– Ее зовут Вероника Диас. В школе мы были парочкой. – Лейлани голосом выделяет последнее слово, чтобы оно звучало не всерьез, словно давая мне знак, что можно смеяться.

– Были?

– Она уже окончила школу и теперь работает в «Саншайн» на Хаустон-стрит, – говорит Лейлани.

Интересно, сколько еще я буду привыкать к этому странному названию, Хаустон. Не менее интересно, что такое «Саншайн».

– Еще она актриса. Она снималась в студенческих фильмах, в паре рекламных роликов и в одной серии «Закона и порядка», но тогда она была еще совсем маленькой. Ходила, наверное, на миллион прослушиваний. Получила роль в одной экспериментальной пьесе, но в результате постановщики не нашли денег.

Я пытаюсь сделать вид, что впечатлен, хотя не уверен, хочет ли этого Лейлани.

– Актерского заработка не хватает на съемную квартиру, так что она еще работает в «Саншайн» и в одной дрянной забегаловке на Сент-Марк-плейс. «Кофе Нуар». Что за тупое название.

Лейлани рассказывает так, словно ее все это раздражает. Интересно, она предлагала Веронике деньги? У нее самой полно денег, но ее девушка работает на трех работах, чтобы платить за квартиру. У меня нет друзей сильно богаче или беднее меня. Ну, за исключением Лейлани. Я знаю, как чувствую себя из‐за того, что Лейлани без спроса купила мне одежду. Если они когда‐нибудь спорили из‐за денег, я точно на стороне Вероники. И тут я вспоминаю, что как раз сейчас Макбранайты снимают квартиру для моей семьи. Раньше меня это не беспокоило. Интересно, как Салли и Дэвид себя при этом чувствуют?

– Это любовь? – спрашиваю я, когда мы переходим дорогу.

– Это точно похоть, – отвечает Лейлани. – Сильная-сильная похоть. Ты сам все поймешь, когда ее увидишь.

«Саншайн» – это кинотеатр. Я вижу афиши фестиваля иранского кино. Даже сквозь исцарапанное оргстекло я замечаю, что Вероника очень привлекательна – зеленоглазая, с вьющимися светлыми волосами. Типичный идеал красоты: большие глаза, маленький нос, пухлые губы. Индивидуальность ей придают асимметричная стрижка и пирсинг – множество сережек везде, где только можно вообразить. Во мне она не будит никакой похоти, зато Лейлани, едва увидев ее, расплывается в улыбке, прибавляет шаг и, перегнувшись через стойку, целует ее.

– Я по тебе скучала, – шепчет она, выпрямляясь. – Это Че.

– Привет, Че. Я много о тебе слышала.

Уж точно ничего хорошего. Она протягивает мне руку. Я ее пожимаю. Вскоре приходит ее сменщица, и вот мы уже идем по темному переулку к ресторану, который вдруг вырастает перед нами, словно из ниоткуда. Входная дверь маленькая и узкая, но сам ресторан огромный. Повара за длинной стойкой колдуют над гигантскими чанами с кипящей водой, в воздухе мелькает лапша. Официантка здоровается с нами по‐японски. Вероника и Лейлани кланяются в ответ. Нас проводят к дальнему столику.

– Олли всегда опаздывает, – говорит Вероника. – Давайте заказывать.

– Я уже здесь, – говорит темнокожий парень чуть ниже меня ростом, с козлиной бородкой и невозможно блестящими волосами до плеч. Вылитый принц Вэлиант.

– Бог мой, Олли, сними этот ужас. Выглядишь отвратительно.

Олли снимает парик и бороду и сует их в карман: теперь они напоминают хищных зверьков, которые вот-вот выскочат наружу и набросятся на нас. Без парика Олли похож на девчонку.

– Так‐то лучше, – говорит Вероника и треплет Олли по гладкому, покрасневшему под накладной бородой подбородку. Может, Олли – девушка?

– Я выгляжу просто божественно, – говорит Олли слишком низким для девушки голосом и садится. Может, это все‐таки парень? У меня щеки почти такие же гладкие, как у него. Или у нее?

Волосы у Олли примяты. Олли ощупывает их и хмурится:

– Закажу и пойду поправлю прическу. Умираю с голоду. Но без принцевой бороды и волос я наверняка выгляжу просто отвратительно.

– Это Че, – говорит Вероника.

– А, тот самый заунывный сынок лучших друзей твоих родителей. Все правильно, Лей-Лей? Ты ведь именно на этом слове остановилась, покопавшись в словаре синонимов?

– Олли! – вспыхивает Вероника. Лейлани даже не закатывает глаза.

– Похоже на меня, – говорю я и протягиваю руку.

– Ага, – говорит Олли, – он жмет руки. Заунывнее некуда. – Он или она наклоняется и чмокает воздух рядом с моей щекой. – От тебя не разит богатством. Неужели австралийцы не выставляют напоказ свои деньги?

– Я не богатый.

– Он не богатый, – одновременно со мной говорит Лейлани. – Не все друзья моих родителей богачи, представь себе.

– Так вот откуда у тебя любовь к трущобам! – Олли поворачивается ко мне и шепчет: – Мы с Вероникой в школе получали стипендию, а сейчас вместе снимаем квартиру с фиксированной арендной платой. Никому не говори. – Олли встает. – Я буду тонкацу. С яйцом.

Я смотрю, как Олли идет к двери в туалет. Узкие бедра, но и талия тоже тонкая. При ходьбе Олли слегка раскачивается. Это никак не помогает мне понять, парень Олли или девчонка, но я чувствую, что лучше не спрашивать.

– Ты не во вкусе Олли, – говорит Лейлани.

Я краснею.

– Я не пытался…

Они хохочут.

– Олли тоже не в моем вкусе, – вымученно говорю я, надеясь, что выйдет весело.

– О-о-о, – удивляется Вероника, – а кто же в твоем вкусе?

У меня звякает телефон. Я смотрю на экран: «Уже завалил ее?» Это Джейсон. Я тяжело вздыхаю. Лейлани наклоняется ко мне. Я щелчком выключаю телефон.

– Кого завалил? – тактично осведомляется она как раз в момент, когда к нам подходит официант. Он вздымает брови, но ничего не говорит. – Ну? – продолжает она, когда официант, приняв заказ, уходит. – Кого ты завалил?

– Никого. Это шутка. Очевидно, тупая. Но он вообще‐то не козел.

Это неправда. Джейсон может вести себя как настоящий козел, к тому же он, возможно, не шутит. Зря я рассказал ему, что мне нравится Соджорнер. Хорошо хоть, мне хватило мозгов не говорить ему, как ее зовут. Вероника пихает Лейлани локтем:

– Что было в сообщении? Скажи!

– В каком сообщении? – усаживаясь за стол, спрашивает Олли.

– Ничего, – говорю я одновременно с Лейлани.

– «Уже завалил ее?» Так было написано в сообщении, – поясняет она. – Это не я спросила.

– Он пошутил, – отбиваюсь я. – И никого конкретно не имел в виду.

– А может, он имел в виду Лейлани? – не отстает Олли. – Я думаю, у тебя с ней есть шанс. – Олли наклоняется ко мне и говорит театральным шепотом: – Только между нами, мне кажется, она готова к переменам. Они с Вероникой вместе уже миллиард лет.

Вероника толкает его в бок.

– Ай!

Нам приносят лапшу.

– Заешь свою боль тонкацу.

Лапша вкуснейшая.

– Хороша, да? – спрашивает Олли. У него/нее по подбородку стекает бульон. – Лей, ты уже знаешь, что мне не дали роль?

Вероника закатывает глаза.

– Ты не можешь знать, в чем причина.

Олли хмыкает:

– Нет, могу. Очевидно, они считают, что я не могу быть Питером Пэном.

– Раз у тебя темная кожа, ты не можешь его играть? Как прогрессивно. – Лейлани фыркает. – У тебя бы прекрасно получилось.

– Может, не будем об этом? – предлагает Вероника. У меня звякает телефон. Я украдкой смотрю на экран.

Сообщение от Розы. «Я соскучилась! В музее было очень весело».

Мы бродим по району, который мой телефон определяет как Нижний Ист-Сайд. Лейлани, Вероника и Олли треплются о каких‐то своих знакомых, обсуждают одежду, магазины, рестораны и только что открывшуюся гостиницу, словно они ровесники родоков. Олли беспрерывно спрашивает Лейлани про ее сайт.

– У тебя есть свой сайт? – спрашиваю я. Мне это кажется слегка старомодным.

Все трое смеются.

– Да, у Лейлани Макбранайт есть свой сайт, – говорит Олли. – Он называется «Неофит», не слышал? – Олли смотрит на меня так, словно я должен знать значение этого слова.

– Забей, – говорит Лейлани. – Че не интересуется модой.

– Что, правда? – говорит Вероника. – Рубашка у него божественная.

– Я заставила его купить ее.

У меня жужжит телефон. Салли сообщает, что Роза переночует у Макбранайтов с Сеймон и Майей и что они с Дэвидом останутся там на ужин. Майя вряд ли сейчас прыгает от радости.

– Мне пора, – говорю я.

– У тебя встреча?

– Спортзал, – говорю я.

– Еще даже не стемнело, – отговаривает меня Олли. – И ты не поведал нам все свои секреты.

– Почему ты думаешь, что у меня есть секреты?

– Оставайся, – говорит Лейлани. – Ты же можешь пропустить тренировку? Ты в Нью-Йорке недавно. Мы покажем тебе пару секретных мест.

– Увидишь логово дракона, – уточняет Вероника.

– Узнаешь, как его победить, – добавляет Олли.

Мне хочется больше узнать про Лейлани и ее друзей. Они совсем не похожи на моих австралийских ребят. Мы с Назимом, Джейсоном и Джорджи никогда не обсуждаем тряпки. Мы вообще не говорим о том, о чем говорят они. Пожалуй, мне интересно посмотреть, как развлекаются Лейлани и компания, к тому же родоки будут в восторге от того, что я провожу с ней время. Возможно, этот восторг слегка скрасит разочарование, которое они испытают, когда я расскажу им про спарринг.

– Ладно, – говорю я. – Покажите мне свой Нью-Йорк.

Олли делано обнимает меня и изображает полный восторг.

– Начинаем экскурсию!

Я пишу Салли, что я с Лейлани и ее друзьями. «Повеселись», – отвечает она.

– Часть первая, – говорит Лейлани. – Зайдем к Ронни и Олли.

– Разве первая часть – не лапша? – спрашиваю я.

– Нет, в первой части меня спасали от работы в королевстве тотальной тоски, – говорит Вероника.

– Просто открой дверь, Ронни.

Вероника открывает исписанную граффити дверь в подъезд и ведет нас по лестнице на четвертый этаж.

– Люблю дома без лифта, – говорит Лейлани.

– Тут все по‐простому, но все равно это наш дом, – ухмыляется Олли. – Кстати, у нас в квартире со дня на день установят лифт.

Лестница грязная. Пахнет пылью и мусором, который годами втаптывали в потертый ковер. Ноги слегка прилипают к каждой ступеньке. Все стены ободраны. На каждом этаже хотя бы у одной двери стоит набитый мусорный пакет. На первом этаже пакет всего один и не слишком вонючий. На втором этаже куда хуже.

– Они считают, что мусор за них выбросят эльфы, – говорит Олли, когда мы добираемся до их квартиры на четвертом этаже. У двери стоят два мешка с мусором. – Вероника! Сегодня была твоя очередь!

Вероника бормочет извинения и идет в квартиру вслед за Олли.

– Вероника! – орет Олли. – Вынеси мусор!

– А, да.

– Прямо сейчас!

Вероника послушно выходит за дверь и тащит мешки вниз.

– Ронни просто ужасна, – говорит Олли, падая на диван. – Похоже, она просто не замечает мусор. Если бы она не готовила так круто, я бы нашел себе нового соседа на раз-два. – Олли щелкает пальцами.

– И если бы она не была твоей лучшей подругой с тех пор, как вам было по пять лет, – добавляет Лейлани.

– По шесть. Ну да. Но она такая грязнуля. Ладно бы просто неаккуратная, но она по‐настоящему свинячит. Она даже туалет не чистит после того, как…

Лейлани поднимает руку:

– Мы не хотим об этом знать!

– Садитесь уже, – командует Олли.

Лейлани садится на диван напротив, а я устраиваюсь рядом с Олли. Диван такой старый и продавленный, что я задницей едва не касаюсь пола, а коленками – лба.

– Добро пожаловать в наш дворец.

Я смеюсь:

– Настоящее великолепие!

Ничего более несоответствующего Лейлани нельзя и вообразить. Комната забита вещами: два дивана, стол и стулья, полки, прогибающиеся под весом книг и DVD-дисков, колонки, монитор, компьютеры, роутеры, провода. У стены – кухонный стол, плита, раковина, шкафчики. Рядом с кухней единственное узкое окно, выходящее на пожарную лестницу.

– Было бы чище, если бы мы не рассчитали дворецкого. – Олли снова наклоняется ко мне и театральным шепотом сообщает: – Он регулярно опустошал наш бар.

Лейлани стучит по экрану телефона. Я не уверен, но подозреваю, что у Макбранайтов есть дворецкий. Может, даже не один. Когда Вероника возвращается, Олли выуживает из ниоткуда косяк, поджигает его, затягивается и передает ей. Она затягивается и передает косяк Лейлани, которая делает такую долгую затяжку, что мне кажется, косяк сейчас же и закончится. Лейлани передает мне его прежде, чем я успеваю открыть рот и объявить, что не употребляю наркотики. Я думаю о том, что они на это скажут. Как занудно будут меня подкалывать.

Лейлани и так уже думает, что я – какое же слово она использовала? – ах да, «заунывный». Я к этому привык. Почти все мои ровесники считают меня странным: я учусь дома, использую слишком много заумных слов и все такое. Мне плевать, что они думают, но если я не возьму косяк, то разговоры о том, какой-же-я-все‐таки-странный, начнутся прямо сейчас. Я не хочу в ближайшие несколько часов слушать их рассуждения о том, почему да зачем я веду здоровый образ жизни. Или в ближайшие несколько дней. Или, черт возьми, всю свою жизнь в Нью-Йорке. Я притворяюсь, что делаю затяжку, и передаю косяк Олли. Никто ничего не замечает.

Как чувствуют себя обкуренные? Я даже не знаю, что значит быть пьяным, да что там, хоть немного навеселе. Я всегда хорошо себя веду. Я стараюсь не создавать трудностей, потому что прекрасно понимаю, какой ад Роза может нам всем однажды устроить и, вероятно, устроит. Почему я не могу хотя бы раз в жизни сделать что‐то неправильное? Потому что слишком боюсь оказаться в отрубе в тот момент, когда Роза решит – не знаю – столкнуть Соджорнер с лестницы. Я не увижу Розу до завтра. Она с Сеймон и Майей, под присмотром взрослых. Если когда‐то и пробовать, то сейчас.

Когда Лейлани снова передает мне косяк, я затягиваюсь и задерживаю дыхание. Я не кашляю, хотя в горле першит, и передаю косяк Олли. В глаза словно насыпали песку. Косяк делает еще два круга и уменьшается так, что его уже невозможно держать. Дым сладкий, на вкус как базилик. Я вдыхаю совсем немного. Мне не хочется переусердствовать. Интересно, когда я что‐нибудь почувствую. Наверняка скоро. Но остальные ведут себя совершенно нормально. В зеркале в ванной я вижу, что у меня совершенно красные глаза.

– Из меня бы вышел лучший в мире Питер Пэн, – говорит Олли.

– Олли! – восклицает Вероника. – Забудь!

– Не переживай, Ронни, мы все знаем, что ты не можешь отличить белое от черного.

– Я не об этом, – бормочет Вероника.

– Твоя сестра, – говорит Лейлани, когда я сажусь обратно на диван, – меня не любит.

– Конечно, не любит. Ты не считаешь ее очаровательной. Она привыкла, что все от нее в восторге.

– Она не очаровательная. По-моему, она очень странная.

У меня чуть сердце не выскакивает из груди. Лейлани заметила. Еще мне тошно. Я никуда не могу деться от Розы. Ее здесь нет, и все же она здесь. Интересно, то, что Лейлани о ней вспомнила, – это дурной знак? Мне очень хочется позвонить домой к Макбранайтам и спросить, все ли в порядке у двойняшек.

– У нее немного слишком большие глаза. Она немного слишком идеальная. Эти светлые кудри. Прямо эффект зловещей долины.

Она всего лишь имеет в виду, что у Розы кукольная внешность. Надеюсь, она не заметит, как сильно я разочарован.

– Что еще за зловещая равнина? – спрашивает Олли. – Пора рассказывать страшилки?

– Тс‐с! Зло-ве-ща-я-до-ли-на, – медленно повторяет Лейлани. – Есть такой эффект в робототехнике. Когда что‐то выглядит почти как человек, почти, но не до конца, у нас мурашки по коже. Вплоть до этого момента нам кажется, что роботы очень симпатичные. Это пока робот выглядит как рисоварка с глазами. Или как плюшевая игрушка. Или просто как угодно мило. Но чуть только сходство становится слишком разительным, возникает эффект…

– Как в «Полярном экспрессе»! – орет Олли.

– О. Господи. Боже! – вопит Вероника. – Предки показали нам с Саскией «Полярный экспресс», когда мы были совсем маленькие. Мне потом снились кошмары. Месяцы напролет. Годы напролет! Я до сих пор не могу прийти в себя. О чем они думали? О чем думали все, кто хоть как‐то связан с этим кошмарным уродством?

– Что такое «Полярный экспресс»?

– Он на домашнем обучении. – Теперь черед Лейлани говорить театральным шепотом.

– Иногда на домашнем обучении. Я не из Средних веков.

– Я думала, сейчас только амиши практикуют домашнее обучение, – замечает Вероника.

– Я что, похож на амиша? – Я лишь очень примерно представляю себе, кто такие амиши.

– Без бороды – нет, – отвечает Лейлани и прикрывает рот ладонью, явно чтобы унять свой ненормальный смех.

– Еще они гораздо хуже одеваются, – говорит Вероника, глядя на Лейлани и явно не понимая, что тут смешного.

– Я же тебе сказала, это я заставила его купить рубашку. – Из-за того что Лейлани прикрывает рот рукой, ее голос звучит чуть менее самодовольно. – И еще джинсы и ботинки. Пока я над ним не поработала, он был обычной мелкой крыской из спортзала.

– Я не на домашнем обучении. Я не амиш. У меня есть компьютер. Телефон. Планшет. – Мне хочется проорать, что я уже занимался сексом и употреблял наркотики, но это неправда, точнее, наркотики‐то употреблял, но это впервые случилось пару секунд или минут назад, или сколько там на самом деле прошло времени. – Я атеист и верю в социальную справедливость и равенство для всех, вне зависимости от цвета кожи, пола, сексуальной ориентации и всего прочего. Я всего лишь не знаю, что такое «Полярный экспресс»! Что это такое?!

Они хохочут. Мне страшно хочется на них наорать, но тут вдруг я чувствую, как их смех проникает в меня, щекочет изнутри, и уже сам не могу сдержать хохот. Мы хохочем так сильно, что перехватывает дыхание.

– Это мультфильм, – наконец выдавливает Вероника, вытирая слезы. – Ужасный, уродливый, отвратительный мультфильм.

– И все‐таки, – спрашиваю я, когда все наконец успокаиваются, – как зловещая долина связана с Розой?

Я тут же жалею, что спросил. Мне было так весело.

– А, – говорит Лейлани, – ну да. Она как будто из зловещей долины. Как будто бы она учится быть человеком, но еще не до конца научилась. Кажется, что у нее на коже нет пор. И эти жуткие глаза. И то, как она смеется и улыбается всегда на какую‐то долю секунды позже, чем все остальные. Если честно, Че, у меня от нее мурашки по коже.

– Ого, – говорит Вероника, – мне надо с ней познакомиться.

– И мне тоже.

– Если нажать на кнопку у нее на спине, – говорит Лейлани, – она начнет танцевать.

Я смеюсь.

– Она и правда танцует! Она стала учиться чечетке, когда посмотрела какой‐то фильм с Ширли Темпл. Все всегда ей твердят, что она на нее похожа. – Я тут же вспоминаю, что Лейлани об этом знает. Сеймон и Роза ходят в одну танцевальную школу.

– Ширли Темпл – самый жуткий белый ребенок в истории. – Лейлани вздрагивает.

– Кто такая Ширли Темпл? – шепчет Вероника.

– Эти театральные актеры никогда ничего не знают. Как тебя вообще взяли работать в кинотеатр, а, Ронни? – спрашивает Олли. – Ты в своей жизни видела хоть один фильм?

Вероника закатывает глаза:

– Мы, люди театра, слишком далеки от ваших плебейских развлечений.

– Говорит человек, снявшийся в «Законе и порядке».

– Я была ребенком! К тому же в нем снялись все актеры мира!

– Жаль, что это уже не так, – говорит Олли. – Почтим минутой молчания память величайшего работодателя всех недооцененных актеров Нью-Йорка.

– Да ради бога, Олли, это шоу закрыли сто лет назад.

– Майе тоже не нравится Роза, – говорю я. – Но Сеймон она нравится. У них всегда были разные друзья?

– Нет. Роза первая, с кем дружит только одна из них. Майе не по себе, когда она остается в одной комнате с Розой. Она сказала Сеймон, что с Розой что‐то не так, что Сеймон нужно держаться от нее подальше. А Сеймон ей ответила, что лучше бы она умерла. Когда я стала ее расспрашивать об этом, она и мне тоже сказала, что лучше бы я умерла.

Олли издает жуткие звуки и подхихикивает. Ничего смешного.

– Какой ужас, – говорит Вероника. – Сколько Розе лет?

– Десять, – отвечаю я. И смотрю Лейлани прямо в глаза. Она не отводит глаз. Мы долго, очень долго, может, несколько часов смотрим друг на друга, и я уже готов все ей рассказать, вывалить на нее все свои опасения насчет Розы.

Мне кажется, что Лейлани все понимает, так же как Джорджи. Если я ей расскажу, мне станет гораздо легче.

– Мне нужно съесть сэндвич с омаром, – объявляет Лейлани. – Кто со мной?

Момент упущен.