Глава 16. В дороге

Баффини, Слуга Третьей родовой ветви

Не знаю, сколько времени я болела. Голова кружилась ужасно, и никто не мог мне помочь. Меня рвало, и не раз, так что я пачкала свою одежду. Шун яростно ухаживала за мной, явно не из сострадания. Она неустанно с боем прогоняла всех, и когда мы оставались наедине, мыла меня холодной водой, растапливая снег. Мою грязную одежду она отдавала бледным, чтобы они постирали ее и попытались высушить. Шун с пеной у рта настаивала, что только она имеет право ухаживать за мной. И хотя говорила, что делает это из преданности мне, по правде, ею двигал страх. Она просто боялась: если выяснится, что я девочка, они решат, что я им больше не нужна. И она тоже.

Поэтому она заботилась обо мне изо всех сил. Никто не помогал ей. Никто не заваривал ивовую кору, чтобы унять мой жар, никто даже не подумал сделать привал, пока мне не станет легче. Я болела, а мы ехали дальше. Каждый вечер Шун на руках переносила меня из палатки в сани. Мы ехали всю ночь. Когда начинало светать, они разбивали лагерь, и Шун тащила меня в палатку. Никто не готовил для меня отдельно жидкой каши, чтобы облегчить страдания. Шун только усиливала их, заставляя меня есть и пить, иногда она даже насильно кормила меня с ложки. Мои губы потрескались и воспалились от лихорадки, а от «помощи» Шун начали кровоточить.

Но я выжила, и однажды ночью мне немного полегчало. Я ехала, не закрывая глаз, и смотрела, как звезды появляются и исчезают за летящими по небу облаками. Двалия больше не держала меня на коленях. Никто из небелов не хотел ко мне прикасаться. Поэтому я ехала на руках у Шун и услышала, как она тихо ахнула, когда мы перевалили через гребень холма и внизу показались огни. Мы ехали по дороге вниз, к небольшому городку. Туманный мальчик сидел рядом с возницей, и я чувствовала, как он старается, чтобы нас не увидели. Командир Эллик и красавчик-насильник ехали впереди, остальные солдаты – вплотную по бокам саней, а небелы на своих светлых лошадках держались сразу за нами. Какой-то пес, ощетинившись, долго лаял нам вслед, пока хозяин не вышел и не прикрикнул на него.

Я почувствовала, как Шун крепче обняла меня.

– Бежать сможешь? – еле слышно шепнула она мне на ухо.

Но Двалия догадалась, о чем она думает.

– Если ты выскочишь из саней и побежишь к одному из этих домов, наши солдаты убьют всех, с кем ты успеешь заговорить. Остальных мы заставим обо всем забыть. Потом мы сожжем дом вместе с трупами, а ты отправишься с нами дальше. Так что будет проще, если ты будешь просто любоваться видом этого живописного городка, сидя в санях.

Она искоса взглянула на небелов. Реппин и Сула сразу пересели, чтобы оказаться между нами и бортами саней.

Шун продолжала прижимать меня к себе, но я поняла, что решимость покинула ее. Мы проехали мимо упряжки, ожидающей возле постоялого двора. Лошади приветственно заржали, но мы поехали себе дальше. Мы промчались через город, как ветер, миновали хутора и поля за ним, поднялись на холм и снова углубились в лес. И не останавливались до рассвета.

Тем утром я смогла немного поесть самостоятельно и вслед за Шун отошла в сторону, чтобы пописать. Памятуя о ее предостережении, я сначала изобразила, будто писаю стоя, и лишь потом присела и облегчилась. Когда мы возвращались в палатку, я услышала, как небелы перешептываются, прикрывая рты ладонями.

– Я же говорила вам, он выживет, если ему суждено выжить. И мы знали, что так суждено, потому и не вмешивались, – говорила Двалия своим приспешникам, и лицо ее снова расцветало улыбкой всякий раз, когда она смотрела на меня.

Она радовалась, что я не умерла, но, как мне показалось, еще больше она радовалась тому, что не помогала мне остаться в живых.

Тем утром мы разбили лагерь на приличном удалении от дороги. Туманный мальчик споткнулся, когда вылезал из саней, а выбравшись, остался стоять, держась за борт и склонив голову. Двалия насупила брови, но потом заметила, что я смотрю на нее, и изобразила на лице материнскую заботу.

– Пойдем, Виндлайер. Не так уж это было и тяжело, верно? И мы облегчали тебе работу, как только могли. Однако ехать через необжитые места было бы слишком долго. Ты должен собрать всю свою решимость и не отступать. Нам необходимо вернуться на корабль как можно скорее, пока твоя старая работа не развеялась. Пойдем. Может быть, сегодня на ужин у тебя будет кусочек мяса.

Он кивнул, – казалось, его голова стала тяжелым камнем, а шея сделана из тростника. Двалия со вздохом протянула ему руку, и Виндлайер вцепился в нее. Далия отвела его к костру, разведенному другими небелами, и велела сложить в несколько раз меховую шкуру, чтобы Виндлайер мог сесть. Все утро он не делал ничего по хозяйству, а только посидел немного у огня и рано ушел в шатер.

В тот день мы с Шун спали, обнявшись крепче обычного. Я все еще была слишком слаба, чтобы подолгу бодрствовать, но заметила, что она съела не так уж много коричневой похлебки, чтобы провалиться в сон. Шун притворялась спящей, обхватив меня одной рукой, словно боялась, что меня отберут у нее.

Я проснулась уже в сумерках. Все тело чесалось. Я попыталась почесать кожу, но большого облегчения это не принесло. Когда лагерь зашевелился и мы вышли к кострам, Шун посмотрела на меня и отстранилась:

– Что с тобой?

Я как раз чесала щеку. Опустив руку, я увидела, что к пальцам пристали хлопья белой кожи.

– Не знаю! – воскликнула я.

Меня все еще мучила слабость после болезни. Я расплакалась. Шун устало вздохнула, сокрушаясь о моей бестолковости, но тут ко мне подскочила Двалия.

– Глупенький, – сказала она. – Ты сбрасываешь старую кожу. Вот и все. Ты продвинулся на шаг по своему пути. Дай-ка я посмотрю на тебя.

Схватив за рукав, она заставила меня повернуться к огню, задрала рукав моей шубы, потом манжету рубашки. Ногти у нее были круглые и чистые. Она небрежно поскребла мою руку и отряхнула полоски отшелушившийся кожи с пальцев. Потом наклонилась, чтобы разглядеть мою новую кожу.

– Но это неправильно! – воскликнула она. – И запоздало зажала себе рот.

– Что неправильно? – испугалась я.

– Что ты сказал, милый? Тебя что-то тревожит? – Ее голос был полон заботы.

– Ты сказала: «Это неправильно». Что неправильно?

Ее брови сошлись над переносицей, но голос аж сочился нежностью:

– Что ты, милый, я ничего не говорила. Тебе кажется, будто что-то не так?

Я посмотрела на участок кожи, который она отчистила.

– Я становлюсь белым. Как покойник.

При этом я чуть было не сказала: «Как посланница», но прикусила язык и постаралась не расплакаться. Я сказала слишком много. Это плохо, они должны думать, что я маленькая и глупая.

– А ему снились сны во время изменения? – спросил небел с узким лицом, и Двалия ожгла его таким взглядом, что он резко втянул воздух, будто его ударили по щеке, и виновато потупился.

Алария, сидевшая рядом с ним, отодвинулась.

Они все смотрели на меня и ждали, что я отвечу. Даже Двалия.

– Ничего не снилось, – тихо сказала я и заметила, как у нее в глазах промелькнуло удивление. – Ничего интересного, – поправилась я. – Всякие глупости.

Надеясь, что убедительно изобразила несмышленыша, я тихонько вздохнула и присела на бревно, служившее лавкой. Одисса тут же подошла и села рядом.

Я смотрела в огонь, прислушиваясь к треску пламени. Никто не проронил ни слова, но я отчетливо ощущала, как им хочется, чтобы я сказала что-нибудь еще. Я молчала. Двалия негромко хмыкнула и отошла от костра. На меня вдруг навалилась страшная усталость. Я ссутулилась, поставив локти на колени, и спрятала лицо в ладонях. Мне хотелось, чтобы пришел Ревел, взял меня на руки и отнес туда, где тепло.

Но Ревел мертв.

Я подумала об отце. Переживает ли он, что меня похитили? Придет ли он, чтобы спасти меня?

Я здесь, – сказал Волк-Отец. – Я всегда с тобой.

– Шейзим?

Меня подташнивало. Я медленно подняла голову. Рядом со мной на корточках сидела Двалия. Я ничего не сказала.

– Смотри, что я принесла тебе, шейзим. – И она протянула мне что-то прямоугольное, обернутое яркой тканью.

Я непонимающе уставилась на подарок. Тогда Двалия открыла его, и внутри оказались страницы плотной кремовой бумаги. Это была книга, не безыскусная амбарная книга, какую мне подарил отец, а чудесная книга в нарядном тканом переплете. Она так и просилась в руки.

Опасность! – пронеслось в голове предостережение Волка-Отца. Я замерла.

– И вот, – добавила Двалия, протянув мне нечто вроде пера, только сделанного из серебра. – А еще у меня есть чернила, синие, как летнее небо. Не хочешь попробовать?

Я попыталась снова заговорить голосом маленького ребенка:

– Как попробовать? Зачем это?

Смятение на миг отразилось на ее лице.

– Бумага нужна, чтобы писать на ней пером. Записывать твои сны. Твои важные сны.

– Я не умею писать, – сказала я и затаила дыхание в надежде, что эта ложь спасет меня.

– Не умеешь… – Двалия осеклась на полуслове, потом изобразила самую ласковую из своих улыбок. – Это ничего, шейзим. Когда мы вернемся в Клеррес, тебя научат. А пока можешь рассказывать сны мне, и я буду записывать их за тебя…

Меня охватило искушение. Рассказать сон, в котором волк рвал в клочья белых кроликов. Или как человек с огромным боевым топором рубил головы кишащим белым змеям.

НЕТ. – Волк-Отец был непреклонен. И добавил беззвучным шелестом понимания: – Не дразни другого хищника, пока твоя стая не собралась, чтобы разорвать его на куски. Будь маленькой и неподвижной, волчонок.

– Не помню я никаких снов.

Я почесала лицо, посмотрела на чешуйки кожи, оставшиеся на пальцах, вытерла руку об одежду и принялась ковырять в носу. Наконец Двалия разочарованно вздохнула и ушла, забрав книгу и перо с собой. Я достала палец из носа, внимательно изучила добычу и сунула в рот. Одисса брезгливо отодвинулась. Я не позволила себе улыбнуться.