порядке? Я читала про сестру Лейлани». Где она об этом читала? Тут я вспоминаю, что Лейлани – знаменитость. «Все херово. Подробности позже». Я отправляю сообщение, и тут же приходит ответ от Соджорнер: «Я тоже скучаю по тебе. Мама Ди в больнице. Новые обследования. Мама Эл на работе». – «Она в порядке?» – «Очень слаба. В последнее время ей все хуже. Тут тоска. Ненавижу сидеть и чего‐то ждать». – «Я понимаю. Жаль, что не могу составить тебе компанию».

Из-за одной из дверей выходит мужчина с планшетом. – Че Тейлор? Здравствуйте. Бумаги за вас уже заполнили, – говорит он. – Следуйте за мной, доктор Гупта вас ждет.

«Мне пора». Убираю телефон в карман. Я не готов, но иду следом за ним в кабинет врача. Врача-психиатра. С виду это обычный кабинет. Нет ни одной золотой вещи. Диван такой же, как в приемной. На полках много справочников, диагностических и статистических руководств. Доктор встает и пожимает мне руку, представляется, указывает мне на кресло у стола. Она в строгом костюме вроде того, что на Айлин, но у нее он коричневый, не серый. Она улыбается, говорит, что в нашей беседе нет правильных или неправильных ответов, предлагает мне не торопиться.

Воздух в кабинете дрожит. Не знаю, в чем тут дело, в том ли, что я не ел – день? два? три дня? сколько уже прошло с падения Майи? – или в том, что она задает вопросы из теста на психопатию, теста, о котором я так давно читал. У меня ощущение, будто я оказался в чьем‐то сне.

– Тебе нехорошо, Че? – спрашивает доктор Гупта.

Я отвечаю, что я в порядке. Я не в порядке. Но мне наверняка лучше, чем Лейлани. Каково ей сейчас? Как ей удается справляться? Мы не разговаривали с тех пор, как умерла Майя. Мне бы так хотелось что‐нибудь для нее сделать.

– Тебе сложно сидеть неподвижно?

Мои ноги все время движутся под креслом – это не совсем шафл в духе Али, скорее, слабые его отголоски. Я киваю. О чем это говорит? О расторможенности? О бесстрашии? Физическое беспокойство – не симптом психопатии. Дэвид может часами сидеть неподвижно, и Роза тоже. Доктор Гупта уже видела Розу?

Пока доктор Гупта спрашивает, были ли у меня проблемы и трудности в детстве, я переживаю насчет МРТ. Мне придется лежать неподвижно минут десять, не меньше. А то и больше. Что, если я не смогу? Что, если они не сумеют сделать нормальный снимок моего мозга?

Магнитно-резонансный томограф сияет белизной в ярком свете ламп. На мне хлопчатобумажная больничная рубашка, в комнате холодно. У меня довольно сильно кружится голова, так что я даже рад лечь на стол, который скоро заедет внутрь прибора. Мне объяснили, что томограф – это, грубо говоря, гигантская камера, что я окажусь внутри тоннеля, похожего на огромный шлем космонавта, что будет шумно, но не больно, так что бояться мне нечего. Я все это знаю. Я не боюсь. У меня нет клаустрофобии, и я не психопат. Роза наверняка тоже не боялась, потому что она психопатка.

Мне дают наушники, я их надеваю. Играет классическая музыка. Интересно, Роза тоже ее слушала? В зеркале у меня над головой отражается вся комната, и я вижу лаборанта, стоящего у томографа. Ни Салли, ни Дэвида рядом нет. Я сказал, что мне будет лучше без них. Это неправда. Я хочу, чтобы Салли была здесь. Хочу, чтобы мама меня обняла.

Стол заезжает в томограф, и я слышу жужжание, словно вокруг меня летает пчелиный рой. Потом раздается несколько громких ударов. Музыка почти их не заглушает. Мне сказали, что сканирование займет полчаса. Я не уверен, что смогу лежать так долго. Правая нога дергается. Шея затекла. Мне хочется повернуть голову. Я закрываю глаза и дышу, как учила Натали: целиком наполняю легкие воздухом, медленно выдыхаю его, чувствуя все свои мышцы и расслабляя их. Я начинаю с червеобразных мышц стопы, а потом стол выезжает из томографа, и я сажусь, моргая от яркого света ламп. Я умудрился заснуть в томографе.