Глава 24. Пути расходятся

Дневник сновидений Би Видящей

С того дня, когда Эллик стал говорить Виндлайеру, что делать, все изменилось. Я не очень хорошо понимала, зачем старику это нужно, хотя он явно наслаждался тем, как перепугались Двалия и ее небелы. Той ночью, когда он увел туманного мальчика к себе в лагерь, мы даже не грузили вещи в сани, не говоря уже о том, чтобы тронуться в путь. Он ничего не объяснил и заставил нас ждать.

После перепалки Эллик отправился поприветствовать своих солдат и Виндлайера. Сказал, что рад видеть его у своего костра, и предложил разделить с ними мясо, которое его люди в тот день добыли на охоте. Воины окружили их плотным кольцом, так что нам было не видно, что происходит. Лингстра Двалия стояла на границе света от нашего костра и напряженно смотрела на них, но никак не вмешивалась. До нас донесся голос Эллика, Виндлайер попытался что-то ему ответить. Сначала Эллик говорил с ним приветливо, потом сурово и наконец разозлился. Вскоре мы услышали, как Виндлайер заплакал, что-то визгливо отвечая, но слов было не разобрать. Судя по звукам, его не били, но время от времени солдаты начинали издевательски гоготать. Двалия стояла, комкая в руках ткань юбки, но ничего нам не говорила. Двое людей Эллика стояли возле нашего костра и следили за ней. Один раз она сделала пару шагов в их сторону, и тогда один из этих солдат достал меч. Он сделал это с улыбкой, будто говоря: ну давай, иди сюда. Она остановилась и обернулась к нашему костру. Оба надсмотрщика засмеялись.

Это была очень долгая ночь, но утро наконец настало. Может быть, Двалия надеялась, что калсидийцы вернут нам Виндлайера. Если так, ее надежды не оправдались. Половина солдат ушла отдыхать, но остальные подбросили дров в костер и остались сторожить туманного мальчика.

Когда стало ясно, что Эллик отправился спать, она сердито сказала нам:

– Спите! Этой ночью мы поедем дальше, вам надо отдохнуть перед дорогой.

Но мало кто из нас сумел хотя бы задремать. Зимнее солнце еще не перевалило за полдень, а мы уже все проснулись и принялись в тревоге бродить по лагерю. Встал и Эллик. Охрана Виндлайера сменилась, и двое солдат у нашего костра тоже. Бледные Слуги избегали смотреть на них в упор, никто не хотел привлекать к себе внимание. Мы только навострили уши и искоса поглядывали на своих стражников, пытаясь разобрать приказы, которые отдавал Эллик.

– Следите, чтобы они оставались здесь, – сказал он, садясь в седло. – Когда я вернусь, все должно быть в точности, как сейчас.

Двалия встревожилась пуще прежнего, увидев, что он велел оседлать еще одну лошадь для Виндлайера. Обмирая от ужаса, мы смотрели, как Эллик едет прочь, а за ним тащится молодой маг, окруженный четырьмя всадниками. Они направились в город – прямо среди бела дня.

По-моему, это был самый страшный день – Эллик уехал, а его солдаты остались следить за нами. И как же они смотрели! Косились, ухмылялись, тыкали пальцами. Одних девушек-небел жестами отбраковывали как негодных, фигуры других жестами же оценивались как аппетитные. Нет, никто из них нас и пальцем не тронул, но от этого их взгляды и бормотание казались только страшнее.

Приказам Эллика солдаты подчинялись беспрекословно. Он велел пока что не трогать нас, они и не трогали. Однако он в любой момент мог отменить или изменить свое распоряжение, и понимание этого грозовой тучей висело над нами. Всю вторую половину дня небелы мрачно хлопотали по хозяйству, постоянно поглядывая, что происходит в лагере солдат. Дважды я слышала, как они переговариваются шепотом: «Никто этого не провидел, никто не предсказывал! Как такое могло случиться?» Они вспоминали старые рукописи и читали по памяти друг другу предсказания, пытаясь найти им новое толкование, которое подошло бы к случившемуся. Двалия, кажется, старалась пресекать такие разговоры, отправляя Слуг то натопить снега для чая, то набрать еще дров. Они послушно выполняли распоряжения, но уходили на всякий случай по двое, по трое и, наверное, за работой продолжали перешептываться.

Если Двалия всячески приставляла своих небелов к делу, то солдаты Эллика, напротив, открыто бездельничали, обсуждая стати женщин, будто лошадей на ярмарке. Небелы-мужчины нервничали не меньше девушек, переживая, как бы Двалия не приказала им защищать нас. Закаленных бойцов среди них не было ни одного. На мой взгляд, они были кем-то вроде писарей – знающие, но хилые, как побеги ивы, и малокровные, как рыба. Они умели худо-бедно охотиться, и Двалия велела им настрелять дичи, чтобы пожарить на вертеле. Кровь застыла у меня в жилах, когда я заметила, как несколько солдат встали и лениво побрели за ними, злорадно ухмыляясь и тихо похохатывая.

Мы ждали у костра, который не мог согреть нас. Наконец охотники вернулись с двумя отощавшими по зиме кроликами. Лица охотников были совершенно опрокинутые. Солдаты не тронули их, но ходили за ними по пятам, нарочито громко перешептываясь о том, что могли бы с ними сделать. Трижды калсидийцы вспугивали добычу у них из-под носа.

Я долго терпела, но в конце концов мне понадобилось облегчиться. Шун злилась, но и ей уже страшно хотелось отойти. Мы отправились вместе, оглядываясь через плечо, и нашли место, где нас почти не было видно. Я, как всегда, изобразила, что писаю стоя, прежде чем присесть рядом с Шун. Я уже научилась писать на корточках, не забрызгивая пятки башмаков. Когда мы закончили и стали поправлять одежду, рядом зашевелилась тень. Шун набрала воздуха, чтобы закричать…

– Не надо, – сказал он не повелительно, а умоляюще.

Он подошел ближе, и я разглядела, что это тот самый молодой солдат, который смотрел на Шун влюбленными глазами с тех самых пор, как мы покинули Ивовый Лес.

Он заговорил быстро и тихо:

– Я только хотел сказать, что буду защищать тебя. Умру, но не позволю никому обидеть тебя. Или ее.

– Спасибо, – так же тихо ответила я, притворяясь, что верю, будто его слова относятся ко мне, а не к Шун.

В сумерках я не могла разглядеть его глаз, но заметила, что его губы изогнулись в улыбке.

– И я никому не выдам твой секрет, – добавил он и, попятившись, растаял в зарослях хвойных деревьев.

Мы обе замерли на месте, но спустя какое-то время решились подойти к зарослям поближе. Под ними никого не было.

– Он говорил со мной и раньше, – призналась Шун. – Несколько солдат заговаривали со мной. Точно так же, как они нашептывают гадости бледным, когда те приносят им еду или забирают грязную посуду. Только он, единственный из всех, говорил ласково.

– Ты веришь ему? Тому, что он пообещал?

Она посмотрела на меня:

– Что он защитит нас? Один против целого войска? Он не сможет. Но раз он думает, что нам потребуется защита, значит знает – нас ждет что-то страшное.

– Мы все это знаем, – тихо сказала я.

Мы пошли обратно в лагерь. Мне хотелось взять Шун за руку, просто чтобы держаться за кого-то, но я знала, что ей это не понравится.

Уже сгустились сумерки, когда вернулся Эллик. Двалия громко ахнула от облегчения, увидев, что Виндлайер с ними, живой и здоровый. Седельные сумки чуть не лопались, смех Эллика и его людей был слышан задолго до того, как они подъехали к солдатскому костру.

– Мы грабили в городе средь бела дня, а никто ни сном ни духом! – крикнул один, и все кинулись к костру, спеша посмотреть на добычу.

Вернувшиеся стали доставать из сумок бутылки вина и роскошные яства – ветчину и хлеб с изюмом и пряностями, копченую рыбу и зимние яблоки.

– Средь бела дня! – повторяли они.

А один потряс в воздухе домотканым платьем:

– Снял прямо с бабы! А она стояла и смотрела, как корова перед дойкой. Ну я ее малость пощупал, на большее, жаль, времени не было. А когда мы двинулись своей дорогой, муж взял ее за руку и они пошли по городу, даже не обернувшись!

Двалия смотрела на них с ужасом, разинув рот. Сперва я подумала, что это рассказ солдата так потряс ее, но потом проследила, куда она смотрит. Виндлайер все еще сидел верхом, рядом с ухмыляющимся Элликом. Туманный человек неуверенно улыбался. На груди у него красовалось жемчужное ожерелье, на голове – меховая шапка, на шее – узорчатый яркий шарф, а на руках – перчатки из красной кожи, украшенные кисточками.

У нас на глазах один из тех солдат, что ездил с ними, хлопнул его по бедру и крикнул:

– Ну, теперь заживем!

Улыбка Виндлайера сделалась шире и увереннее.

Думаю, именно это заставило Двалию решиться.

– Виндлайер! Помни о пути! Не отклоняйся от того, что было предсказано! – крикнула она ему.

Эллик развернул лошадь и поехал прямо на Двалию. Она попятилась, споткнулась и едва не упала в костер.

– Он теперь мой! Не смей с ним говорить!

Но улыбка на пухлом лице Виндлайера погасла, и он в страхе и растерянности смотрел, как Эллик, перегнувшись, отвешивает Двалии оплеуху. Она не попыталась уклониться от удара. То ли отважно встретила его, то ли боялась пошевелиться.

Эллик сверлил ее взглядом, пока она не опустила глаза. Тогда он вернулся к своему костру и объявил:

– Сегодня мы будем праздновать! А завтра еще раз испытаем дарования нашего прекрасного друга!

Кое-кто из небелов смотрел на пир в солдатском лагере, истекая слюной. Когда Эллик спешился, его люди отдали ему лучшую долю добычи. Виндлайер еще какое-то время смотрел на лагерь Слуг, как пес, мечтающий только вернуться в родную конуру. Но потом солдаты окружили его, открыли для него бутылку вина и развернули сладкий пирог. И вот он уже спрыгивает с лошади, а один из недавних спутников по-приятельски обнимает его за плечи и ведет в толпу его новых товарищей. Мне однажды снилось, как нищего затягивает в водоворот из драгоценностей и яств.

Меня пробрал озноб. Никто не провидел этого. Только я. Я одна.

Я не понимала, как такое возможно, но вдруг осознала, что мне необходимо понять это. В моем непонимании собственных снов таится страшная опасность. Я – единственная, кто может стать у руля и вести корабль, но я не знаю как.

Тихо, – сурово рыкнул на меня Волк-Отец. – Ничего не говори. Только не им.

Но мне нужно знать, – возразила я.

В его предостережении слышалась какая-то печальная обреченность, словно он слишком хорошо знал, о чем говорит. Я запрятала поглубже свои вопросы и открылась тому, что происходило вокруг.

– По крайней мере, они только забрали платье у той женщины, – сказала Одисса.

Двалия, с унылым видом сидевшая у костра, догадывалась, в чем причина.

– Пока они не знают точно, на что способен Виндлайер, они не отважатся делать ничего такого, за что весь город может ополчиться на них. Но пока они издеваются над обывателями и ребячатся, мы сидим тут на виду у любого, кому вздумается выбрать дорогу через этот лес. Мы стали видимы. С нами может случиться все, что угодно.

Одисса наморщила лоб.

– Все, что угодно? – переспросила она, словно ей было трудно представить такое.

У Двалии сделался больной вид.

– Все, что угодно. Мы настолько отклонились от пути, что я не знаю, как вернуться обратно. Не знаю, следует ли нам что-то предпринять или лучше подождать, пока путь сам призовет нас. Любое действие может только увести нас от пути еще дальше.

Одисса закивала почти восторженно:

– Да, так нас и учили в школе. «Доверьтесь путям Белой Пророчицы. Не делайте ничего резкого. Только Белая Пророчица при посредстве своего Изменяющего может направить будущее в наилучшее русло». Но по-прежнему ли это правильно теперь, когда мы так далеко от пути?

– Нам остается лишь верить, – отозвалась Двалия, однако мне показалось, что в ее голос вкралось сомнение.

Другие небелы подошли послушать разговор. Они сбились вокруг нее, как стадо овец вокруг пастуха. Мне вспомнился жуткий сон. Я стиснула зубы, словно пыталась сдержать тошноту, а не рвущиеся с языка слова, эхом звучащие в голове: «Овцы рассеяны, а пастушка убегает с волчонком в зубах».

Тут от другого костра донеслись громкие восклицания:

– Почему? Почему нельзя-то? Мы же празднуем! Мы ж сидели тут и ждали, пока вы испытывали парня в городе, но мы тоже хотим повеселиться!

– Они мои, – отвечал Эллик, но в суровых словах крылось сдержанное веселье, как изюм в хлебе. – Когда обменяем их на деньги, каждый получит свою долю. Разве я когда-то делил добычу не по справедливости?

– Нет, но…

Я вытянула шею и разглядела – это говорил Хоген, красавчик, который пытался изнасиловать Шун. В свете костра было видно, что его нос и щеки раскраснелись не только от мороза. Калсидийцы пили украденное вино. Мне удалось мельком увидеть Виндлайера – он сидел прямо на снегу и глупо улыбался.

– Это все он виноват, – сказала Двалия с ядовитой горечью в голосе.

Я сперва подумала, что она говорит об Эллике, но Двалия продолжила, глядя в лесную чащу:

– Это он с нами сделал. Не пожелал довольствоваться отведенной ему ролью. А ведь с ним хорошо обращались. У него не было причин убегать, выбирать Изменяющего по своему разумению, разрушать путь своей волей. Чувствую, и здесь не обошлось без него. Не знаю, какова его роль, но без него точно не обошлось, будь он проклят.

– Так выдели нам сейчас парочку или хоть одну! – дерзко попросил Хоген. – От одной ты сильно не обеднеешь, капитан.

Я думала, Эллик рассвирепеет от его наглости, но, вероятно, вино и радость от богатой добычи смягчили его нрав.

– Капитан? Нет, герцог! С этим мальчишкой в распоряжении я скоро верну себе герцогский титул! Зовите меня теперь герцогом!

Несколько солдат закричали «Ура!».

Возможно, и Хоген рассудил, что Эллик подобрел от вина и самодовольства.

Он отвесил придворный поклон и произнес:

– Герцог Эллик, ваша светлость, мы, ваши верные подданные, умоляем вас о милости. Не поделитесь ли с нами парой бабенок, чтобы мы могли согреться этой холодной ночью?

Остальные захохотали и поддержали его радостными криками. Эллик смеялся вместе со всеми.

Хлопнув Хогена по плечу, он отвечал во всеуслышание:

– Хоген, я тебя знаю. Одной тебе будет мало. Да и к тому времени, когда вы все попользуетесь одной, от нее ничего не останется, так что и продать будет нечего!

– Так дай нам двух, тогда им достанется вдвое меньше работенки! – нахально предложил Хоген, и по меньшей мере трое солдат поддержали его.

Я почувствовала, как напряглась сидевшая рядом Шун. Она положила руку мне на плечо и вцепилась в него, будто когтями.

Наклонилась и прошептала мне на ухо:

– Пойдем, Би. Ты, наверное, устала. Пойдем отдыхать.

Она чуть ли не силой вздернула меня на ноги. Вокруг нас на корточках сидели у огня небелы – оцепенев от ужаса, они смотрели на костер солдат. Глаза на их бледных лицах от страха делались все больше и больше.

– Нельзя ли нам убежать? – спросила одна из них. – Если мы разбежимся по лесу, кто-то, может, и уцелеет.

– Не делайте ничего, – прошипела Двалия. – Ничего.

Но Шун не стала прислушиваться к ее словам. Она подняла меня на ноги, и мы стали тихо пятиться от костра в темноту. Небелы, парализованные ужасом, ничего не заметили. Но заметила Двалия. Она взглянула на нас, однако делать ничего не стала, словно хотела, чтобы мы сбежали.

Я перестала следить за разговорами у второго костра, но взрывы смеха, доносившиеся оттуда, звучали скорее зловеще, чем весело.

Эллик возвысил голос и сказал почти шутливо и снисходительно:

– Ну ладно, Хоген. Все знают, что у тебя голова не работает, когда головка зудит. Я дам тебе одну. Но только одну. Нарочно для тебя выберу. Идемте, подданные. Следуйте за своим герцогом.

Я застыла как вкопанная, Шун зло зашипела, но тоже остановилась. Я смотрела назад. Мне было очень страшно, но я должна была видеть. Шун еще крепче сжала мое плечо, однако перестала тянуть меня. Думаю, она ощутила то же болезненное любопытство. Тот же трепет пополам с ужасом.

Эллик шел к нашему костру, на его покрытом шрамами лице играла широкая пьяная ухмылка. Его рука лежала на плече Хогена, словно Эллик направлял его, но, думаю, на самом деле он опирался на солдата, идя по снегу. Насильник был все таким же красавчиком. Его золотистые волосы блестели в свете костра, и он улыбался, сверкая ровными белыми зубами. Такой красивый и такой жестокий… Некоторые небелы сидели у костра на узлах со своими вещами. Когда Эллик приблизился, они встали и попятились, но недалеко. Они сгрудились вокруг Двалии, словно в надежде, что она защитит их. Я знала, что она этого не сделает.

– Ничего не делайте, – строгим голосом предупредила она, когда Эллик подошел ближе.

Его солдаты остановились позади него и красавчика, и плотоядно смотрели на небелов. Будь они собаками, вывалили бы языки. Широко раскрыв слюнявый рот и легко держась левой рукой за промежность, словно сдерживая себя, Хоген разглядывал небелов, как маленький нищий – прилавок со сластями. Белые застыли, как кролики. Шун издала тихий горловой звук и потянула меня дальше, в жалкое укрытие, которое давали молодые ивы. Мы обе не могли отвести взгляд от сцены у костра.

– Вот она! Вот красотка для тебя, Хоген!

Эллик вытянул руку к тощей круглолицей девушке. Та тихо закричала и подалась ближе к Двалии. Двалия не сделала ничего, она стояла с каменным лицом, глядя на Хогена и Эллика. В последний момент рука Эллика метнулась в сторону, к Одиссе. Он ухватил ее за шубу и вытащил вперед, словно отобрал в загоне поросенка на ужин. Ее рот широко распахнулся в плаче, некрасивое, будто недолепленное, лицо перекосилось, когда Эллик выволок ее вперед. Солдаты издевательски завопили, Хоген разочарованно застонал.

– Фу-у, она ж уродливая, как собачья жопа. Не хочу ее!

Солдаты покатились со смеху, услышав его недовольство. Эллик хохотал так, что весь раскраснелся и стал задыхаться:

– Ничего, у твоего дружка глаз нету. Для тебя и она сойдет. За нее все равно на рынке ничего не дадут!

У Одиссы от ужаса подогнулись колени, она едва не теряла сознание и упала бы, если бы жилистая рука старика не держала ее за шиворот. Эллик был сильнее, чем выглядел. Он вдруг рванул Одиссу вверх и швырнул в Хогена так, что тому пришлось поймать ее в объятия, чтобы не упасть самому.

– Держи ее, шелудивый! – В лице Эллика вдруг не осталось ни капли веселья. Голосом жестким и гневным он продолжал: – И вспомни этот день, когда я вычту ее стоимость из твоей доли. Не воображай, что можешь выклянчивать у меня подачки и торговаться со мной, юнец. А эта уродливая оборванка – все, что ты получишь сегодня.

Хоген смотрел на своего командира поверх опущенной головы Одиссы. Девушка отчасти пришла в себя и пыталась слабо отбиваться, шлепая ладонями по груди Хогена. Его лицо потемнело от ярости, но, напоровшись на взгляд Эллика, он опустил глаза.

– Тупая сука, – прошипел он с отвращением, и я думала, он оттолкнет Одиссу обратно к прочим небелам.

Но вместо этого он схватил ее одной рукой за горло и поволок прочь. Остальные солдаты, притихшие было, когда командир устроил Хогену нагоняй, последовали за ними. Они что-то выкрикивали, делали ставки и спорили, кто будет следующим.

Двалия бездействовала. Ее последователи сбились у нее за спиной, как овцы. Возможно, подумала я, каждый из них радуется, что волки утащили другую.

Прости. – Я чувствовала, как оскорблен моей мыслью Волк-Отец.

– Идем. – Шун заставила меня спрятаться за заснеженным кустом. – Они на ней не остановятся. Надо бежать прямо сейчас.

– Но у нас ничего нет…

От второго костра доносились вопли. Солдаты передразнивали жалобные крики Одиссы. Рука Шун у меня на плече задрожала.

– Наши жизни пока при нас, – сказала Шун. – Их и прихватим.

Я чувствовала, что она едва дышит от страха. Она боялась до дрожи. И пыталась спасти меня.

Я не могла отвести глаз от сбившихся в кучу небелов. Двалия была застывшим силуэтом на фоне костра. Вдруг она шагнула вперед.

– Эллик! – зло выкрикнула она в ночь. – У нас был уговор! Ты дал нам слово! Ты не можешь так поступить!

Двое, оставленные им сторожить небелов, шагнули ей наперерез.

– Не становитесь у меня на пути! – крикнула она.

– Как… глупо. – Голос Шун дрожал, как вся она. – Надо бежать. Надо убираться отсюда. Он убьет ее. И тогда больше никто не будет стоять между ним и нами.

– Да, – сказала я и прислушалась к Волку-Отцу. – Нельзя оставлять свежие следы. Надо идти там, где снег уже утоптан. Отойдем так далеко от лагеря, как только сможем, пока им не до нас. Потом найдем ельник, такой, где деревья растут близко-близко, их заснеженные ветви клонятся к самой земле, но внизу, под пологом ветвей, снега почти нет. Спрячемся там, прижавшись друг к дружке.

Я взяла ее за запястье, она выпустила мое плечо, и дальше уже я вела ее, а не она меня. Я вела ее прочь от Двалии и ее обездвиженных страхом небелов, прочь от костров, в темноту. Одисса перестала кричать. Я старалась не гадать, что это означает. Мы крадучись шли, пока не добрались до границы нашего лагеря. Шун ничего не говорила, просто шла за мной. Я привела ее туда, где лошади и сани пробили тропу в снегу, когда мы только приехали на это место. Мы двинулись по тропе, медленно и упорно, хотя у нас обеих дыхание перехватывало от страха. Я заметила звериную тропку, пересекающую протоптанный путь. Мы свернули и пошли по ней. Теперь мы шли, как олени, наклоняя головы, чтобы пройти под заснеженными кряжистыми ветвями.

– Не трогай ветки, не роняй с них снег, – предупредила я.

На холме слева я заметила небольшой ельник и шепнула:

– Сюда!

Я шла первая, по глубокому нехоженому снегу. За мной оставались следы. С этим мы ничего не могли поделать.

Я кивнула и попыталась ускорить шаг. Снег, казалось, тянул меня за ноги, а Шун слишком шумела. Нас хватятся. Нас поймают.

Вдруг раздался крик Двалии. Не пронзительный – хриплый.

Она снова завопила без слов, потом закричала:

– Виндлайер! Вернись к нам! Винд… – И ее голос оборвался так же внезапно, как гаснет факел в бочке с водой.

Послышался нестройный хор голосов, кто-то вскрикнул. Словно курятник переполошили среди ночи. Небелы.

– Бежим! Надо бежать прямо сейчас!

– Что они с ней делают?

– Виндлайер! Он должен помочь нам!

Позади нас в ночи раздался придушенный крик Двалии:

– Этого не должно быть! Этого не должно быть! Останови это, Виндлайер! Это твоя последняя возможность вернуться на истинный путь! Забудь, что Эллик говорил тебе! Это ложь! Забудь Эллика! – И вдруг закричала, хрипло и отчаянно: – Спаси меня, Виндлайер! Останови их!

И тогда другой крик разорвал ночь. Это был даже не звук. Он причинял боль. Меня затошнило. Страх наполнил воздух и пропитал меня насквозь. От ужаса я не могла двинуться с места. Шун окаменела. Я хотела сказать, что мы должны идти дальше, но язык и губы не слушались, голос пропал. Ноги перестали держать меня. Я рухнула в снег, и Шун повалилась сверху. Вслед за этой волной накатила тишина. Ни единая ночная птица не вскрикнет, ни один зверь не подаст голос. Было так тихо, что я слышала, как трещит огонь в кострах.

А потом раздался чистый и пронзительный крик:

– Бегите! Спасайтесь!

И вслед за ним – хриплые крики солдат:

– Ловите их! Не дайте увести лошадей!

– Убейте его! Убейте их всех! Предатели!

– Остановите их! Нельзя, чтобы они добрались до деревни!

– Ублюдки! Предатели и ублюдки!

Ночь наполнилась гвалтом. Вопли, плач. Грубые окрики и рык солдат. Хриплые приказы. Пронзительные мольбы.

Шун первая поднялась на ноги и дернула меня вверх.

– Бежим, – всхлипнула она, и я попыталась встать.

Ноги как студень. Они меня не удержат.

Шун поволокла меня по снегу, и я кое-как поднялась на ноги. Мы бежали в темноту, прочь от криков.