Глава 21. Виндлайер

Из архива Слуг, записка лингстры Двалии

Мне становилось лучше. Об этом твердили мне все, даже Шун. Я сомневалась в их правоте, но спорить не было сил. Кожа облезла и больше не шелушилась, лихорадка прошла. Меня больше не била дрожь, и я теперь могла ходить не спотыкаясь. Но мне стало труднее слушать людей, особенно если говорил не один человек, а больше.

Наш путь становился труднее. Напряжение между Двалией и Элликом росло. Нам потребовалось перейти реку, и они почти весь вечер проспорили, где лучше это сделать. Я впервые видела, чтобы они ссорились. У них была карта, и они препирались над ней, стоя не у нашего костра и не у костра калсидийцев, а между ними. В одной деревне был паром. Двалия утверждала, что этот путь потребует от Виндлайера слишком больших усилий.

– Ему придется не только заставить забыть о нас всех, кто ждет переправы, но и затуманить разум паромщика. И не один раз, а целых три, чтобы мы смогли перевезти все сани и лошадей.

Двалия считала, что лучше воспользоваться мостом, но для этого надо было проехать через большой город.

– Это самое подходящее место для засады, – упирался Эллик. – И потом, если Виндлайер не может затуманить паромщиков, как он затуманит целый город?

– Мы промчимся через город в самые темные часы ночи. Через город, через мост, а потом через небольшое торговое поселение на другом берегу.

Я прислонилась к Шун. Она вся была напряжена, так старалась подслушать. А я устала слушать их голоса и мечтала о тишине. О тишине и нормальной еде. Дичи попадалось мало, и последние два дня мы перебивались овсянкой и бурым супом. Вещи уже были сложены в сани, лошади запряжены. Калсидийцы ждали верхом, в походном строю. Небелы стояли возле своих лошадей. Все ожидали, когда Двалия и Эллик придут к решению: мост сегодня или паром завтра? Мне было все равно.

– А как они в прошлый раз перебрались через эту реку? – спросила я Шун.

– Заткнись! – шепнула она так тихо, что разобрала только я.

Это заставило меня сосредоточиться на разговоре.

Речь в эту минуту держала Двалия. Было заметно, что она на взводе. Стиснутые в кулачки руки она прижимала к груди.

– Паромная переправа слишком близко от Баккипа. Нам надо как можно скорее перебраться через реку и уезжать прочь. На том берегу мы сможем ехать через холмы…

– Опять по холмам. Если держаться подальше от проезжих дорог, сани увязнут глубоко в снегу, – огрызнулся Эллик. – Бросьте вы эти сани. Они задерживают нас с тех самых пор, как вы их украли.

– Но у нас больше нет повозки. Тогда придется бросить и палатки.

– Так бросьте и их, – пожал плечами Эллик. – Они только мешают. Из-за вашей бабьей привычки к удобствам мы не можем двигаться быстро.

– Не смотри на них, – прошипела Шун мне на ухо.

Я и правда вытаращилась на Эллика и Двалию. Они редко спорили подолгу. Обычно приходил Виндлайер, улыбался, коротко кивал – и дальше все шло так, как хотела Двалия. Я прикрыла глаза и притворилась, что клюю носом. Раздражение Двалии было трудно не заметить. Она покосилась на нас, и Шун наклонилась вперед, чтобы поворошить угасающий костер палкой.

Потом рассеянно подошел Виндлайер. Он улыбался, как всегда. У нашего костра он остановился и удивленно огляделся:

– Почему вы не в санях? Разве нам не пора трогаться в путь?

Ночь вокруг сгущалась. Обычно в это время мы были уже далеко от места дневки.

Двалия заговорила громче, чтобы он услышал ее:

– Да, нам и правда пора. Терпение, Виндлайер. Иди сюда, давай вместе подождем, когда Эллик решит, каким путем нам лучше ехать.

И вот тогда-то я впервые ясно увидела, как Виндлайер это делает. Он улыбнулся и, чуть ли не извиваясь всем телом, как круглолицый мальчишка, бочком-бочком подошел к Двалии. И уставился на Эллика, склонив голову к плечу. Старик ответил ему хмурым взглядом.

Двалия с улыбкой проговорила:

– Итак, почтенный герцог считает, что паромная переправа слишком опасна. Она расположена очень близко к Баккипу. Но если мы поспешим, говорит он, то сможем уже сегодня ночью воспользоваться мостом. И может быть, мы окажемся на том берегу и углубимся в холмы раньше, чем солнце поднимется высоко. А оттуда направимся прямо в Солеварню и сядем на корабль.

Эллик нахмурился:

– Я не то говорил.

Двалия тут же напустила на себя извиняющийся вид, прижала руки к груди и склонила голову:

– Прошу прощения. Так что же вы решили?

Ее напускное смирение явно пришлось ему по душе.

– Я сказал, что мы поедем по мосту. Нынче ночью. Если вы сможете заставить своих лежебок быстро сесть в седла, мы будем у подножия холмов прежде, чем солнце поднимется слишком высоко.

– Ну конечно, – сказала Двалия. – Теперь, когда вы так хорошо вся объяснили, я понимаю, что это будет самым разумным решением. Небелы, отправляемся! Военачальник Эллик принял решение. Одисса, немедленно усади шейзима в сани! Сула и Реппин, грузите, что еще осталось погрузить! Военачальник хочет выступать прямо сейчас!

И Эллик с довольной улыбкой смотрел, как все суетятся, выполняя его распоряжение. Догорающие костры закидали снегом, меня загнали в сани. Я притворилась, что едва держусь на ногах, и небелы тут же перепоручили меня заботам Шун. Виндлайер и Двалия уселись в сани последними. Они выглядели до ужаса довольными собой, больше, чем все, кого мне доводилось видеть в жизни.

Эллик пролаял последние приказы, и наш отряд тронулся. Когда мы немного проехали, я еле слышно шепнула Шун:

– Ты видела?..

Но она неправильно поняла меня:

– Да. Мы неподалеку от Баккипа. Сиди тихо.

Я послушалась.

Мы перешли реку ночью. Перед въездом в город Виндлайер вылез из саней, чтобы ехать верхом впереди отряда, рядом с Элликом. А поздним утром, когда мы наконец добрались до заросших лесом подножий холмов и встали лагерем, Эллик принялся хвастаться, как легко все прошло.

– И вот мы уже на северном берегу Оленьей реки. Теперь осталось проехать всего несколько мелких городишек, холмы – и мы у цели. Как я и говорил. Вот почему надо было ехать по мосту.

Двалия улыбалась и поддакивала.

Но хоть им с Виндлайером и удалось обвести Эллика вокруг пальца, заставив его выбрать путь через мост, наше путешествие через холмы от этого не стало легче. Он был прав насчет саней. Двалия настаивала, чтобы мы не выходили на дороги, поэтому солдаты и их лошади торили в снегу тропу для больших и сильных коней, которые волокли сани. Мы продвигались с трудом, и я заметила, что Эллик по утрам злится на то, как мало мы прошли за ночь.

Нам с Шун редко выпадала возможность перекинуться словом без чужих ушей.

– Они говорили о корабле, – сказала она как-то раз, когда мы присели в кустах, чтобы облегчиться. – Может быть, на берегу удастся сбежать, даже если придется прыгать в воду. Что бы ни случилось, нельзя, чтобы нас увезли.

Я не возражала, но сомневалась, что похитители предоставят нам такую возможность.

Я постепенно поправлялась, но из-за скудной пищи, постоянных переездов и необходимости спать в холоде чувствовала себя так, словно опять заболевала. Однажды вечером, когда нас разбудили, чтобы двигаться дальше, у меня почти закружилась голова от голода. Мне страшно хотелось съесть что-то более питательное, чем овсянка.

И, выбравшись вслед за Шун из нашей палатки, чтобы подойти к костру, я во всеуслышание пожаловалась ей:

– Я так скоро умру, если не поем по-настоящему.

Несколько человек вокруг замерли и уставились на меня. Алария зажала себе рот ладонью. Я не обратила на них внимания. Как и всегда, небелы разложили два костра, для себя и для солдат. Еду на всех тоже готовили небелы, но после дневки солдаты всегда ели отдельно. Двое небелов относили горячий котел с кашей в их лагерь, а мы ели у своего костра. Сегодня солдаты убили какую-то дичь и жарили ее. Их костер был ближе к нашему, чем обычно, потому что поляна была невелика. Мясо пахло восхитительно, и я жадно втягивала носом его аромат.

И с этим тоже будь осторожна, – предупредил Волк-Отец.

– Где Виндлайер? – спросила я.

– Отправился вперед. Сегодня нам придется ехать по дорогам. На нашем пути будет небольшой городок, и Виндлайер отправился туда, чтобы подготовить гладкий путь для нас, – объяснила Двалия.

Наверное, она заговорила со мной только в надежде, что я скажу что-нибудь в ответ. Я решила воспользоваться этим.

– Мясо так вкусно пахнет, – тихонько вздохнула я.

Двалия поджала губы.

– Отведать этого мяса стоит дороже, чем мы готовы заплатить, – уныло сказала она.

Оказалось, солдаты слышали наш разговор.

Один из них вдруг загоготал:

– Мы дадим вам попробовать мяса этого кролика, а вы дайте нам попробовать мясца баккской бабенки!

И они все расхохотались. Шун присела рядом со мной на бревно и обхватила себя за плечи, пытаясь казаться маленькой. Меня охватил ужас, он рос и рос… Шун – взрослая женщина, которую отец просил присматривать за мной. Я не могла понять по ее лицу, злится она или напугана. Но если она боится, насколько же сильнее должна бояться я? От этих мыслей я испугалась сильнее, чем когда-либо прежде, но одновременно и разозлилась еще больше. И вскочила на ноги.

– Нет! – заорала я на похотливых солдат. – Такого нет ни в одном будущем из тех, что я видел! Даже в том, где ее таинственный отец рубит вас всех на кровавые лоскуты!

Я резко отвернулась от них, плюхнулась на бревно и упала бы, если бы Шун не подхватила меня. Мне было очень худо, до тошноты. Я отдала часть своей силы. Я же не собиралась никому рассказывать о том сне. Он и теперь казался мне бессмысленным. Там не было людей, только боевые знамена свисали с веревки для сушки белья и сочились кровью. Никакого смысла. Почему я сказала про таинственного отца?

– Шейзим!

В голосе Двалии звучало потрясение. Я обернулась к ней и увидела, что она смотрит на меня с осуждением. Тогда я попыталась прикинуться крохотным ребенком, который сам не понял, что за беда с ним приключилась.

– Шейзим, нельзя рассказывать свои сны кому попало. Сны надо беречь, это очень личное, это наши путеводные столбы, отмечающие многочисленные дороги в будущее. Чтобы выбрать верную дорогу, надо очень много знать. Когда мы приедем в Клеррес, ты многому научишься. И одно из самых важных правил, которые тебе предстоит усвоить, – то, что сны следует записывать самому или диктовать приставленному к тебе писцу, чтобы никто чужой в них не заглядывал.

– В Клеррес? – Старый солдат Эллик подошел и встал рядом с Двалией. Он держал спину прямо, но живот все равно выпирал над ремнем. В свете костра его глаза казались бледно-серыми, как снег в тени. – Как только мы поднимемся на корабль, то сразу направимся в Калсиду, в залив Бутылочное Горло. Таков был уговор.

– Конечно-конечно, – быстро согласилась Двалия.

Она поднялась с корточек с легкостью, которой трудно было ожидать от столь тучной женщины, и посмотрела в лицо Эллику. Ей что, не нравится, когда он нависает над ней?

– И я не желаю, чтобы кто-то накликивал беду на моих парней. Особенно такой щенок, как он.

– Мальчик не хотел ничего дурного. Вам не стоит беспокоиться.

Он улыбнулся ей самоуверенной улыбкой злобного старика:

– Я и не беспокоюсь.

И с этими словами вдруг пнул меня в грудь. Я свалилась с бревна спиной в снег. Удар вышиб из меня весь воздух. Я лежала и тщетно пыталась вдохнуть. Шун вскочила – наверное, чтобы убежать, но он ударил ее тыльной стороной ладони наотмашь, и она упала боком на руки небелам, которые вспорхнули со своих мест, будто испуганные птицы. Я думала, они бросятся на Эллика, повалят его и прижмут к земле, как когда-то сделали с насильником, но вместо этого они оттащили Шун в сторону.

Я почувствовала, как Двалию охватывает страх. Ну конечно, ведь туманного мальчика нет в лагере, он отправился вперед – говорить людям, чтобы они не замечали нас, когда мы будем проезжать. Нет Виндлайера, чтобы околдовать Эллика, и Двалии придется противостоять ему самой. Одисса обошла бревно и подхватила меня под мышки. Она поволокла меня назад, а Двалия заговорила. Она держалась совершенно спокойно. Неужели никто больше не замечает, какой ужас бушует внутри ее?

– Он же просто мальчишка. Мальчики кричат, когда злятся. Или когда напуганы. Вы что, забыли, как сами были ребенком?

Он посмотрел на нее без выражения, совершенно безучастный к ее речам:

– Я помню, как был ребенком и мой отец придушил моего старшего брата у меня на глазах за то, что тот проявил недостаточно уважения к старшим. Я был умным ребенком. Мне хватило одного урока, чтобы выучить свое место.

Одисса рывком подняла меня на ноги и осталась стоять у меня за спиной, обхватив меня поперек груди. Я все еще не могла вдохнуть. А когда военачальник Эллик наставил на меня свой палец с толстым ногтем, я и вовсе забыла дышать.

– Научись, – сказал он. – Или умри. Меня не волнует, как они зовут тебя, парень, и что ты для них значишь. Прикуси язык, или и тебя, и твою шлюшку-няньку бросят на потеху моим солдатам.

Он повернулся и пошел прочь.

Я наконец смогла наполнить легкие. Зато теперь мне отчаянно захотелось опустошить мочевой пузырь.

Двалия заговорила вслед старику, будто ничуть его не боялась:

– Мы так не договаривались, военачальник Эллик. Если с головы этого мальчика упадет хоть волос, мы не обязаны будем платить вам, когда вернемся в Бутылочное Горло. Наш человек, который хранит золото, не отдаст его вам, если я не скажу ему. А я не скажу, если мальчик не будет доставлен целым и невредимым.

Она говорила твердо, но взвешенно. На кого-нибудь другого это, может, и подействовало бы. Но Эллик обернулся к ней с перекошенным от злобы лицом, и я вдруг поняла, что она напрасно заговорила о деньгах. Напрасно решила, что им можно управлять при помощи денег. Вовсе не богатства он жаждал.

– Есть много способов превратить тебя, твоих бледнолицых слуг и твоего драгоценного мальчишку в золото. Мне даже не придется ждать, когда мы приедем в Бутылочное Горло. В каждом порту Калсиды до сих пор можно найти работорговцев. – Он оглядел вытаращившихся на него небелов вокруг и с отвращением добавил: – Хотя за ваших белогривых лошадок дадут больше, чем за малокровных девок и хилых парней.

Двалия остолбенела, кровь отхлынула от ее лица.

Эллик возвысил голос:

– Я калсидиец, и титул военачальника и лорда получил не по наследству, а заработал своим мечом. Я не позволю толпе хнычущих баб командовать мной и не позволю жирной жрице давить на меня. Я делаю так, как считаю нужным для себя и своих людей.

Двалия расправила плечи. Ее последователи сбились в кучку, пытаясь спрятаться за спинами друг друга. Одисса по-прежнему держала меня перед собой. Пыталась ли она защитить меня или использовать в качестве щита? Шун пришла в себя. Она стояла в стороне от небелов, свирепо глядя на калсидийцев. Я наконец восстановила дыхание. И приготовилась бежать.

Я заставила свой дух успокоиться внутри неподвижного тела. Двалия обуздала свой страх и возражала Эллику. Она что, сошла с ума? Или так привыкла командовать, что не замечает, как уязвима?

– Твои солдаты присягнули тебе. То есть дали тебе слово, так? По-твоему, они станут тебе подчиняться после того, как ты нарушишь свое слово? Они поклялись тебе точно так же, как ты поклялся выполнить наш уговор, верно? Вам было щедро заплачено вперед, чтобы вам не было нужды грабить. Но вы занялись грабежом вопреки моему приказу. Вы обещали не чинить жестокости сверх необходимого. Но вы не сдержали слова. Вы крушили все на своем пути, ломали двери и рубили гобелены на стенах. И оставили следы, без которых можно было обойтись. Вы убивали людей, которых можно было оставить в живых. И насиловали женщин, в чем уж точно не было никакой пользы.

Эллик уставился на нее. Потом запрокинул голову и расхохотался, и в этот миг я вдруг ясно увидела его таким, каким он был в юности, – отчаянным и бесшабашным.

– Не было пользы? – повторил он и снова покатился со смеху. Его люди подходили по двое, по трое и оставались смотреть и слушать. Они веселились вместе с ним. Я-то знала, что ради них он и хохочет. – Ты говоришь так, потому что не знаешь, зачем на самом деле нужна ты сама. Но просто поверь, для моих людей эти женщины сгодились на пользу.

– Ты нарушил свое обещание! – Двалия старалась вложить в свои слова уверенность и укор, но прозвучали они как жалобное хныканье ребенка.

Он посмотрел на нее искоса, наклонив голову к плечу, и я поняла, что Двалия еще ниже упала в его глазах. Она сделалась теперь такой незначительной, что он даже снизошел до того, чтобы объяснить ей, как устроен мир:

– Слово мужчины закон. Когда он дает слово другому мужчине, они оба знают, что это значит. Потому что у мужчины есть честь, и если он нарушит слово, данное мужчине, он запятнает свою честь. Мужчина, не сдержавший своего слова, заслуживает смерти. Но все знают, что женщина не может никому дать своего честного слова, потому что какая у женщины может быть честь? Женщины обещают, а потом говорят: «Я не поняла, я не то имела в виду, я не думала, что мои слова так поймут…» Слово женщины ничего не стоит. Она может нарушить его, и так оно всегда и бывает, ведь у женщины нет чести. – Он презрительно фыркнул. – Не стоит даже утруждаться убивать женщину, не сдержавшую слово. Женщины никогда его не держат.

Двалия смотрела на него с открытым ртом. Мне было жаль ее и страшно за всех нас. Даже я в свои годы знала, что именно так поступают калсидийцы. Это говорилось во всех свитках, где упоминалось о них, которые мне доводилось читать, это говорил и мой отец, когда речь заходила о Калсиде. Они спят с рабынями, а потом продают собственных детей. Как Двалия могла ничего не знать о тех, с кем заключила сделку? Ее небелы столпились позади нас жалким и бледным подобием войска, выстроившегося вокруг Эллика. Его люди стояли, широко расставив ноги и скрестив руки на груди или уперев их в бедра. А небелы жались друг к дружке, перешептываясь, как осины на ветерке. Двалия, похоже, утратила дар речи.

– Как я мог обменяться обещаниями с тобой? Что ты могла дать мне в обмен на мое слово? Мыслишку, которую тебе удавалось удержать в своей глупой головенке в ту минуту? – Он с отвращением рявкнул: – Ты хоть понимаешь, какую чушь несешь? – И покачал головой. – Ты вела нас дальше и дальше, навстречу опасности и ради чего? Ни золота, ни денег, ни драгоценных товаров. Всей добычи – мальчишка да его прислуга. Мои люди идут за мной, а я за это делюсь с ними всем, что могу взять. А что мы могли добыть там? Несколько потаскушек для моих ребят. Несколько добрых клинков. Немного копченого мяса да соленой рыбы. Несколько лошадей. Мои парни смеются над этим налетом! А это плохо, потому что они не понимают, зачем забрались так далеко в такие опасные края ради столь жалкой добычи. И значит, они сомневаются во мне. И что же мы делаем теперь, забравшись вглубь чужих и опасных земель? Мы плетемся еле-еле, избегая дорог и деревень, и вот путь, который мог бы занять несколько дней, растягивается на месяц.

А теперь твой мальчишка смеет насмехаться надо мной! Почему? Почему он не уважает меня? Может, он думает, что я такой дурак, каким ты меня выставила? Но я не дурак. Я думал и думал. Я не позволю женщине распоряжаться мной. Я не из тех, кого можно купить за деньги и командовать им, как наемным мечом. Я сам принимаю решения и делаю так, как будет лучше для меня. Но если оглянуться назад, я раз за разом склонялся перед твоей волей. Я перебираю эти случаи в памяти и не понимаю, как так выходило. Я всегда поступал так, как хотела ты. Почему? Кажется, теперь я догадался.

Он наставил на нее палец в обвинительном жесте:

– Я раскусил твое колдовство, женщина. Это все бледный парень, что ходит за тобой хвостом, тот, который еще говорит как девчонка. Он что-то такое делает, да? Ты посылаешь его в город впереди нас, и потом никто не обращает на нас внимания. Хороший фокус, отличный. Мне очень нравился этот ваш фокус. А потом я понял, что ту же самую шутку он играет и со мной, верно?

Я бы солгала. Я бы уставилась на него с ужасом и потребовала объяснений. Двалия же только открывала и закрывала рот, как рыба.

– Ничего такого мы не делаем, – пролепетала она наконец.

– Правда? – холодно спросил Эллик.

Тут раздался стук копыт. И все, даже я, обернулись посмотреть. К лагерю приближались всадники. Виндлайер и его сопровождающие вернулись из города. И тогда Двалия допустила вторую ошибку. Надежда озарила ее лицо.

Эллик заметил это так же легко, как и я. Он улыбнулся самой зловещей улыбкой, что мне доводилось видеть:

– Нет. Ничего такого вы больше не провернете. – Он повернулся к своим людям. Их предвкушение рвалось с поводка, будто гончие на охоте. – Ступайте им навстречу. Остановите. Скажите Виндлайеру, что мы знаем о его колдовстве. Скажите, что вы от него просто в восторге. Пусть он чуть не лопается от самодовольства, как надроченный член. – Эллик рассмеялся своей похабной шутке, остальные подхватили. – Скажите, что эта женщина велит ему больше не околдовывать нас, потому что отныне его путь – с нами. Отведите его в одну из наших палаток и держите там. Нахваливайте его. Хлопайте по плечу, будто он настоящий мужчина. Но остерегайтесь. Если почувствуете, что ваша решимость ослабевает, убейте его. И все же постарайтесь до этого не доводить. Из этого парня можно извлечь много пользы. Он стоит больше, чем все золото, которое нам может дать эта старая шлюха. Он будет нашей добычей, которую мы привезем домой. – Он снова повернулся к Двалии. – От него даже больше пользы, чем от аппетитной бабы.