Наутро я должен явиться для допроса в полицейский участок в сопровождении адвоката и одного из родителей. Розу и Сеймон тоже допросят, но дома. У каждой из них свой адвокат. Салли остается с Розой, Дэвид едет со мной. Нас с Дэвидом отводят в комнату, как две капли воды похожую на ту, где меня держали после несчастного случая. Или не-несчастного случая. Фальшивая плитка не отстает от пола в углу, и я понимаю, что это другая комната, к тому же в этой странно пахнет сыростью, а во вчерашней ничем таким не пахло.

Айлин вместе с нами в комнату не заходит.

– Ни с кем не говори, пока я не вернусь. У меня бумажная работа, – туманно поясняет она.

Я не спал почти всю ночь: думал о том, что говорили свидетели. Все они уверены, что Майю толкнули, но расходятся во мнении насчет того, кто именно это сделал. Я беру планшет и пишу Лейлани, что я думаю о ней. Я правда думаю о ней, переживаю за нее, но это все равно звучит фальшиво. Девочки меня запутали. Они нарочно старались меня запутать по дороге на станцию, когда все время менялись местами.

Я думаю. Тогда я не был в этом уверен, так как же могу быть уверен теперь? Но теперь я уверен. Они меня запутали. Я знаю, что они это сделали. Майя умерла. Не могу в это поверить. Но я еще не видел Лейлани. Когда увижу Лейлани, тогда пойму. Я снова жалею, что потерял телефон.

– Я ее не толкал, – говорю я Дэвиду. Я говорю это уже в третий раз? Или в четвертый? Почему я так плохо все помню?

– Да, – отвечает Дэвид. – Я знаю, что ты ее не толкал. Да, – продолжает он прежде, чем я успеваю сам это сказать, – я знаю, что Роза могла бы так поступить. Но я не знаю, правда ли она это сделала.

Я не могу толком понять, что он имеет в виду. Словно это одна из логических головоломок, которые так любит Роза. «Если А едет в поезде…»

– Ты думаешь, это сделала Сеймон?

– Я не знаю. Никто из нас не знает.

В кои‐то веки Дэвид выглядит слегка усталым. Белки глаз красноватые, под глазами синеватые тени. Входит Айлин. Она треплет меня по плечу; Дэвид и этого не сделал. Она снова просит рассказать мою версию произошедшего, что‐то пишет в маленьком черном блокноте, извиняется, что задает одни и те же вопросы. У меня горят глаза. Ноги беспрерывно дергаются, но я уверен, что мне нельзя встать и пройтись по этой крошечной комнате.

Дэвид проверяет телефон, отправляет сообщения, но я уверен, что он нас слушает.

– А эти твои записи?

Я жду, пока Айлин сформулирует вопрос.

– Твоя сестра не похожа на большинство десятилетних детей, так?

Я едва сдерживаю смех.

– Нет, не похожа. Сколько записей вы прослушали?

– Всего несколько.

Она явно не добралась до по‐настоящему жутких разговоров. У нее не было времени.

– Меня отпустят?

– Я над этим работаю, – отвечает адвокат.

Дэвид выходит из комнаты. Айлин снова треплет меня по плечу:

– С тобой все будет в порядке.

Я помню, как сказал Майе те же самые слова. Возвращается Дэвид, у него в руках бутылка воды и пакетик чипсов. Я не голоден. Я всегда голоден. В какой‐то момент я засыпаю, уронив голову на стол.

Когда я просыпаюсь, в комнате на месте Дэвида сидит Салли. Айлин нигде нет. Я вытираю слюни и пытаюсь сосредоточиться. Салли выглядит постаревшей. У нее на лице так много морщин. В светлых волосах так много седины. Раньше я ничего подобного не замечал. Она сидит склонив голову.

– Что происходит? – спрашиваю я. – Что сказала Роза?

– Она продолжает утверждать, что это сделал ты. – Салли не поднимает головы. – И Сеймон тоже.

– Но ведь ты им не веришь?

– Конечно, нет.

Мне было бы гораздо проще ей поверить, если бы она хоть раз посмотрела на меня. Салли рассматривает свои руки, крутит вокруг пальца обручальное кольцо.

– Я бы никогда не толкнул Майю. Мне нравилась Майя! Лейлани – моя лучшая подруга в Нью-Йорке. Зачем мне убивать ее сестру?

– Я не думаю, что это ты убил ее, Че. – Салли продолжает крутить кольцо.

Не похоже, что она мне верит.

– Тогда почему ты на меня не смотришь?

– Я устала, Че. Я совершенно опустошена.

– Это сделала Роза. Ты знаешь, какая она. У вас когда‐нибудь возникало желание отвести к специалистам меня? Вы всегда водили только Розу. И сейчас это тоже сделала Роза.

Салли смотрит на меня. У нее красные глаза, кожа под ними кажется обвисшей. Она протягивает руку, касается моей щеки.

– Да. Роза врет, а ты говоришь правду. Мы это знаем. Это наша семья. Я удерживаю всех нас вместе, а Дэвид у нас буйный.

– Мама? – Я совершенно не понимаю, что она говорит.

– Ты никогда в жизни не называл меня мамой.

Входит Айлин. Она говорит, что все мы – я, Роза и Сеймон – пройдем обследование у психиатра.

– Так всегда делают? – спрашиваю я.

Айлин качает головой.

– Еще они хотят провести тебе сканирование мозга. Этого точно обычно не делают. Об этом просит адвокат Макбранайтов. Они же покроют все расходы.

– Они хотят просканировать мне мозг? А Розе?

– И Розе тоже, – говорит Айлин. – И Сеймон.

– Зачем? – спрашиваю я. Может, до них наконец дошло то, что мы говорили им о Розе. Они хотят проверить, действительно ли она такая, какой ее считаем мы с Лейлани.

– Они не объяснили зачем. Ты не обязан соглашаться. Салли о чем‐то спрашивает у Айлин, но я не слышу, потому что пытаюсь не рассмеяться. Розе отсканируют мозг.

– Прекрасно, – говорю я. – Что за сканирование? МРТ?

Айлин смотрит в свой блокнот, переворачивает пару страниц.

– Да. Это будет МРТ. Ты можешь не делать этого, если не хочешь, – повторяет она. – Это крайне необычный запрос. Он может все усложнить.

– Я согласен на сканирование. – Я хочу увидеть, как различается морфология моего и Розиного мозга. Хочу увидеть, что именно делает Розу такой, какая она есть. – Все увидят, что Роза не нормальная.

– Не хочу тебя обнадеживать, – говорит Айлин. – Результаты подобных тестов часто бывают неубедительными и противоречивыми.

– Роза тоже согласилась, Че, – замечает Салли, глядя мне прямо в глаза. – Она не боится сканирования. Ты одержим, Че. А она тебя обожает.

– И при этом утверждает, что я толкнул Майю?

– Она пытается понять почему.

– Мне казалось, ты сказала, что веришь мне.

– Я тебе верю, – говорит Салли. – Ты очень убедителен. Ты всегда умел расположить к себе людей.

– Что? О чем ты говоришь?

Она подносит ладони к глазам. Я почти уверен, что она плачет.

– Ты слишком похож на Дэвида, – бормочет она.

– На Дэвида? – повторяю я.

Салли встает.

– Я люблю тебя, Че. – Она, утирая глаза, идет к двери.

Я не могу сказать ни слова. Она выходит из комнаты. Я смотрю ей вслед.

– Мне очень жаль, – говорит Айлин. Интересно, поняла ли она хоть что‐то из того, что сейчас было сказано. Интересно, понял ли хоть что‐то я сам.

Меня отпускают домой. Айлин напоминает, что полицейские хотят, чтобы мы не покидали город, и что в суд никто не подает. Мы уже слышали это несколько раз. Она даст нам знать, когда назначат дату сканирования и беседы с психиатром. Интересно, сколько времени все это займет и что будет с Розой, когда они поймут, какая она.

Салли идет домой вместе со мной. Точнее, рядом со мной. Солнце еще не село. Я не знаю, который час, и не хочу спрашивать, но наверняка уже поздно. Тени длинные, в ресторанах полно народу.

– Мне жаль, – говорит Салли.

Она не смотрит на меня. Она смотрит на заплеванный жвачкой тротуар. Я ничего не отвечаю. Когда мы вернемся домой, я напишу Соджорнер с планшета. Я никогда и никого не хотел видеть так сильно, как сейчас хочу увидеть ее.

– Ты заметил, как плохо пахнет этот город? – спрашивает Салли. – Куда хуже, чем Бангкок.

– Это вряд ли, – замечаю я. – Тут нет дуриана.

Она продолжает говорить, словно я не проронил ни слова:

– От жары асфальт плавится и воняет всем, что на него когда‐либо попадало, – мочой, блевотиной, протухшей едой.

Я не знаю, что сказать. Я чувствую только запах благовоний из секонд-хенда, мимо которого мы идем. Салли ускоряет шаг, но мне все равно кажется, что мы идем слишком медленно. Я хочу бежать.

– Ненавижу этот город, – говорит Салли.

Не уверен, что все это время она говорит со мной.

– Я не хотела сюда ехать. Это все Дэвид. Все решения всегда принимает Дэвид.

Если бы я знал об этом тогда, перед переездом, я бы сопротивлялся еще сильнее. Но теперь? Здесь Соджорнер. Теперь это не важно. Теперь я страшно боюсь, что нам придется уехать.

Мой телефон лежит на барной стойке, словно всегда там лежал. Его вернули полицейские? Или Роза? Разве это важно? Я просматриваю сообщения от Соджорнер. Есть сообщение, которое она отправила вчера вечером. На планшете я его не видел: «Будь сильным». Еще одно пришло утром: «Роза говорит, тебя арестовали. Мне очень жаль Майю. И тебя». Когда Роза успела поговорить с Соджорнер? Что еще она ей сказала? «Никого не арестовали. Мы можем увидеться?»

От Лейлани сообщений нет. «Мне жаль», – пишу я ей, чувствуя, как горят глаза и сжимается горло. Но я не готов плакать. Еще не готов. «Я по тебе скучаю», – пишу я Соджорнер. Убираю телефон в карман. Мне не хватало его веса.

– Ты голоден? – спрашивает Салли.

Раньше этот вопрос был бы излишним, но все изменилось. Я не чувствовал голода с тех пор, как Майя вылетела на дорогу и в нее врезался велосипедист. А теперь она мертва.

– Конечно.

Салли открывает кухонный шкаф, пристально смотрит внутрь, вытаскивает коробку макарон-спиралек и банку готового соуса арабьята. Дэвид будет в ужасе. Я наливаю в кастрюлю воду, ставлю на конфорку, солю.

– Спасибо, Че.

Никогда не слышал, чтобы Салли говорила так безжизненно. Наверное, это все горе. Ни один человек, который был бы мне дорог, еще ни разу не умирал. Не знаю, верю ли я вообще, что Майя мертва. Я хочу обнять Салли, но она на меня не смотрит. Я сажусь за барную стойку и смотрю, как она помешивает в кастрюльке соус для макарон. В желудке у меня разливается свинец.

Дэвид и Роза ужинают вместе с нами. Мы вчетвером сидим на высоких стульях за барной стойкой, почти как настоящая семья. Дэвид не пришел в ужас ни от того, что соус из банки, ни от отсутствия пармезана. Роза не разговаривает со мной, даже не смотрит на меня. Она возит макароны по своей миске, чтобы каждая спиралька была целиком покрыта соусом. Ни Салли, ни Дэвид не замечают, что она не ест. Я не верю, что она слишком огорчена, чтобы не есть.

Я кладу еду в рот и жую. Не чувствую никакого вкуса, а когда глотаю, едва не давлюсь. Кладу вилку на стол. Я не спрашиваю у Розы, что она сказала Соджорнер. Она все равно соврет. Родоки разговаривают друг с другом, словно нас вообще нет: они так часто делают, но сейчас беседа явно не клеится. Они ласково касаются друг друга, но их проявления любви кажутся механическими, ненастоящими.

Я проверяю телефон. «Я тоже по тебе скучаю, – пишет Соджорнер. – Сегодня или завтра я не могу. Но скоро мы увидимся. Маме сейчас очень плохо. Ты в порядке?» – «Вроде как. Жаль, что твоей маме хуже».

Лейлани не отвечает. Я и не ждал ответа. Не могу представить, каково ей сейчас.

– Как вы думаете, можно мне в спортзал?

– Не знаю, – отвечает Салли. Звучит как «мне все равно». – Возьми с собой телефон.

Я бегу всю дорогу до спортзала, тяжело топая по тротуару. Мое тело словно напрочь забыло, как нужно бегать, и решило как можно сильнее отдубасить асфальт. Когда я добегаю до спортзала, ноги у меня дрожат, а левую лодыжку сводит судорогой. Я все равно выкладываюсь по полной. В зале нет никого из знакомых, и меня это радует. Не знаю, смог бы я сейчас с кем‐то говорить. Я ни на миг не перестаю думать о Майе. Она мертва. Эта мысль без конца крутится у меня в голове. Майя мертва.

Вернувшись домой, я застаю Розу у себя в комнате. Ну еще бы. Правда, на этот раз она сидит за моим столом, не на кровати.

– Салли спит, – говорит она. – Дэвид в кабинете.

– Я думал, ты со мной не разговариваешь.

– Конечно, разговариваю. Ты же мой брат.

Я ложусь на кровать, закрываю глаза:

– Пожалуйста, уходи.

– Что ты делаешь, Че?

– Не обращаю на тебя внимания. А ты что делаешь? Я не позволю ей меня взбесить.

– Молюсь за тебя. Соджорнер думает, это тебе поможет.

– Зачем ты разговаривала с Соджорнер? – спрашиваю я, садясь на кровати.

– Я подумала, что она переживает. Поэтому я позвонила ей и рассказала, что произошло.

– Нет, ты ей позвонила и соврала. Меня не арестовали.

Роза пожимает плечами, словно говоря: «Еще арестуют».

– Она за тебя молится. Она просила передать, что будет молиться за тебя каждый день. Я сказала ей, что ты не веришь в Бога. Она ответила, что знает это, но все равно будет молиться. Я сказала ей, что я поверила в Бога. Что я почувствовала Его присутствие, когда была в церкви. «Его» с большой буквы Е. Нужно писать с большой буквы, и тогда люди поймут, что ты говоришь о Боге, а не просто о каком‐то мужчине. Хотя я не понимаю, почему Бог обязательно должен быть мужчиной. Соджорнер говорит, что в воскресенье я могу снова пойти с ней в церковь. Но только если Дэвид и Салли разрешат.

Я ничего не говорю. Зачем Розе знать, как мне тошно? Я и без того прилагаю немало усилий, чтобы по моему лицу не было видно, что я сейчас чувствую. Неужели Соджорнер верит, что я убийца? Я наклоняюсь вперед, растягиваю мышцы задней поверхности бедра. Они горят.

– Я не верю в Бога, – говорит мне Роза, словно я об этом не знал. – И не важно, кто Бог – мужчина, женщина или ни то ни другое, как Олли. И Джейми тоже не верит. Она мне призналась. Она сказала, что не то чтобы не верит, но она не уверена. Она не хочет, чтобы Соджорнер узнала. Она говорит, сложно жить в религиозной семье и не верить в Бога. Ты знал, что Джейми живет с Соджорнер и ее мамами? Так она может ходить в ту же школу, что и прежде. Раньше ее семья жила в этом районе, но потом дом продали и переделали в нем все квартиры, чтобы сдавать их задорого. Ее нынешний дом так далеко, что теперь на дорогу сюда у нее уходило бы почти два часа. У ее родителей почти нет денег.

Я все это знаю.

– Но это не страшно. У нас тоже нет денег. Спроси Дэвида. Он сейчас в кабинете, пытается добыть деньги из воздуха.

Она начинает меня бесить.

– Тебе нравится твоя адвокатша? Мне моя нравится. Она говорит, что со мной не случится ничего плохого, потому что я ничего не сделала, а если даже и сделала, я все равно слишком маленькая. Интересно, кто ей платит. Вряд ли Макбранайты.

– Зачем ты убила Майю? Зачем, Роза?

– Я ее не убивала. Это Сеймон. Но она не собиралась ее убивать. Это вышло случайно.

Я ей не верю.

– Сеймон хотела ее напугать. Она расстроена.

– Последнее, чего я хотела, – это чтобы Майя умерла. Сеймон слишком сильно ее толкнула. Я говорила ей не делать этого. Сеймон хотела наказать Майю. Я все время говорю Сеймон, что можно наказывать людей, не применяя насилие. Насилие слишком очевидно.

Я в ужасе смотрю на Розу.

– Ты сам всегда так говоришь, Че. Тех, кто проявляет насилие, сажают в тюрьму. Если только они не занимаются боксом. Сеймон не хочет в тюрьму.

– У меня от тебя голова болит.

– Я по тебе скучаю, – продолжает она. – Мы почти не разговаривали с тех пор, как я вернулась из лагеря, а мне так много нужно тебе рассказать. Мы и до лагеря не разговаривали. Мне не хватает разговоров с тобой, Че. С Сеймон все по‐другому. Я не обо всем могу ей рассказать.

Я не скучаю по разговорам с ней. Я не хочу слышать все. Я снова ложусь, закрываю глаза. Может, она уйдет.

– Мне больше нравится, когда мы с тобой дружим. Мне больше нравится, когда ты не грустишь так сильно.

– Мне жаль, что ты страдаешь, – бормочу я. Мне плевать, слышит она меня или нет.

– Это ведь был сарказм? – спрашивает Роза. – Видишь? Я знаю, что такое сарказм.