Глава 25. Красный снег

Неподписанный отчет для Чейда Фаллстара

Снег серебрился в лунном свете. Мы со Стрелой даром времени не теряли: я сверял путь по звездам, стремясь как можно скорее достичь цели. Ближе к Девичьему Стану тележная колея влилась в более широкую дорогу, хотя проход между округлых холмов вряд ли заслуживал гордого имени перевала. Стрела была рада снова выбраться на торный путь. Она размашистыми прыжками преодолела последний подъем, а дальше мы весело поскакали вниз – сначала сквозь хвойный лесок, потом по узкой малоезжей дороге среди голых дубов и ольхи. По-зимнему медленно показалось солнце и постепенно осветило наш путь. Стрела сбавила шаг, чтобы отдышаться. Дорога сделалась шире, мы миновали несколько небольших хуторов. Из труб поднимался дым, за окнами горели свечи – крестьяне встают рано. Но все они, похоже, сидели дома – снаружи я никого не встретил.

Рассвет разгорелся ярче, и я пустил Стрелу легким галопом. Когда утро перешло в день, дорога превратилась в широкий наезженный тракт. Я проехал, не останавливаясь, небольшую деревеньку, где огороды и поля дремали под пушистым покрывалом снега в грезах о весеннем севе. Стрела шла рысью, галопом, снова рысью. Вот мы опять углубились в лес. За ним на пути стали попадаться другие путники: лудильщик на раскрашенной телеге, груженной ножами и ножницами; крестьянка с сыновьями верхом на мулах, ведущие в поводу еще нескольких, – от мешков на спинах мулов шел острый запах земли; молодая женщина, сердито нахмурившаяся, когда я пожелал ей доброго дня.

Меня одолевали мрачные мысли: каково сейчас Би, что скажет Дьютифул, когда узнает о моем своеволии, сильно ли рассердится Риддл, а главное, Неттл? Я гнал тревоги, но они возвращались. Эльфийская кора заставляла вспоминать все самое плохое, и я вновь и вновь корил себя за многочисленные ошибки и неудачи. Но через мгновение брали верх семена карриса, и тогда я чувствовал себя неуязвимым, воображая, как в одиночку прикончу все два десятка калсидийцев, и напевал Стреле.

Сердце билось так сильно, что мне казалось – его удары разносятся на всю округу.

Снова лес. Рысь, галоп, рысь. Я остановился возле ручья, чтобы напоить Стрелу.

Она фыркнула и, как только я сел в седло, слегка погарцевала. Я рассмеялся и отпустил поводья. Небольшой участок пути она неслась во весь опор, потом снова перешла на свой легкий, плавный галоп.

Мы добрались до приличных размеров города – тут был и постоялый двор, и гостиница, и три таверны. Горожане были уже на ногах. В предместьях мне попалась редкость – часовня Эды. Изваяние богини дремало под снежной мантией, руки статуи были сложены на коленях ладонями вверх. Кто-то отряхнул с них снег и насыпал в горсти просо. На пальцах Эды расселись пташки и клевали подношение. Мы поехали дальше и вскоре оказались на широкой королевской дороге. Не останавливаясь, я мысленно сверился с картой. Эта дорога вела как раз в Солеварню. Самый короткий и верный путь.

Если бы я бежал из Шести Герцогств с пленницами и калсидийскими наемниками, я бы точно не воспользовался им. Любым другим, но только не этим. Я вспомнил слова Шута: тот уверял, что нам ни за что не найти их, что единственный способ вернуть мою дочь – отправиться прямиком туда, куда ее везут. Я бросил в рот щепотку семян карриса, разжевал их. На языке сделалось сладко, пряный и пьянящий вкус мгновенно придал мне сил, в голове прояснилось.

«Самый верный из окольных, самый верный из окольных…» – стучало в голове в такт с копытами Стрелы. Можно было бы и дальше ехать по королевской дороге до самой Солеварни. Если я не замечу чего-нибудь подозрительного, то смогу дождаться похитителей вместе со стражей Венца Холма у захваченного корабля. Или, добравшись до города, двинуть обратно по какой-нибудь из менее наезженных дорог в надежде, что мне повезет. Или обследовать проселки. Я ехал все дальше. Мы миновали развилку. На следующей, решил я, сверну.

Внезапно над головой раздалось карканье. Я поднял взгляд – с неба, расправив крылья, ко мне спускалась ворона. «Да это же Пеструха!» – понял я и приготовился принять ее вес, когда она опустится на меня. Но она не стала этого делать, а полетела по кругу.

– Кр-расный снег! – проговорила она отчетливо. – Кр-расный снег!

Я уставился на нее, а она описала еще круг и полетела в сторону. Я осадил Стрелу. Чего хочет Пеструха? Чтобы я ехал за ней? Но в той стороне нет дороги, только заснеженное поле, а за ним голые березы вперемежку с редкими хвойными деревьями, дальше переходящими в густой лес. Пока я колебался, ворона отлетела далеко, развернулась и, с силой работая крыльями, полетела обратно ко мне.

Я встал в стременах, вытянул руку и окликнул:

– Пеструха!

Но она пролетела мимо, да так низко и близко, что Стрела шарахнулась в сторону.

– Дур-рак! – каркнула ворона. – Фитц – дур-рак! Кр-расный снег! Кр-расный снег!

Я развернул Стрелу.

Давай за ней, – сказал я лошади.

За ней, – повторил я, и Стрела неохотно подчинилась моей воле.

Покинув широкую и ровную дорогу, мы проломились сквозь колючие кусты и выбрались на крестьянское поле. Снег здесь был глубоким и рыхлым, а замерзшая земля под ним – неровной. Пришлось ехать медленнее, хотя именно теперь мне хотелось мчать во весь опор. Но если лошадь охромеет, она уж точно не сможет скакать быстро. Я постарался обуздать свое нетерпение.

Ворона скрылась под деревьями. Мы упрямо пробирались туда, где последний раз ее видели. Вскоре она вновь вернулась к нам – и вновь улетела вперед. Похоже, на этот раз она осталась довольна, убедившись, что мы следуем за ней. Во всяком случае, больше не ругалась.

А потом мы наткнулись на дорогу. Не настоящую наезженную дорогу, а просто полосу ровной земли, которая начиналась от поля и вилась через лес. Может, ее проложили дровосеки. Или тут гоняли скот на водопой. Пользовался ли кто-нибудь этим путем в последние дни? Трудно сказать. То ли под наметенным за ночь снегом проглядывали более глубокие колеи, то ли мне это только казалось… Как бы то ни было, мы поехали по этой дороге.

Когда мы добрались до первых березок, я увидел то, чего не смог разглядеть с дороги. Издали белая лошадь казалась всего лишь одним из сугробов. Всадника я и вовсе не заметил, пока не оказался рядом с укутанным в меха телом. И только ворона с высоты своего полета могла отследить цепочку алых и розовых пятен на снегу, уходившую глубже в лес.

Лошадь явно околела – глаза ее были широко распахнуты, волоски на морде и вываленный язык выбелены инеем. Капельки крови остались на снегу вокруг рта. Стрела торчала между ребер, за передней ногой. Она пробила легкое, но только одно. Я знал, что тело животного полно крови. Седла на лошади не было, только недоуздок. Должно быть, всадник бежал в спешке. Я остановил Стрелу, как ни неприятно ей было такое соседство, и спешился. Человеческий труп рядом с лошадиным был слишком большим, чтобы это оказалась Би. Напомнив себе это, я побрел по снегу к мертвецу. Волосы, торчавшие из-под меховой шапки, были точь-в-точь такие же белые, как у нее, но это не могла быть Би, не могла… Когда я перевернул тело, то убедился в этом. Бледная девушка была так же безусловно мертва, как лошадь. Перед ее шубы был алым от крови. Возможно, стрела пронзила ее насквозь. И эта девушка была Белая, по крайней мере, отчасти. Она умерла не сразу после того, как упала лицом в снег. Несколько последних вздохов застыли изморозью вокруг ее рта, и мутные голубые глаза смотрели на меня сквозь ледяную корку. Я отпустил ее плечо, и она снова повалилась лицом в снег.

Сердце мое билось так отчаянно, что я задыхался.

– Би, где же ты? – произнес я беззвучно. Мне не хватало воздуха даже на шепот.

Хотелось мчаться по кровавому следу, выкрикивая имя дочери. Хотелось гнать Стрелу галопом во весь опор. Хотелось Силой выкрикнуть на весь свет: «Мне нужна помощь, пусть все, кто есть в Шести Герцогствах, придут и помогут мне спасти дочь!» Но я стоял на месте, дрожа и обливаясь потом, пока безумный порыв не миновал. Тогда я вернулся к своей лошади.

Но только я вставил ногу в стремя, как передние ноги Стрелы подогнулись, и она упала на колени.

Устала. Так устала… – Она передернулась, и задние ноги тоже перестали держать ее. – Так устала…

Стрела! – У меня перехватило горло от тревоги.

Ну как я мог подумать, что она сможет вовремя предупредить меня, что выбивается из сил! Семена карриса подстегивают тебя, пока остаются хоть какие-то силы, а потом ты просто падаешь.

Она скосила на меня глаз, и на миг я испугался, что она обессиленно уронит голову на снег. Но Стрела передернулась и рывком встала. Я отвел ее туда, где среди елей и сосен снег был не таким глубоким.

И я закрыл от нее свои мысли. Я никогда прежде не загонял лошадей. Чувство вины переполняло меня, но оно лишь мешало действовать. Я сделал то, что должен был сделать. Я забрал из седельных сумок все, что могло пригодиться. Закрылся от переживаний о Би. Отогнал воспоминания о Молли, мысли о том, что бы она сказала, сделала или подумала, будь она рядом. Я выбросил из головы Шута и его советы, отодвинул в сторону того, кем пытался вырастить меня Баррич. Я выкорчевал помещика Баджерлока из своего сердца и изгнал принца Фитца Чивэла Видящего обратно в тень, где он обитал столько лет. Я расправил плечи и ожесточил свое сердце.

В глубине меня жил еще один человек. Юный ученик Чейда. Я глубоко вздохнул и призвал эти воспоминания. Я полностью восстановил в памяти того себя, каким меня создал Чейд. Я – профессиональный убийца на задании. Я убью их всех, самым верным и надежным способом, не испытывая ни сожалений, ни прочих чувств. Эту задачу необходимо выполнить хладнокровно и безупречно. Как я убил близнецов Бриджморов, когда мне было четырнадцать, как убил Плясуна Веблинга в пятнадцать. А имя отравленного хозяина постоялого двора я забыл. В мою задачу не входило запоминать, как его звали.

Я подумал о заданиях, которые выбрасывал из головы, едва выполнив, о тихой работе, которой никогда не позволял быть частью меня и моих воспоминаний. Теперь я вызвал это все из памяти и позволил заполнить меня. Я вспомнил все те случаи, когда следовал за Чейдом во мраке или действовал один по его приказу. Чейд когда-то предупредил меня, что профессиональные убийцы, такие как мы с ним, не обсуждают друг с другом своих жертв, не похваляются ими и не ведут им счет. В моей памяти сохранились пусть не сотни, но десятки поручений. Король Шрюд не был кровожадным или бессердечным. Мы с Чейдом были последним средством – он пользовался нашими услугами, когда не оставалось иных путей. Близнецы насиловали женщин, насиловали невероятно жестоко. Дважды они представали перед королевским судом, несли наказание и обещали исправиться. Но их отец не мог или не хотел держать их под присмотром, и мой король послал меня. Он сделал это с неохотой, словно посылал охотника пристрелить бешеных собак. Чем провинился Плясун и почему должен был умереть хозяин постоялого двора, я так и не узнал. Мне дали поручение, и я выполнил его – тихо и безупречно, не гадая, правильно ли я поступаю. А потом ушел, выбросив все мысли о задании.

Убийцы не обсуждают свои маленькие безрадостные победы. Но хранят в памяти. Уверен, что и Чейд несколько раз освежал их, как я сейчас. Кажется, я начал понимать, почему он советовал прятать эти воспоминания поглубже. Когда тебе четырнадцать и ты перерезал глотку двадцатилетнему, то кажется, что вы были на равных. Но несколько лет и десятков жертв спустя, став мужчиной, убийца оглядывается назад и видит мальчишку, который прирезал юнца, по глупости напившегося в непотребной таверне и возвращавшегося домой темными переулками. Я сказал себе, что понимание этого не отменяет изящества проделанной работы. Велев лошади ждать, я натянул капюшон и туго завязал шнурки манжет, перебрал в памяти свои жертвы и решил, что отлично умею убивать. Как верно напомнил мне Шут, в этом деле я настоящий мастер.

Я не стал идти по кровавому следу всадницы на белой лошади. Я пошел под деревьями так, чтобы все время видеть протоптанную и сбрызнутую кровью тропу, но держась поодаль. Я выбросил из головы все, кроме того, что знал наверняка. Девушка была одной из тех, кто похитил Би. Девушку и ее лошадь застрелили, вероятно, при попытке к бегству. Они мертвы уже так долго, что их тела покрылись инеем. Сердце мое радостно встрепенулось. Одним противником меньше. Возможно, стража Венца Холма уже схватилась с калсидийцами. В лесу тихо – значит, битва закончилась. Может быть, Би и Шайн уже в безопасности. Я пожалел, что напился настоя эльфийской коры. Что-то прояснилось, и Дьютифул, должно быть, уже получил новости через Силу или с голубиной почтой. Если бы я не отгородился от Силы, то и я бы это знал. Похоже, я сам себя перехитрил. Оставалось одно: идти по кровавому следу. Я нахмурился, сообразив, что животное с пробитыми стрелой легкими не могло ускакать далеко. Либо бой закончился и все его участники куда-то ушли, либо тут произошло нечто очень странное.

Пока не выясню, надо быть предельно осторожным. Я тихо шел вдоль следа, двигаясь рывками. Движение, особенно однообразное, притягивает взгляд, поэтому я неслышно делал несколько шагов и замирал, выжидая. Дышал я тоже бесшумно, через нос, стараясь учуять запах дыма или иные признаки лагеря. Вдалеке каркнула ворона. Вот снова… И наконец я увидел ее. Пеструха заметила меня мгновенно и опустилась на ветку дерева у меня над головой. Лихорадочно надеясь, что она не выдаст меня, я продолжал аккуратно пробираться вдоль следа.

По лесу пролетел ветерок, несколько комьев снега упали с веток, вдалеке перекликнулись птицы. Потом обычную тишину леса нарушили другие птичьи крики – хрипло каркнул потревоженный ворон, в ответ воро́ны подняли грай. Пеструха опустилась ко мне на плечо – легко-легко, будто ладонь друга.

– Кр-расный снег, – повторила она, на сей раз тихо. – Мер-ртвечина.

Я начал догадываться, что́ увижу впереди, но остался настороже. Мне попалось еще несколько лошадиных следов. Лошади глубоко взрывали снег, бежали меж деревьев, иногда ломились сквозь кусты. По крайней мере одна из них была ранена. Я не стал отвлекаться – мне нужно было выяснить, откуда разбегались лошади и что напугало их всадников. Неслышно, как призрак, я двинулся дальше.

Приблизившись к поляне, где был лагерь, я замер. Прежде чем сделать еще хоть шаг, я внимательно оглядел все, что мог видеть с опушки. Поваленные палатки, прогоревшие костры… Трупы людей – некоторые в солдатской одежде и с ножнами от мечей на поясе, другие в белых шубах. Стая воро́н и три во́рона объедали мясо с костей, не делая разницы между павшими. Лиса отвлеклась было, посмотрела на меня, застывшего в неподвижности, и вернулась к своему занятию – она пыталась оторвать от трупа мясистое предплечье. Две вороны, клевавшие живот мертвеца, сдержанно возмущались, что лиса мешает их трапезе. Лицо падальщики объели до костей еще раньше. К счастью, было холодно, и мертвечиной воняло не сильно. Трупы лежали тут не меньше суток, насколько я мог судить.

Вряд ли это сделала стража Венца Холма. Они бы не успели, да и сожгли бы трупы после битвы, не бросили их так. Тогда кто? Ох, бедная моя Би…

Я медленно начал обходить лагерь по кругу. Пеструха так и сидела у меня на плече. Трое саней, нелепо ярких и вычурных, были брошены на поляне. Их алые борта серебрились от инея. Я мысленно считал трупы. Четыре в белом. Нет, пять. Шестеро солдат. Семеро. Восемь солдат и пятеро Белых. Я почувствовал, как во мне растет разочарование – мне хотелось убить их самому.

Маленького тельца Би или трупа с пышными волосами Шайн я так и не нашел. Я продолжил обход. Девять мертвых солдат. Одиннадцать Белых. Белые валялись тут и там. Из солдат шестеро лежали попарно, словно они дрались и убили друг друга. Я озадаченно нахмурился. Нет, это точно не стража Венца Холма. Я пошел дальше: три мертвых лошади: одна белая, две гнедых. Две обрушившиеся белые палатки. Три палатки поменьше. Три гнедые лошади, привязанные рядом, словно пикет. Одна подняла голову и посмотрела на меня.

Я подбросил воро́ну, сидевшую у меня на плече, в воздух:

– Лети, только тихо.

Она послушалась. Лошадь следила взглядом за полетом птицы, а я скользнул за одну из палаток.

К первой белой палатке я подошел сзади. Дар сказал мне, что живых внутри нет. Присев на корточки, я взрезал ткань ножом. Внутри оказались разворошенные одеяла и меха. И еще один труп. Покойница лежала на спине, раскинутые ноги не оставляли сомнений в том, какая судьба ее постигла. Волосы в полумраке казались седыми. Это точно не Шайн. Итого двенадцать мертвых Белых. Глотка женщины перерезана, кровь запеклась темным пятном на светлых волосах. В этом лагере явно произошло нечто ужасное. И Би была среди всего этого. Я перешел к следующей белой палатке.

Эта обрушилась не полностью. Я прощупал ее Даром и опять-таки не ощутил внутри жизни. Ткань разошлась под ножом с тихим мурлыканьем. Я разрезал стенку крест-накрест и распахнул края, чтобы впустить внутрь свет. Никого. Только одеяла и шкуры. Мех для воды. Чей-то гребень, теплый носок, отброшенная шапка. Запах. Нет, не запах Би – она почти не пахла. То был запах Шун, почти рассеявшийся аромат ее любимых духов. Я расширил отверстие и заполз внутрь. Больше всего духами пахло от одеял, а меховая постель рядом сохранила едва уловимый запах Би. Я схватил одеяло, прижал его к лицу и вдохнул. Запах Би… и нездоровья. Моя дочь больна.

Больна. В плену. И все пропали. Внутри меня хладнокровный убийца боролся с напуганным отцом. Внезапно они слились воедино, и все мои сомнения насчет того, что я могу и должен сделать, чтобы вернуть свое дитя, в тот же миг исчезли навсегда. Все, что угодно. Чтобы спасти свою дочь, я сделаю все, что угодно.

Я услышал звуки снаружи и замер, затаив дыхание. Потом осторожно выбрался из палатки и отошел туда, откуда был хорошо виден весь лагерь. Солдат-калсидиец как раз сложил хворост возле одного из прогоревших костров, того, что рядом с небольшой палаткой. Он опирался на меч. Вот он опустился на одно колено и застонал. Вторая нога у него была туго перетянута повязкой и не сгибалась, так что поворошить угли в костре ему оказалось нелегко. Раненый наклонился и подул на них. Вскоре его усилия были вознаграждены – над костром поднялась струйка дыма.

Отломав несколько веток от хвороста, солдат бросил их в костер. Когда он снова наклонился, чтобы раздуть огонь, его светлые волосы, сплетенные в толстую косу, упали вперед. Он выругался и убрал косу под шапку, чтобы не подпалить.

Внезапно я заметил движение у другой палатки. Оттуда выбрался старик, его седеющие волосы торчали в беспорядке из-под шерстяной шапки. Двигался он с трудом.

– Эй! Хоген! Приготовь мне поесть!

Человек у костра ничего не заметил. Не то чтобы он пропустил мимо ушей окрик старика – скорее он его и вовсе не слышал. Может, от чего-то оглох? Что вообще здесь произошло?

Старик продолжал кричать, все больше повышая голос и раздражаясь:

– А ну, посмотри на меня! Хоген! Сделай мне чего-нибудь горячего поесть. И где все остальные? Отвечай!

Тот, кого он звал Хогеном, и ухом не повел. Он подобрал меч и, опираясь на него, с трудом встал. Даже не взглянув на кричащего старика, он похромал к лошадям. Проверил их, глядя в лес, как будто опасался, что кто-то явится оттуда. Потом поковылял к поваленному дереву с торчащими голыми сучьями. С трудом пробравшись по глубокому снегу, он попытался отломать от дерева еще веток для костра. Он работал одной рукой, второй опираясь на свой меч. Нет. Это был не его меч. Это был мой меч. Только теперь я внезапно узнал клинок, столько лет провисевший над камином в кабинете моего поместья. Теперь он служил костылем для калсидийского наемника.

– Отвечай мне-е-е-е! – надсаживался старик, но солдат по-прежнему не обращал на него внимания.

Тогда старик наконец замолчал. Постоял немного, переводя дыхание. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Потом он пошел к костру. Протянул к нему скрюченные руки, чтобы согреть, затем подбросил еще хвороста. Рядом с костром лежал кожаный мешок. Старик порылся в нем и достал полоску вяленого мяса. Он принялся яростно рвать ее зубами, сердито глядя на солдата.

– Вот вернешься к костру, и я тебя прикончу. Я тебе все кишки выпущу, жалкий трус и предатель. Посмотрим, как тогда у тебя получится не замечать меня! – Он взревел: – Я твой командир!

Я снял со спины боевой топор и взвесил его на руке. Потом бесшумно, но не прячась, пересек полосу нетронутого снега. Старик так увлекся, осыпая солдата калсидийскими ругательствами, что не замечал меня почти до тех самых пор, пока я не подошел на расстояние удара топором. По-видимому, он не привык, чтобы к нему не прислушивались или ему не подчинялись. Значит, офицер. Заметив меня, он криком попытался предупредить Хогена, но тот по-прежнему будто и не слышал его. Старик снова перевел взгляд на меня. Я не отвел глаз. И не произнес ни слова.

– Ты видишь меня!

Я кивнул и улыбнулся в ответ.

– Выходит, я не призрак! – воскликнул он.

Я пожал плечами:

– Пока нет. – И многозначительно взвесил на руке топор.

– Хоген! – заорал он. – Хоген, ко мне!

Но Хоген продолжал сражаться с толстой ветвью, дергая ее туда-сюда в напрасных попытках отломить от ствола. Я улыбнулся шире.

Старик выхватил меч. Это был меч Верити. Впервые я видел этот клинок со стороны острия, направленного на меня. Меч моего дяди, его последний дар, который я носил столько лет. Я сделал шаг назад. Я бы с радостью порубил старика в капусту, но не хотел портить этот славный меч. Старик решил, что я испугался, и глаза его вспыхнули.

– Трус! – крикнул он.

Я чуть слышно выдохнул:

– Ты напал на мой дом. В твоей руке – мой меч. Вы похитили из моего дома женщину и девочку. Я хочу вернуть их.

То, что я заговорил шепотом, взбесило его.

Он нахмурился, пытаясь разобрать слова, потом рявкнул:

– Хоген!

Мой шепот был тише шелеста ветра:

– Вряд ли он тебя слышит. И вряд ли видит. – И я сказал то, о чем догадывался: – Думаю, колдун сделал тебя невидимым для него.

Он отвесил челюсть, но тут же подобрал ее. Моя стрела попала в цель.

– Я убью тебя! – поклялся он.

Я покачал головой.

– Где они? Те, кого ты похитил? – тихо проговорил я, бесшумно шагая в сторону.

Старик не сводил с меня взгляда и держал меч наготове. Насколько силен он в бою? Учитывая возраст и то, как скованно он двигается…

– Мертвы! Мертвы или сбежали с остальными! – Он повернул голову и снова крикнул: – Хоген!

Моя улыбка превратилась в оскал. Я остановился, подхватил горсть снега, слепил снежок и бросил в старика. Тот уклонился, но не слишком проворно – снежок попал ему в плечо. Он двигался с трудом. Неуклюже.

Он шагнул ко мне, вскинув меч:

– Стой и сражайся!

Я отступил к дальнему краю палатки, где Хоген не мог меня видеть. Старик двигался медленно, не сводя с меня глаз и не опуская меч. Я на миг опустил топор на снег: если повезет, старик решит, что я беззащитен, и бросится на меня. Но он не поддался на эту уловку. Держа топор одной рукой, я достал нож и вспорол ткань палатки. Я сделал длинный разрез, и стена палатки осела.

– Прекрати! – закричал старик, увидев, что я разрушаю его убежище. – Прекрати и дерись, как мужчина!

Я покосился на Хогена. Он ругался, сражаясь с веткой, будто нас и вовсе не было.

Я расширил дыру. Старик подошел ближе. Я запустил руку внутрь и стал вытаскивать его вещи на снег. Обнаружив мешок с едой, я бесшумно разбросал ее так, чтобы она утонула в нехоженом снегу. Краем глаза следя за стариком, я нащупал его постель, вытащил наружу и отшвырнул.

Он смотрел, что я делаю, и все больше раздражался.

– Хоген! – завизжал он. – Наш лагерь грабят! Ты собираешься что-нибудь делать или нет?

Злобно глянув на меня, он вдруг повернулся и зашагал к Хогену. На такое я не рассчитывал.

Я положил топор, убрал в ножны нож. Стянул перчатки. Достал пращу и тщательно отобранные камни. Отличные камни, круглые. Праща гудит, когда ее раскручиваешь, но негромко. Старик шел и кричал. Я понадеялся, что его крики заглушат гудение. И что я не растерял умения и смогу попасть в цель. Накинув петлю на палец, я вложил камень в кармашек для снаряда и взял в руку второй конец, снабженный узелками. Раскрутив пращу, я отпустил его, и камень отправился в полет. Мимо.

– Промахнулся! – заорал старик и заковылял быстрее.

Я выбрал второй камень. Метнул. Он упал где-то под деревьями.

Хоген уже волок дрова обратно в лагерь, используя мой парадный меч как посох и зажимая концы нескольких длинных веток под мышкой второй руки. Мой третий камень громко щелкнул по дереву. Хоген обернулся на звук. Старик тоже повернул голову, чтобы проследить его взгляд, потом снова посмотрел на меня. И мой четвертый камень ударил его в висок.

Старик повалился на снег. Хоген поволок сучья дальше. Он прошел на расстоянии вытянутой руки от своего предводителя, даже не взглянув на него. Спрятавшись за палаткой, я отступил в лес, и обошел лагерь по дуге. Моя жертва лежала на рыхлом снегу на спине. Старик вяло махал руками, оглушенный, но все еще в сознании. Хоген стоял спиной к нам. Он бросил добытое дерево у костра и в ужасе рассматривал разрезанную палатку и разбросанные припасы. Я метнулся к лежащему на снегу старику.

Он как раз пытался сесть, когда я бросился на него. Старик зарычал и стал шарить вокруг в поисках меча. Это он напрасно. Я был уже рядом и вложил в кулаки всю силу своей злости. Я ударил в челюсть и сразу, не дав ему опомниться, перевернул его лицом в снег и обвязал запястье пращой. Упершись коленом старику между лопатками, я завладел второй рукой. Старик и не вполне пришел в себя от удара, но сдаваться не собирался, понимая, что сражается за свою жизнь. Наконец мне удалось связать ему руки за спиной, крепко стянув тремя петлями предплечья от запястий до локтей. Получилось не слишком изящно, зато выглядело ужасно неудобно. Я надеялся, что не только выглядело. Подобрав меч Верити, я схватил брыкающегося старика за шиворот и поволок прочь. Он уже пришел в себя и поливал меня бранью, причем даже угадал, назвав меня семью различными словами, означавшими на его языке «бастард». Я был только рад, что он так расшумелся. Хоген его не слышит, зато крики заглушают все звуки, которые я производил, пока с трудом тащил пленника по снегу из лагеря.

Я остановился, только когда и палатка, и костер скрылись из виду. Тогда я отпустил старика и встал, упершись руками в колени, чтобы отдышаться. Сколько времени в моем распоряжении? Возможно, скоро вернутся остальные наемники. А может, и не вернутся, если стража Венца сделала свое дело. Еще могут объявиться Риддл, Лант и Персивиранс. А могут и не объявиться. Вполне возможно, что они выбрали прямую и короткую дорогу в Солеварню. Выбросив эти мысли из головы, я опустился на корточки рядом с пленником и закрылся от Дара. Мне не хотелось делать это, поскольку без Дара я не мог ощутить приближение врагов, пока не станет слишком поздно, однако это было необходимо. Я не смог бы сделать то, что должен был сделать, если бы улавливал чувства старика.

– Ну вот. Теперь мы поговорим. Можем по-хорошему, можем по-плохому. Расскажи мне все, что знаешь о бледных людях. Все, что помнишь о том дне, когда вы напали на мой дом. А главное – все о женщине и ребенке, которых вы оттуда похитили.

Он снова принялся ругаться, не слишком изобретательно. Когда мне надоело его слушать, я взял горсть снега и вдавил ему в лицо. Он заорал и стал отплевываться, и я добавил еще снега и еще – пока он не умолк. Я сел на пятки и стал ждать. Старик замотал головой, силясь сбросить снег. Талые струйки текли по его раскрасневшимся мокрым щекам.

– По-моему, это слишком неудобно. Не желаешь поговорить со мной теперь?

Он поднял голову и плечи, словно пытаясь сесть. Я уложил его обратно и покачал головой.

– Нет. Не дергайся. Расскажи мне все, что знаешь.

– Мои люди вернутся и порежут тебя на куски. Медленно.

Я перешел на калсидийский:

– Они не вернутся. Половина лежат мертвыми в лагере. Единственный живой из оставшихся не видит и не слышит тебя. А с теми, кто сбежал, уже разобралась королевская стража. Или они все-таки добрались до Солеварни и обнаружили, что корабль их там уже не ждет. Хочешь жить? Расскажи мне о пленницах, которых вы захватили.

Я встал и уперся острием меча Верити ему под дых. И навалился на клинок – недостаточно сильно, чтобы меч проткнул меховую и шерстяную одежду, но достаточно, чтобы старик ощутил боль. Он заорал и засучил ногами, но потом вдруг обмяк на снегу и упрямо поджал губы. Это не произвело на меня впечатления.

– Если не хочешь говорить, то ты для меня бесполезен. Я прикончу тебя и пойду за Хогеном.

Над головой у меня раздалось громкое карканье, и вдруг на плечо мне опустилась Пеструха. Наклонив голову, она посмотрел на пленника блестящим черным глазом и радостно заявила:

– Кр-расный снег!

Я указал на ворону:

– Кажется, птичка голодна. Может, угостим ее для начала твоим пальцем?

Пеструха подскочила ближе к моему уху.

– Глаз! Глаз! Глаз! – хищно потребовала она.

Я старался не показывать, насколько мне все это неприятно. Я по-прежнему надавливал на меч, и его острие медленно погружалось в многочисленные слои одежды, защищавшие старика. Я внимательно следил за уголками его глаз и линией рта. Старик нервно сглотнул и хотел отползти, но я со всей силы пнул его под ребра. Меч пропорол одежду и кожу. Я не дал ему вонзиться слишком глубоко.

– Даже не думай, – по-дружески предупредил я.

Я склонился над стариком, не вынимая меча Верити из его раны, и предложил:

– А теперь рассказывай. С самого начала. Как тебя наняли и для чего. Пока ты говоришь, я тебе ничего не сделаю. Замолчишь – будет больно. Очень больно. Начинай.

Я внимательно следил за его глазами. Его взгляд метнулся один раз к лагерю, один раз – к вороне. Старик облизнул обветренные губы. Я видел, что он пытается тянуть время, но не возражал.

– Все началось с гонца. Это было почти год назад. Ко мне явился юноша с бледной кожей и волосами. Мы все удивились. Наш лагерь было трудно найти. Но он нашел. Он принес предложения: нам заплатят много золота, если я помогу людям, которые зовут себя Слугами. Они были из какой-то далекой страны. Я спросил, как они узнали обо мне. А он сказал, что обо мне говорилось во множестве их пророчеств. Что они видели мое будущее, и в видениях им вновь и вновь являлось, что если я сделаю то, чего они хотят, то не только им будет великое благо, но и я получу власть, принадлежащую мне по праву. В их пророчествах я был человеком, который изменит весь мир.

Он умолк. Вероятно, эти слова ему льстили и он думал произвести ими впечатление на меня. Он ждал. Я смотрел на него. Возможно, я чуть шевельнул мечом.

Старик беззвучно охнул. Я улыбнулся, и он продолжил:

– Бледный уверял меня, что если я помогу им, то встану на путь, ведущий к славе и власти. Путь. Чужеземцы часто говорили о каком-то пути. Он принес много денег и просил меня взять своих лучших людей и отправиться в порт на Пиратских островах. Там ждали их прорицатели и провидцы, которые могут предсказать, как нам поступить, чтобы все сложилось наилучшим образом. Они, мол, могут «выбрать единственно верный путь из многих», ведущий к успеху. И еще он намекал, что с ними есть один особенный человек, способный сделать так, чтобы нас никто не выследил по дороге и вообще не заметил.

Из лагеря донесся стук топора. Парень нашел-таки, чем порубить дрова. Пеструха перелетела на ветку над головой пленника и насмешливо уставилась на него оттуда.

– И ты веришь в это?

Он посмотрел на меня едва ли не надменно:

– Это правда. Они показали нам, как это происходит, когда мы приехали на Пиратские острова. Он заставил одного из моих людей забыть, где дверь в комнату. Другого – забыть собственное имя. Они поставили на стол еду и сделали так, что мы перестали ее видеть, а потом снова показали. Им удалось нас удивить. У них был корабль и команда. Они заплатили нам золотом, как обещали, просто за то, что мы приехали поговорить с ними. И обещали дать больше, намного больше, если мы поможем им отыскать Нежданного Сына. – Он помрачнел. – Одно мне не понравилось. На Пиратских островах оказалось, что за главную у них баба, и сделку с нами заключала тоже она. Гонец-то был мужчиной. А парень, который мог колдовать, оказался совсем мягкотелый, баба вертела им, как ей вздумается. Мы не могли понять, как так? Почему мужчина, обладающий такой властью, не захватил весь мир?

Я сам был бы не прочь это узнать, но промолчал.

– Я замерз, – пожаловался пленник, не дождавшись моего ответа. – Ты же сам сказал, я старик. И я ничего не ел со вчерашнего дня.

– Мир жесток. Представь, что ты – маленькая девочка, которую насилуют. Ты над ней сжалился? Вот и я над тобой не стану.

– Я девочку и пальцем не тронул!

– Ты позволил, чтобы ее изнасиловали. Ты командовал солдатами.

– Я здесь ни при чем. Ты что, не знаешь, как это бывает в бою? Столько всего происходит одновременно…

– Это был не бой. Вы напали на беззащитное поместье. И украли ребенка. Моего ребенка. И женщину, которую я обещал защищать.

– Ха! Ты винишь меня, а сам не сумел их защитить!

– Верно. – Я погрузил меч на палец глубже в его живот. Старик закричал. – Не люблю, когда мне об этом напоминают, – пояснил я. – Лучше рассказывай дальше. О том, как гордые калсидийские солдаты продались как последние шлюхи, согласившись служить бабе и ее мягкотелому помощнику.

Он молчал, и я чуть повернул меч в ране. Старик забулькал, словно его вот-вот вырвет.

– Я тебе не кто попало, не простой военачальник! – Он вдохнул, и я чуть вытащил меч из раны. Вокруг клинка показалась кровь. Старик приподнял голову, увидел пятно и часто-часто задышал. – Я – Эллик! Я был правой рукой самого герцога, когда он сидел на троне. Он обещал, что я буду править Калсидой после него. Я должен был стать герцогом Калсиды. А потом явились проклятые драконы. И его шлюха-дочь, которую герцог отдал мне, обратилась против собственного народа и провозгласила себя герцогиней. Она захватила трон, мой по праву! Вот почему я согласился сражаться за деньги. Чтобы вернуть то, что принадлежит мне. Вот что видели их провидцы и предсказатели. Так и будет.

– Ты начинаешь меня утомлять.

Я опустился возле него на корточки, отложил меч и достал нож. Поднял повыше и стал разглядывать. Он был длинный и острый. Я поймал луч зимнего солнца на лезвие и наклонил клинок, чтобы луч пробежал по нему.

– Итак. Женщина и ребенок.

Он быстро задышал. Я взмахнул ножом, и старик отчаянно замотал головой.

Он заговорил отрывисто, хватая ртом воздух:

– Мы приехали на корабле. Когда матросы вели его в порт, мы спрятались, и оружие тоже спрятали. Думали, будут спрашивать… в порту. Про пошлины и… остальное. Но ничего. Как будто нас там вовсе не было… Парень-рохля вел нас… Мы сошли с корабля… и лошадей вывели… и поехали прямо по городу… Никто и головы не повернул. Мы были как призраки. Даже когда мы все стали смеяться… и кричать на людей на улицах. Никто нас не видел.

Глаза его вдруг закатились, так что остались видны только белки. Неужели я перестарался? По его одежде расплывалось кровавое пятно.

Старик снова резко втянул воздух и посмотрел на меня:

– Баба говорила, куда ехать. Рохля делал так, чтоб нас никто не видел. Нам это быстро надоело. Мы украли сани и лошадей для них. Бледные сказали, где их можно стянуть. Мы проезжали через города невидимками. А города были зажиточные, богатенькие. Там много чего можно было бы… взять. Но баба все время говорила: нельзя. И там нельзя, и тут нельзя. И я каждый раз говорил своим людям: нет. И они слушались. Но все меньше подчинялись мне. И мне было… не по себе.

Он умолк и некоторое время только шумно сопел.

– Холодно, – снова пожаловался он.

– Говори, – сказал я.

– Мы могли бы взять все, что хотели. Могли бы явиться прямо в Олений замок и забрать корону с башки вашего короля, если б тот парень нас слушал. Мы могли бы вернуться в Калсиду и убить шлюху, которая захватила мой трон. Если бы только рохля слушал нас, а не ее. Мои люди это понимали. Мы обсуждали это. Но сделать ничего не могли. Все время слушались ее. И она привела нас туда, к тому большому дому. – Он покосился на меня, не поворачивая головы. – Он был твой, да? Твое поместье? – Он облизнулся, и на миг в его глазах блеснула жажда наживы. – Хороший был дом. Богатая добыча. Мы столько еще могли взять. Добрых лошадей. Бочки с бренди. Но баба сказала: «Берем только сына». И мы подчинились, как рабы. Мы взяли мальчика и его служанку и поехали обратно к кораблю. Прячась, как последние трусы.

Он моргнул. Кровь постепенно отливала от его лица. Я прислушался к себе и осознал, что мне все равно.

– Потом я понял: она заставляет своего рохлю морочить мне голову! Чтобы я был слабым. Чтобы был ее рабом! И я стал выжидать. Мы всё продумали. Иногда я мог думать ясно – когда этот парень занимался другими. Так что я стал ждать, когда колдун уедет, а мы с ней останемся. Я знал, что рано или поздно это случится. И пока он был далеко и не думал обо мне, я поговорил с бабой по душам. Я поставил ее на место и отобрал у нее колдуна. Это было нетрудно. Я научил своих людей, что говорить ему, и он нам поверил. На следующий день мы его испытали. Поехали в город днем, и никто не всполошился. Мы просто сказали Виндлайеру, что баба так хочет. Чтобы он повеселился денек. Чтобы поживился в городе, чем хочет, поел от души. Он спросил, что, мол, таков теперь его верный путь? Мы ему: ага, таков. Вот и все. Он же глупый был, дурачок считай. Он нам поверил.

Старик закашлялся:

– Все могло быть отлично. Если бы не эта баба. Дура. У нее было такое, что лучше не придумаешь. Мальчишка, способный морочить головы. Но она его для настоящего дела не использовала. Ей нужен был… твой сын.

Я не стал поправлять его.

– Что стало с пленниками? С женщиной и ребенком, которых вы похитили?

– Наглый крысеныш. Я ему врезал, так что он повалился. Проклятый мелкий уродец. Это все он виноват.

Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не воткнуть нож ему в глаз.

– Ты ударил ребенка?

– Оплеуху отвесил. Только и всего. А надо было бы покрепче приложить. Никто не смел… так… со мной… разговаривать.

Он стал хватать ртом воздух. Губы его уже начали синеть.

– Что с ним случилось?

Старик рассмеялся:

– Не знаю! Той ночью все пошло наперекосяк. А все этот проклятый Хоген. Он ныл и клянчил, чтоб я дал ему бабу, прямо как пес подачку со стола просит. Ну, я и дал. Такую, какой он заслуживает. Она здорово визжала. Кто-то привел колдунишку посмотреть. Он и глазел. А потом та старуха… Двалия… прибежала и давай орать, что мы не мужчины, что у нас нет чести… – Он скосил на меня глаза. – Я больше не мог ее выносить. Двое моих людей схватили ее, потому что она бросилась на меня и хотела лицо расцарапать. Ну, я и посмеялся над ней, такое уж она была посмешище – парни ее держат, а у нее сиськи и живот ходуном ходят, как студень. Я говорю: а давай мы покажем тебе, какие мы мужчины. Мы стали ее раздевать. И тогда… все и случилось. Страх. Наверное, это парень наколдовал. Он был больше к ней привязан, чем к нам. Он вывалил на нас весь свой страх. Все этот ужас почувствовали. Бледные давай вопить. Прыснули в разные стороны, как кролики. А эта Двалия… Она кричала на них. И на колдунишку кричала. Чтобы он забыл все, что мы ему обещали, меня забыл и вернулся на путь.

Он повернул ко мне голову. Седые волосы, выбившиеся из-под шапки, липли к его мокрым щекам.

– Мои люди забыли меня. Я стоял и выкрикивал команды, а они бегали мимо, словно меня нет. Они отпустили Двалию. Наверное, она для них невидимкой сделалась. Она подозвала колдунишку, и он притащился к ней, как побитая собака.

Старик снова покачал головой, лежа на снегу:

– Никто меня не слышал. Один налетел на меня, вскочил и дальше побежал. Мои люди гонялись за бледными. Они словно обезумели. Лошади сорвались с привязи. А потом… потом мои люди стали сражаться друг с другом. Я кричал, приказывал… Они не слушались. Не слышали. Не видели меня. Мне оставалось только смотреть. Мои люди, мои лучшие воины, с которыми мы сражались плечом к плечу четыре года… Убивали друг друга. Не все, нет. Некоторые бежали. Парень свел их с ума. Сделал меня для них невидимым. Наверное, колдун с Двалией не понимали, что только я и мог держать свой отряд в узде. А когда я вышел из игры… Двалия бежала, бросив остальных на произвол судьбы. Я так думаю.

– Женщина и ребенок, которых вы похитили из моего дома. Что они делали в это время? Бледные удерживали их в плену? – Он улыбнулся, и я приставил нож к его горлу. – Расскажи, что ты знаешь.

– Что я знаю… и знаю очень хорошо… – Он твердо посмотрел мне в глаза и перешел на шепот. Я наклонился, чтобы разобрать. – Я знаю, какая смерть пристала воину!

И он бросился вперед, чтобы мой клинок вспорол ему глотку. Но я отдернул нож и спрятал его.

– Нет, – любезно ответил я. – Ты пока еще не умрешь. И не умрешь как воин.

Я повернулся и пошел прочь, оставив его лежать связанным, как свинья, предназначенная на заклание.

Он с шумом втянул воздух и заорал:

– Хоген!!!

Я уходил от него, меч Верити был при мне. А старик пусть себе орет, сколько вздумается. Я погрозил ему пальцем и повернулся к следующей намеченной жертве. Меч или топор? Нет. Только меч Верити будет правильным оружием.

Хоген вглядывался в лес в той стороне, где далеко за деревьями проходила дорога. Выходит, он ждет, что остальные вернутся. Что ж, нет смысла мешкать до тех пор, пока врагов станет больше одного.

Годы тихой работы убедили меня, что лучше всего застать жертву врасплох. Обнажив меч, я бесшумно крался к нему. Что заставило его обернуться? Возможно, то шестое чувство, что со временем появляется у воинов, – что-то вроде слабого проявления Силы или Дара, а может, того и другого вместе. Так или иначе, застать его врасплох не удалось.

Если к жертве не получилось подобраться незамеченным, то отличным выходом будет пригрозить мечом человеку, не способному стоять прямо, кроме как опираясь на клинок, украденный из моего дома. Увидев меня, Хоген отбросил топорик, подхватил меч, воткнутый в снег, и направил его на меня. Я стоял неподвижно, глядя, как он пытается держаться ровно, опираясь на одну ногу. Я улыбался ему. Он не мог драться со мной, пока я не окажусь слишком близко. Не мог ни наступать, ни отступать, кроме как опираясь на меч, как на посох. Я стоял и смотрел, пока он не опустил меч, так что острие его уткнулось в снег. Хоген попытался сделать вид, будто вовсе не опирается на него.

– Что? – зло спросил он.

– Ты ограбил меня. Верни украденное.

Он вытаращился на меня. Я тем временем разглядывал его. Он был хорош собой – белые зубы, ярко-голубые глаза. В две аккуратные пшеничные косы вплетены несколько амулетов. Тут я понял, кто передо мной, и все волосы на моем теле встали дыбом. «Красавчик», который насиловал женщин в моем доме. Это он набросился на Шайн, а потом на него навалились бледные. А теперь он у меня в руках.

– У меня нет ничего твоего.

Я покачал головой:

– Ты сжег мою конюшню. Ты шел по моему дому, круша все мечом. Ты отобрал этот клинок у моего кузена Ланта. Ты насиловал женщин в моем поместье. И ты уехал оттуда с женщиной и ребенком. Верни их.

Мгновение он только сердито смотрел на меня. Я чуть приблизился, и он вскинул меч, однако усилие тут же отозвалось болью, а боль отразилась у него на лице. Видеть это было донельзя приятно.

– И как долго ты сможешь стоять на одной ноге и держать меч? Думаю, скоро мы это узнаем.

Я стал медленно обходить его, как волк вокруг охромевшего лося. Ему приходилось поворачиваться, чтобы не упускать меня из виду, а делать это он мог лишь рывками, прыгая на здоровой ноге и припадая на раненую. Вскоре меч в его руке стал дрожать.

На ходу я продолжал:

– Мы только что мило поболтали с твоим командиром Элликом. Ты ведь не помнишь его, верно? Ты не помнишь человека, который привел вас сюда. Того, из-за кого вы нанялись Слугам, явились в мой дом и похитили женщину и ребенка. Эллик. Это имя для тебя ничего не значит, да? А ведь он когда-то верил, что станет герцогом Калсиды.

Каждый раз при упоминании Эллика Хоген дергался, будто в него тыкали кочергой. Я гнал его туда, куда мне было нужно, как овчарка пастуха Лина гоняла овец. Припадая на одну ногу, он постепенно отходил от костра и приближался к границе лагеря, туда, где заканчивался утоптанный снег и начинался нетронутый.

А я все говорил:

– Помнишь, как вы напали на мой дом? Помнишь женщину, которую хотел изнасиловать? Красивую зеленоглазую девушку в красном платье? Ты ведь не забыл ее, нет?

В его глазах мелькнула настороженность, губы на миг выдали тревогу.

– Я пришел, чтобы заставить тебя заплатить кровью за кровь, Хоген. О да, я знаю твое имя. Эллик сказал мне его. Кровью за кровь и болью за боль. И чтобы помочь тебе вспомнить: эту рану ты получил от одного из своих товарищей. А ведь они клялись тебе в верности, клялись в верности друг другу и, конечно, присягнули Эллику. Военачальнику Эллику. Тому, кто думал стать герцогом Элликом.

Он передернулся и на миг отвлекся – этого я и ждал. Произнеся имя Эллика в третий раз, я нанес удар. Он уже держал меч слишком низко, и когда неуклюже повернулся, чтобы оказаться лицом ко мне, я резко шагнул вперед, отбил его клинок и отрубил три пальца на руке. Хоген заорал и прижал искалеченную руку к груди. Правда, он тут же выпрямился и попытался подхватить меч второй рукой, но я пнул его ногой в грудь. Он повалился спиной в глубокий сугроб. Я шагнул вперед и подобрал оружие. Итак, оба меча мне удалось вернуть. Хотя я с радостью променял бы их на свою дочь.

– Поговори со мной, – предложил я. – Расскажи мне о заложницах, о девушке и девочке. Что с ними стало?

Он уставился на меня, сидя в сугробе:

– Не было никакой девочки.

Машинально сжимая запястье беспалой руки, он баюкал ее на груди, как ребенка, и покачивался взад-вперед. Он проревел сквозь стиснутые зубы:

– Трус! Только бесчестный трус может напасть на раненого!

Я воткнул оба меча в снег, достал нож и присел на корточки рядом с Хогеном. Он попытался отползти от меня, но увяз в снегу, и раненая нога сковывала его движения. Я снова ухмыльнулся и занес нож над его промежностью. Хоген побледнел еще больше. Мы оба понимали: я могу сделать с ним что угодно.

Я отряхнул кровь с перчатки прямо на него и заговорил негромко, но четко, настолько хорошо, насколько мог говорить по-калсидийски.

– Ты вломился в мой дом. Ты украл мой меч. Ты брал силой женщин в моей усадьбе. Я не убью тебя, но позабочусь, чтобы больше ты никого не изнасиловал.

Его рот распахнулся.

Я поднес палец к губам:

– Тсс. Я задам вопрос. Ты ответишь не мешкая. Понял меня?

Он только хватал ртом воздух.

– Сделаешь все правильно – останешься мужчиной. – Я лгал, но это была ложь, которую он жаждал услышать. Его глаза вспыхнули надеждой. – Вы похитили ребенка из моего дома. Я хочу вернуть ее. Где она?

Он вытаращил глаза, потом медленно покачал головой. От страха он едва мог говорить.

– Нет. Мы не похищали девочек.

Я свирепо глянул на него и стал править нож о кожаные штаны. Он молча смотрел.

– Вы похитили ее. Вас видели. – Ах да, как же я забыл! – Вы приняли ее за мальчика. Вы похитили женщину и маленькую девочку. Где они?

Он заговорил медленно, не сводя с меня глаз, – то ли боль мешала ему говорить быстрее, то ли он хотел убедиться, что я все пойму.

– Была большая битва. Многие из нас сошли с ума. У нас были заложники… – Тут в его глазах промелькнуло смущение. – Они сбежали. Остальные сейчас ищут их. Как только найдут, сразу вернутся.

– Сомневаюсь. Бьюсь об заклад, они и своего командира Эллика не помнят. Думаю, каждый поймает, кого сможет, и оставит себе. Зачем им возвращаться к тебе? Какой им с тебя толк? А-а. Лошади. За лошадьми они могут вернуться. А тебя оставят здесь. Расскажи мне о похищенном ребенке. И о женщине, которую ты пытался изнасиловать. – Я старательно выговаривал калсидийские слова.

Он покачал головой:

– Я не крал детей. Там не было девочек. Мы взяли только…

Я наклонился к нему. На моем лице все еще оставалась улыбка.

– Я считаю, насильник должен выглядеть насильником, а не красавчиком.

Я приложил нож к нижнему краю его левой глазницы. Он затаил дыхание и замер, думая, что это лишь угроза. Глупец! Я провел ножом от глазницы до челюсти. Брызнула кровь. Хоген заорал и шарахнулся от меня. Его глаза закатились, он изо всех сил старался не потерять сознание. Но я-то знал, что это не зависит от силы воли. Нужна лишь достаточно острая боль, и кто угодно лишится чувств. Я не хотел, чтобы он терял сознание, мне нужно было, чтобы он боялся меня. Я наклонился и приставил нож к его паху. Теперь он знал, что я не угрожаю попусту.

– Нет! – завопил он.

– Расскажи мне только о женщине в красном платье и ребенке, который был с ней.

Он сделал три медленных неглубоких вдоха.

– Правду, – предложил я и чуть надавил на нож.

Я всегда держал ножи заточенными очень остро. Острие пропороло ткань штанов.

Он попытался отползти. Я надавил сильнее, и он замер.

– Расскажи мне все, – посоветовал я.

Он скосил глаза на свою промежность, дыша быстро и неглубоко.

– Там, в доме, были девочки. Пэндау их любит. Он поимел одну, может, и больше. Но вряд ли убил кого-то из них. И мы не увезли ни одной. – Он вдруг нахмурился. – Мы почти ничего не взяли в доме. Я прихватил меч. Но пленников взяли только двоих. Мальчика и его служанку. Больше никого.

Я видел по его глазам, как он все больше теряется, пытаясь восстановить события так, будто в них не было Эллика.

– Где мальчик и его служанка?

Мой нож расширил прореху в его штанах.

– Мальчик? – переспросил он, словно забыв, о чем говорил только что. – Мальчик сбежал. Вместе с остальными. Они разбежались с визгом кто куда.

– Постой. – Я жестом велел ему помолчать. – Расскажи мне в точности, что произошло, когда вы потеряли пленников. С самого начала.

Я поднял нож, и Хоген протяжно, прерывисто вздохнул. Но я подскочил ближе, проворно, как кот, и приставил нож к нижнему веку на не тронутой пока стороне лица. Он вскинул руки, чтобы заслониться.

– Не делай этого, – сказал я и заставил его лечь спиной в снег.

Я порезал ему щеку. Неглубоко, но достаточно, чтобы он тоненько завизжал.

– Тише, – посоветовал я. – Рассказывай.

– Была ночь. Мы напились. Праздновали.

Неужели он думал, что сможет что-то утаить от меня?

– Что праздновали?

Он запыхтел:

– Мы захватили пленника. Он мог колдовать. Мог делать нас невидимыми.

Он умолк, пытаясь собрать воедино обрывки воспоминаний.

– Я ненавижу тебя, – добродушно сообщил ему я. – Мне нравится делать тебе больно. Ты ведь не хочешь давать мне повод снова пустить тебе кровь? – Я наклонил голову и искоса посмотрел на него. – Насильник не должен быть красивым. Насильник должен ходить без носа. И ушей.

Он торопливо заговорил:

– Мы захватили этого дохляка. Мужика, который выглядел как мальчишка. Виндлайера. Он умел заставить забыть. Мы отобрали его у бледных и убедили пожить в свое удовольствие. Использовать магию для того, чего ему самому, небось, хочется. Мы хотели, чтобы он решил, будто мы ему друзья, хотели ему понравиться. И у нас получилось. Он был нам дороже, чем все они, дороже любой награды, которую они могли нам дать. Мы собирались вернуться в Калсиду и продать их в рабство, оставить только колдуна.

За этой историей явно крылось что-то еще, но мне это было неинтересно.

– Итак, вы веселились. Что случилось потом?

– Мне захотелось женщину. Мне ни к чему было даже просить. Они были нашей добычей, мне полагалась доля, а баб было много… Но мы не имели их… – И снова он растерянно умолк. Забыв Эллика, он не знал теперь, почему они выполняли приказы женщины и почему он не мог их насиловать. Хоген озадаченно нахмурился. – Мне пришлось взять самую страшную. Ту, насчет которой мы все даже сомневались, баба ли она вообще. Но она была единственная… – Он снова замолчал.

Я дал ему собраться с мыслями.

Он продолжил:

– Она начала орать, когда я еще даже не прикоснулся к ней. Она отбивалась как бешеная, пока я раздевал ее. Не дергалась бы, мне бы не пришлось… Я ж не делал с ней ничего, кроме того, для чего бабы предназначены. Это бы ее не убило! И кто-то привел Виндлайера, чтобы посмотрел и подождал своей очереди. Наверное. Не знаю. Что-то произошло. Ах да. Баба, старая и жирная, мы хотели поиметь ее… Но потом… И все посходили с ума. Мы гонялись за ними, мы охотились на них, и кровь… А дальше мы обратились друг против друга. Против своих товарищей по оружию. Мы делили хлеб и сражались плечом к плечу все последние четыре года. Но тот, кого она привела, тот, который мог сделать нас невидимыми для крестьян… Он обратился против нас и заставил забыть боевое братство. Я помнил только, как другие плохо ко мне относились, как жульничали в кости, как ели сверх своей пайки или брали себе бабу, которую я хотел. Мне хотелось убить их всех. Я убил двоих. Двоих своих товарищей. Двоих из тех, кому я клялся в верности. Один достал меня мечом и ранил в ногу, прежде чем я убил его. Чриддик. Вот кто это сделал. Я знал его пять лет. Но я дрался с ним и убил его.

Теперь слова лились из него потоком, невзирая на боль, которой ему это стоило. Я не перебивал. Где во время этого кровавого безумия была моя дочь? Где сейчас Би и Шайн? Лежат где-то на снегу возле лагеря, все в крови? Или сбежавшие наемники поймали их и тащат за собой?

– Те, что наняли нас, бледные, белые? Нет, они такого не делали. Они бы не смогли с нами драться. Они были слабые, не умели обращаться с оружием. Они даже путешествия и холод переносили плохо. Вечно просили ехать помедленнее, отдыхать побольше, найти им побольше еды. И мы слушались. Почему? Почему мы, воины, подчинялись сопливым бабам и жалким щенкам? Все из-за их мерзкой магии. Они сделали нас не воинами, а ничтожествами. Они покрыли нас позором. И заставили нас обратиться друг против друга. – И он закричал, почти рыдая: – Они обесчестили нас!

Неужели он надеялся пробудить во мне сострадание? Он был жалок, но это была жалость такого рода, что не вызывала отклика в моем сердце.

– Твоя честь меня не волнует. Вы похитили женщину и ребенка. Что с ними стало?

Он не захотел отвечать. Мой нож сместился, надрезав кожу на его носу. Носы всегда сильно кровоточат. Хоген отшатнулся и заслонился руками. Я чиркнул ножом по обеим его кистям, и он завопил.

– Ублюдок! Трусливый ублюдок! Ты вообще не знаешь, что такое честь воина! Если бы я мог драться с тобой, ты не осмелился бы так со мной обращаться!

Я не рассмеялся. Я приставил острие ножа к ямке над его ключицами. Надавил, заставив его лечь в снег.

Заговорил:

– Где была твоя честь воина, когда ты насиловал женщин в моем поместье? Думаешь, девочка с моей кухни считала тебя благородным воином, когда на нее насел твой приятель Пэндау? Когда ты резал глотки моим беззащитным конюхам, в этом было много чести?

Он пытался отползти из-под моего ножа, но я преследовал его. С раненой ногой у него было не больше возможностей убежать, чем у маленькой помощницы поварихи. Он вскинул окровавленные руки. Я опустил нож на его забинтованную ногу.

Он охнул от боли и нашел мерзкие слова, чтобы ответить:

– Они же не воины! У них нет воинской чести! Все знают, что у женщин чести вообще нет. Они слабые! В их жизни нет никакого смысла, кроме того, что дают им мужчины. И другие, которые мужики, они были рабы, не воины. Да она вообще не была нормальной бабой! Она была уродливая и не такая, как нормальной бабе положено!

Он завопил, потому что мой нож кольнул его горло, проделав небольшую ранку. Стоп… Еще рано.

– Странно, – сказал я тихо, когда у него кончился воздух в легких.

Я поднес нож к его лицу. Он заслонился руками.

Я покачал головой:

– Вот какой смысл придали моей жизни женщины: я делаю больно тем, кто сделал больно моим людям. Не переживая о воображаемой чести противника. У воинов, которые насилуют и убивают беззащитных, нет чести. Нет чести в том, чтобы мучить детей. Я делаю то, что делаю, только ради женщин моей усадьбы и моих слуг. Иначе я бы считал, что это бесчестно с моей стороны. Скажи мне… как долго ты насиловал одну из женщин в моей усадьбе? Дольше, чем мой нож резвится на твоем лице?

Он пополз назад, царапая лицо об мой нож. Этот человек рассказал все, что знал. Пора заканчивать с ним. Он посмотрел на меня, и на лице у него проступило понимание.

– Тогда, ночью, они все разбежались! Керф может что-то знать. Он сох по той бабе в красном платье, прямо как дитятко по мамочке. Мы смеялись над ним. Все время на нее пялился. Ходил в кусты смотреть, как она ссыт.

– Керф. – Еще один кусочек сведений, который может пригодиться. – Мальчик-колдун и женщина, которая им распоряжалась. Что с ними стало?

– Не знаю! Все с ума посходили, дрались, кровь повсюду… Может, их убили. Может, они удрали. – Он вдруг всхлипнул. – Я умру в этих ваших Шести Герцогствах! А я даже не помню, зачем приехал сюда!

Тут произошли два события. Раздалось конское ржание, и лошади, расставленные вместо часовых, ответили на него.

И одновременно Пеструха каркнула:

– Сзади!

Закрывшись от Дара, я не почувствовал приближения врага. Но сработали давным-давно вбитые привычки: никогда не оставлять противника за спиной. Я перерезал Хогену глотку и резко развернулся, уходя в сторону и чуть пригнувшись.

Я недооценил Эллика. Должно быть, избавляясь от моих пут, он успел размять руки, потому что краденый меч звонко ударил по моему кинжалу. Старик выглядел устрашающе – мокрые седые волосы торчат во все стороны, зубы обнажены в яростном оскале. Камень, выпущенный из пращи, пришелся вскользь по виску, и теперь на лбу старика наливался синяк, а глаз заливала кровь. Разрез на его куртке тоже набух от крови. У меня был нож, у него – меч. Меч Верити остался торчать в сугробе, куда я так неосмотрительно воткнул его. Старик крякнул, наши клинки с визгом столкнулись, он отступил, перевел дыхание и размахнулся снова. Я не без труда отбил удар и отпрыгнул назад. Эллик улыбнулся и шагнул ко мне. Я был обречен. Он подошел на расстояние удара.

Я пятился, он, ухмыляясь, наступал. Эллик был стар, но уязвленное самолюбие и жажда мести придавали ему сил. И еще, понял я после очередной его отчаянной атаки, он хотел умереть в бою, как воин. У меня не было ни малейшего желания помогать ему. Я снова отступил. Старик потерял немало крови, и я рассчитывал, что достаточно просто продержаться до тех пор, пока он не обессилеет. Наверное, у меня получится. Наверное, но не наверняка. Я попытался отступать так, чтобы подобраться к мечу Верити, но Эллик разгадал мою хитрость и отрезал мне это направление. Его улыбка сделалась шире. Он не тратил драгоценные силы на слова. Внезапно он прыгнул вперед, немало удивив меня. Мне пришлось одновременно пригнуться и попятиться.

Негромкий стук копыт по снегу. У меня не было никакой уверенности, что я смогу противостоять такому большому числу всадников. Я не решился повернуться, чтобы посмотреть, калсидийцы это или стража Венца Холма. Потом кто-то крикнул: «Берите лошадей!» – по-калсидийски.

Эллик на миг отвлекся.

– Ко мне! – заорал он своим людям. – Ко мне!

Я заставил себя поверить, что они не могут и не станут идти на его призыв. Надо было сделать что-то, чего враг не ожидает, что-то такое, что было бы чистой глупостью при другом раскладе. Я шагнул вперед, поймал меч ножом и почти выбил оружие из руки старика, но тот вдруг оттолкнул меня с силой, которой я в нем не подозревал. Это было так неожиданно, что на миг у меня голова пошла кругом. Я отпрыгнул за пределы досягаемости, и Эллик издевательски усмехнулся.

– Солдаты! Ко мне! Ко мне! – закричал он.

Когда показались верховые калсидийцы, стало ясно, что им не до него. Никто из них не замечал Эллика. Один едва не наехал на своего бывшего полководца. Меня они, должно быть, видели, однако никто не придержал коня, чтобы бросить мне вызов. Они спешили спасти свои шкуры.

Я услышал крик издалека:

– Сюда, они поскакали сюда! – И решил, что калсидийцы удирают от отряда королевских стражников.

Наемники вернулись в лагерь, только чтобы взять свежих лошадей. Они направлялись прямо к веренице животных, привязанных у границы лагеря. Каждый выбрал себе свежего коня, спеша оседлать его и бежать. Лошади, напуганные суетой, шарахались, натягивая привязь, и норовили затоптать людей. На всех свежих лошадей не хватало.

– Фитц Чивэл! Принц Фитц Чивэл! – раздался голос у меня за спиной, и я узнал его.

Персивиранс спешил мне на помощь.

– Персивиранс! Стой! – Голос Риддла, полный тревоги и страха за мальчишку.

– Не подходи! – крикнул я.

Эллик воспользовался тем, что я отвлекся, и атаковал. Он прыгнул на меня, явно решив либо зарубить меня, либо заставить убить его. Я пытался отступить, но позади был глубокий снег и густые кусты. Накатило страшное головокружение. Я шарахнулся в сторону, увязая в глубоком снегу. Дала о себе знать усталость. Мышцы ослабли. Кинжал выпал из моей руки, колени подогнулись. Я попятился, споткнулся и повалился в кусты.

Эллик не собирался мешкать, упуская подарок судьбы. Он шагнул вперед, и меч, некогда висевший в моем собственном доме, метнулся к моей груди.

– Господин! Фитц Чивэл!

Услышав крик, я поднял взгляд. Персивиранс мчался ко мне, умудрившись на скаку подхватить меч Верити, торчавший в сугробе. Он сжимал его, будто кочергу. Было видно, что парень никогда не держал в руках оружия.

– Назад! – закричал я, потому что Эллик уже поворачивался, чтобы встретить Персивиранса мечом.

Меч Верити был слишком тяжел для мальчишки. Мастерство тут было ни при чем. Просто меч тянул его руку вниз, а разогнавшаяся лошадь двигалась быстро. Он вонзил меч в Эллика, будто копье. Несостоявшийся герцог выронил оружие и вцепился в клинок, торчащий из его груди. Персивиранс закричал, лицо его исказилось от ярости и ужаса. Он спрыгнул с лошади, не выпуская меча, и навалился на Эллика, опрокинув его в снег.

Действие карриса заканчивалось. Сердце билось, будто пойманная рыба. Хватая воздух, я брел по глубокому снегу, пытаясь выбраться на утоптанное место. Я слышал крики, но плохо понимал, что происходит. Выход был только один. Я бросил нож и нащупал на поясе мешочек. Там, на дне, еще оставался крошечный бумажный сверток, маленький фунтик семян. Я насыпал немного себе в рот и перетер зубами. Меня передернуло. Казалось, вот-вот вырвет. Все вокруг стало белым и понеслось по кругу, по кругу… Остались только шум и холод. А потом вдруг все стало ярким, легким и отчетливым.

Я протянул руку, схватил Персивиранса за шиворот и поднял его на ноги над умирающим Элликом. Отступил, нашел на снегу кинжал, убрал в ножны. И огляделся, пытаясь разобрать, что творится вокруг. На моих глазах Лант взмахнул своим смешным мечом и отрубил калсидийцу руку. Еще больше меня потрясло то, что Риддл был не в седле – противник стащил его с лошади, пытаясь украсть ее. Его спас Лант.

Я вытащил меч Верити из груди Эллика. Старик слабо захрипел – он был еще жив. Я прикончил его. Персивиранс неотрывно смотрел на меня. Рот его был открыт, грудь тяжело вздымалась, и я испугался, что он вот-вот расплачется.

– Подбери меч! – крикнул я ему. – Ко мне! Ко мне, парень!

Против ожиданий, он послушался – подобрал меч, некогда украшавший стену над камином, и отошел от тела Эллика.

– За мной, – приказал я, и Пер двинул следом туда, где стояли Риддл и Лант.

Они уже разобрались с калсидийцем, пытавшимся украсть лошадь. Пер свистнул, и его мерин подбежал к нему. Следом, раздувая ноздри, прискакала Капризуля с вытаращенными глазами.

– Охраняй лошадей, – велел я ему и повернулся к Ланту. – А ты помоги ему. Не хочу, чтобы кто-то из этих ублюдков удрал на свежей лошади.

Я услышал громкие крики и обернулся. Впереди скакала стража Венца Холма, за ними – мои Баламуты, а еще дальше, держась на два корпуса позади – Фоксглоу со своими людьми.

– Брать живьем! Не убивать! – крикнул я во весь голос.

Но одного из калсидийцев уже зарубили сразу двое стражников. Не успел я набрать в грудь воздуха для нового приказа, как упали еще двое. Последний уже отвязал лошадь и почти успел оседлать перепуганное животное, но рухнул под копыта.

– Прекратить! – крикнул я, спеша к месту битвы.

Если они и слышали меня, то не обратили внимания. Одна Баламутка спрыгнула с лошади и проткнула мечом двоих упавших калсидийцев, прежде чем я успел остановить ее. Третьего убивать не понадобилось – он уже был мертв.

– Внимание! – рявкнул Риддл. – Принц Фитц Чивэл! Стража! Уберите оружие.

Я никогда прежде не слышал, чтобы он так кричал. Риддл уже снова был в седле и встал между мной и разгорячившимися в бою людьми, к которым я так неосмотрительно бросился.

– Принц Фитц! – крикнул кто-то, и все Баламуты повернулись ко мне, ухмыляясь и потрясая окровавленными мечами, довольные, как щенки, затравившие амбарную кошку.

Я смотрел на них в ужасе. Меня била дрожь – от усталости, от головокружения, от снадобий и отчаяния. Я протянул руку и схватился за ногу Риддла. И устоял на ногах.

– Би здесь? С ней все хорошо? – Голос Персивиранса от волнения прозвучал пронзительно и по-детски.

– Нет, – сказал я. – Би нет. И Шайн тоже. Здесь их точно нет. – Я собрал все силы, что у меня оставались. Колени у меня тряслись. Я вздохнул и почувствовал, как начинают действовать семена карриса. – Мы будем искать их. Немедленно.