Я возвращаюсь домой. Почти все гости уже разошлись. Джин, Лизимайя и родоки сидят на диване, пьют вино и неистово жестикулируют. Они коротко приветствуют меня и тут же возвращаются к своему важному разговору. Я распахиваю дверь в свою комнату и обнаруживаю там Розу в нарядном платье с вечеринки: она сидит у меня на постели, скрестив ноги. Даже если бы я успел поставить засов, Розу бы он не остановил. Мне нужен замок с ключом. Я поворачиваюсь к ней спиной, притворившись, что проверяю что‐то на компьютере, и включаю телефон на запись. Затем поворачиваю кресло к ней.

– Где Сеймон?

– Сюзетта повела двойняшек домой.

– Двойняшек? Сеймон ведет себя так, словно они больше не двойняшки.

– Что за глупости, Че. Нельзя перестать быть двойняшкой.

– Почему они с Майей не разговаривают?

Роза пожимает плечами:

– Наверное, поссорились. Так бывает у сестер. Мне понравилась вечеринка. Мне понравились Олли и Вероника. Особенно Олли. Мне нравится, что Олли не мальчик и не девочка. Я никогда еще не встречала таких людей. Это совсем не то же самое, что трансвеститы в Бангкоке. Тем нравится, когда к ним обращаются в женском роде. Олли говорит: «Олли – это Олли, не она, не он, не они и уж точно не оно. Потому что никого нельзя называть «оно»». Олли говорит, что большинство людей делают какие‐то свои выводы, а потом злятся, что ошиблись. И никто так никогда и не предположил, что Олли – и не девочка, и не мальчик. Меня это не разозлило. А тебя?

– То, что Олли и не мальчик, и не девочка? Нет. Меня это сбило с толку.

– Олли говорит, что родители не переживают на эту тему. Когда Олли было пять, мама Олли купила Олли лак для ногтей и корону, потому что Олли этого хотелось. Папа Олли платил за уроки танцев. Они сказали Олли, что если Олли не хочет, то может не быть мальчиком или девочкой.

– Похоже, у Олли отличные родители.

– Ты не думаешь, что Олли немного того, раз других таких больше нет?

Я чувствую, что меня словно кольнули иголкой. Когда она задает такие вопросы… нельзя поддаваться. Нельзя говорить то, что поможет ей увильнуть от данных ею же обещаний, иначе потом она, невинно хлопая глазами, скажет: «Но ты же сам говорил… Я думала, это значит…»

– Каждый человек так или иначе не такой, как все, – говорю я.

Роза смотрит на меня так, словно обдумывает, стоит ли ей запомнить, а потом использовать для своих целей мое выражение лица.

– Я тоже не такая, как все, – шепчет она. – Я почти такая же, как Олли.

Я молчу. Они оба не такие, как все, но по‐разному. Олли не чудовище.

– Я точно девочка, – продолжает Роза, встряхнув кудряшками. Она сейчас говорит со мной тоном, который обычно приберегает для родоков и всех на свете, кроме меня. Звонким, беспечным, девичьим голоском. – Я точно «она». Как тебе кажется, ты мальчик?

Я киваю.

– Но я не такая, как другие девочки. Или другие мальчики. У меня есть то, чего нет почти ни у кого.

Она ждет, что я спрошу, что же это. Я не буду этого делать.

– Ты на меня сердишься?

– Да. Ты все время меня достаешь. После того, как ты убила Апиньину морскую свинку, ты обещала, что такое не повторится.

– Я не убивала Апин…

– Роза, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы мы с тобой снова стали друзьями. Ты ничего мне не рассказываешь. Ты знаешь мои секреты. Я тоже хочу знать твои секреты.

– Я не все твои секреты знаю.

Роза улыбается так, что волосы у меня на теле встают дыбом.

– Это правда. Но ты не делишься со мной никакими своими секретами. Так нечестно.

– Роза, я тебе не доверяю. Ты заставляешь своих друзей делать то, чего они не хотят делать. Ты готова на все, лишь бы настроить Сеймон против Майи.

– Майя злая. Если бы она умерла, было бы гораздо проще. Сеймон хочет, чтобы она умерла.

– О господи, Роза, ты не можешь убить Майю.

Роза молчит.

– Если ты ее убьешь, тебя посадят в тюрьму.

Роза молчит.

– Ты умная. Но даже самых умных убийц ловят. Почитай про них.

– Я уже читала. Про тех, кого поймали. Но есть множество нераскрытых убийств.

Теперь молчу я. Розино лицо совершенно ничего не выражает. Не видно ямочек. Ни тени улыбки. Брови не нахмурены. Рот у меня наполняется желчью. Я никогда не думал, что она кого‐нибудь убьет. Ей десять лет.

– Ты хочешь, чтобы в жизни у тебя было как можно меньше ограничений?

Роза кивает.

– Как тебе кажется, что случится, если ты убьешь Майю? Ты не такая, как все. Ты стараешься скрыть это от окружающих, но все равно некоторые люди не хотят находиться с тобой рядом.

– Например, Майя, – хмурится Роза. – Но у меня уже лучше получается притворяться такой, как все. Ты видел, как я вела себя на вечеринке. Я со всеми разговаривала и всем понравилась. Гости говорили Салли и Дэвиду, что я очень талантливая.

– Может, они говорили это из вежливости. Я уверен, что кому‐нибудь ты показалась воображалой. Наверняка многие гости не могли дождаться, когда ты уже перестанешь бить чечетку. Кто‐то решил, что ты какая‐то странная. А у кого‐то при виде тебя волосы на руках встают дыбом.

– Например, у тебя?

«Да, – хочу сказать я. – Особенно сейчас, когда ты спокойно рассуждаешь об убийстве, при этом и голос, и лицо у тебя такие бесстрастные, словно ты робот. Ты меня до смерти пугаешь». Но вместо этого я говорю:

– Я знаю тебя всю жизнь.

– Ты думаешь, я дьявол?

Я хохочу, словно говоря: «Что за бред». Но это не бред. Мне слишком часто кажется, что некоторые люди – чистое зло, что они исчадия ада и что их уже не переделать: им остается лишь сгореть в аду.

– В тебе мало эмпатии. Есть множество теорий о том, почему некоторые люди не проявляют эмпатию. Учитывая твое окружение…

– Я такой родилась, – перебивает она безапелляционным тоном. – Но дело не в том, что мне чего‐то не хватает. Я умнее других людей. Эмпатия не дает понять, как устроен мир. Можно сказать, что она размывает изображение.

– Нет, – шепчу я, – все не так. – Если я скажу, что у нее холодные глаза, это прозвучит слишком театрально. Но это правда. Ледяные голубые глаза. Как у нашего прапра-пра-черт-знает-какого-дедушки на фотографии. – У тебя повреждена или недоразвита островковая доля. Ты не умнее других. Ты бесчувственнее.

– Я не такая, как все. Я думаю, что я лучше других. Ты думаешь, что нет. Но мы оба считаем, что я не такая, как все.

– Да.

– Если я кого‐то убью, то, возможно, не получу от этого удовольствия.

Я не знаю, что на это сказать.

– Или получу удовольствие, но, сделав это раз, больше не захочу этим заниматься. Ты ведь знаешь, мне быстро все наскучивает.

– Я видел, как ты часами убивала муравьев.

Роза пожимает плечами:

– Это было весело. Веселье не может наскучить.

– Тебе кажутся веселыми неподходящие вещи.

– Ты считаешь, что весело бить людей.

– Это другое. Боксеры хотят драться. Они на это согласны.

– Ты говоришь, что со мной что‐то не так, потому что я люблю насилие, но ты тоже любишь насилие.

– С тобой что‐то не так, потому что тебе на всех плевать. Мне не плевать. Я заботился о тебе всю твою жизнь. Когда ты была маленькой, я менял тебе подгузники. Я держал тебя на руках, ухаживал за тобой, оберегал тебя, учил. Я люблю тебя. Несмотря на все, что о тебе знаю. А ты меня любишь?

Я хочу узнать, испытывает ли она хоть что‐то ко мне, к Салли или Дэвиду. Повлияли ли на нее все те годы, что мы ее любим?

– Ты мне полезен. Ты гораздо интереснее, чем Салли и Дэвид. Они просто приносят деньги. Раньше приносили. Поэтому они были мне нужны. Когда Макбранайты перестанут их содержать и они разорятся, я буду жить на деньги бабули с дедулей. Пока не начну зарабатывать сама. Нельзя жить без денег.

Я могу думать только о том, как пылко согласился бы с этим утверждением дядя Сол.

– Ты вообще кого‐нибудь любишь?

– Я не уверена, что понимаю, что такое любовь. Это как добро. Никто не может мне объяснить, что это такое. Я люблю мороженое. Люблю шахматы и математику. Люблю получать то, что хочу. Люблю, когда мне что‐то сходит с рук. Но людей я не люблю. Люди могут быть мне полезны или бесполезны. Ты мне полезен, Че. Но вряд ли это любовь.

– Это не любовь.

– Ты любишь Сид?

Я не отвечаю.

Роза расплывается в самодовольной улыбке.

– Мне нравится, когда меня любят. Мне нравится, что меня любят другие люди. Так мне проще заставить их сделать то, что мне нужно.

Теперь она улыбается такой же доброй, очаровательной улыбкой, как Дэвид. Показывает обе ямочки. Глаза у нее теплеют. Я чувствую, что вот-вот улыбнусь в ответ, и сжимаю губы. Она улыбается еще шире. «Видишь, как легко мне очаровать любого? Стоит только показать ямочки».

– Чего ты хочешь, Роза?

– Хочу делать все, что мне нравится. Но многое из того, что мне нравится, делать нельзя. Мне нравится, когда людям страшно, когда им больно, когда они пьяны, когда злятся. Меня это забавляет.

– Почему?

Она пожимает плечами.

– Потому что ты не чувствуешь боли?

– Я чувствую боль! Если нас уколоть, разве не идет кровь?

– Шейлок? Да ладно. Я думал, ты ненавидишь Шекспира.

Роза снова пожимает плечами:

– Многим он нравится. Некоторые вещи полезно знать. Даже если это глупые, скучные вещи.

– Я говорю о другой боли, Роза. О душевной боли. Если бы я сказал, что не люблю тебя и не хочу иметь с тобой ничего общего, тебя бы это никак не задело.

– Задело бы. Кому бы я стала задавать настоящие вопросы? Кто бы мне помогал? Ты единственный меня понимаешь.

– Ты только что сказала, что я тебе просто полезен. Так почему я должен что‐то для тебя делать?

– Я без тебя пропаду, – отвечает она. У нее в глазах стоят слезы.

Я знаю, что она может заставить себя заплакать, когда нужно, но все равно доволен.

– То есть сейчас я тебе нужен. Но так будет не всегда. Так почему я должен тебе помогать?

– Потому что иначе мне придется обратиться к кому‐нибудь другому. Наверняка Сид согласится мне помогать. Я ей нравлюсь. Но она не обязана этого делать. Она мне не сестра. А ты обязан помогать мне и объяснять мне правила. Потому что они бессмысленны.

– Роза, я готов и дальше тебе помогать, но только перестань меня доставать.

– Как мне понять, что я тебя достаю?

– Для начала перестань хотеть, чтобы кто‐нибудь умер.

– Это нечестно. Я бы хотела, чтобы и Лейлани тоже умерла. Я могу хотеть все, что захочу. Каждый человек кому‐нибудь желает смерти.

Я желаю смерти Розе.

– Перестань подлизываться к Соджорнер…

– Она рассказывает мне про Иисуса. То есть про любовь и эмпатию. Ты должен радоваться, что я изучаю такие вещи.

– Хватит изучать Библию. – Не хочу, чтобы она нашептывала всякие гадости на ухо Соджорнер.

– Я говорю ей, что вы с ней должны быть вместе.

– Мне все равно. Держись подальше от Олли и Вероники.

Роза выпячивает нижнюю губу:

– Но мы собирались вместе танцевать! Зарабатывать деньги!

Я качаю головой:

– Не приближайся к моим друзьям.

– Что еще?

– Не настраивай родоков против меня.

– Не смешно.

– Еще бы. Никто и не обязан тебя смешить.

Роза не отвечает, но я прекрасно знаю, что она думает: именно это просто обязаны делать все вокруг.

– Если я пообещаю, что отстану от твоих друзей и от родоков, ты пообещаешь, что не бросишь меня?

Я недоуменно смотрю на нее:

– Не брошу тебя?

– Мне нужно, чтобы ты отвечал на мои вопросы и помогал мне быть нормальной. Я без тебя пропаду.

– Ты это уже говорила.

– Ты не бросишь меня, пока не окончишь университет?

– Нет, это слишком долго.

– Пока я не окончу школу? На это уйдет не больше восьми лет, – уверенно говорит Роза. – Мне нужно, чтобы ты помог мне пережить школу. На танцах две девочки шепчутся обо мне. Я не знаю, как заставить их перестать.

– Я обещаю, что буду помогать тебе. Я всегда буду отвечать на твои вопросы.

Роза протягивает мне ладошку, и мы обмениваемся рукопожатием. Я едва сдерживаю тошноту.

– Обещаешь не лезть к моим друзьям и не настраивать против меня Салли и Дэвида?

– Обещаю.

– И никого не обижать?

– Этого я не могу обещать. Я не всегда понимаю, что именно обижает людей. У них есть чувства, а у меня нет. Обещаю, что я не причиню никому физического вреда. Нарочно.

Я киваю:

– И убивать ты тоже не будешь.

– Я уже пообещала, что не буду убивать и не буду никого заставлять убивать. Я не нарушала эти обещания.

– Пообещай снова.

– Хорошо. Я не буду никого убивать. Если только не придумаю, как уйти от наказания.

Она ухмыляется, словно говоря: «Видишь? У меня есть чувство юмора».

– Это не обещание.

Роза пожимает плечами:

– Я пошутила. Я уже пообещала, что не убью Майю. Не убью Сид, Лейлани, родоков или еще кого‐нибудь, кто тебе небезразличен.

– Или кого‐нибудь, кто мне безразличен.

– Ладно. К тому же я очень маленькая. Как я могу кого‐нибудь убить? – Роза закатывает глаза, словно изумляясь, какой я глупый, и слезает с моей кровати. – Спокойной ночи, Че.

Она чмокает меня в щеку и выскальзывает за дверь. Я пытаюсь хоть как‐то осмыслить наш разговор. И не могу. Я чувствую себя так, словно меня избили до полусмерти. Что она мне пообещала? Не лезть к моим друзьям. Слишком расплывчато. Она потом скажет, что не думала, что к кому‐то лезет. И не понимала, что тот, к кому она лезет, мой друг. Не настраивать против меня Салли и Дэвида. Тоже расплывчато. «Откуда мне было знать, – скажет она, – что они так отреагируют?» Еще она пообещала никому не причинять физического вреда. Умышленно. Потом скажет, что не хотела этого делать. А как насчет обещания никого не убивать? «Если только не придумаю, как уйти от наказания».

Я не смогу заснуть. Я достаю телефон. Пришла куча сообщений. Лейлани зовет на очередной показ – как ни в чем не бывало, словно не она обвинила меня в том, что Соджорнер мне нравится только из‐за цвета кожи. Джейсон докладывает новые подробности своих ссор с родителями. Джорджи интересуется, удалось ли мне сбежать от пьяной девицы. Назим пишет, что ему меня не хватает: я один способен оценить то, как он одержал верх над Джорджи, – и сейчас он расскажет, как это было. Я думаю спросить у Джорджи, может ли она поговорить, – мне надо обсудить с ней все, что произошло, – но тут приходит сообщение от Соджорнер: «Мне понравилось с тобой танцевать».

Я смотрю на экран. Прикоснуться к нему – все равно что прикоснуться к ней. «Да. Мне тоже. Понравилось». Я замираю. Набираю текст, который боюсь отправить, а затем, не успев остановить самого себя, отправляю: «Я счастлив, что ты меня поцеловала». Я смотрю на экран телефона, надеясь на ответ. У меня вспотели ладони. Что, если она не ответит? Приходит сообщение от Назима, еще одно от Джорджи. Я их даже не открываю.

Почему Соджорнер не отвечает? Я что, перегнул? Может, не надо было упоминать поцелуй? Нам что, нужно делать вид, что мы не целовались? Она сама написала, что ей понравилось со мной танцевать. Это явно что‐то значит. Я не написал, что хочу снова ее поцеловать. Не написал, что не могу перестать о ней думать. Что я буду ходить в церковь каждое воскресенье, лишь бы быть рядом с ней. Что сейчас я мечтаю только об одном – снова ее поцеловать. Прижаться губами к ее губам, коснуться пальцами ее кожи…

«Да. Спокойной ночи, Че». Да, она тоже счастлива? Или да, она счастлива, что я счастлив, что она меня поцеловала? Или «да, я знаю, что ты счастлив, что я тебя поцеловала»? Последнее может означать все что угодно – например, что она надо мной смеется. Не думаю, что она надо мной смеется. Я выключаю телефон, ставлю его заряжаться, забираюсь в постель, закрываю глаза и засыпаю, мечтая о Соджорнер.

Проснувшись, я сразу же думаю о Соджорнер. Я включаю телефон, чтобы убедиться, что действительно получил от нее эти сообщения. Я их действительно получил. Роза уже спустилась на кухню и завтракает. Дэвид стоит у барной стойки с чашкой кофе в руках. Между ними лежит Розин планшет, и они увлеченно что‐то обсуждают. Что‐то компьютерное или математическое, в чем я в жизни не разберусь. Роза оборачивается ко мне и машет рукой, показывая ямочки, словно не она прошлой ночью сказала мне: «Я не буду никого убивать, если только не придумаю, как уйти от наказания».

– Репетитора по математике больше не будет, – говорит Роза. – Я же тебе говорила. – Она слезает со стула и обнимает меня. – Они на мели, – шепчет она.

Дэвид хмурится.

– С сегодняшнего дня у вас каникулы. В сентябре пойдете в местную школу.

Роза смотрит на меня, словно повторяя: «Я же тебе говорила».

– Если в сентябре мы еще будем здесь.

Дэвид бросает на нее быстрый взгляд.

– В какую школу вы меня отправите? – спросила Роза. – Сеймон говорит, в большинство здешних школ очень сложно попасть. Надо заранее подавать заявление.

Дэвид молчит.

– Я сегодня буду заниматься с Сеймон. Она уже гораздо лучше играет в шахматы.

– Разве она не в школе?

Роза качает головой.

– Она в частной школе. У них уже начались каникулы.

– Как раз поэтому, – поворачивается ко мне Дэвид, – мы и отменили ваши занятия с репетитором. У вас обоих уже давно не было каникул, и мы решили, что Роза будет рада провести лето с двойняшками.

– А Че будет рад днем и ночью колотить людей, – добавляет Роза, включая ямочки.