31. Время исцеления

Мы вывалились из монолита на заснеженную вершину холма, где стояли Камни-Свидетели. Свежий снег, незапятнанный ничьими следами, достигал бедер. Я увяз в нем, споткнулся, но устоял на ногах и не выронил Шута. Вокруг царили глубокие сумерки, и Риддл все еще держал меня за руку.

Я глубоко вдохнул холодный воздух и проговорил:

– Это было совсем не так сложно, как я опасался…

Я запыхался, как будто пробежался вверх по крутому склону холма, и голова моя гудела от боли, вызванной Силой. Но мы прибыли в целости и сохранности. Казалось, прошло всего несколько мгновений, и я как будто просыпался от глубокого сна. Несмотря на головную боль, я чувствовал себя отдохнувшим. У меня сохранилось воспоминание о звездной тьме, где звезды были не только над нами, но и под нами, позади и впереди нас. Мы вышли из этой бесконечности на заснеженный холм возле Оленьего замка.

Риддл вдруг рухнул без чувств в снег возле меня. Он упал мешком, словно у него в теле не осталось ни единой кости. Я опустился на одно колено рядом с ним, продолжая крепко прижимать к себе Шута.

– Риддл? Риддл! – Я звал его как дурак, как будто он всего лишь забыл о моем присутствии и решил поваляться в снегу. Я отпустил ноги Шута на заснеженную землю и, схватив Риддла за плечо, перевернул его лицом вверх. Он не ответил ни на мой голос, ни на мое прикосновение. – Риддл! – снова крикнул я и с огромным облегчением услышал ответный возглас ниже по склону холма.

Я повернулся, огляделся. Сквозь снег брел мальчик с факелом. Следом за ним лошади с трудом тащили сани по крутому склону. В неверном свете факела я видел, как от лошадиных шкур поднимается пар. Позади саней ехала верхом девушка, и я вдруг узнал Неттл. Услышав мой крик, она подстегнула своего скакуна, он прорвался сквозь глубокий снег и обогнал медленную упряжку. Она подоспела к нам первой, спрыгнула на снег и бросилась к Риддлу. Если я и сомневался в том, как много он для нее значит, то все вопросы исчезли при виде того, как она обняла его и прижала к груди. Даже в тускнеющем свете дня я видел, как ее глаза сверкнули от гнева, когда она резко спросила:

– Что ты с ним сделал?

Я ответил честно:

– Я его использовал. И боюсь, из-за моей неопытности, я взял слишком много… Я думал, он остановит меня. – Перед лицом ее леденящей душу ярости я почувствовал себя заикающимся мальчишкой. Никакие оправдания не помогли бы мне, поэтому я отбросил их. – Давай уложим обоих на сани, отправимся в замок и вызовем лекарей и королевский круг. Позже скажешь мне все, что захочешь.

– Скажу, – с чувством пообещала она и, повысив голос, принялась отдавать указания.

Стражники поспешили их выполнить, несколько человек смятенно вскрикнули, узнав Риддла. Шута я сам отнес к саням, уложил и, забравшись следом, сел рядом с ним.

Спуск по утоптанному снегу крупным лошадям дался легче, чем подъем. И все равно мне показалось, что прошла целая вечность во тьме и холоде, прежде чем мы наконец приблизились к озаренным светом башням Оленьего замка. Неттл отдала свою лошадь кому-то; она ехала с Риддлом, и если их отношения до сих пор были тайной, то тайне пришел конец. Она что-то говорила тихим и нетерпеливым голосом и, когда он наконец-то зашевелился и чуть слышно ответил, наклонилась и подарила ему полный чувств поцелуй.

Сани не остановились в воротах, но повезли нас прямиком в лазарет. Лекари ждали. Я не стал возражать, когда первым с саней сняли Риддла, и сам понес Шута. Неттл отпустила стражников, пообещав поделиться с ними новостями, едва таковые появятся. В длинной комнате с низким потолком, к счастью, не было других больных. Я спросил себя, не в этих ли самых стенах мне довелось однажды выздоравливать после несчастного случая с монолитом Силы. Койки стояли рядами, почти как в казарме. Риддла уже уложили на одну из них, и я испытал ужасное облегчение, когда услышал его слабые протесты по поводу того, что он оказался здесь. Я осторожно уложил Шута на другую койку, через две от Риддла, отлично понимая, что Неттл какое-то время не захочет находиться со мной рядом. Как и Риддл, мрачно подумал я. Мне казалось, я не нанес ему непоправимого вреда, но по незнанию и из-за тревоги за Шута я даже не подумал о том, сколько Силы беру у него. Я грубо его использовал, он вправе злиться на меня. Хотя я и сам не понимал, как это вышло. Неужели потребовалось так много Силы, чтобы перенести Шута сквозь монолит?

По команде Неттл лекари собрались вокруг постели Риддла. Я тем временем в одиночку раздевал Шута, и куча зловонных тряпок возле его койки росла. То, что открылось под ними, привело меня в ужас. Кто-то с огромным тщанием причинял ему боль. Не жалея ни сил, ни времени. Я видел признаки дурно заживших старых переломов, а также раны, которые перевязали поспешно или, возможно, с нарочитой небрежностью, отчего кости срослись неровно и остались кривые шрамы. Узор ожогов на левом плече походил на какое-то слово из незнакомого мне языка. Левая ступня превратилась в скрюченный кусок плоти с костистыми выступами и потемневшими пальцами…

Не менее страшно, чем шрамы, было видеть грязь. Шут всегда был очень чистоплотным, всегда так тщательно следил за своей одеждой, волосами, кожей. Теперь он был покрыт глубоко въевшейся грязью, застывшей разводами от дождей. Его одежда так заскорузла от грязи, что ткань наверняка треснула бы, если попробовать ее снять. За пазухой у него лежало яблоко. Оно упало на пол вместе с какой-то дрянью. Не желая лишний раз тревожить Шута, я вытащил нож, разрезал ветхую материю и осторожно вытянул из-под него.

Зловоние от него исходило тошнотворное. Глаза Шута приоткрылись до щелочек, и я решил, что он в сознании, но он не шевелился, пока я не попытался снять с него белье. Тогда он поднял обе покрытые шрамами руки к воротнику грязной льняной сорочки и слабым голосом проговорил:

– Нет.

– Шут… – упрекнул я его и попытался отвести руки в сторону, но он вцепился в сорочку с силой, какой я от него совсем не ожидал. – Пожалуйста, – мягко проговорил я, однако его взъерошенная голова медленно качнулась из стороны в сторону на подушке. После каждого движения на подушке оставались клочья волос, и мне не хватило духу ему возразить.

Что ж, пусть забирает свои секреты в могилу, если ему так хочется. Не стану обнажать его перед лекарями. Я укрыл его чистым шерстяным одеялом. Он облегченно вздохнул.

Ко мне подошла лекарка:

– Как он ранен? Кровотечение есть?

Она изо всех сил старалась совладать с отвращением, но даже я с трудом выносил исходившую от Шута вонь.

– Его пытали, и он преодолел длинный путь, испытывая ужасную нужду. Пожалуйста, принесите мне теплую воду и ткань. Я его немного отмою, а вы устройте для него хороший говяжий бульон.

Она сглотнула:

– Поскольку я ученица, обязанность обмыть раненого лежит на мне.

– Я его друг и сам этим займусь. Пожалуйста.

С плохо скрываемым облегчением она спросила:

– Эти лохмотья можно убрать?

Я кивнул. Поджав губы, она наклонилась, собрала тряпки с пола и поспешила прочь.

В дверях она едва разминулась с Чейдом. На нем был изысканный наряд в зеленых тонах, – должно быть, старик под каким-то предлогом покинул званый ужин. С ним пришли Олух в ливрее Оленьего замка и незнакомая мне женщина. Возможно, подмастерье Силы. Миг спустя стражник открыл дверь, и появился король Дьютифул, а всего лишь в шаге от него – Кетриккен. В комнате все застыло. Бывшая королева нетерпеливо махнула рукой, решительно направилась вслед за Чейдом и остановилась у постели Риддла.

– Риддл тоже ранен? Мне об этом не сказали!

Неттл встала. Лицо у нее было каменное. Приложив усилие, она почтительно проговорила:

– Моя госпожа, я полагаю, что оба пострадавших нуждаются в особом исцелении посредством Силы. Могу ли я отослать всех этих лекарей?

Ученица-лекарка только что вернулась с ведром воды, над которым поднимался пар, и несколькими чистыми тряпицами, переброшенными через плечо. Увидев собравшихся, она застыла в растерянности, но я взял на себя смелость подозвать ее взмахом руки. Девушка сделала реверанс перед королем Дьютифулом – хоть и вышло неуклюже, но вода не расплескалась – и поспешила ко мне. Поставила ведро на пол и аккуратно сложила тряпицы в изножье кровати. Потом перевела взгляд с меня на знатных особ. Ей явно не приходилось раньше видеть такое собрание в лазарете, и она не знала, что следует делать – то ли опять присесть в реверансе, то ли заняться своим делом.

– Мой король, если позволите, этот вопрос имеет отношение как к моему опыту, так и к моим знаниям… – Говоривший, видимо, был старшим лекарем.

Я не мог понять, возражает ли он против того, чтобы его отсылали, считая, что ему лучше других известно, как следует поступить, или же ему просто не нравится, что кто-то взял на себя смелость решать такой вопрос. Я решил, что мне все равно и придворные тонкости для меня ничего не значат. Пусть лекарь спорит с Неттл сколько вздумается; я догадывался, чем все закончится. Я взмахом руки велел ученице отойти, и она с благодарностью повиновалась. Я принялся за работу, не обращая внимания на великосветский спор.

Смочив тряпицу в теплой воде, я нежно приложил ее к лицу Шута. Она покрылась коричнево-серыми разводами. Я ее сполоснул и снова вытер его лицо. Его глаза опять наполнились густыми желтыми слезами.

Я замер и тихо спросил:

– Я причиняю тебе боль?

– Ко мне уже очень давно никто не прикасался с добротой.

– Закрой глаза, – хрипло попросил я, ибо слепой взгляд был невыносим.

Я вытер его лицо в третий раз. В каждую морщину въелась грязь. Веки покрылись коркой высохшей слизи. От жалости к нему хотелось плакать. Вместо этого я снова выжал тряпицу. За спиной у меня шла в высшей степени вежливая перебранка. Любезность спорщиков сама по себе могла привести в бешенство. Хотелось повернуться и рявкнуть на них, чтобы ушли или замолчали. Я постепенно понимал, что взялся за безнадежное дело. Шут оказался сильнее, чем я думал, но его тело было слишком изувечено. У него не осталось запасов силы, чтобы их сжечь ради исцеления. Я принес его сюда в надежде, что круг Силы поможет ему, но теперь, медленно обмывая сначала одну его скрюченную кисть, а потом другую, готов был сдаться – слишком уж сильно ему досталось. Если мы не сможем восстановить его силы, прежде чем начнем исцеление, он его не переживет. А если мы его вскоре не исцелим, он не проживет достаточно долго, чтобы восстановить силы. Мои мысли носились кругами. Я рискнул всем, чтобы исцелить Шута, но это исцеление могло убить его.

Вдруг рядом со мной оказалась Кетриккен. С неизменным великодушием она поблагодарила разинувшую рот ученицу-лекарку и отослала прочь. В лазарете воцарилась тишина, перебранка прекратилась, и я почувствовал, что Неттл взяла верх. Лекари ушли, и вокруг постели Риддла собирался ее круг Силы. Чейд говорил о том, что уже видел такое, и заверял, что с Риддлом все будет в порядке, ему просто нужно хорошенько поесть и пару дней поспать, чтобы восстановиться. Мой старый наставник возражал против вмешательства посредством Силы, утверждая, что еды и отдыха будет достаточно. Риддл отдал больше, чем мог себе позволить, но он силен, отважен, и бояться за него не надо.

Малая часть меня удивилась тому, откуда Чейд столько знает. Как грубо он использовал Олуха? Или он досуха выпил силы Стеди? И зачем? Позже. Я со всем этим разберусь позже. По собственному опыту с будущим королем Верити я знал, что Чейд, скорее всего, прав. Запаниковав из-за Шута, я не подумал о том, что могу исчерпать силы Риддла до такой степени, что он превратится в слюнявого идиота. Мой друг и избранник моей дочери… Я должен перед обоими извиниться. Позже.

Ибо теперь Неттл переместилась к постели Шута. Она окинула его оценивающим взглядом, словно лошадь на рынке. Мельком посмотрела на меня и сделалась удивительно похожей на Би в те моменты, когда та отводила глаза. Неттл заговорила, обращаясь к молодой женщине, которая подошла и встала рядом с ней:

– Что ты думаешь?

Таким тоном учитель обращается к ученику.

Женщина набрала воздуха в грудь, простерла руки над Шутом и медленно провела ими над его телом, не касаясь. Шут замер, как будто почувствовал ее руки, и это ему не понравилось. Женщина провела над ним руками во второй раз. Потом покачала головой:

– Я вижу старые раны, но не знаю, сможем ли мы исцелить их. Похоже, у него нет никаких свежих ранений, угрожающих жизни. В его теле многое кажется странным и неправильным. Но я не считаю, что он нуждается в срочном вмешательстве посредством Силы. Вообще-то, учитывая, какой он худой, я думаю, Сила больше навредит, чем поможет. – Тут она сморщила нос и фыркнула, впервые выказав отвращение к пациенту. Замерла в ожидании ответа Неттл.

– Я согласна, – негромко проговорила мастер Силы. – Ты и остальные можете уходить. Благодарю, что собрались так быстро.

– Мастер. – Женщина слегка поклонилась в знак признательности.

Неттл отошла вместе с ней, вернувшись к постели Риддла, а остальной исцеляющий круг тихонько покинул лазарет.

Кетриккен внимательно посмотрела на искалеченного человека на кровати. Склонилась над ним, прижав кончики пальцев к губам. Потом выпрямилась и посмотрела на меня. В ее голубых глазах отражалось смятение.

– Это не он, верно? – взмолилась она. – Это не Шут.

Он чуть завозился, открыл невидящие глаза – и она вздрогнула. Он отрывисто проговорил:

– Если бы Ночной Волк… был здесь… он бы поручился за меня. Моя королева.

– Уже не королева. Ох, Шут…

В его голосе проскользнула былая насмешка, когда он сказал:

– По-прежнему моя королева. А я… прежний дурак и шут.

Кетриккен грациозно присела на низкий табурет по другую сторону от койки Шута. Не глядя на меня, принялась аккуратно подворачивать замысловато украшенные рукава платья.

– Что случилось с ними обоими? – спросила она у меня.

Кетриккен взяла одну из чистых тряпиц, лежавших в изножье, погрузила в воду, без тени отвращения взяла руку Шута и принялась обмывать. В моей памяти всплыло давно похороненное воспоминание: королева Кетриккен обмывает тела убитых «перекованных», снова превращая их в наших соплеменников и возвращая для погребения. Она всегда действовала без колебаний.

Я негромко проговорил:

– Я мало что знаю о том, что приключилось с Шутом. Его явно пытали, и он преодолел немалый путь, чтобы найти нас. А в случившемся с Риддлом виноват я сам. Я спешил и был встревожен, и я использовал его, чтобы перенести Шута через монолиты. Я никогда раньше не пользовался чужой помощью в таком деле. Возможно, я взял больше, чем он мог отдать. Остается лишь надеяться, что я не причинил ему непоправимого вреда.

– Моя вина, – тихо сказал Шут.

– Нет, моя. При чем здесь ты? – ответил я почти грубо.

– Сила. От него. Через тебя. Ко мне. – Он перевел дух. – Я должен был умереть. Не умер. Я уже много месяцев не чувствовал себя таким сильным, как сейчас, несмотря на… случившееся. Ты отдал мне часть его жизни.

В этом был смысл. Риддл не только наделил меня Силой, чтобы перенести Шута через монолиты, он позволил мне взять свою жизненную энергию, чтобы напитать ей Шута. Внутри меня благодарность сражалась со стыдом. Я взглянул на Риддла. Он не посмотрел в мою сторону. Неттл сидела у его постели на табуретке, держа обе его руки в своих. Смогу ли я каким-то образом вернуть ему этот долг? Видимо, нет.

Я снова повернулся к Шуту. Он был слеп. Он не видел, что, пока Кетриккен аккуратно обмывала кривые ногти на его пальцах, по ее щекам бежали слезы. Эти проворные руки с длинными пальцами, жонглировавшие деревянными шарами или шелковыми лоскутами, вытаскивавшие монету из пустоты, делавшие непристойные жесты или выразительно взмахивающие, иллюстрируя какую-нибудь байку… Теперь от них остались только опухшие костяшки да изломанные веточки-пальцы.

– Не твоя вина, – тихо проговорила Кетриккен. – Думаю, Риддл знал, что отдает. Он щедрый человек. – Долгая пауза. – Он заслужил то, что получил, – прибавила она, но не пояснила, что имеет в виду. Вздохнула. – Тебе нужно больше, чем это. Тебе нужна горячая ванна, Шут. Ты по-прежнему как одержимый хранишь свои личные секреты?

Он издал тихий звук, – возможно, это был смешок.

– Пытки не оставляют и намека на чувство собственного достоинства. Боль заставит вопить, умолять или обделаться. Нет никаких секретов, когда ты в руках врагов, которым неведомы угрызения совести, которых не терзает раскаяние из-за того, что они с тобой делают. И потому – среди друзей, да. Я по-прежнему одержим своими личными секретами. Друзья способны сделать мне такой подарок. Восстановить хоть малую часть моего утраченного достоинства. – Это была длинная речь, и к завершению ее он дышал с присвистом.

Кетриккен не стала спорить или спрашивать, сможет ли он вымыться сам. Она просто поинтересовалась:

– Где тебя поселить? В старых покоях лорда Голдена? В детской Фитца? В старом логове Чейда?

– Все эти комнаты пустуют? – изумился я.

Кетриккен бесстрастно взглянула на меня:

– Ради него кого-то можно и переселить. – Она с нежностью положила руку Шуту на плечо. – Он помог мне добраться до Горного Королевства. Живой. Я этого никогда не забуду.

Он положил поверх ее руки свою искалеченную кисть:

– Я буду благоразумен. Чего раньше со мной почти не случалось. Чтобы выздороветь, мне понадобится спокойствие, если позволите. Логово Чейда. И пусть обо мне не говорят ни как о лорде Голдене, ни как о Шуте. – Он повел затянутыми пленкой глазами и спросил: – Это едой пахнет?

Так и было. Ученица-лекарка вернулась, и в руках у нее был котелок под крышкой, завернутый в полотенце. Крышка покачивалась на ходу, из-под нее вырывались ароматные облачка, и вскоре вся комната благоухала говяжьим бульоном. Следом за девушкой шел мальчик-слуга с мисками, ложками и корзинкой булочек. Лекарка сперва остановилась у постели Риддла, и я с облегчением увидел, что тот достаточно пришел в себя, чтобы сесть в постели и наброситься на горячую пищу. Он взглянул мимо Неттл на меня и криво улыбнулся. Незаслуженное прощение. Дружба как она есть. Я медленно кивнул, веря, что он понимает.

Завоевать прощение Неттл будет труднее.

Лекарка подошла, чтобы наполнить миску для Шута.

– Ты сможешь сесть, чтобы поесть? – спросил я.

– Наверное, лишь ради этого стоит попробовать, – просипел он. Мы с Кетриккен приподняли его, переложили подушки ему под спину, и он прибавил: – Я сильнее, чем ты думаешь, Фитц. Я умираю, да. Но буду сражаться со смертью, пока могу.

Я промолчал, ожидая, пока лекарка с помощником нальют ему бульона. Когда они ушли, я придвинулся ближе и предложил:

– Ешь столько, сколько сможешь. Чем больше сил ты наберешь и чем быстрей, тем скорей мы сможем попытаться исцелить тебя. Если захочешь.

Кетриккен поднесла ложку к его губам. Он попробовал, шумно всосал бульон и едва не застонал от удовольствия, а потом взмолился:

– Слишком медленно. Дайте мне пить из миски. Я так голоден!

– Он горячий, – предупредила она, но поднесла миску к его рту.

Его руки с пальцами, скрюченными как когти, направляли ее, и он принялся хлебать обжигающе горячий бульон, дрожа от желания напитать свое тело.

– Это он, – сказал Чейд.

Я поднял голову и увидел, что он стоит у изножья койки Шута.

– Он, – подтвердил я.

Чейд хмуро кивнул:

– Риддл сумел отчасти отчитаться, прежде чем Неттл меня прогнала. С ним все будет в порядке, Фитц, хоть это не твоя заслуга. Вот пример того, как твое невежество может нам навредить. Если бы ты вернулся в Олений замок, чтобы учиться вместе с остальным королевским кругом, то сумел бы лучше контролировать то, как используешь его Силу.

Вот уж что меньше всего мне сейчас хотелось с ним обсуждать.

– Ты прав, – сказал я и в потрясенной тишине, последовавшей за моей капитуляцией, продолжил: – Шут хотел бы поселиться в нашей старой учебной комнате. Это можно устроить? Огонь в камине, чистое белье и ночная рубашка, теплая ванна и простая горячая пища?

Чейд выслушал мой список, не дрогнув:

– И целебные мази. И восстановительные травяные чаи. Дай мне немного времени. Мне еще целый вечер упражняться в дипломатии и переговорах. И я вынужден попросить Кетриккен, чтобы она вернулась со мной к нашим гостям. Когда я пришлю пажа, отнеси Шута в старую комнату леди Тайм по лестнице для слуг. Там найдешь гардероб с фальшивой задней стенкой. Это вход. Боюсь, я должен спешно вернуться на праздник. Но я приду вас навестить сегодня поздно ночью или завтра рано утром.

– Спасибо, – сказал я.

Чейд кивнул с серьезным видом.

Я был благодарен, но знал, что за его услуги, как всегда, придется заплатить.

Кетриккен встала, шурша юбками:

– Мне тоже надо вернуться в пиршественный зал.

Я повернул голову и впервые за весь вечер взглянул на нее по-настоящему. Ее наряд был из шелка в синих тонах, корсаж и юбку верхнего платья украшало белое кружево. Серьги были из серебра, с синими камнями, а к серебряному венцу крепилась сеточка с бледными топазами, ниспадавшая на лоб.

Наверное, изумление отразилось на моем лице, потому что Кетриккен улыбнулась и сказала извиняющимся тоном:

– Они наши торговые партнеры, им нравится видеть, что я ношу плоды этой торговли, а если делать им комплименты, моему королю будет легче вести переговоры. – Продолжая улыбаться, она прибавила: – И заверяю тебя, Фитц, мои украшения очень скромные по сравнению с теми, что надела сегодня наша молодая королева!

Я улыбнулся ей в ответ:

– Знаю, вы предпочитаете более простые наряды, но, по правде говоря, красота этого платья вполне соответствует вам.

Шут негромко проговорил:

– Хотел бы я вас увидеть…

Он сжал пустую миску. Без единого слова Кетриккен вытерла потеки бульона в уголке его рта.

Я хотел ему сказать, что мы его исцелим и он снова будет видеть. По правде говоря, я жалел, что не принял ни одного из настойчивых предложений Чейда узнать больше о Силе. Я смотрел на Шута и спрашивал себя, сможем ли мы выпрямить криво сросшиеся кости, вернуть свет его глазам и цвет его посеревшей коже. Что мы могли восстановить?

– Оно мне необходимо, – вдруг сказал он. – Исцеление Силой. Я его не хочу. Оно вселяет в меня ужас. Но мне нужно, чтобы это было сделано. Как можно быстрее.

Поколебавшись, я сказал правду:

– Прямо сейчас мы скорее убьем тебя, чем исцелим. В тебе слишком много… повреждений. И ты ослабел из-за всего, что с тобой случилось. Несмотря на силу, которую я для тебя украл.

Кетриккен смотрела на меня, в ее глазах стоял вопрос. Пришло время сказать им обоим, что ответ мне неизвестен.

– Я не знаю, в какой степени Сила сможет тебя восстановить. Это магия, но в конечном счете решает тело. Она может подстегнуть тело, чтобы оно все восстановило быстрее, чем сделало бы это само по себе. Но то, что тело уже исправило… Если говорить о сломанных костях, например, то я не знаю, возможно ли выпрямить старые переломы.

Кетриккен тихонько проговорила:

– Я так понимаю: когда круг тебя исцелил, многие старые повреждения также исцелились. Шрамы исчезли.

Я не хотел ей напоминать, что неумеренное исцеление едва не убило меня.

– Мне кажется, надо действовать постепенно. И я не хочу напрасно обнадеживать Шута.

– Я должен видеть, – вдруг сказал он. – Это превыше всего остального – я должен видеть, Фитц.

– Не могу тебе этого обещать, – сказал я.

Кетриккен отошла от кровати. Ее глаза блестели от слез.

– Боюсь, мне пора вернуться на торговые переговоры, – сказала она ровным голосом и посмотрела на вход в лазарет, где стоял и ждал Чейд.

– Я думал, это пир – менестрели поют, гости танцуют?

– Так все выглядит со стороны, но на самом деле это переговоры. И сегодня я по-прежнему королева Горного Королевства, а значит – участвую в той игре, в которой Шесть Герцогств хотят победить. Шут, я не в силах описать тебе свои чувства. Меня переполняет радость, что я снова тебя вижу, и печаль из-за того, что с тобой приключилось.

Шут растянул в улыбке потрескавшиеся губы.

– Я чувствую то же самое, моя королева. – И печально прибавил: – Только вот ничего не вижу.

Королева не то грустно рассмеялась, не то всхлипнула:

– Я вернусь, как только смогу.

– Не сегодня, – ласково проговорил он. – Я так устал, что закрываются глаза. Но вскоре, моя королева. Вскоре, если сумеете.

Она присела в реверансе и убежала, шурша юбками и стуча каблучками. Я проследил за ней взглядом.

– Она сильно изменилась – и осталась прежней, – заметил Шут.

– Судя по голосу, тебе намного лучше.

– Пища. Теплая постель. Чистое лицо и руки. Общество друзей. Это сильные лекарства. – Он вдруг зевнул и прибавил с трепетом: – И сила Риддла. Странная это вещь, заемная сила, Фитц. Она не так уж сильно отличается от того, что я чувствовал, когда ты переливал в меня собственную жизнь. Это жужжащая, неуемная энергия внутри меня – одолженная, незаслуженная. Душе моей она не нравится, но тело требует еще и еще. Будь она чашей передо мной, не думаю, что я смог бы устоять перед искушением осушить ее до дна. – Он медленно вздохнул и затих.

Но я почти чувствовал, как он наслаждается течением этой перелитой в него жизни. Я вспомнил боевое безумие, которое меня охватывало в былые времена, и то, как я сражался с дикой радостью, тратя силы еще долгое время после того, как мое тело должно было устать. Это было возбуждающее чувство. А потом наступало полное изнеможение. За фальшивую силу приходится платить. Я похолодел от ужаса.

Шут заговорил опять:

– И все же я не солгал. Пусть мне и хочется принять горячую ванну, не думаю, что я смогу бодрствовать еще долгое время. Не помню, когда в последний раз мне было так тепло, а мой живот был так полон.

– Тогда, наверное, мне стоит отнести тебя в покои леди Тайм.

– Ты меня понесешь?

– Я уже нес. Ты почти ничего не весишь, и это самое простое, что я могу сделать.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Думаю, я пойду сам. По крайней мере, часть пути.

Я растерялся, но не стал с ним спорить. В лазарет вошел паж, как будто призванный нашими словами. На волосах и плечах у него таяли снежинки, в руке он нес фонарь. Оглядевшись по сторонам, он позвал:

– Том Баджерлок? Меня прислали за Томом Баджерлоком.

– Я здесь, – отозвался я.

Когда я повернулся к пажу, Неттл внезапно отошла от постели Риддла. Схватила меня за рукав и оттащила в сторону. Она посмотрела на меня снизу вверх, и ее лицо в эту минуту так напоминало материнское, словно Молли восстала из могилы, чтобы меня отчитать.

– Риддл говорит – я не должна тебя винить, он вызвался сам.

– Нет. Я его попросил. Он знал, что, если не поможет мне, я попытаюсь все сделать самостоятельно. И я виноват. И мне жаль.

– Еще бы!

Я склонил голову в ответ на это.

Помолчав немного, она прибавила:

– Люди любят тебя куда больше, чем ты заслуживаешь, Том Баджерлок. Но ты даже не веришь в то, что они тебя любят. – Я все еще размышлял над ее словами, когда она продолжила: – И я одна из этих людей.

– Неттл, мне так…

– Скажешь это еще раз – и я тебя ударю. Мне наплевать, кто на нас смотрит. Если бы я могла попросить тебя об одной-единственной вещи, попросила бы больше никогда не произносить эти дурацкие слова. – Она перевела взгляд с меня на Шута. – Он твой друг, с детских лет. – Тон свидетельствовал о том, что она понимает, какая это редкость.

– Был и есть.

– Что ж… Тогда иди займись им. С Риддлом все будет в порядке, когда он отдохнет. – Она потерла виски кончиками пальцев. – А Би? Что с моей сестрой?

– Я оставил ее с Фитцем Виджилантом. Думаю, беспокоиться не о чем. Я не собираюсь отсутствовать долго.

Сказав это вслух, я задумался над тем, сколько времени на самом деле проведу вдали от дома. Останусь ли я с Шутом, пока он не восстановится достаточно, чтобы мы смогли попытаться по-настоящему исцелить его при помощи Силы? Стоит ли мне попробовать отправиться обратно утром, через камни, а потом вернуться через несколько дней? Я разрывался на части. Я хотел быть в двух местах одновременно.

– Если она с Лантом, с ней все будет хорошо.

Я не мог полностью разделить уверенность Неттл, но момент был неподходящий, чтобы об этом говорить. Облегчение в голосе дочери заставило меня гадать, не ошибся ли я в молодом писаре.

Она пробудила во мне угрызения совести, прибавив:

– Мы должны послать птицу с сообщением о том, что ты благополучно прибыл сюда.

Я посмотрел на Шута. Он с трудом принял сидячее положение и завернулся в одеяло. Он выглядел жалким и хрупким и казался на сотню лет старше меня.

– Я это сделаю, – сказала Неттл прежде, чем я попросил. – Вызвать стражника, чтобы он помог перенести твоего друга?

– Пожалуй, мы справимся сами, – сказал я.

Она кивнула:

– Так я и думала. Вы хотите, чтобы о его пребывании здесь узнало как можно меньше людей. Клянусь жизнью, я понятия не имею, в чем дело. Но буду уважать вашу любовь к тайнам. Что ж, большинство слуг заняты на празднике, так что если будешь осторожен, то сможешь провести его по коридорам так, что вас никто не заметит.

И я отправился в старые покои леди Тайм. Путь занял много времени, мы оба замерзли и промокли, потому что Шут настоял на том, чтобы пересечь внутренний двор. Он завернулся в одеяло, его ноги были по-прежнему обмотаны ветошью. Мы кое-как брели через двор сквозь ветер и снег. Потом мы долго шли коридорами для слуг – они огибали парадные комнаты замка, что делало путь длиннее. Он брал меня за руку, когда мы взбирались по узким лестницам, и все сильней опирался на меня с каждым шагом. Мальчик-сопровождающий поглядывал на нас обоих с изумлением и подозрением. В какой-то момент я сообразил, что́ его пугает: на моей одежде застыла кровь Шута. Я не стал ничего объяснять.

У дверей в старые покои леди Тайм паж остановился и протянул мне большой ключ на толстом синем шнурке. Я взял его, а также маленький фонарь и велел пажу уходить. Он не заставил себя упрашивать и мигом скрылся из виду. «Леди Тайм» не существовало уже несколько десятков лет, но в замке упорно судачили, что в этих комнатах обитает ее призрак. Чейд позаботился о том, чтобы его любимая маска жила своей жизнью.

Комната была погружена в сумерки и пропиталась запахом плесени. Свечи в канделябре на запыленном столе излучали тусклый свет. Обстановка была запущенная, в воздухе витал аромат духов, древний и назойливый. Это был запах старой женщины.

– Я ненадолго присяду, – объявил Шут и едва не промахнулся мимо стула, который я подвинул к нему.

Он не сел, а рухнул – и застыл, тяжело дыша.

Я открыл гардероб и обнаружил плотный ряд древних платьев и сорочек. Запах был такой, словно их никогда не стирали. Бормоча ругательства по поводу Чейдова идиотского замысла, я опустился на четвереньки, прополз под одеждой и ощупал заднюю стенку. Я стучал, толкал и тянул, пока панель вдруг не открылась.

– Придется ползти, – сообщил я Шуту с кислой миной. Он не ответил.

Он заснул, где сидел. Разбудить его оказалось нелегко, а потом я почти что волоком протащил его через низкий люк в гардеробе. Помог ему устроиться в старом кресле Чейда у камина, прополз обратно, чтобы запереть дверь в комнату леди Тайм изнутри и погасить свечи. К тому времени, когда я закрыл потайную дверь и вернулся к Шуту, он опять начал дремать. Я снова его разбудил и спросил:

– Ванна или постель?

Лохань с водой, над которой еще слегка вился пар, наполняла комнату ароматами лаванды и иссопа. Рядом стоял стул с прямой спинкой. На низком столике ждали полотенце, горшочек с мягким мылом, мочалка, хлопковая туника, старомодный синий шерстяной халат и плотные чулки. Годится. Шут зашевелился как потрепанная марионетка, извлеченная из сундука.

– Ванна, – пробормотал он и обратил в мою сторону слепое лицо.

– Сюда.

Я взял его за тонкую как палка руку и обнял другой рукой. Подвел к стулу. Он рухнул на него так тяжело, что едва не опрокинул, и замер, глубоко дыша. Не спрашивая, я присел и начал разворачивать тряпки, в которые были завернуты его ступни. Они ужасно воняли и слиплись, так что их пришлось отдирать. Я заговорил, дыша ртом:

– Рядом с тобой столик – там все, что тебе потребуется для мытья. И одежда на потом.

– Чистая одежда? – спросил Шут, как будто я вручил ему штабель золотых слитков. Он ее нащупал, и рука его взлетела и опустилась, словно бабочка, коснувшись драгоценного подарка. Потом снял крышку с мыла, понюхал и издал тихий звук, от которого у меня защемило сердце. Осторожно вернул крышку на место. – Ох, Фитц! Ты даже не представляешь… – проговорил он надтреснутым голосом. И, взмахнув костлявой рукой с искалеченными пальцами, попросил меня уйти.

– Позови, если понадоблюсь, – сказал я.

Взяв свечу, я отошел к полкам со свитками в дальнем углу комнаты. Он прислушивался к моим шагам и не выглядел довольным, когда я остановился, но это было все уединение, какое я мог ему даровать. Не хватало еще, чтобы он утонул в лохани из-за своей застенчивости. Я порылся в свитках и нашел один по Дождевым чащобам, но когда я подошел с ним к столу, то оказалось, что Чейд уже разложил там для меня чтиво. Три свитка о том, как надлежащим образом подготовить и использовать «человека короля». Что ж, он прав. Мне стоит научиться этому. Я перенес свитки на старую кровать Чейда, зажег там канделябр, скинул ботинки, подложил под спину подушки и устроился читать.

Я одолел треть первого свитка, нудного и перегруженного деталями о том, как выбирать кандидата, который может делиться Силой, прежде чем услышал тихий плеск воды, – Шут опустился в лохань. Потом все стихло. Я читал, время от времени поглядывая на него, чтобы убедиться, что он не заснул и не погрузился в воду с головой. Отмокнув как следует, он начал медленно мыться. Он негромко покряхтывал и постанывал от боли и от облегчения, когда его мышцы расслаблялись. Он не спешил. Я читал третий свиток, более полезный, с перечислением особых признаков того, что «человек короля» превысил свои возможности, а также с указанием, как при необходимости вернуть ему Силу, когда Шут громко вздохнул и вслед за этим раздались звуки, означающие, что он выбирается из лохани. Я не посмотрел в его сторону.

– Ты сможешь нащупать полотенца и халат?

– Справлюсь, – коротко ответил он.

Я дочитал свиток и уже боролся с дремотой, когда услышал его:

– Я потерял ориентиры. Где ты?

– Здесь. На старой кровати Чейда.

Даже вымытый и одетый в чистое, он все равно выглядел ужасно. Он стоял, цепляясь за спинку стула, и старый синий халат смотрелся на нем, как обвисший парус на мачте брошенного корабля. Сильно поредевшие волосы отяжелели от воды и едва прикрывали его уши. Слепые глаза выглядели жутко и мертво на худом живом лице. Воздух наполнял и покидал его легкие с таким звуком, словно это были дырявые кузнечные мехи. Я встал и, взяв его за руку, подвел к кровати.

– Сытый, чистый и в тепле. В свежей одежде. В мягкой постели. Я расплакался бы от благодарности, да слишком устал для этого.

– Лучше иди спать.

Я откинул ему одеяло. Он сел на краешек постели. Его руки ощупали чистые простыни, коснулись взбитой подушки. Чтобы закинуть ноги на кровать, ему пришлось приложить усилие. Когда он опустился на подушки, я не стал ждать – укрыл его, как укрыл бы Би. Его руки вцепились в край одеяла.

– Ты останешься здесь на ночь? – Это был скорее вопрос, чем просьба.

– Если хочешь.

– Хочу. Если ты не против.

Я взглянул на него. Отмытые от грязи, шрамы на его лице были отчетливо видны.

– Не против, – сказал я тихонько.

Он закрыл свои затянутые пленкой глаза.

– Ты помнишь тот раз, когда… я попросил тебя остаться рядом со мной на ночь?

– В палатке Элдерлингов. На Аслевджале.

Я помнил. Мы помолчали, и я уже решил, что Шут уснул. Меня вдруг охватила страшная усталость. Я обошел кровать, сел на край, а потом вытянулся рядом с ним, так осторожно, словно он был малышкой Би. Мои мысли полетели к дочери. Что за день я для нее устроил! Будет ли она сегодня спать крепко или сражаться с ночными кошмарами? Останется ли в постели или проберется в свое убежище за стеной моего кабинета? Моя странная пчелка-малышка… Я должен был лучше стараться ради нее. Я всей душой хотел быть ей хорошим отцом. Я пытался, но мне как будто все время что-то мешало. И вот я здесь, в днях пути от нее, доверив ее человеку, которого почти не знаю и которому нанес оскорбление.

– Ни о чем не спросишь? – раздался в полумраке голос Шута.

Это ему, подумал я, стоило бы задавать вопросы. Например: «Почему ты меня заколол?»

– Думал, ты спишь.

– Скоро усну… – Он вздохнул так, словно сбросил с плеч неимоверно тяжелое бремя. – Ты так доверяешь мне, Фитц. Прошли годы, я снова ворвался в твою жизнь, и ты меня убил. А потом спас.

Я не хотел говорить о том, как вонзил в него нож.

– Твоя посланница добралась до меня.

– Которая?

– Бледная девушка.

Он помолчал, а потом проговорил голосом, исполненным печали:

– Я послал к тебе семь пар гонцов. На протяжении восьми лет. И только одной удалось дойти?

Семь пар. Из четырнадцати гонцов ко мне прибыла только одна девушка. Возможно, две. Во мне проснулся сильнейший ужас. От кого сбежал Шут и идут ли за ним преследователи?

– Она умерла вскоре после того, как попала в мой дом. Преследователи заразили ее какими-то паразитами, пожиравшими ее изнутри.

Он немного помолчал.

– Они такое любят. Медленная, неумолимо нарастающая боль. Им нравится, когда те, кого они пытают, умоляют о смерти.

– Кто они такие? – негромко спросил я.

– Слуги, – ответил он совершенно безжизненным голосом.

– Слуги?

– Бывшие Слуги. Когда существовали Белые, их предки служили. Служили Пророкам. Моим предкам.

– Ты Белый.

О них мало что написано, и то немногое, что мне было известно, я узнал в основном от Шута. Когда-то они жили рядом с людьми, среди людей. Жили долго и обладали пророческим даром, позволявшим видеть все возможные варианты будущего. По мере того как их род угасал и смешивался с людским, они утратили свои уникальные способности, но раз в несколько поколений по-прежнему рождается такой, как он. Истинные Белые вроде Шута появляются очень редко.

Он скептически фыркнул:

– Они заставили тебя в это поверить. И меня. Правда в том, Фитц, что в моих жилах достаточно крови Бледных, чтобы она проявлялась почти в полной мере. – Он перевел дух, словно собираясь что-то еще сказать, но вместо этого глубоко вздохнул.

Я был сбит с толку:

– Много лет назад ты говорил мне другое.

Он повернул голову на подушке, словно мог увидеть меня.

– Много лет назад я верил в другое. Я тебе не лгал, Фитц. Я повторял тебе ложь, которой меня научили, ложь, в которую я верил всю жизнь.

Я сказал себе, что все равно не верил его словам. Но мне пришлось спросить:

– Выходит, ты не Белый Пророк? А я не твой Изменяющий?

– Что? Нет, я Пророк. А ты Изменяющий! Но я не полностью Белый. Настоящие Белые не появлялись в этом мире уже сотни лет.

– А как же… Черный Человек?

– Прилкоп? Он намного старше меня, и, наверное, кровь у него чище. И, как все Белые прежних времен, с возрастом он потемнел.

– А разве он потемнел не оттого, что исполнил свою миссию Белого Пророка? Сколько раз ему удавалось переместить мир на лучшую тропу, столько раз он делался темнее?

– Ох, Фитц… – проговорил Шут устало и печально. После долгого молчания он продолжил: – Я не знаю. Вот что Слуги у меня отняли. Все, что я знал, в чем был уверен. Ты когда-нибудь стоял на песчаном пляже во время прилива? Чувствовал, как волны накатывают на ноги и высасывают из-под тебя песок? Вот так я теперь живу. С каждым днем все глубже погружаюсь в неопределенность.

Сотня вопросов заполнила мой разум. И внезапно я понял, что, да, я верил в то, что он Пророк, а я его Изменяющий. Я в это верил и вынес то, что он предсказал для меня, и я ему доверился. А если все это было ложью, обманом, если его обманули и он невольно обманул меня? Нет. В такое я поверить не мог. В такое я не должен был верить.

– Есть тут что-нибудь съестное? – спросил Шут. – Я вдруг опять проголодался.

– Сейчас проверю.

Я скатился с кровати и подошел к очагу. Тот, кому Чейд поручил подготовить комнату, отнесся к заданию ответственно. На крюке в очаге висел котелок под крышкой – над краем углей, там, где его содержимое оставалось теплым, не подгорая. Я перевесил его поближе к огню и заглянул под крышку. Курятина, тушенная с луком, сельдереем и пастернаком; мягкие кусочки мяса плавали в густой коричневой подливке с приятным запахом.

– Тушеная курица, – сказал я ему. – Принести немного?

– Я встану.

Его ответ меня удивил.

– Еще недавно, когда я спешил доставить тебя в Олений замок, мне казалось, ты на грани жизни и смерти. А теперь ты стал почти похож на самого себя.

– Я всегда был крепче, чем казался. – Он медленно сел, спустил ноги с кровати, нащупал пол. – Но не обманывайся. Сомневаюсь, что я продержался бы еще хоть пару ночей в холоде. Последние несколько дней почти не помню. Холод, голод, боль… Никакой разницы между ночами и днями, разве что ночи холоднее. – Он встал и зашатался, потом сказал жалобно и беспомощно: – Я не знаю, где ты.

– Стой на месте, – настоятельно попросил я, как будто он мог поступить иначе.

Я поставил столик возле Чейдова старого кресла и провел туда Шута. Нашел посуду и приборы на полке; леди Розмари содержала эту комнату в куда большем порядке, нежели Чейд. Принес Шуту миску курятины и ложку, а затем нашел бутылку бренди и кружки.

– Насколько ты голоден? – спросил я, пожирая взглядом оставшуюся в котелке еду.

От ее аромата и у меня пробудился аппетит. Бремя путешествия через монолиты Силы я почти целиком переложил на Риддла, но с тех пор, как я последний раз ел, слишком много всего произошло.

– Угощайся, – ответил Шут, почувствовав, какие противоречивые чувства меня терзают.

Я набрал себе миску и сел в кресло леди Розмари, держа ее на коленях. Шут поднял голову:

– Это запах бренди?

– Он слева от твоей миски.

Шут отложил ложку, и на его губах появилась робкая улыбка.

– Бренди с Фитцем. У огня. В чистой одежде. За едой. Один последний раз – и я почти что могу умереть счастливым.

– Все хорошо, только про смерть можно не вспоминать.

Его улыбка сделалась уверенней.

– На время, старый друг. На время. То, что ты сделал со мной, перед тем как мы вошли в камни, и жертва Риддла, а потом еда, тепло и отдых – все это оттащило меня от края пропасти. Но мы не станем друг друга обманывать. Я знаю, какую гниль несу внутри себя. Я знаю, ты ее видел. – Он поднял руку и крючковатыми пальцами поскреб покрытую шрамами щеку. – Это не случайность, Фитц. Они намеренно создали это внутри меня, и так же намеренно покрыли мое лицо шрамами, сорвали Силу с кончиков моих пальцев. Я и помыслить не смею, что спасся. Они вложили в меня медленную смерть, а потом преследовали, пока я ковылял прочь, заставляли каждый день идти до изнеможения, угрозами отпугивая всех, кто мог бы мне помочь. Кажется, я путешествовал быстрее и забрался дальше, чем они рассчитывали, но даже это может оказаться моей фантазией. Их замыслы куда сложнее, чем ты или я можем себе вообразить, ибо в их распоряжении карта лабиринта времени, нарисованная по ста тысячам пророчеств. Я не спрашиваю, отчего ты заколол меня, потому что уже знаю. Они все это спланировали и ждали, что ты воплотишь их злую волю в жизнь. Они желали причинить тебе боль, а не просто убить меня. Никто не виноват, кроме них. И все же ты по-прежнему Изменяющий, и ты превратил мое умирание в прилив сил. – Он вздохнул. – Но возможно, даже это предусмотрела их злая воля – и ты должен был найти меня и принести сюда. Что, если этот камешек, Фитц, запускает лавину? Я не знаю. Я жажду вернуть себе зрение, чтобы опять выбирать свою дорогу в клубящемся тумане вероятностей. Ведь я утратил эту способность, хоть ты и вернул меня из мертвых.

Я не мог придумать, что ответить. Я давным-давно усвоил, что Шуту, как и Чейду, нельзя задавать слишком много вопросов, – это самый верный способ заставить его замолчать. Предоставленные самим себе, они оба неизменно сообщали мне больше, чем намеревались. И потому я ел свою тушеную курятину и пил бренди Чейда, гадая, что же это за Слуги, при чем тут нежданный сын Шута и кем были гонцы, которых он ко мне посылал и которые не достигли моего дома.

Он доел курятину, обстучал ложкой всю миску, убеждаясь, что не осталось ни кусочка. Я заново налил бренди в его кружку.

– У тебя соус слева возле рта, – негромко сказал я ему.

Мне было очень больно видеть, как Шут ест – прожорливо и неопрятно. Забрав у него миску, я вытер брызги и пятна со стола. Я надеялся, что не вызвал у него стыда, но, вытирая лицо, он признался:

– Ем, как изголодавшийся пес. Слепой изголодавшийся пес. Боюсь, я привык запихивать в себя как можно быстрее всю еду, какая есть. Тяжело отделаться от привычки, которую столь усердно прививали. – Он глотнул бренди и опустил голову на спинку кресла. Его глаза были закрыты, но лишь когда его обмякшая рука дернулась и чашка едва не упала, я понял, что Шут засыпает, где сидит.

– Обратно в постель, – скомандовал я ему. – Если ты будешь хорошо питаться и отдыхать несколько дней, возможно, мы сможем потихоньку начать исцеление, чтобы направить тебя на путь выздоровления.

Он завозился и, когда я взял его за руку, с трудом встал на ноги.

– Давай начнем, как только сможем. Я должен стать сильнее, Фитц. Я должен жить и победить их.

– Что ж. Давай ты для начала выспишься, – предложил я ему.

Я провел его назад к кровати и как следует укрыл. Стараясь не шуметь, прибрался в комнате и добавил дров в камин. Налил себе бренди. Он был ежевичный, куда лучшего качества, чем я мог себе позволить в юности. Тем не менее долгое послевкусие ягод и цветов напомнило мне о тех днях. Я со вздохом опустился в кресло Чейда и вытянул ноги к огню.

– Фитц?

– Я здесь.

– Ты не спросил, почему я вернулся. Почему я тебя искал. – Его голос был пропитан усталостью.

– Посланница сказала – ты ищешь своего сына. Нежданного сына.

– Боюсь, без особой надежды. Там, на рынке, мне привиделось, что я его нашел… – Он покачал головой. Его голос сделался очень тихим, и мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать. – Это он им нужен. Слугам. Они думали, что я знаю о его существовании. Довольно долго они расспрашивали меня, пытаясь выведать секрет, которого я не знал. И когда наконец-то заявили прямо о том, что ищут, я все равно ничего не смог сказать. Они не поверили, разумеется. Снова и снова требовали, чтобы я сказал, где он и кто произвел его на свет. Я годами настаивал, что это невозможно. Я даже спрашивал их: «Если бы такое дитя существовало, как бы я его оставил?» Но они были так уверены. Мне пришлось признать, что они, видимо, правы.

Шут замолчал. Я гадал, не уснул ли он. Как можно уснуть посреди такой душераздирающей истории? Когда он снова заговорил, его голос звучал хрипло.

– Они решили, что я лгу. Тогда они… забрали меня. – Он помолчал, потом снова заговорил, с трудом сохраняя спокойствие. – Когда мы с Прилкопом вернулись, сперва они воздавали нам почести. Долгими вечерами мы пировали, и они снова и снова просили нас рассказывать во всех подробностях о том, что мы повидали и сделали. Писари все записывали. Это… это ударило мне в голову, Фитц. Такие почести, такие похвалы… Прилкоп был более сдержан. В один день он исчез. Мне сказали – он отправился повидать то место, где родился. Но месяц шел за месяцем, и я начал подозревать неладное. – Он кашлянул. – Надеюсь, он спасся или умер. Ужасно, если он все еще у них в руках… Но тогда и начались их бесконечные расспросы. И потом, когда они открыли предмет своих поисков и все равно не получили ответов, однажды ночью меня забрали из покоев. И начались пытки. Сперва было не так страшно. Они настаивали, что я все знаю и что если буду достаточно долго голодать или терпеть холод, то что-то вспомню – сон или какое-то событие. И я поверил. Я пытался вспомнить. Но тогда же я в первый раз послал гонцов, чтобы предупредить тех, кто мог что-то знать. Они должны были спрятать такого ребенка, пока я за ним не приду.

Одна загадка решена. Послание, которое получила Джофрон, и ее беспокойство из-за меня теперь получили объяснение.

– Я думал, что действую в глубокой тайне. Но они прознали. – Он шмыгнул носом. – Они снова забрали меня в свои застенки. Принесли еду, питье, ни о чем не просили. Но я слышал, что они сделали с теми, кто мне помог. Ох, Фитц! Это ведь были почти дети! – Он вдруг поперхнулся и начал неудержимо рыдать.

Я хотел к нему подойти, но мне не по силам было его утешить. И я знал, что сейчас ему не нужны сочувственные слова или прикосновения. Он не хотел получить то, чего не смог дать тем жертвам. Так что я тихонько вытер слезы с собственных щек и стал ждать.

В конце концов Шут откашлялся и напряженным голосом сказал:

– И все же… Были те, кто сохранил верность мне. Время от времени мне сообщали, что еще одна пара сбежала и отправилась предупредить моих друзей. Я хотел сказать им, чтобы перестали, но не мог ответить на их сообщения. Слуги в те годы взялись за меня всерьез. Периоды боли сменялись периодами изоляции. Голод, холод, беспощадный свет и жар солнца, а потом – такие изощренные пытки.

Он перестал говорить. Я знал, что история не закончена, но думал, что он рассказал мне столько, сколько сейчас было ему по силам. Я сидел, прислушиваясь к потрескиванию огня в камине, где сдвинулось полено. В комнате не было окон, но я слышал, как воет ветер в каминной трубе, и знал, что метель снова разыгралась.

Шут начал шептать. Я не сразу смог различить его слова в шуме ветра снаружи:

– …поверил им. Он где-то существовал. Они перестали задавать мне вопросы о нем, но продолжали причинять мне боль. Когда они прекратили это делать… я заподозрил, что Слуги его нашли. Я не знал, оставят ли они его в живых, чтобы использовать, или уничтожат, чтобы помешать ему изменить мир. Каковы бы ни были их планы, меня в них не посвятили. Забавно. Столько лет назад я послал гонцов, чтобы ты нашел для меня моего сына. И одна из них прорвалась. Слишком поздно, чтобы его спасти. Мы опоздали на годы. – Его голос делался все тише, он засыпал.

Я проговорил негромко, не желая его разбудить, если он уснул, но не в силах совладать с любопытством:

– Ты сдался несколько лет назад? Посланнице понадобились годы, чтобы добраться до меня?

– Годы, – устало повторил он. – Много лет назад, когда я еще надеялся. Когда я еще верил, что Слугам можно указать лучший путь. Если бы я смог добраться до мальчика первым…

Он замолчал. Я уставился в огонь, и на ум мне пришла Би. Сейчас она должна спать в своей комнате. Завтра днем, если голуби полетят быстро, Ревел сообщит ей, что прибыла птица с известием о том, что я благополучно добрался в Олений замок. Надо сегодня взять бумагу и написать ей письмо, чтобы послать с гонцом. Я должен ей объяснить, почему покинул ее так внезапно, и сообщить, что могу отсутствовать дольше, чем полагал сперва. Я поразмыслил над тем, не послать ли за ней. Каждый ребенок должен повидать Зимний праздник в Оленьем замке! Но потом я понял, что она никак не сможет приехать вовремя. Я также не мог придумать, кому доверяю достаточно, чтобы взять ее в долгое зимнее путешествие из Ивового Леса в Олений замок. В следующем году, пообещал я себе. В следующем году мы заранее покинем Ивовый Лес и отправимся верхом в Олений замок, только мы вдвоем.

Этот план доставил мне удовольствие, а потом я вдруг подумал про Шута и его нежданного сына в этом свете. Он никогда не знал своего ребенка. Значит ли это, что он никогда не мечтал о том, чтобы поделиться с ним какими-то радостями?

Я заговорил, глядя в огонь:

– Посланница не смогла сказать мне, где искать ребенка. И я понятия не имею, сколько ему может быть лет.

– Я не знаю. И не знаю, где он. Знаю лишь то, что великое множество пророчеств говорят об этом ребенке. Слуги были так уверены, что он существует. Они расспрашивали меня всеми способами, какие только сумели придумать. Они не верили, что мне о нем ничего не известно. Не верили, что я больше не в состоянии увидеть, кто этот ребенок и где он может находиться. – Он внезапно застонал и резко дернулся в постели. – Я уже так давно… мой живот. Ох! – Он судорожно сжался, а потом перекатился на край кровати и с отчаянием спросил: – Тут есть уборная?

Живот Шута издавал ужасные звуки, пока я вел его к узкой двери. Он оставался за ней так долго, что я начал беспокоиться. Потом дверь открылась, и он нащупал дорогу в комнату. Я взял его за руку, проводил обратно к кровати. Он заполз на нее, и я укрыл его одеялом.

Некоторое время он просто дышал. Потом сказал:

– Может, такого сына никогда не существовало. Это моя отчаянная надежда: что его никогда не было и они не смогут его разыскать, не смогут уничтожить или превратить в фигуру для своей игры. – Он опять застонал и беспокойно зашевелился в постели. – Фитц?

– Я рядом. Ты чего-нибудь хочешь? Бренди? Воды?

– Нет. Спасибо.

– Засыпай. Тебе надо отдохнуть. Завтра ты будешь осторожнее с едой, и я за этим прослежу. Мне надо, чтобы ты набрался сил, прежде чем круг попробует тебя исцелить.

– Я сильней, чем выгляжу. Сильней, чем был, когда ты нашел меня.

– Возможно. Но я больше не рискую без крайней необходимости.

Долгая тишина. От бренди и еды я осоловел. Нахлынула скопившаяся за день усталость. Я прошел к другой стороне кровати и скинул ботинки. Снял верхнюю одежду и забрался в большую кровать рядом с Шутом. Перина была глубокая, мягкая. Я зарылся в нее и закрыл глаза.

– Фитц?

– Что?

– Ты убьешь ради меня?

Мне не нужно было думать, что ответить.

– Да. Если придется. Но здесь ты в безопасности, Шут. Вокруг тебя крепкие стены Оленьего замка. И я рядом. Никто не знает, где ты. Спи и не тревожься.

– Ты убьешь ради меня, если я попрошу?

Неужели его разум блуждает и он повторяет вопрос? Я мягко проговорил:

– Тебе не надо меня просить. Если тебе кто-то угрожает, я его убью. Проще простого.

Я не стал говорить ему, чтобы постарался поспать. Погрузиться в сон не так просто для того, кто перенес пытку. Порой ночами я резко просыпался оттого, что мне казалось, будто я снова в темнице Регала. Какая-нибудь мелочь могла вызвать внезапный прилив ужаса – запах особой разновидности угля, скрип, похожий на тот, что раздается от затягивания веревки, звон, напоминающий о закрывшейся двери в камеру. Или даже тьма сама по себе. Одиночество как таковое.

Я протянул руку во мраке и положил ему на плечо:

– Ты в безопасности. Я буду стеречь, если хочешь.

– Нет.

Он положил свою костлявую руку поверх моей. Дрова в камине тихонько потрескивали, и я слушал, как он дышит. Он снова заговорил:

– Я не это имел в виду. Все дело в послании, которое несли последние четыре гонца. Я ненавижу себя за то, что попросил об этой услуге. Мне было стыдно просить о таком, стыдно вообще просить тебя о чем-то, после того как я столь беспощадно тебя использовал. Но мне больше некого просить и некуда идти. Я пытался все сделать сам. Они перестали задавать мне вопросы. Начали оставлять меня одного. И однажды проявили небрежность. Я сбежал. То есть мне казалось, что я сбежал. Я нашел приют у друзей и решил отдохнуть. Я думал, что знаю, как надо поступить. Знаю, что надо сделать, и я к этому готовился, как мог. И попытался. Но они меня ждали. Они схватили и меня, и тех, кто дал мне приют и помощь. Они забрали меня, и на этот раз не утруждали себя уловками и вопросами. Только грубая сила. Они переломали мне кости. Ослепили меня.

– Что ты сделал? – У меня перехватило дыхание.

– Я попытался – и все сильно испортил. Они насмехались надо мной. Говорили – я всегда буду терпеть поражение. Но с тобой такого не случится. Ты знаешь, как надо. Тебя этому учили. И ты в этом был хорош.

Теплая постель не смогла изгнать леденящий душу холод, который охватил меня. Я отодвинулся, но его рука вдруг схватила мою и сжала, крепкая как смерть.

– Когда-то ты в этом был хорош. В искусстве убивать людей. Чейд тебя учил, и ты был в этом хорош.

– Я хорошо убивал людей, – проговорил я деревянным голосом.

Слова показались бессмысленными, когда я произнес их вслух. Мне хорошо удавалось творить смерть. Нас разделяло молчание, более плотное, чем тьма.

Он опять заговорил. Его голос был полон отчаяния:

– Я ненавижу себя за то, что приходится об этом просить. Я знаю, ты изгнал это из своей жизни. Но я должен. Когда я отдохну, когда я тебе все объясню, ты поймешь. Их надо остановить, и, кроме смерти, нет другого способа. Между ними и тем, что они собираются сделать, есть только ты. Ты один.

Я ничего не сказал. Он был на себя не похож. Шут бы никогда меня о таком не попросил. Он слеп, он болен, он страдает. Он жил в жутком страхе. Он по-прежнему боится. Но теперь ему ничего не угрожает. Когда ему станет лучше, его разум прояснится. Он опять сделается самим собой. И попросит прощения. Если вообще вспомнит об этом разговоре.

– Пожалуйста, Фитц. Прошу тебя. Их надо убить. Это единственный способ их остановить. – Он болезненно втянул воздух. – Фитц, ты их убьешь? Всех. Покончишь с ними и теми ужасами, что они творят? – Он помедлил и прибавил слова, которые я страшился услышать: – Пожалуйста. Ради меня.