Глава 26. Перчатка

Яриэль, Слуга

Первый день после побега от Двалии был для нас с Шун очень трудным. Мы нашли хвойное дерево и спрятались под ним, в глубокой снежной яме вокруг ствола, прижимаясь друг к дружке и дрожа от холода и страха. У самого ствола снега не было совсем, только толстый слой опавшей хвои. Склоненные к земле ветви были как стены шатра. Наши следы, ведущие в это убежище, мы скрыть никак не могли. Оставалось только надеяться, что нас не станут выслеживать.

Издалека доносились вопли, злобные выкрики и еще какой-то странный звук, который я не сразу узнала.

– Лязг мечей? – шепотом спросил я.

– Бледные не носят мечей, – сказала Шун.

– Может, они украли их.

– Сомневаюсь. Вот что. Расстели свою шубу на земле. Я сяду сверху и расстегну свою. Ты сядешь ко мне на колени, и я запахну полы вокруг тебя. Так нам будет теплее.

Меня потрясло и то, что Шун проявила такую доброту, и то, как расчетливо она все продумала.

Когда мы устроились, я спросила:

– Как ты этому научилась?

– Однажды мы с бабушкой возвращались из гостей, и колесо нашей кареты попало в выбоину на дороге. Что-то сломалось. Была ночь, зима, а возница уехал, чтобы привести помощь. И тогда моя бабушка закутала меня так, чтобы я не замерзла. – Она говорила все это поверх моей макушки.

Оказывается, у Шун в детстве были и добрая бабушка, и поездки в карете.

– Значит, твоя жизнь была не так уж ужасна?

– Не вся она была ужасна. Только последние четыре-пять лет.

– Мне жаль, что жизнь так с тобой обошлась, – сказала я и вдруг поняла, что говорю искренне.

Той ночью мы стали ближе, словно я повзрослела или она стала младше.

– Тсс! – сказала Шун, и я умолкла.

В ночи по-прежнему гремели ликующие и злые крики. Потом раздался протяжный вопль. Он стих и снова набрал силу. Я думала, это никогда не кончится, и зарылась лицом в плечо Шун, а она обняла меня крепко-крепко. Как мы ни кутались, как ни прижимались друг к дружке, холод все равно пробирал нас до костей. Темнота и лес вокруг давили так, будто мы были крепким орешком, который они решили расколоть морозом. Я услышала, как скачет галопом лошадь. Хотя она промчалась далеко от нас, я все равно задрожала от страха. Каждое мгновение я ждала: вот-вот кто-то закричит, что нашел нас. Меня и Шун схватят, потащат обратно в лагерь, и на сей раз там не будет Двалии, чтобы защитить нас. Или сюда придут Виндлайер с его обманным туманом и Двалия с ее жестокими и безжалостными руками и скажут, что мы теперь Слуги. Я крепко зажмурилась и пожалела, что не могу так же зажать и уши.

– Нам надо попытаться поспать, – сказала я Шун. – Завтра придется идти далеко и быстро.

Шун прислонилась спиной к дереву:

– Так спи. Я посторожу.

Зачем сторожить? Разве мы сможем приготовиться к драке или спрятаться, если нас найдут? Хотя, может быть, за нами придет только один солдат. Тогда мы сможем убежать. Или сразиться с ним. И убить. Меня трясло от холода и страха, но я каким-то образом сумела заснуть.

Когда я рывком проснулась, была еще ночь. Шун трясла меня.

– Слезь с меня, – шепнула она. – У меня ноги затекли.

Мне не хотелось слезать с ее колен. Когда я пошевелилась, шуба Шун распахнулась, и то скудное тепло, что мне удалось сохранить, улетучилось в ночь. Шун поерзала, покряхтела и уложила ноги по-другому.

– Садись рядом, – велела она.

Она выпростала одну руку из рукава белой шубы, и я заползла ей под бок. Я вдела руку в пустой рукав, а Шун обняла меня под шубой. Сидеть на холодной земле было неприятно. Я потянула свою шубку, расправила ее, и ее хватило, чтобы подстелить под нас обеих и подоткнуть свободные края по бокам.

Я совсем продрогла. Пальцев на ногах я не чувствовала, ягодицы болели, позвоночник превратился в ледышку. Я прятала лицо в меху, но одно ухо осталось снаружи и замерзло до боли. Утренний свет просачивался сквозь заснеженные лапы дерева, под которым мы ночевали. Я прислушалась, но услышала только утреннюю перекличку птиц.

– Шун! Ты не спишь?

Она не шелохнулась, и я испугалась, что она замерзла до смерти.

– Шун!

Я потрясла ее – мягко, но настойчиво. Она вскинулась и уставилась на меня, явно не узнавая. Потом тряхнула головой и пришла в себя.

– Слушай! – зашипела она.

– Я уже слушала, – ответила я по-прежнему шепотом. – Только птицы поют. Думаю, нам надо выбираться отсюда и уходить как можно дальше.

Мы обе неловко заворочались. Выпрямиться под еловыми лапами не получалось, руки и ноги плохо слушались. Я с немалым трудом выпуталась из-под шубы Шун и еще с большим усилием смогла вытащить из-под нее свою шубу и одеться. Она была холодная и вся в сухих иголках. Мне вдруг ужасно захотелось есть и пить.

Я первой вылезла из-под ели, Шун неуклюже выбралась за мной. Солнце на миг ослепило меня, и я заморгала. Потом зачерпнула горсть снега и положила в рот. Он растаял, но воды получилось совсем чуть-чуть. Я зачерпнула еще.

– Не увлекайся, – сказала Шун. – А то замерзнешь еще больше.

Это был дельный совет, но почему-то я разозлилась. Я взяла новую горсть снега, хотя и поменьше, и положила в рот.

Шун продолжала:

– Нам надо вернуться домой. По санному следу идти нельзя – если они ищут нас, первым делом станут искать там.

– Ищут?

– По-моему, солдаты схватились со Слугами. Если кто-то из Слуг выжил, они по-прежнему хотят заполучить тебя. Но можно надеяться, что солдатам мы не нужны.

– А может, стоит пойти в тот город и попросить помощи? Или в один из домов, которые мы видели?

Она покачала головой:

– Они набедокурили там. Заставили людей забыть о себе. Лучше не надо ходить туда – они как раз этого и ждут. И стучаться в чью-то дверь, чтобы просить помощи, тоже не стоит. Думаю, сегодня надо уйти как можно дальше отсюда, только не по дороге – там нас могут увидеть. Вдруг они станут расспрашивать людей о нас.

Она все говорила правильно, но мне не хотелось, чтобы она одна решала. Я глубоко задумалась, пытаясь найти что-нибудь настолько же умное.

– Надо идти там, где не пройдут сани и лошади. По кустам, по скалам.

– В какой стороне наш дом, как думаешь?

– Точно не знаю, – сказала я, взглянув на затянутое облаками небо.

Шун огляделась по сторонам и почти наугад сказала:

– Идем туда.

– А если так мы забредем глубоко в лес и умрем от голода и жажды?

Она презрительно посмотрела на меня:

– Уж лучше так, чем то, что случится, если нас поймают. Если хочешь вернуться по нашим следам и попроситься обратно – вперед. А я пойду туда.

И она зашагала по лесу. Поколебавшись немного, я двинулась за ней. Идти по ее следам было лишь ненамного легче, чем по нетронутому снегу. Тропа, выбранная Шун, вела прочь от лагеря наемников, она привела нас на холм, потом вниз, и одно время все шло неплохо. Чем дальше, тем круче становился склон и гуще заросли ежевики.

– Внизу ручей, – догадалась я.

– Возможно, – согласилась Шун. – Но сани тут точно не пройдут, да и лошадям, наверное, будет непросто.

Несколько раз спуск становился таким крутым, что мы поскальзывались и падали. Я очень боялась, что мы скатимся в ручей. Но когда мы спустились, оказалось, что ручей очень маленький и почти весь замерз. Мы легко перепрыгнули узкую полоску бегущей воды. Это напомнило мне о жажде, но черпать руками ледяную воду не хотелось, и я опять взяла снега. Шуба была такая тяжелая, что казалось, я несу на себе целую палатку. Снег налипал на подол, добавляя ей веса.

Шун поднималась выше по течению, пока не нашла место, где можно было вскарабкаться на другой склон. В других местах подъем был еще хуже, но и здесь нам пришлось нелегко, да и кусты на этом склоне росли ужасно колючие. Когда мы наконец выбрались из оврага, то обе вспотели. Я расстегнула воротник шубы.

– Как же есть хочется, – сказала я.

– Не говори о еде, – посоветовала Шун.

К тому времени, когда мы поднялись на вершину холма, голод уже грыз меня изнутри так, будто у меня в животе поселилась кошка. Накатили слабость и злость, потом тошнота. Тогда я решила быть как волк. Огляделась вокруг в поисках того, что можно съесть. Лес на холме был вырублен, – возможно, летом тут пасли овец. Ни травинки, ни одной сухой метелки не торчало над снегом, и ничто не укрывало нас от пронизывающего ветра. Наверное, если бы я увидела мышь, то бросилась бы на нее и съела целиком. Но мышей не было, и по щеке у меня поползла глупая слеза. Соль обожгла обветренную кожу.

Это пройдет, – шепнул Волк-Отец.

– Голод пройдет? – удивилась я вслух и чуть не подпрыгнула от удивления, когда ответила Шун:

– Да. Пройдет. Сначала страшно хочется есть. Потом кажется, что тебя вот-вот стошнит, но в животе пусто. Иногда хочется плакать, иногда одолевает злость. Но рано или поздно это проходит. На время.

Я тащилась далеко позади нее. Шун пересекла скалистую вершину и стала спускаться в заросшую лесом лощину. Я зачерпнула снега, чтобы промочить горло. Губы потрескались, я старалась не облизывать их.

– Откуда ты знаешь про голод?

Ее голос звучал почти безучастно:

– Когда я была маленькой и плохо себя вела, дедушка отправлял меня в спальню прямо днем, без ужина. В твоем возрасте мне это казалось самым страшным наказанием на свете, потому что у нас тогда был потрясающий повар. Он на каждый день готовил такие блюда, каких ты на самом богатом пиру не пробовала.

Она тяжело брела по снегу. Склон был крутой, и мы спускались самым коротким путем. Спустившись с холма, Шун не повела меня на штурм следующего, а свернула и пошла понизу.

Я обрадовалась, но не могла не спросить:

– Мы идем в сторону дома?

– Потом пойдем. Сейчас я просто стараюсь уйти как можно дальше от врагов.

Мне хотелось идти назад в Ивовый Лес. Чтобы каждый шаг приближал меня к моей теплой постели и поджаренному хлебу с маслом. Но карабкаться по заснеженным холмам и дальше мне не хотелось совсем, поэтому я послушно брела за Шун. Спустя какое-то время она заговорила снова.

– Но по-настоящему в доме бабушки и дедушки я не голодала. Вот когда они умерли и я стала жить с матерью и ее мужем, мне пришлось голодать целыми днями. Если я делала или говорила что-нибудь, что казалось отчиму неуважительным, он запирал меня в моей комнате. И оставлял. Иногда на несколько дней. Однажды я испугалась, что умру от голода, поэтому на третий день выпрыгнула из окна. Была зима, под окнами намело много снега на кусты. Я заработала множество царапин и синяков и ушибла ногу, потом долго хромала, но выжила. Мать очень переживала тогда. Не из-за меня, а из-за того, что бы сказал ее дружок, если бы я умерла. Или просто сбежала. Она хотела выдать меня замуж. Один женишок был старше моего дедушки, у него слюни текли, и он смотрел на меня, как на последнее пирожное на блюде. А еще был один, который женщинами не интересовался, но готов был жениться на мне, чтобы родители оставили его в покое и не мешали развлекаться с дружками.

Никогда раньше Шун не говорила со мной так много. Она не смотрела на меня, только вперед, и роняла слова в такт шагам. Я помалкивала, а она говорила и говорила – о том, как получала пощечины за дерзость, как младший брат изводил ее щипками и тычками. Так она промучилась больше года. Когда Шун твердо отказалась выходить за обоих женихов, отчим сам начал проявлять к ней интерес: хлопал по попе, когда проходил мимо, нависал, когда она читала, а потом осмелел и стал лапать за грудь. Она пряталась у себя в комнате, запирая дверь на засов.

А потом однажды она получила записку, и незаметно ушла из дома поздно вечером. В нижнем конце сада ее ждала женщина с двумя лошадьми, и они сбежали. Тут Шун вдруг остановилась, тяжело дыша.

– Ты не могла бы немного пойти первой? – попросила она.

И я пошла. Тогда-то я и поняла, как сильно помогала мне Шун с самого рассвета. Я шла более извилистым путем, стараясь держаться возле деревьев и кустов, где снег был не такой глубокий. И все равно эта работа оказалась так тяжела, что пот лил с меня ручьями. Я слишком запыхалась, чтобы говорить, а Шун, похоже, больше нечего было рассказать. Я перебрала в памяти все, что узнала о ней, и пожалела, что она не поделилась своей историей, когда только приехала жить у нас. Если бы я лучше знала ее, то, возможно, смогла бы полюбить. Я так промокла от пота, что когда мы останавливались, чтобы передохнуть, то сразу начинала мерзнуть.

Я продержалась первой меньше, чем Шун, но утешала себя тем, что я меньше ее и мне приходится выше поднимать ноги, ступая по снегу. Да еще и шуба постоянно за что-то цеплялась. Когда я стала ковылять слишком медленно, Шун не вытерпела и снова пошла впереди по расширяющейся лощине. Я отчаянно надеялась, что нам встретится пастушья хижина или хутор. Но ни одной струйки дыма не поднималось вокруг, и только птицы перекликались в лесу. Возможно, овец или другой скот, который пасли тут летом, на зиму перегоняли домой, в хлева.

Тени холмов протянулись к нам, когда солнце поползло вниз по небу, и я поняла, что мы идем на запад. Это значит – к Ивовому Лесу или от него? Я слишком устала, чтобы думать. Вдобавок голод вернулся и вцепился когтями мне в живот и глотку.

– Скоро пора будет искать убежище на ночь, – сказала Шун.

Я подняла глаза – на ходу я смотрела только на ее ноги. Елей поблизости не было, но южнее я увидела голые ивы, растущие вдоль ручья. Их тонкие ветви густым пологом закрывали берег, и сквозь них на землю навалило не так много снега.

– Может, под ивами? – предложила я.

– Если не найдем ничего лучше, – согласилась Шун.

Стало темнеть, и если ясный день казался почти ласковым, то звездная ночь безжалостно сковала землю морозом. Впереди показались кусты, обычно растущие у воды, – видно, там, поперек нашего пути, тоже был ручей.

Нам повезло – ручей тихо журчал подо льдом на дне оврага, но, видимо, по весне бурно разливался и успел подмыть берега так сильно, что обнажились корни деревьев по берегам. Там, за корнями, образовались пещерки, а сами корни свисали, занавешивая вход. Отряхнув подолы от налипшего снега, мы с Шун протиснулись в пахнувшую землей темноту.

Хорошая нора. Тут вам ничего не угрожает. – Я почувствовала, как Волк-Отец внутри меня успокоился.

– Я по-прежнему хочу есть, – пожаловалась я.

Шун уже устраивалась на ночлег. Она натянула капюшон поглубже, села и подогнула ноги так, чтобы спрятать их под шубой. Я повторила за ней.

– Спи. По крайней мере, когда спишь, можно не думать о еде, – сказала она.

Пожалуй, это был хороший совет, и я послушно положила голову на колени Шун и закрыла глаза. Я так устала… Страшно хотелось снять башмаки. Я грезила о горячей ванне и своей мягкой перине. Потом я заснула. Мне снилось, что отец зовет меня. Потом стало сниться, что я дома и в кухне на вертеле жарится мясо. Я чувствовала его аппетитный запах и слышала, как потрескивает жир, капающий в огонь.

Я открыла глаза. Была глубокая ночь. Из-под капюшона, сквозь завесу корней, я видела огонь. Я моргнула и поняла, что на берегу ручья горит костерок, а над ним, насаженная на прутик, жарится птица. Я в жизни не слышала запаха прекраснее. Потом между мной и костром прошел человек. Калсидиец. Они нашли нас.

Я могла бы тихонько выбраться из нашего укрытия и ускользнуть незамеченной, но вместо этого коснулась пальцами губ Шун, а когда та проснулась, зажала ей рот. Она затрепыхалась было, потом замерла. Свет от костра и тени перемежались на ее лице, когда она вглядывалась наружу.

Она наклонилась и шепнула мне в самое ухо:

– Это Керф. Тот, что обещал помочь нам.

Берегись, – предупредил Волк-Отец.

– Я ему не доверяю.

– Я тоже. Но у него есть еда.

Она заворочалась, стараясь не шуметь, но Керф повернул голову и сказал:

– Я знаю, что вы там. Не бойтесь. Я пришел отвести вас к вашим. Выходите и поешьте.

По его речи чувствовалось, что он иноземец, но низкий голос звучал мягко и ласково. Ах, как же мне хотелось ему верить! Но Шун легонько пихнула меня, показывая, что пойдет первой. Она выбралась из-за завесы корней и выпрямилась.

– У меня есть нож, – солгала она. – Только тронь меня, и я тебя убью.

– Я не такой, – заверил он. – Я не беру женщин силой.

Она коротко, некрасиво рассмеялась:

– То есть ты не калсидиец? Или не мужчина?

Как зло сказано. Зря она так, вдруг он рассердится… Неужели нельзя притвориться, что мы доверяем ему, пока не съедим эту птицу?

– И калсидиец, и мужчина. – Он тоже рассмеялся, еще неприятнее, чем она. Его смех был горький и старый. – Хотя мой отец говорил совсем как ты. Он думал, я слишком долго оставался с матерью, а надо было забрать меня у нее в семь лет, как других его сыновей. Но он был далеко, воевал, и она воспитывала меня, пока мне не исполнилось четырнадцать. Ни она, ни я не обрадовались, когда отец вернулся. – Он помолчал. Опустился на колено и перевернул птицу над огнем. – Пять лет я только злил и разочаровывал его. Он отослал меня вместе с братом в этот набег, чтобы сделать из меня мужчину. – Керф покачал головой.

Он не смотрел в нашу сторону, и Шун тихонько поманила меня, чтобы я тоже вылезла из укрытия. Я выбралась, но осталась стоять далеко в тени.

– Пойду принесу еще дров и сделаю костер побольше, – сказал Керф и ушел в ночь.

Мы слышали, как он пыхтит и топает, отходя все дальше. Шун рванулась вперед и перепрыгнула ручей. Я не отставала.

Она опустилась на колени возле костерка.

– Кажется, мясо еще не готово.

– Мне все равно, – ответила я.

Она сняла вертел и замахала им, чтобы птица скорее остыла. Тушка соскочила и упала в снег. Я прыгнула на нее и оторвала половину. Местами она была горячая, местами холодная из-за снега, а кое-где и сырая. Мы ели ее стоя, тихонько шипя сквозь зубы, когда обжигались. Я слышала, как глотает Шун, как хрустят у нее на зубах хрящи, когда она обгрызает кости. Птичка была маленькая и закончилась слишком быстро, но я поймала себя на том, что отдуваюсь от облегчения, когда голод отступил.

– Лошадь, – сказала Шун.

Мне не хотелось отходить от костра, но я понимала, что она права. Мне было ни капельки не стыдно, что мы съели его еду и собирались украсть его лошадь. Я пошла вслед за Шун туда, откуда доносилось лошадиное дыхание. После света костра глаза не сразу приспособились к темноте. Лошадей оказалось две, обе были стреножены. Седла лежали неподалеку. Я посмотрела на Шун. Мне никогда не приходилось седлать лошадей. И снимать путы тоже.

– Осторожно, – сказала я, когда она присела на корточки у передних ног белой лошади.

Я видела, как она ощупывает веревку.

– Не могу понять, как их распутать.

– Сними рукавицы.

Я волокла по снегу седло. Мне с трудом удалось его приподнять. И как же я закину его на спину лошади?

– Тут где-то должен быть узел?

– Нет, пряжка, – раздался голос Керфа у нас за спиной. – Подождите немного, сейчас подброшу дров в костер и освобожу их для вас. Если вы правда хотите ехать в темноте.

Мы замерли. Я чувствовала себя виноватой, но лишь самую малость. Шун выпрямилась.

– Я не буду тебе ничего должна. Ты был с теми, кто нас похитил. Так что мы не обязаны расплачиваться за то, что ты исправишь несправедливость, которую с нами сотворили.

– Я знаю. – Он подошел и положил рядом хворост. Сел на корточки и аккуратно подложил в огонь ветку. Он как будто вовсе не заметил, что мы съели птицу. – Я пришел только для того, чтобы вернуть вас к вашему народу.

– И ты не ждешь от меня никакой благодарности за свою «доброту»? – насмешливо спросила Шун.

– Никакой. – Он прямо и простодушно посмотрел на нее. – Да, это правда, что ты красивая и нравишься мне. Думаю, ты и сама уже это поняла по тому, как я смотрю на тебя. Но я знаю, что ты мне ничего не должна. Я не стану пытаться воспользоваться вашим положением.

Этими словами он как будто обезоружил нас. Мы медленно подошли к костру. Я протянула свои грязные руки к огню и почувствовала тепло на лице. Керф взял в дорогу много полезного. Он расстелил у костра кусок парусины, чтобы нам с Шун было где спать. Нам все равно пришлось прижиматься друг к дружке, но так было гораздо теплее. Сам он устроился на таком же куске парусины по другую сторону костра.

– Я все равно не доверяю ему, – прошептала я Шун, уже проваливаясь в сон.

Та ничего не ответила.

Он умел добывать еду. Когда мы проснулись, он уже подкинул в костер дров и жарил тощего зимнего зайца. Я лежала тихонько под своей тяжелой шубой и смотрела, как он возится с луком и стрелой, убившей наш завтрак. А вдруг это его стрела попала в Персивиранса, когда мы пытались сбежать? Вдруг это тот самый человек, что подстрелил моего друга? Мне до сих пор было трудно вспомнить некоторые кусочки того дня. Те минуты, когда туманный человек направлял всю свою силу на меня, вовсе стерлись из памяти. Но я знала, что никто из них не вернулся, чтобы проверить, умер ли Пер. Я видела его только мельком. Оставалось надеяться, что его ранили не слишком серьезно и он вернулся в Ивовый Лес. Мне вдруг вспомнился управляющий Ревел, мертвый Ревел в коридоре, и я не выдержала и всхлипнула. Шун услышала и проснулась.

– Что такое? – спросила она и быстро села, сердито глядя на Керфа.

– Они убили управляющего Ревела.

Она покосилась на меня и снова перевела взгляд на калсидийца.

– Правда? – ровным голосом спросила она, и я поняла, что на самом деле это ей неинтересно.

Мы с Шун почти не обсуждали пережитое во время налета. Одурманенные бурым отваром, мы жили только тем, что было здесь и сейчас. У нас было мало времени, когда мы могли бы поговорить наедине и сравнить, кто что видел. Никто из нас не хотел бередить свежие раны на глазах у похитителей.

– Не реви, – бросила она, и по резкости ее тона я поняла: она по-прежнему считает Керфа врагом. А перед врагом нельзя показывать слабость.

Я повернула голову, вытерла слезы о капюшон и медленно села. Двигаться оказалось неприятно. Все мышцы болели, холодный воздух сразу забрался под шубу. Хотелось плакать. Хотелось броситься на парусину, рыдать и вопить.

– У меня только одна кружка, – виновато сказал Керф. – Нам придется пользоваться ею по очереди.

– А у тебя есть что пить? – спросила Шун.

– Горячий бульон. Талый снег и кости птицы, которые вы выбросили вчера. Но я могу варить только по чашке за один раз.

Шун на это ничего не сказала, не стала ни благодарить, ни упрекать. Мы просто встали и одернули шубы, вдвоем отряхнули и скатали кусок парусины. Шун вручила получившийся валик мне, чтобы Керф понял – теперь это наше. Если он и заметил это тихое посягательство на его добро, то не подал виду.

Говорили мы мало. Нам с Шун нечего было собирать в дорогу, поэтому мы просто поели зайчатины и выпили бульону. Керф плавил снег в жестяной кружке, клал туда кости и грел над огнем. Сначала пила Шун, потом он сварил порцию и для меня. Было очень вкусно, в животе сразу потеплело. Пока я допивала последние капли, Керф оседлал лошадей и собрался. Когда я смотрела, как он грузит поклажу на лошадей, во мне заворочалось смутное подозрение, но я не могла понять, что меня тревожит.

– Поедешь на белой, а я на гнедом. Девочку я посажу себе за спину – гнедой выносливее и лучше выезжен.

Мне стало дурно. Я не хотела ехать с ним на одной лошади, хоть гнедой, хоть белой, хоть какой.

– Значит, мы с Би возьмем гнедого, – твердо сказала Шун.

Не дожидаясь его позволения, она подошла к гнедой и вскочила в седло с легкостью, которой я позавидовала. Шун протянула мне руку, и я ухватилась за нее, надеясь, что как-нибудь вскарабкаюсь по ноге коня. Но не успела я попробовать, как Керф подхватил меня сзади за талию и усадил позади Шун. Держаться мне было не за что, кроме как за ее шубу. Я тихо поерзала, пытаясь устроиться поудобнее и внутренне кипя оттого, что он прикоснулся ко мне.

– Не стоит благодарности, – язвительно сказал он и оседлал белую кобылу.

Керф направил лошадь вдоль берега, Шун, подождав немного, тронулась за ним.

– Почему мы едем в ту сторону? – спросила я Шун, но ответил мне опять же Керф:

– Там лошадям будет проще подняться.

Он оказался прав. Дальше берега ручья понижались, и мы выбрались наверх по следам, которые Керф, должно быть, оставил прошлой ночью.

– Ты ведешь нас обратно туда, откуда мы убежали! – сказала Шун.

– Вы сбились с дороги, – спокойно отвечал он.

– А откуда мне знать, что ты не приведешь нас обратно к солдатам в лагерь?

– Оттуда, что я не собираюсь этого делать. Я веду вас к вашим родным.

Некоторое время мы ехали за ним молча. Глядя, с какой легкостью лошади идут по снегу, в котором мы так увязали вчера, я пала духом. Поднялся слабый ветер, погнал серые облака по синему небу нам навстречу. Когда утро было в разгаре, Керф покосился на небо и свернул с проторенной им тропы.

– Мы правильно едем? – шепотом спросила я Шун.

– Не знаю. Я уже не понимаю, где что.

Керф обернулся к нам:

– Честное слово, я веду вас назад, к вашим. Знаю, вам трудно мне верить. Но это правда.

Лошади медленно брели по нетронутому снегу. Мы поднялись на холм, и с его вершины нам открылся поросший редкими деревьями луг, дорога вдалеке и небольшой хуторок за ней. Из трубы поднимался жидкий дымок и таял на ветру. Мне отчаянно захотелось туда – попроситься внутрь и хоть немного побыть в тепле и покое.

Словно услышав мои мысли, Керф сказал:

– Нам придется держаться подальше от дорог, и нам нельзя проезжать через города и останавливаться на ночлег в домах. Калсидийцев у вас не любят.

Солнце перевалило за полдень, и облака стали темнеть.

Шун сказала вслух то, что нас терзало:

– Не хотелось бы, чтобы снегопад застал нас в этих холмах. Мы едем уже целый день. Лучше пораньше начать искать место для ночлега, не дожидаясь темноты.

Он вздохнул:

– Я в солдатах уже два года. Доверьтесь мне. Я найду нам отличное место для ночлега. Не забывайте, я веду вас к вашим людям. Там вы будете в безопасности. – Он показал вперед и сказал: – Видите, где растут ели? Мы заночуем в этой низине.

Я оглядела поросший лесом склон холма. Тут и там из-под снега торчали валуны. И тут я наконец поняла, что насторожило меня утром.

Подергав Шун за рукав, я подтянулась повыше, чтобы сказать ей на ухо:

– Той ночью все вопили, сражались и разбегались кто куда. Откуда же у него две лошади и все, что нужно в путешествии?

– Не все, – прошептала Шун. – Ни еды, ни котелка. Думаю, ему просто повезло поймать этих лошадей.

– Может быть, – с неохотой признала я.

Пошел снег, крупные хлопья липли к нашим мехам и падали мне на лицо. Я зарылась носом в шубу Шун. Лицо согрелось, а мерный шаг коня стал меня убаюкивать. Почувствовав, как ритм его шагов изменился, я подняла голову. Мы спускались с холма, пробираясь среди могучих елей. Тут и там торчали камни. Мне показалось, что камни обтесаны – как будто здесь раньше стояли каменные стены или даже дома. Мы ехали змейкой, огибая поваленные камни и свисающие до земли еловые лапы. Снег тут был не такой глубокий, но стоило задеть одну из заснеженных ветвей, как на нас обрушивалась целая лавина.

– Уже недалеко, – сказал Керф, и я обрадовалась.

Я ужасно устала и хотела спать. В густом лесу свет догорающего дня почти не доходил до земли.

Шун вдруг напряглась в седле.

– Что недалеко? – спросила она.

– Ваши люди, – сказал он.

Я успела заметить костер за деревьями, и тут Шун круто развернула коня:

– Пошел, пошел, пошел!

Но было слишком поздно. Белые шубы делали их почти невидимыми в сумерках на снегу. Двое перекрыли нам путь назад, а когда Шун попыталась объехать их, Реппин метнулась к ней и схватила коня под уздцы. Шун попыталась затоптать ее, гнедой фыркнул и попятился, а еще кто-то из Белых стащил меня с лошади, как я ни цеплялась.

– Он у меня! Шейзим у меня! – закричала Алария.

– Не делай ему больно! – велела Двалия. Она уже шла к нам.

Шун визжала и пыталась пнуть небелу, которая удерживала голову гнедого, а Керф кричал ей:

– Успокойся! Теперь все хорошо! Я привел вас к вашим!

– Ублюдок! – закричала она. – Подлый предатель! Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу!

Она снова попыталась развернуть коня, но Керф спешился и потянул ее из седла со словами:

– Что такое? Это же ваши люди, вы теперь в безопасности!

Я оставила попытки сопротивляться, но Шун все не унималась, она вопила и брыкалась. Виндлайер подошел и тепло улыбнулся мне, и я поняла, как им удалось заставить Керфа служить Двалии. Алария волокла меня к небольшому костру, крепко держа поперек туловища. Я до дрожи боялась увидеть солдат, но у маленького костра стояла только одна лошадь, да еще кто-то перекинул одеяло через ветку дерева, чтобы соорудить укрытие. Лицо Двалии было покрыто синяками. Она бросилась ко мне и схватила за руку.

– Быстрее! – шепотом скомандовала она остальным. – Они по-прежнему охотятся за нами. Не так давно двое проехали у подножия холма. Надо как можно скорее увезти отсюда шейзима.

Она сердито дернула меня за рукав:

– И не думай, что тебе удастся и дальше прикидываться мальчиком. Ты девочка. Не та, за кем нас послали. Но ты – единственная добыча, с которой нас пустят обратно в Клеррес. Быстрее! Хватайте ее! Зажмите ей рот! Она выдаст нас солдатам своими криками, если еще не выдала.

Они стащили Шун с лошади, и Керф крепко схватил ее за запястье.

– Да что с тобой такое? Все же хорошо! – повторял он.

Она молча скалилась, не переставая вырываться.

– Держите ее! – приказала Двалия двум небелам и толкнула меня к ним.

Алария схватила меня за одну руку, Реппин за вторую. Они держали меня крепко-крепко. Двалия тем временем достала из мешочка на поясе свиток и единственную перчатку, странную на вид. Я не могла понять, из чего она сделана. Сама перчатка была очень тонкая, почти прозрачная, а на кончиках трех пальцев – серебристые нашлепки.

– Я даже не знаю, получится ли… – проговорила Двалия дрожащим голосом.

Она развернула свиток и поднесла ближе к огню. Вокруг костра со всех сторон был навален небольшой сугроб из снега, чтобы никто не заметил огонь издалека. Двалии пришлось склониться низко над пламенем. Она внимательно прочитала свиток, выпрямилась и принялась командовать:

– Ведите ее, их обеих, к камню. Я иду первой, Виндлайер за мной. Алария, возьми Виндлайера за руку, а другой крепко держи шейзим. Реппин, возьми шейзим за вторую руку и дай руку Керфу. Керф, ты ведешь женщину. Сула, ты будешь последней.

Голова у меня шла кругом. Я опять была в плену, и они опять волокли меня за собой, на сей раз – навстречу еще большей опасности. Я не видела никакого спасения. И зачем Двалия велела нам всем держаться за руки? Реппин вцепилась в мое запястье с такой силой, словно хотела сломать мне руку. Может, и правда хотела. Керф был у нее не так жесток, но он предусмотрительно снял рукавицы. Выскользнуть из его хватки с Шун не получится. Он добродушно улыбался, глядя на наши тщетные попытки. Как я раньше не заметила, что его заморочили?

За деревьями раздались голоса, они перекликались на калсидийском.

– Пора! – крикнула Двалия, едва не срываясь на визг от волнения.

Я все не понимала, что она задумала, пока не увидела высокий обтесанный камень. Когда-то он стоял ровно, как обелиск, но потом рядом с ним выросла могучая ель, и ее корни накренили его.

– Нет! – закричала я, когда Двалия схватила руку Виндлайера и потянулась к полустершемуся символу на камне рукой в перчатке. – Нет! Это опасно! Мой отец говорил, это опасно!

Но Двалия коснулась камня, и на глазах у меня ее затянуло внутрь. Она не выпустила руку Виндлайера, и он провалился в камень вслед за ней. Я закричала и услышала, как Шун подхватила мой крик. А потом за одно-единственное мгновение, короткое, как вспышка молнии, я увидела, что можно сделать. Я поняла. Изменить. Была одна крошечная возможность изменить что-то. Не для меня. Реппин ни за что меня не отпустит, а если даже отпустит, они вернутся за мной. Но я могу изменить судьбу Шун. Резко обернувшись, я вцепилась зубами в руку Керфа, державшую ее запястье. Я вонзила зубы ему в указательный палец, прямо до костяшки, и ощутила вкус крови. Керф заорал и отпустил Шун, чтобы шлепнуть меня, но я крепко вцепилась в него рукой и зубами и утащила за собой в черную, как деготь, искрящуюся далекими звездами темноту.