27. Снова и снова

Вечером накануне поездки на рынок я отправилась в постель, предвкушая, как утром мы отправимся в путь. Мне долго не удавалось заснуть, зато потом на меня обрушился ливень сновидений. Одни были кошмарными, другие – такими напряженными, что я напрасно пыталась вырваться из их плена. Я как будто не могла проснуться по-настоящему. Моя комната казалась полной дыма, и каждый раз, когда я думала, что пробудилась, в нем возникали какие-то образы и утаскивали меня обратно в сон.

Утром я очнулась нисколько не отдохнувшей. Мир словно был подернут дымкой, и я сомневалась, что проснулась по-настоящему. Пришла Кэрфул и настойчиво принялась будить меня. Она отдернула шторы, чтобы впустить холодный воздух, и усадила меня на табуретку перед камином. Я с трудом держала голову прямо и не сопротивлялась, когда она дергала щеткой мои отросшие, спутанные волосы.

– Вы же не хотите сегодня канителиться, моя маленькая леди! Ох, как я вам завидую – едете на рынок за чудесными новыми вещичками! Ваш отец об этом сказал Ревелу, и Ревел написал маленький список, который велел передать вам. Вот! Он грамотный человек, наш управляющий, а я, увы, нет, но он мне сказал, что́ в списке. Вам нужны ботинки и туфли, перчатки из кожи и шерстяные, чулки из шерсти по меньшей мере трех расцветок; и Ревел взял на себя смелость посоветовать вам портниху в городе – она умеет шить маленькие платьица, какие теперь носят девочки, а не ваши куртки да туники! Как будто вы мальчик! И о чем только думает ваш отец, я не понимаю! Нет, я его не осуждаю, разумеется. Бедняга, у него ведь нет жены, чтобы напоминала о таких вещах!

Я едва ее слышала сквозь оцепенение, охватившее мой разум и тело. Кэрфул дергала и тянула мои волосы, отчаянно пытаясь сделать так, чтобы они выглядели длиннее, как полагается девочке. Длины теперь хватало, по крайней мере, чтобы проявился цвет и чтобы кожа головы больше не просвечивала. Я почти не помогала ей себя одевать. Я пыталась, но мои сонные пальцы были как толстые сосиски, а голова лежала на плечах тяжким грузом. Горничная повздыхала над моей туникой, но я была рада ощутить тепло сквозь льняную рубаху. Сделав все, что было в ее силах, чтобы придать столь бледному созданию, как я, привлекательный вид, Кэрфул послала меня завтракать с напутствием развлечься как следует и вспомнить про нее, если увижу столы с безделушками для Зимнего праздника.

Зимний праздник! Я чуть встрепенулась от этой мысли. Я почти не думала про грядущее торжество, но Кэрфул была права, до него осталось совсем немного. В моих воспоминаниях это время в Ивовом Лесу было теплым и веселым. Появлялись менестрели и кукольники, огромные поленья горели в камине, и в огонь бросали морскую соль, чтобы вызвать вспышки разноцветного пламени. В зимнепраздничный вечер мама всегда спускалась к ужину в короне из остролиста. Однажды она оставила у отцовского кресла зимний посох, украшенный лентами. Он был ростом с отца и по какой-то причине заставил слуг хохотать до упаду, а отца – залиться пунцовым румянцем. Я так и не поняла, в чем шутка, но знала, что это напоминание о чем-то особом, что им довелось пережить. В такие вечера, лучшие из всех, мои родители всегда сияли от любви и мне казалось, что они опять сделались совсем юными.

Так что я постаралась взбодриться, ведь в этом году праздник будет означать для отца печальные воспоминания. Я попыталась прогнать мои особые сны и быть веселой за завтраком. Нам подали кашу, сосиски, сушеные ягоды и горячий чай. Вошел Риддл, отец предложил ему присоединиться к нам, и я решила, что день будет хорошим. Но тут Риддл напомнил нам обоим, что сегодня пустится в обратную дорогу в Олений замок.

– Можешь доехать с нами до Дубов-у-воды, – предложил ему отец. – Это по дороге, и мы перекусим в таверне, прежде чем ты продолжишь путь. Мне сказали, торговцы начали выставлять товары для Зимнего праздника. Может, мы с Би найдем несколько маленьких подарков для ее сестры.

Это была безупречная приманка для Риддла. Я почти увидела, как он подумал, что и сам сможет выбрать для нее подарок или два. На Зимний праздник влюбленные часто обмениваются безделушками в честь наступления нового года. Меня порадовало, что он захотел купить подарок моей сестре. Значит, Шун так и не удалось завоевать его. Он думал о чем-то зеленом для Неттл – зеленом шарфике или зеленых перчатках для ее милых маленьких рук. Он почти представлял себе, как надевает на нее эти перчатки… Я моргнула. Я и не знала, что любимый цвет сестры – зеленый.

Риддл кивнул отцу, а потом сказал:

– Ради этого я точно могу немного задержаться, главное – потом вовремя выехать, чтобы добраться до Лесной Опушки засветло. Не хочется мне ночевать под открытым небом, когда идет снег.

– Идет снег? – переспросила я с глупым видом. Собственный голос мне показался сиплым.

Я попыталась собрать блуждающие мысли и сосредоточиться на разговоре.

Риддл посмотрел на меня с нежностью, словно решил, что я боюсь, как бы поездку не отменили.

– Легкий снегопад. Ничего такого, что могло бы помешать нашим планам.

Чтобы хоть как-то поддержать беседу, я тихонько проговорила:

– Я люблю снег. Он все делает новым. Когда мы идем по свежему снегу, мы ступаем по непроторенным дорожкам.

Они оба уставились на меня. Я попыталась улыбнуться, но мои губы растянулись слишком широко. Из чайника поднимался пар. Он завивался, закручивался вокруг себя самого, превращался в себя самого, обретая новую форму. Он был похож на змея в море или на дракона в полете. Я глядела на него, а он рассеивался в воздухе.

– У нее такие очаровательные фантазии, – раздался где-то в отдалении голос Риддла.

Он налил мне чаю. Я смотрела, как течет мед из ложки в мою чашку, а потом стала размешивать его – и чай с медом, клубясь, сделались единым целым. Я позволила своему разуму заклубиться вместе с ними. Мужчины разговаривали, а я ни о чем не думала, просто была.

– Оденься тепло, Би, – сказал мой отец.

Их с Риддлом тарелки опустели. Я вспомнила, что мы собираемся ехать сквозь снег в Дубы-у-воды. Рынок. Зимний праздник. Сегодня отец и Риддл увидят, как я езжу верхом на Капризуле. Я вдруг пожалела, что Персивиранс не едет с нами. Хватит ли мне смелости попросить о таком странном одолжении?

Я уже собиралась встать, как вдруг Шун и Фитц Виджилант примчались завтракать. Писарь растерялся при виде наших пустых тарелок.

– Мы опоздали? – спросил он изумленно, и я поняла, что отец позвал меня на завтрак раньше обычного.

Он улыбнулся им обоим и добродушно ответил:

– Нет, мы рано начали. Наслаждайтесь завтраком, отдыхайте. Мы сегодня уезжаем на рынок и вернемся к ночи.

– Рынок! Как удачно! Я боялась, что день будет скучным. Быстренько поем и присоединюсь к вам. – Шун от этой мысли просто засияла.

И мысль как будто оказалась заразной, потому что писарь подхватил:

– И я, если позволите! Должен признаться, я собирался так поспешно, что прихватил с собой маловато теплых вещей. А на рынке могут найтись восковые дощечки? Раз уж мои ученики делают успехи, я бы хотел, чтоб у каждого была своя дощечка.

У меня упало сердце. Это был наш день, его пообещали мне! Отец должен его защитить. Он посмотрел на меня, но я потупилась.

Поколебавшись мгновение, он проговорил:

– Конечно. Если вы так хотите, думаю, мы можем немного задержаться.

Мы задержались на целое утро. Шун вела себя так, словно она лишь случайно проведала о нашей поездке, но я не сомневалась, что она услышала, как сплетничают слуги, и попросту решила пригласить саму себя в самый неудобный момент. Пусть она и прибыла на завтрак разодетая в пух и прах, это вовсе не означало, что ей удалось быстро собраться в дорогу. Нет. Ей нужно было заново причесать и уложить волосы, перемерить с десяток пар серег и отчитать горничную за то, что та не успела заштопать какой-то особенный жакет и его нельзя было надеть. Я все это узнала, потому что она оставила дверь в свои покои открытой, и ее резкие слова, выражавшие недовольство, летели по коридору прямо до моих комнат. Я лежала на кровати, ждала объявления о том, что она готова, и незаметно задремала. Я снова провалилась в свои противоречивые сновидения; и когда отец пришел за мной, я, как во сне, отыскала свою теплую одежду и последовала за ним к внушительной повозке, которая должна была отвезти нас в город, ибо выбранные леди Шун юбки испортились бы от езды верхом.

Отец взмахом руки отослал возницу, забрался на козлы и взял вожжи сам, а потом пригласил меня сесть рядом. Лошадь Риддла и его нагруженный вьючной мул были привязаны к задней части повозки. Сам Риддл сел рядом с нами. Что ж, по крайней мере, я впервые ехала рядом с отцом и смотрела, как он правит лошадьми. Пустую болтовню Шун я не слушала. Когда я повернулась и посмотрела на конюшню, то как раз увидела, как Персивиранс выводит Капризулю на корде. Он кивнул, я в ответ опустила голову. С начала учебы мы сумели найти время только для одного урока верховой езды. Сегодня я хотела показать отцу свои умения, чтобы он мной гордился. Надо же было Шун все испортить!

Но, несмотря на все это, дорога в город мне понравилась. Фитц Виджилант и Шун укрылись в задней части повозки, среди множества подушек, пледов и одеял. Я слышала, как она рассказывает ему о какой-то великолепной карете, принадлежавшей ее бабушке, с сиденьями из кожи и бархатными занавесками. Мне было тепло между отцом и Риддлом. Они переговаривались поверх моей головы о скучных мужских делах. Я смотрела, как падает снег, как колышутся лошадиные гривы, а поскрипывание повозки и топот копыт были для меня музыкой. Меня уносило в сон наяву, где сквозь падающий снег нас озарял нежный свет, увлекая вперед и вперед. И пробудилась я, когда мы уже подъезжали к торговому городку. Сначала лес уступил место открытым полям, среди которых тут и там жались друг к другу крестьянские домишки. Потом стали попадаться маленькие имения, где домов было побольше, и наконец мы въехали в сам город с его лавками, красивыми зданиями и трактирами, окружавшими просторную площадь. Над ней витала перламутровая сияющая дымка, и мне захотелось протереть глаза. Снегопад рассеивал зимний свет, так что мне казалось, что он льется не только с небес, но и с заснеженной земли. Я как будто парила. До чего же прекрасное чувство! Мой нос и щеки замерзли, и руки тоже, но в остальном мне было тепло и уютно между двумя мужчинами с их сильными, веселыми голосами. В честь грядущего Зимнего праздника повсюду стояли увитые гирляндами столбы с подвешенными к ним фонарями, и яркие наряды торговцев и неспешно прогуливающихся от лавки к лавке покупателей добавляли праздничного настроения. Двери и окна были украшены венками из вечнозеленых растений и ветками без листьев, но с красными и белыми ягодами или коричневыми шишками. В заведениях побогаче в кедровую хвою вплели маленькие колокольчики, и они нежно звенели на ветру.

Отец подъехал к ближайшей конюшне и бросил монету мальчику, чтобы тот занялся нашими лошадьми. Он спустил меня на землю, а Шун и Фитц Виджилант в это время выбирались из задней части повозки. Отец взял меня за руку, проверяя, насколько она замерзла. Его собственная рука была теплой, и его стены были подняты достаточно высоко, чтобы я смогла вынести прикосновение кожа-к-коже. Я улыбнулась ему. Падал снег, и нас окружало сияние.

Мы вышли на площадь. Посреди нее росли три огромных дуба и несколько молодых остролистов, с которых недавно срезали ветки с колючими листьями и ягодами. На открытом пространстве как будто вырос новый город. Лоточники и ремесленники, расставив свои тележки, торговали сковородками, свистульками, браслетами на подносах, а еще поздними яблоками и орехами в больших, полных доверху корзинах. Выбор оказался такой большой, что мы даже рассмотреть все не успевали. Мимо нас шли люди, одетые в меха и яркие плащи. Так много людей, и все незнакомые! Это место совсем не походило на Ивовый Лес. Некоторые девочки носили венки из остролиста. До Зимнего праздника оставалось еще два дня, но тут были гирлянды, музыка, а еще какой-то человек пек и тут же продавал горячие каштаны.

– Каштаны, каштаны, с пылу с жару! Каштаны, каштаны, всем по карману!

Отец набрал для меня полную перчатку. Я приобняла ее одной рукой и принялась счищать блестящую кожуру со сливочных орехов. Риддл с возгласом: «Мои любимые!» – тут же цапнул один. Он шел рядом со мной и рассказывал о том, как проходил Зимний праздник в маленьком городке, где он вырос. Думаю, он съел столько же каштанов из моей доли, сколько и я, а может, и больше. Мимо прошли две хихикающие девушки в венках из остролиста. Они улыбнулись Риддлу, он улыбнулся в ответ, но покачал головой. Они громко рассмеялись, взялись за руки и убежали в толпу.

Сперва мы остановились в шорной мастерской, где отец разочарованно узнал, что новое седло еще не совсем готово. Лишь когда шорник подошел, чтобы измерить длину моих ног, а потом покачал головой и заявил, что все придется переделать, я поняла, что седло предназначалось для Капризули. Он показал мне крылья седла – на каждом была вырезана пчела. Я уставилась на них в полном восторге, и, думаю, отец порадовался не меньше, чем если бы седло оказалось готовым. Он пообещал, что мы вернемся на следующей неделе вместе с лошадью, и я с трудом осознала услышанное. Я не могла произнести ни слова, пока мы не вышли наружу. Там Риддл спросил, что я думаю о пчелах, и я честно ответила, что они очень милые, но мне был бы милей атакующий олень. Отец от изумления растерялся, а Риддл так расхохотался, что на нас начали оборачиваться.

Мы зашли в несколько лавок. Отец купил мне красный кожаный пояс с резным цветочным узором, браслет из оленьего рога, тоже в цветах, и еще булочку с изюмом и орехами. В одной лавке мы выбрали три куска белого мыла с ароматом глицинии и один – с ароматом мяты. Я тихонько сообщила отцу, что хочу привезти домой что-нибудь для Кэрфул и для Ревела. Он обрадовался, нашел пуговицы в виде желудей и спросил, понравятся ли они Кэрфул. Я точно не знала, но он их все равно купил. С Ревелом было куда сложнее, но я увидела у одной торговки вышитые носовые платки шафранового, бледно-зеленого и небесно-голубого цвета и спросила, можно ли купить по одному каждого вида. Отец удивился моей уверенности в том, что Ревелу понравится такой подарок, но я ничуть не сомневалась. Я пыталась собраться с духом и попросить о маленьком подарке для Персивиранса, но так робела, что даже не смогла произнести его имя.

Мы увидели мальчика с подносом, полным маленьких морских раковин. Некоторые были просверлены, чтобы нанизывать их на нитку, как бусины. Я надолго замерла, глядя на них. Одни выглядели как витые конусы, другие – как лопаточки с фестончатыми краями.

– Би, – наконец проговорил отец, – это всего лишь обычные ракушки, таких на любом пляже пруд пруди.

– Я никогда не видела океан и не гуляла по пляжу, – напомнила я ему. И пока он размышлял об этом, Риддл набрал полную горсть ракушек и высыпал их в мои подставленные ладони.

– Развлекайся пока. А когда-нибудь ты сможешь пройтись по пляжу вместе с сестрой и набрать столько, сколько пожелаешь, – сказал он мне.

Они оба рассмеялись при виде моей радости, и мы побрели дальше. У сооруженного на скорую руку прилавка отец выбрал мне сумку для покупок, наподобие той, с какой обычно ходила мама: из ярко-желтой соломы, с крепким ремнем, который надевался через плечо. В нее мы аккуратно сложили все покупки. Отец хотел ее понести вместо меня, но я была рада чувствовать вес своих сокровищ.

Когда мы пришли на маленькую рыночную площадь, полную палаток ремесленников и торговцев, отец дал мне шесть медяков и сказал, что я могу потратить их как вздумается. Я купила Кэрфул нить блестящих черных бус и длинную ленту синего кружева. Я была уверена, что подарки ей очень понравятся. Себе я купила достаточно зеленого кружева для воротника и манжет – большей частью потому, что хотела угодить Кэрфул, последовав ее совету. И наконец я купила маленький кошелек, чтобы подвесить его на свой пояс. Положила в него последние две медяшки и полгроша, полученные на сдачу, и почувствовала себя очень взрослой. На улице прямо посреди снегопада какие-то мужчины стояли и пели в унисон. В узкой нише между домами сидел толстяк, окруженный таким ярким светом, что большинство людей не выдерживали и отворачивались, проходя мимо. Я увидела человека, жонглировавшего картофелинами, и девочку с тремя ручными воро́нами, которые показывали фокусы с кольцами.

Для такого холодного дня на улицах было многолюдно. В переулке честолюбивый кукольник и его ученики возводили палатку для представления. Под сенью одного из вечнозеленых деревьев на площади играли на дудочках трое музыкантов с красными щеками и еще более красными носами. Снегопад усиливался, снежинки превратились в большие пушистые хлопья. Отцовские плечи будто усеяло блестками. Мимо проковыляли трое нищих – вид у них был неимоверно жалкий. Риддл дал каждому по медяку, и они пожелали ему всех благ надтреснутыми от холода голосами. Я уставилась им вслед, а потом мой взгляд привлек несчастный одинокий нищий, ссутулившийся на крыльце лавки, где продавали чай и пряности. Я обняла себя руками за плечи и вздрогнула, увидев его слепые глаза.

– Замерзла? – спросил отец.

Я вдруг поняла, что мы остановились, и он задал этот вопрос во второй раз. И правда, замерзла ли я?..

– Холод от сердца идет, красной волною его кровь несет.

Я услышала свой голос со стороны. И мне было холодно. Я посмотрела на свои пальцы. Белые. Белые, как глаза того нищего. Он на них взглянул – и они побелели? Нет. Он не мог меня увидеть, если я на него не смотрела. Я взглянула на отца. Казалось, он удалился от меня, не сделав и шагу. Все отдалилось от меня. Почему? Неужели я опасна? Я потянулась к руке отца, он потянулся к моей, но мы, кажется, не коснулись друг друга. Я чувствовала взгляд Риддла, но не могла посмотреть на него. Он глядел на меня, но я была не там, куда он смотрел. Прошло какое-то время – долго ли? коротко? – и мир рывком вернулся на прежнее место. Я услышала звуки рынка, ощутила запах лошади, которая тащила телегу по улице мимо нас. Я схватила отца за руку и крепко сжала его пальцы.

Отец проговорил поспешно, словно желая отвлечь нас друг от друга:

– Она просто замерзла, и все. Надо добраться до лавки сапожника и купить ей ботинки! А потом, Би, мы купим тебе теплый шарф. Риддл, ты скоро думаешь ехать?

– Пожалуй, я задержусь, – негромко сказал он. – Может, даже переночую в трактире. Снегопад усиливается; не лучшая погода, чтобы отправляться в дальний путь.

– Интересно, куда подевались Шун и Фитц Виджилант? – Отец огляделся по сторонам, как будто забеспокоившись.

Я вдруг поняла, что он надеется, что Риддл отправится их искать. Отец переживал за меня и хотел остаться со мной наедине. Но Риддл не заглотил наживку.

– Этим двоим неплохо и в обществе друг друга. Может, нам стоит завести Би куда-нибудь и напоить ее чем-то теплым?

– Сначала к сапожнику, – упрямо ответил отец. Он вдруг наклонился и взял меня на руки.

– Папа… – запротестовала я и попыталась вывернуться.

– Мои ноги длиннее. А твои ботинки промокают от снега. Позволь мне донести тебя до лавки сапожника.

Он крепко прижал меня к груди и еще сильней закрыл свои мысли. Мы прошли мимо человека, прислонившегося к углу здания. Он посмотрел на меня – глаза у него были совсем неправильные. Толстяк в переулке неподалеку ткнул в меня пальцем и улыбнулся. Вокруг него клубился светящийся туман. Проходя мимо входа в переулок, люди замедляли шаг и растерянно озирались. Потом спешили прочь. Я прижалась к отцу, закрыла глаза, чтобы не видеть света и тумана, и Волк-Отец зарычал на толстяка. Через три шага я открыла глаза и посмотрела назад. Там никого не было.

Лавка сапожника оказалась на следующем углу. Отец опустил меня на землю. Мы стряхнули снег с ботинок и с одежды, прежде чем войти. В лавке приятно пахло кожей и маслом, и в очаге у сапожника гудело пламя. Сам он был подвижным коротышкой по имени Пейсер. Он знал меня с младенчества, и моя необычность его мало интересовала – зато он делал обувь, которая в точности подходила моим до странности маленьким ступням. Теперь он издал смятенный возглас, увидев, как я переросла сделанные им ботинки. Усадил меня у очага и снял мои ботинки, прежде чем я успела до них дотянуться. Измерил ступню обрывком бечевки и теплыми руками и пообещал мне новые ботинки и несколько пар туфель в течение двух дней. Его ученик отнесет их в Ивовый Лес.

Он не разрешил мне снова надеть старые ботинки, но подарил новую пару из тех, что стояли на полках. Они оказались мне велики, но Пейсер напихал в носки шерсть и пообещал, что в них мне будет лучше, чем в старых, которые разошлись по швам.

– Мне было бы стыдно отпускать вас в снегопад в таких старых ботинках. Уверен, эти будут удобнее, – сказал он.

Я взглянула на них и попыталась подыскать слова благодарности.

– Оттого что мои ступни выглядят длиннее, я самой себе кажусь выше, – сказала я.

Отец и Риддл рассмеялись, словно это была самая умная речь в мире.

Мы снова вышли в снегопад и направились к дверям лавки торговца шерстью, где я увидела мотки пряжи, выкрашенные во всевозможные цвета. Пока я бродила вдоль полок, нежно касаясь каждого цвета и улыбаясь про себя, Риддл нашел пару зеленых перчаток и капор, подходящий по оттенку. Пока он за них расплачивался и ждал, чтоб упаковали, отец выбрал толстую шерстяную шаль ярко-красного и светло-серого цветов. Я обмерла, когда он накинул ее на меня. Она была очень большая для меня, и, даже когда я натянула шаль на голову, плечи мои все равно остались укутаны. И какой же она оказалась теплой – не только из-за шерсти, но и потому, что отец сам подумал обо мне, мне не пришлось просить его.

Тогда я решила, что надо бы достать список Ревела, но отец казался таким довольным, посвятив себя поиску и покупке вещей, что мне не хотелось ему мешать. Мы вышли наружу, на оживленные улицы, и навестили еще несколько лавок и прилавков. А потом я увидела человека, у которого была тележка со щенками. Измученный осел тащил маленькую двухколесную тележку через уличную толчею; следом трусила старая пятнистая собака, и вид у нее был обеспокоенный – это ведь ее щенки стояли в телеге, передними лапами на краю, гавкали и скулили, звали мать. Тележкой правил тощий мужчина с рыжеватыми усами, он заставил осла подъехать прямо к одному из дубов в центре рыночной площади. Там он встал на сиденье тележки и, к моему удивлению, закинул веревку на одну из низко расположенных голых веток дуба.

– Что он делает, папа? – спросила я, и мой отец и Риддл остановились, чтобы посмотреть.

– Эти щенки, – крикнул мужчина, поймав спускающийся конец веревки, – лучшие бульдоги, какие только могут быть! Все знают, что щенок получает отвагу от матери, а эта моя старая сука – самая бесстрашная из всех. Она уже древняя, поглядеть не на что, и все же в ней есть отвага. Сдается мне, это последний ее помет! Так что, если вам нужна собака, которая не испугается быка, собака, которая вонзит зубы в ногу вора или бычий нос и не отпустит, пока не прикажете, пришло время заполучить одного из этих щенков!

Я уставилась на коричнево-белых щенков в тележке. Их уши были окаймлены красным. Отрезаны. Кто-то обрубил им уши. Один из щенков вдруг повернулся, словно его укусила блоха, но я знала, что он делает, – облизывает короткий обрубок, оставшийся от хвоста. У старой собаки были только неровные обрубки ушей и шишка вместо хвоста. Мужчина, не переставая говорить, тянул за веревку, и, к моему ужасу, покрывало на телеге зашевелилось, а потом из-под него появилась окровавленная бычья голова. Она висела, носом вниз, обвязанная веревкой за рога, и из рассеченной шеи торчали бледные трубки горла. Мужчина тянул и тянул за веревку, пока бычья голова не оказалась на высоте человеческого роста. Потом он привязал свободный конец веревки и толкнул голову – она начала раскачиваться. Наверное, он раньше уже так делал, потому что старая собака вперила в нее пристальный взгляд.

Собака была старой и потрепанной, с сединой вокруг морды, обвисшими сосками и огрызками ушей. Она уставилась на раскачивающуюся бычью голову, и по ее шкуре пробежала дрожь. Люди со всей площади подходили ближе. У двери в таверну кто-то что-то крикнул, и миг спустя целых два десятка мужчин высыпали наружу.

– Ату, сука! – крикнул мужчина, и старая собака рванулась вперед.

Совершив громадный прыжок, она схватила «быка» за нос и повисла, сжав челюсти. Ближайшие к телеге зрители одобрительно взревели. Кто-то подбежал и сильно толкнул болтающуюся отсеченную голову. Та закачалась вместе с собакой.

Человек в телеге крикнул:

– Ничто не способно ослабить ее хватку! Ее рвали на части и топтали, но она не разжимала челюстей! Вы можете купить себе щенка из ее последнего помета!

Толпа вокруг телеги росла, к моей величайшей досаде.

– Ничего не видно, – пожаловалась я отцу. – Можем подойти ближе?

– Нет, – коротко ответил Риддл.

Я подняла голову и увидела, что его лицо потемнело от гнева. Я взглянула на отца – и оказалось, что возле меня стоит Волк-Отец. У него не было вытянутой морды, заросшей шерстью, но его глаза пылали неистовой яростью. Риддл взял меня на руки, чтобы унести, но получилось, что он позволил мне увидеть происходящее. Хозяин собаки достал из-под куртки большой нож, подошел к ней и схватил за загривок. Она громко зарычала, но не разжала хватку. Он с ухмылкой обвел толпу взглядом и внезапным скользящим движением отрезал ей остаток уха. Рычание собаки сделалось бешеным, но она продолжала сжимать зубы. Алая кровь текла по ее бокам, и дождь из красных капель растапливал снег.

Риддл повернулся и зашагал прочь.

– Идем, Фитц! – позвал он низким, хриплым голосом, так жестко, словно приказывал псу.

Но никто не может командовать Волком-Отцом. Он еще мгновение стоял неподвижно, и я видела, как напряглись его плечи под зимним плащом, когда нож хозяина собаки взмыл, опустился и снова поднялся окровавленным. Я больше ничего не увидела, но толпа зрителей разразилась рычанием и криками, и я поняла, что собака все еще продолжает сжимать зубами бычий нос.

– Только три щенка на продажу! – кричал мужчина. – Всего лишь три детеныша суки, которая позволит вспороть себе брюхо и умрет, не разжав челюстей! Последний шанс сделать ставку!

Но он не ждал, что кто-то предложит деньги. Он знал, что предложения посыплются только после того, как он устроит кровавую баню на потеху толпе. Риддл меня держал, и я знала, что он хочет унести меня подальше, но боится оставлять отца одного.

– Проклятие, где же Шун и Фитц Виджилант! В кои веки от них могла быть польза, а не морока! – резко бросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Смятенно уставился на меня темными глазами. – Если я тебя поставлю на землю, Би, ты будешь… нет. Тебя, скорее всего, затопчут. Ох, дитя, что же твоя сестра скажет мне?

И тут мой отец внезапно рванулся вперед, как будто лопнула цепь, удерживавшая его на месте, и Риддл бросился следом, пытаясь схватить его за плащ. Окровавленный нож снова поднялся; я видела его поверх голов зрителей, пока Риддл с проклятиями проталкивался сквозь толпу, собравшуюся поглядеть на смерть собаки.

Впереди нас кто-то сердито вскрикнул, когда мой отец сбил его с ног, чтобы вырваться вперед. Нож опустился, и толпа хором издала глубокий горловой вопль.

– Это кровь, которая мне снилась? – спросила я, но Риддл не услышал.

Что-то неистово вертелось вокруг меня. Чувства обезумевшей от крови толпы были точно липкий навязчивый запах. Я почувствовала, что он вот-вот вырвет мою душу из тела. Риддл пересадил меня на левое плечо и правой рукой стал расталкивать людей, пробиваясь следом за отцом.

Я знала, в какой момент отец добрался до собачьего мясника. Я услышала громкий треск, как будто кость ударила по кости, а потом толпа заревела совсем по-другому. Риддл, работая плечом, выбрался на край открытого пространства, посреди которого мой отец поднял продавца щенков над землей. Одной рукой он держал его за горло. Другая рука была отведена назад, и я увидела, как она рванулась вперед, точно стрела, выпущенная из лука. Его кулак одним ударом разбил мужчине лицо. Потом мой отец отшвырнул его в толпу резким движением, каким волк ломает шею кролику. Я даже не догадывалась, насколько он силен.

Риддл пытался прижать мое лицо к своему плечу, но я вывернулась, чтобы смотреть. Собака так и висела на бычьем носу, хотя ее внутренности вывалились наружу серыми, белыми и красными жгутами, которые колыхались в зимнем воздухе. В руке у отца был нож. Он обхватил собаку и нежно ей перерезал горло. Пока ее сердце выталкивало остатки жизни и челюсти расслаблялись, он опустил ее тело на землю. Он не говорил, но я услышала, как он обещает, что у ее щенков будет лучшая жизнь, чем у нее.

Это не мои щенки, – сказала ему старая собака. – Я и не знала, что есть такие хозяева, как ты…

Она была сверх всякой меры удивлена тем, что подобные люди существуют.

А потом она умерла. Осталась только мертвая бычья голова, свисающая с дуба, как чудовищное украшение для Зимнего праздника, и собачий мясник, который катался по пропитанной кровью земле, держась за лицо, разбрызгивая кровь и извергая ругательства. Окровавленное существо в руках моего отца больше не было собакой. Он отпустил тело и медленно встал. Когда он это сделал, круг людей расширился. Они отпрянули от моего отца и тьмы в его глазах. Он подошел к собачьему мяснику и поставил ногу ему на грудь, придавив к земле. Тот прекратил хныкать и замер, уставившись на моего отца, точно на саму смерть.

Отец ничего не сказал. Когда тишина затянулась, придавленный мужчина убрал руки от расквашенного носа и начал:

– Какое ты имел право…

Отец сунул руку в кошель и бросил мужчине на грудь единственную монету. Она была большая, необрезанная, из серебра. Его голос прозвучал как шорох меча, вынимаемого из ножен:

– За щенков. – Отец посмотрел на щенков, потом на жалкое костлявое создание, запряженное в телегу. – И за телегу вместе с ослом. – Круг очевидцев замер. Он медленно обвел людей взглядом и ткнул пальцем в высокого юношу. – Ты. Джеруби. Отвезешь телегу со щенками в Ивовый Лес. Найди на конюшне человека по имени Хантер Охотник и отдай ему. Потом отправляйся к моему управляющему Ревелу и скажи, чтоб дал тебе две серебряные монеты.

Тот ахнул, услышав эти слова. Две серебряные монеты за один вечер труда?

Отец повернулся и указал на мужчину постарше:

– Руб? Серебряная монета твоя, если уберешь отсюда проклятую бычью голову и закидаешь чистым снегом все это безобразие. Негоже встречать Зимний праздник с такими украшениями. Мы что, калсидийцы? Или мы скучаем по Королевскому кругу и хотим вернуть его в Дубы-у-воды?

Может, кто-то и хотел, но осуждающий тон моего отца не позволил им в этом признаться. Воющей, улюлюкающей толпе напомнили, что она состоит из людей, способных на большее. Собравшиеся уже начали расходиться, когда мужчина на земле сипло пожаловался, сжимая серебряную монету в ладонях:

– Ты меня надурил! Щенки стоят куда больше, чем эта монета!

Отец накинулся на него:

– Собака не рожала этих щенков! Она была слишком старая. Она бы не выдержала еще одной драки. У нее остались только сильные челюсти. И отвага. Ты просто хотел заработать денег на ее смерти.

Человек на земле разинул рот, глядя на него. Потом закричал:

– Не докажешь! – И голос явственно выдавал в нем лжеца.

Отец уже забыл про него. Он вдруг заметил нас с Риддлом и понял, что я смотрю на него. Кровь старой собаки пропитала его плащ. Он увидел мой взгляд и без единого слова расстегнул застежку, сбросил тяжелый плащ из серой шерсти на землю – выкинул без колебаний, не желая испачкать меня в крови, когда я подойду, чтобы он взял меня на руки. Но Риддл меня не отпустил. Я безмолвно глядела на отца. Их с Риддлом взгляды встретились.

– Я думал, ты заберешь ее отсюда.

– А я думал, что на тебя сейчас накинется разъяренная толпа и кто-то должен защищать твою спину.

– Ты собирался и мою дочь в это впутать?

– Как только ты решил вмешаться, у меня не осталось выбора. Извини, если мое решение тебе не нравится.

Я ни разу не слышала, чтобы Риддл говорил так холодно, и не видела, чтобы они с моим отцом смотрели друг на друга, как сердитые незнакомцы. Я поняла, что должна что-то сделать, что-то сказать…

– Я замерзла, – проговорила я в пространство. – И проголодалась.

Риддл посмотрел на меня. Напряженный, трудный момент миновал. Мир вокруг нас перевел дух.

– Я и сам умираю от голода, – негромко сказал он.

Мой отец посмотрел себе на ноги.

– Как и я, – пробормотал он. Резко наклонился, набрал чистого снега и вытер кровь с рук.

Риддл наблюдал за ним.

– Еще на левой щеке, – подсказал он, и в его голосе не было гнева. Только странная усталость.

Отец кивнул, по-прежнему ни на кого не глядя. Прошел несколько шагов туда, где на ветвях куста еще осталась шапка чистого снега. Набрал две горсти и умыл лицо. Когда он закончил, я вывернулась из объятий Риддла. Взяла отца за холодную мокрую руку. Ничего не сказала. Просто посмотрела на него. Я хотела, чтобы он узнал: увиденное не причинило мне боли. То есть причинило – но не от того, что сделал он.

– Давай поедим чего-нибудь горячего, – сказал он мне.

Мы направились к таверне, мимо человека в переулке, который по-прежнему сиял так, что глазам было больно смотреть. Чуть дальше на углу сидел нищий в серых лохмотьях. Я повернулась, наблюдая за ним, когда мы прошли мимо. Он глядел в мою сторону, не видя, его глаза были пустыми и такими же серыми, как рваный плащ на плечах. У него не было миски для подаяния, он просто держал на коленях руку ладонью кверху. Она пустовала. Он не просил денег. Я это знала. Я его видела, а он меня – нет. Все должно было быть иначе. Я резко повернулась и прижалась лицом к отцовской руке, пока он открывал дверь таверны.

Внутри царили шум, тепло и ароматы. Когда отец вошел, разговоры внезапно затихли. Он остановился, окинул комнату взглядом, словно Волк-Отец в поисках ловушки. Постепенно люди опять начали переговариваться, и мы направились вслед за Риддлом к столу. Не успели сесть, как появился молоденький подавальщик с подносом и тремя кружками подогретого сидра с пряностями. Он их выставил на стол с грохотом и с улыбкой сказал отцу:

– За счет заведения, – и изобразил поклон.

Отец откинулся на спинку скамьи, и хозяин таверны, стоявший у очага с несколькими другими мужчинами, приветственно поднял свою кружку. Отец кивнул ему в ответ с серьезным видом. Посмотрел на подавальщика:

– Что это за аппетитный запах?

– Это говяжья лопатка, которую варили на медленном огне, пока мясо не отвалилось от костей, с тремя желтыми луковицами, половиной бушеля моркови и двумя полными мерами ячменя этого года. Если закажете суп, сэр, получите не миску коричневой воды с кусочком картошки на дне! А хлебушек только что из печи, и у нас есть летнее масло, желтое, как сердцевина маргаритки, – мы сберегли его в погребе. Но если предпочитаете баранину, то имеются пироги с бараниной, и в начинке тоже есть ячмень, морковь и лук, а румяная корочка такая хрупкая, что мы их на тарелках подаем, – уж очень нежные, и, может статься, пирог окажется у вас на одежде, а не во рту! Мы разрезали тыкву, запеченную с яблоками, маслом и сливками, и…

– Хватит, хватит, – взмолился отец. – У меня от твоих слов и так уже бочка слюны натекла. Что мы закажем? – Этот вопрос был адресован Риддлу и мне. Свершилось чудо – мой отец улыбался, и я от всего сердца поблагодарила веселого подавальщика.

Я выбрала говяжий суп и хлеб с маслом, Риддл и отец присоединились ко мне. Никто ничего не сказал, пока мы ждали, но это не было неловкое молчание. Скорее осторожное. Лучше сохранить пространство свободным от слов, чем выбрать неправильные слова. Когда принесли еду, она оказалась именно такой хорошей, как и обещал мальчишка. Мы ели, и каким-то образом молчание почти все уладило между Риддлом и моим отцом. Пламя в большом очаге заискрилось и зашипело, когда кто-то подбросил в него большое полено. Дверь открывалась и закрывалась, люди приходили и уходили, и разговоры напоминали мне жужжание пчел в улье. Я и не думала, что холодный день, поход за покупками и зрелище того, как мой отец дарует собаке смерть, могут пробудить во мне такой голод.

Когда в моей миске уже почти показалось дно, я отыскала нужные слова:

– Спасибо, папа. За то, что ты сделал. Это было правильно.

Он посмотрел на меня и осторожно проговорил:

– Отцы такое делают. Мы приносим детям то, что им нужно. Ботинки и шарфы, да, но еще браслеты и каштаны, если можем.

Он не хотел вспоминать, что сделал на городской площади. Мне нужно было все устроить так, чтобы он понял: я все знаю.

– Да. Отцы такое делают. И некоторые устремляются прямо в гущу взбудораженной толпы, чтобы спасти бедную собаку от медленной смерти. И отправить щенков и осла в безопасное место. – Я повернулась и посмотрела на Риддла. Это было нелегко. Я никогда не смотрела ему прямо в лицо. Я заставила себя посмотреть ему в глаза и не отвести взгляда. – Напомни моей сестре, когда ее увидишь, что наш отец – очень храбрый человек. Скажи, что я тоже учусь быть храброй.

Риддл встретил мой взгляд. Я пыталась удержать его подольше, но не смогла. Посмотрела на свою миску и взяла ложку, как будто все еще была очень голодна. Я знала, что отец и Риддл глядят друг на друга поверх моей склоненной головы, но продолжала смотреть на свой суп.