Мы с Лейлани, Вероникой, Олли и Джейми идем в «Кофе Нуар», где работают Вероника и Олли. Там все их знают. Бармен бесплатно наливает в рюмки Джейми, Олли и Веронике какой‐то зеленый напиток. Мы с Лейлани пьем воду. Олли и Джейми спорят, кто из них больший ньюйоркец.

– Я могу себе позволить здесь жить только потому, что это квартира моего дяди! – говорит Олли. – А он, в свою очередь, снимает ее у государства, и у него фиксированная арендная плата!

– А наш государственный дом снесли! Теперь моя мама живет в Квинсе, в районе, который едва можно найти на гребаной карте!

– Уймитесь уже, – закатывает глаза Лейлани. – У меня от вас голова разболелась.

Олли и Джейми, склонившись друг к другу, переходят на шепот. Их губы так близко, что они вполне могли бы поцеловаться.

– Они до утра не уймутся, – театральным шепотом сообщает Лейлани. – Похоже, это любовь.

– Вы точно не хотите выпить? – спрашивает Вероника. – Потрясающе вкусно.

Я качаю головой, Лейлани тоже отказывается.

– Лейлани на публике не пьет, – громко шепчет Вероника. – Боится, что ее сфотографируют, и тогда проблем не оберешься.

Странно думать, что Лейлани вроде как знаменитость.

– Тебе правда нравится Сид? – спрашивает Вероника, слишком близко придвигаясь ко мне. От нее пахнет чем‐то приторно-сладким.

– М-м.

– Они вместе тренируются, – говорит Лейлани. – Сид тоже занимается боксом. У нее уже было два любительских боя.

Интересно, откуда Лейлани об этом знает, думаю я, но потом вспоминаю, что они сидели рядом в корейском ресторане.

– Бокс, – говорит Олли, передергивая плечами.

– И что, она выиграла? – спрашивает Вероника.

– Оба раза, – отвечает Джейми.

– Вот почему у нее такие красивые плечи, – говорит Вероника. – Надо и мне заняться боксом, я хочу такие же плечи. – Она изображает пару боксерских ударов. – Она тебе поэтому нравится? Потому что она боксер?

Я не хочу говорить о Соджорнер. Эти разговоры могут разрушить то хрупкое нечто, которое у нас есть. Мы один раз целовались, мы держались за руки, мы танцевали. А сейчас ее лучшая подруга сидит напротив меня.

– Я думаю, она тебе нравится, потому что она темнокожая. Ты ведь считаешь, что она очень экзотичная, правда, Че? – говорит Лейлани. Она улыбается, явно пытаясь меня поддразнить, но меня словно ударили по лицу.

– Конечно же нет, – говорю я.

Я никогда не называл Соджорнер экзотичной. И вообще я говорил о ней только с Джорджи. Неужели я и правда так думал? Кожа у Соджорнер темнее, чем у всех девушек, которые мне когда‐либо нравились. Темнее, чем у всех, кого я когда‐либо встречал.

– Небось кайфуешь от того, как твои бледные руки смотрятся на ее черной коже? – спрашивает Олли.

– Нет, – отвечаю я. Они все смотрят на меня. И Джейми тоже. Смотрит так пристально, словно пытается заглянуть мне в душу и разузнать, не собираюсь ли я обидеть ее лучшую подругу.

Мы едва касались друг друга, но да, я кайфовал. Как иначе? Ведь это Соджорнер.

– Олли, в тебе многовато злобы, когда ты напиваешься, – говорит Вероника.

Мне кажется, что я вижу под ногами наметившуюся трещину, по одну сторону которой Лейлани с Олли, а по другую – Вероника.

– Я никогда не напиваюсь!

Вероника смеется.

– Ага! Но насчет злобы у тебя возражений нет! Сид нравится Че. Людям нравятся другие люди. – Она переводит взгляд с Олли на Джейми и обратно. Допивает остаток зеленой жидкости из рюмки и машет своему приятелю, чтобы тот налил еще.

Это действительно злые вопросы. Но вдруг в них есть доля правды? Вдруг я в самом деле считаю, что Соджорнер потрясающая, потому что она не похожа на других девушек, которые мне нравились? Но она на них похожа. Джорджи указала мне на это. Мне всегда нравились высокие, крепкие, мускулистые девушки.

– Иногда люди просто нравятся друг другу.

– Говорит белая девушка, – подытоживает Лейлани. – Я многим нравлюсь потому, что они думают, раз я кореянка, то непременно целомудренная, невинная и хрен знает что еще. – Она закатывает глаза. – Одна девица как‐то попросила меня надеть мой национальный костюм. Ну и бред.

– Кто эти люди? – спрашивает Олли. – Ты? Целомудренная? Они тебя вообще видели?

– Ты даже не похожа на кореянку, – добавляет Вероника. – Ты не кореянка, ты здесь родилась. У тебя мама белая.

– Опять за свое? Ронни, ты что, недостаточно белая?

– Подожди, ты хочешь сказать, что считаешь меня просто белой девушкой, а не… не… – Вероника подыскивает нужное слово, – не индивидуальностью? – Последнее слово она произносит, явно ликуя, будто ей удалось наголову разбить противника.

Олли грустно смотрит на нее. Может, Вероника и думает, что Олли на ее стороне, но я ясно вижу, что это не так. Джейми закатывает глаза.

– Если бы ты меня действительно любила, – продолжает Вероника, осушив очередную стопку, – ты бы не замечала, какого цвета у меня кожа!

Олли и Лейлани переглядываются. Джейми хмыкает.

– Раз я все еще с тобой, у меня и правда пунктик на белых девушках. – Лейлани оборачивается к Джейми и Олли. – Но сейчас я не готова это слушать. Идем.

Они встают. Олли покачивается, опирается на Джейми. Я тоже собираюсь подняться с места.

– Увидимся, Че, – говорит Джейми. – Тебе придется прочитать ей лекцию.

Они уходят, а я снова опускаюсь на свой стул, чувствуя себя белее, чем когда‐либо.

– Что? – спрашивает Вероника, встает со стула, но тут же снова садится. – Ну черт возьми. Ну почему Лейлани всегда все сводит к расе? Она ведь даже не настоящая кореянка.

– Это твое мнение. – У меня горят щеки. Ужасно, что Лейлани считает, что я такой же, как Вероника. Хорошо хоть, Джейми так не думает. Но меньше всего на свете мне сейчас хочется читать лекцию Веронике.

– Но она не кореянка.

– Лейлани похожа на обоих родителей. У нее многое от отца. Она говорит по‐корейски. Она бывала в Корее. Корея для нее много значит.

Вероника отмахивается от моих слов.

– Все всегда считают, что она белая. Ей приходится говорить, что это не так. Если бы она сама не настаивала, что она кореянка, никто бы этого не узнал.

– Если Лейлани говорит, что она американская кореянка, значит, для нее это важно. Поставь себя на ее место. – Прояви эмпатию.

Вероника пристально смотрит на меня.

– Ты давно знаешь Лейлани? Минуты три примерно? Сейчас я кое‐что расскажу тебе о Лейлани Макбранайт: она обожает драму. Псевдокорейское происхождение только добавляет драмы. Вот как сейчас: оно дало ей шанс красиво хлопнуть дверью. Ее отец вырос здесь, не в Корее. Его усыновили! Он рос в обычной американской семье. Он впервые побывал в Корее, когда ему было лет двенадцать. Я лучшая подруга Олли, а не она. Почему тогда они ушли вместе? Почему они всегда вместе?

Я хочу, чтобы она поскорее заткнулась. Она выпивает очередную рюмку, и тут я понимаю, что нам с ней придется платить по счету. Вот дерьмо.

– Не все в мире крутится вокруг расы. Люди могут просто быть людьми, понимаешь?

– А как же Олли? – спрашиваю я.

– А что с Олли?

– Ты думаешь, что Олли парень?

– Что? Нет, конечно. Олли – это Олли.

– А как быть с теми, кто хочет узнать, мальчик Олли или девочка?

– Сказать им, что это просто глупо.

– А Олли про себя все знает?

– Угу.

– То есть мы сами – единственные, кто знает, кто мы такие на самом деле. Правильно? А другие люди этого не знают, так?

Вероника кивает. Но я не уверен в том, что говорю. Это очень зыбкая почва. Например, даже если я скажу, что я ковбой, все равно ковбоем не стану. Тут что‐то другое – и я никак не могу понять, что именно.

– Раз Лейлани говорит, что она американская кореянка, значит, так и есть.

Вероника выпивает еще рюмку.

– Если бы Лейлани позволила всем вокруг считать, что она белая, ей стало бы проще?

– Я же тебе сказала, ей нужна драма. Ей нравится чувствовать себя особенной.

– И по этой же причине Олли не называет себя ни мальчиком, ни девочкой?

– Это другое.

– Разве? А тебе не кажется, что, если тебя постоянно спрашивают, кто ты такой, ты вряд ли чувствуешь себя особенным? Скорее, это бесит.

Вероника понемногу сдувается. Может, она поняла, что я имею в виду, а может, сейчас отключится.

– Но Лейлани и правда особенная, – говорит она, словно это что‐то плохое. – Она умнее, уравновешеннее, она во всем лучше. Она основала «Неофит», когда ей было лет семь. Все, что она делает, она делает лучше всех. Я даже не понимала, какая я тупая, пока не встретила ее. Мне просто хочется выиграть спор. Хоть раз в жизни. Но в этот раз я снова проиграла. Да?

Я киваю. Почему Лейлани не бросит Веронику?

– Я все всегда порчу. Она от меня уйдет.

Вероника краснеет. Она плачет. Я протягиваю ей салфетку.

– А еще она сексуальнее, чем я, – говорит она между всхлипами. – Я все время о ней думаю!

Бармен приносит стакан воды. Я уже начал думать, что Вероника такая же, как Роза, но это не так. Роза никогда не думает, что кто‐то лучше, чем она.

– Твоя сестра вовсе не странная, – вдруг говорит Вероника.

Я вздрагиваю от неожиданности. Только я подумал о Розе – и вот мы уже и правда ее обсуждаем.

– Вы с Лейлани говорили о ней все эти ужасы, потому что накурились, да? Она ведь такая милая девочка. Зря вы болтаете о ней такое. К тому же она здорово танцует. Мы будем вместе танцевать.

– Ты пьяна.

Вероника смеется:

– Немного. Мы ссоримся, только когда напиваемся.

– Лейлани не пила.

– Когда одна из нас напивается. Вот черт. Ты прав. Я пытаюсь быть умнее ее, только когда напиваюсь. Олли меня просто убьет, когда я вернусь домой. Расскажет мне, что именно я сделала неправильно, почему это было неправильно и все такое, а я буду думать, почему Олли не может все время всех забавлять и смешить. Я ужасный человек.

Она вытирает лицо насквозь мокрой салфеткой.

– Никто не может все время быть забавным. Ты сейчас совсем не забавная.

– Это было грубо! – говорит Вероника и при этом улыбается. – Но ты прав. Им нравится выкапывать всякое дерьмо из самых глубин и трепаться об этом, а мне… мне это неинтересно. Меня от этого тошнит. Скажи, белые девушки тебе тоже нравятся? Или только черные? Как тебе кажется, я красивая?

Ей интересно, что я думаю. Розу это не волнует. Почему же я чувствую, что разочаровался в Веронике? Может, она была бы интереснее, если бы чуть сильнее была похожа на Розу. Не дай бог.