26. Уроки

Первый ужин с новым наставником оказался худшей трапезой в моей жизни. Я была одета в одну из новых туник. Она оказалась кусачей. Ее еще не подогнали по моей фигуре, и туника болталась на мне, будто маленькая шерстяная палатка. Новые штаны еще не были готовы, пришлось надеть старые, слишком короткие и с вытянутыми коленками. В просторной одежде, из-под которой нелепо торчали ноги, я походила на странную болотную птицу. Я твердила себе, что вот сяду за стол и никто ничего не увидит, но мой план прийти первой провалился.

Шун меня опередила – ворвалась в столовую, точно королева в тронный зал. Ее волосы были уложены на макушке; новая горничная оказалась талантливой по части причесок, и каждый темно-рыжий локон сиял. Серебряные булавки посверкивали на этом гладком коричневато-красном фоне, словно звезды в ночном небе. Шун была не просто красива, она была изумительна. Даже мне пришлось это признать. Платье на ней было зеленое, и какая-то особенность кроя приподнимала ее груди, словно предлагая их нам, требуя на них посмотреть. Она накрасила губы и припудрила лицо бледной пудрой, так что ее зеленые глаза, обрамленные темными ресницами, глядели на нас словно с маски. Чуть выделив румянами скулы, Шун придала своему лицу живое и веселое выражение. Из-за того, какая она была красивая, я была обречена ненавидеть ее еще сильней. Я проследовала за ней в комнату. Не успела я дойти до своего места, Шун повернулась, смерила меня взглядом и одарила кошачьей улыбкой.

Худшее было впереди. Позади шел мой наставник.

Его красивое лицо исцелилось, отеки прошли и зелено-лиловые синяки побледнели. Лицо было не такое обветренное, как у моего отца или Риддла. У него была кожа придворного. Он побрил свои щеки с высокими скулами и волевой подбородок так гладко, как мог, но на верхней губе проступала тень того, что, несомненно, должно было превратиться в роскошные усы. Напрасно я переживала, что он станет насмехаться над моей дурно сидящей одеждой. Он застыл в дверях, и глаза его распахнулись при виде Шун. Мы с ней обе увидели, как он затаил дыхание. Потом он медленно подошел к своему месту за столом. Извинился перед моим отцом за опоздание, но все это время не сводил глаз с Шун.

И пока он аккуратно подбирал вежливые слова, произнося их на придворный лад, я влюбилась.

Люди высмеивают первую любовь девочки или мальчика, называя ее щенячьей привязанностью. Но с чего вдруг юному существу не влюбиться так же горячо и преданно, как щенок? Я смотрела на своего наставника и понимала, что он видит во мне всего лишь ребенка, не по годам маленького и провинциального, едва ли заслуживающего внимания. Но я не стану лгать о том, что почувствовала. Мной овладело жгучее желание отличиться в его присутствии. Я жаждала сказать что-нибудь очаровательное или рассмешить его. Я хотела сделаться для него важной.

Но во мне не было ничего важного. Я была маленькой девочкой в неказистых одежках и не могла рассказать ему ничего увлекательного. Я и слова вставить не могла – Шун начала разговор и искусно перевела его на рассказ о себе и своем замысловатом прошлом. Она поведала о детстве в доме бабушки и дедушки, о разных знаменитых менестрелях, которые там играли, об аристократах, которые приезжали в гости. Фитц Виджилант то и дело замечал, что и он слышал какого-нибудь менестреля или знал леди такую-то и такую-то по ее визиту в Олений замок. Когда он упомянул менестреля по имени Нед, Шун отложила вилку и воскликнула, что слышала, будто он самый забавный из менестрелей и знает все смешные песни, какие только есть. Я едва не открыла рот, чтобы сообщить, что он мне как старший брат, что он однажды подарил мне куклу… Но они говорили друг с другом, не со мной, и если бы я вмешалась, то получилось бы, что я как будто подслушивала. Но в ту минуту мне отчаянно хотелось, чтобы Нед внезапно нанес нам один из своих случайных визитов и поприветствовал меня, как родственницу.

Как будто это возвысило бы меня в глазах писаря Фитца Виджиланта… Нет. Для него за столом не было никого, кроме Шун. Она взглянула на него с улыбкой, наклонив голову, отпила вина, и он в ответ улыбнулся и отсалютовал ей бокалом. Мой отец говорил с Риддлом о его возвращении в Олений замок – о том, когда оно должно состояться, о письмах для лорда Чейда, леди Неттл и даже короля Дьютифула, которые Риддл должен был доставить. Виноградники Ивового Леса дали хороший урожай, и отец хотел отослать леди Кетриккен немного варенья вместе с образцом вина пятилетней давности из погребов имения – он считал это вино многообещающим.

Я молча сидела, резала и ела мясо, мазала маслом хлеб и отворачивалась всякий раз, когда Эльм входила в комнату, чтобы принести свежее блюдо или собрать пустые тарелки. Она уже доросла до того, чтобы прислуживать за столом, и передник в желто-зеленых цветах Ивового Леса ей очень шел. Ее волосы были гладко зачесаны назад и заплетены в косу, аккуратно свернутую на затылке. Я чуть было не подняла руку к своей голове, чтобы проверить, по-прежнему ли мои светлые пушистые волосы аккуратно причесаны или торчат во все стороны, как кукурузные рыльца. Сунула руки под стол и крепко сжала кулаки.

Когда пришла пора вставать из-за стола, мой наставник быстро подошел к Шун, чтобы отодвинуть ее стул и предложить ей руку. Она с готовностью приняла его руку и очень мило поблагодарила «Ланта». Итак, для нее он Лант, а для меня – писарь Фитц Виджилант. Отец предложил мне руку и, когда я с удивлением на него взглянула, бросил веселый взгляд на молодую пару. Я посмотрела на Риддла, который закатил глаза, но их поведение ему явно нравилось. Меня это совсем не забавляло.

– Думается, мне пора удалиться в свои покои, – негромко проговорила я.

– Все хорошо? – быстро спросил отец с тревогой во взгляде.

– Почти. Просто день был длинный.

– Ладно. Я позже к тебе приду, чтобы пожелать спокойной ночи.

Я кивнула. Это что, было предупреждение, чтобы я была там, где следует? Что ж, буду. К его приходу. Я взяла свечу в шандале, чтобы освещать себе путь.

Леди Шун и писарь Фитц Виджилант даже не заметили, что мы приостановились. Они вышли из столовой и направились к одной из гостиных поуютнее. Не желая смотреть, как они будут сидеть рядом и болтать, я повернула в другую сторону и ушла, ладонью прикрывая пламя свечи.

День и впрямь выдался длинный, но не из-за того, что у меня было много дел. Скорее, безделье и привело к тому, что часы тянулись для меня долго. Я не пошла на конюшни. Спряталась в своем убежище и какое-то время не могла покинуть его, пока отец и Риддл разговаривали. Лишь когда они ушли, мне удалось пробраться по коридору и тайком выйти в кухню. Но я не осмелилась там задержаться, чтобы поглядеть, как Майлд месит тесто или поворачивает вертел. Теперь там всегда была Леа – подметала рассыпанную муку или помешивала кукурузную кашу, медленно кипящую в котелке. Всякий взгляд ее темных глаз был подобен ножу, а если с презрительно поджатых губ слетало какое-нибудь короткое слово, оно было как удар молота по наковальне, к которой меня привязали. Так что я провела почти весь день в одной из оранжерей Пейшенс, со «Сказаниями древней крови» Баджерлока. Каждый раз, когда отец видел меня с этой книгой, он предлагал мне другую, и оттого я верила, что в ней есть нечто такое, о чем, по его мнению, мне читать не следует. Но он ее не отнял. И вот я сидела, сосредоточенно читая страницу за страницей, даже скучные места. Дочитала до самого конца, но так и не поняла, что в этой книге вызвало у отца опасения. Потом я побродила по оранжерее, отщипывая отмершие листья и ветки. Поскольку большинство растений впали в зимнюю спячку, это оказалось не так интересно, как могло бы быть.

Идя по коридору к своей спальне, я замедлила шаг. И, достигнув двери своей старой комнаты, остановилась, бросила осторожный взгляд назад. Никто за мной не следил. Я открыла дверь и скользнула внутрь.

Было темно. В камине не горел огонь. Шторы на окнах были задернуты. Я вошла и позволила двери закрыться за спиной. Я стояла неподвижно, дышала тихонько и ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Моя свеча едва ее рассеивала. Я двинулась вперед – медленно, на ощупь. Нашла столбик в углу кровати. Нащупала пустой сундук в изножье. Несколько шагов – и мои руки встретились с холодной каменной кладкой камина.

Дверь в примыкающую комнату для служанки была закрыта, и внезапно это меня испугало. По моей спине пробежали мурашки. Там умерла посланница. Нет-нет, она умерла прямо на моей кровати. И эта кровать теперь у меня за спиной. Мгновение я не могла заставить себя обернуться, а потом, наоборот, почувствовала неодолимое желание посмотреть на кровать. Я понимала, что бояться нечего, но это не помогало. А вдруг есть чего? «Всем известно, что призраки задерживаются лишь там, где человек умер», – не я ли сама сказала это Шун? А посланница умерла здесь. Я медленно повернулась. Мои руки тряслись, пламя свечи дрожало, и от него по всей комнате плясали тени.

Ободранная кровать была пуста. До чего же глупо… Не буду на нее таращиться. Не буду, и все тут. Я снова повернулась к закрытой двери. Собрала всю смелость и подошла к ней. Взялась за ручку. Она была холодная. Холоднее, чем положено? Не задержался ли дух посланницы там, где мы нечаянно бросили ее? Я отодвинула щеколду и открыла тяжелую дверь. Сквозняк из маленькой комнаты едва не погасил пламя моей свечи. Я стояла без движения, пока оно не выровнялось, а потом заглянула внутрь.

Комната казалась еще более пустой, чем когда я видела ее в последний раз. Старая тумба и кувшин остались на прежнем месте. И тяжелая кровать все еще была плотно придвинута к моей потайной двери. Я сказала, обращаясь к духу посланницы:

– Если бы я знала, что ты по-прежнему здесь, то позаботилась бы о тебе лучше. Я думала, ты ушла…

Я не ощутила перемены в клубившейся тьме, но почувствовала себя немного смелей из-за того, что осмелилась обратиться к ней открыто.

Отодвинуть кровать, держа в одной руке свечу, оказалось трудно, но я справилась. Я перебралась через кровать, чтобы опустить рычаг, а потом – еще раз, чтобы войти в дверь. Накапав воска на порог, я прикрепила к нему свечу, перетащила кровать на место и закрыла за собой потайную дверь. В секретном лабиринте я сразу почувствовала себя лучше. Я держала свечу твердой рукой и следовала знакам, которые мне уже почти не были нужны, пока не пришла в свою маленькую берлогу. У входа в нее я вдруг остановилась, озадаченная. Что-то изменилось. Запах? Легкое тепло в воздухе? Я внимательно изучила комнатку, но не увидела, чтобы что-то пропало. Я опасливо шагнула вперед, споткнулась и растянулась на полу во весь рост. Свеча выпала из моей руки, покатилась, описав полукруг, и лишь чудом не погасла. Но вот невезение: она остановилась возле свернутого свитка, забытого на полу. Его край уже начал обугливаться, источая вонь горящей кожи, когда я вскочила на колени и схватила свечу. Вставила ее в подсвечник и повернулась посмотреть, что же такое попалось мне под ноги. Оно ощущалось как кучка ткани. Теплой ткани.

Накатила дурнота, пол поплыл у меня перед глазами… Но тут из пустоты высунулась угрюмая мордочка. Кот медленно поднялся, потянулся и с упреком мурлыкнул. Лишь узенький край крыла бабочки выдавал плащ, лежавший кучей на полу. Я нащупала его и схватила, прижала к груди. Он был теплым и пах черным котом.

– Ты что тут делал? – строго спросила я у него.

– Это мое. Ты не должен брать вещи с моей полки.

Теперь я видела, что тарелка, которую я положила поверх миски с черствым хлебом, отодвинута. Со свернутым плащом под мышкой я быстро осмотрела свои припасы. Хлеб обгрызли по краю и сочли негодным. Наверху у меня была припрятана половина колбаски. От нее остались только ошметки оболочки.

– Ты ел мою еду! И спал на моем плаще.

Не твой. Ее.

Я замерла, толком не набрав воздуха в грудь.

– Теперь он мой. Она умерла.

Я уставилась на кота. Мои воспоминания о том дне подернулись туманом: только вечерние события я помнила отчетливо, а утренние ускользали от меня. Почему я отправилась гулять в ту часть имения? Там было сумеречно и прохладно, очень неуютно в пасмурную и влажную погоду. Я смутно припомнила, как увидела на земле крыло бабочки, но было ли это воспоминанием о том дне или воспоминанием о моем сне? Зато я хорошо помнила, что, когда отец приблизился, он вскрикнул от удивления. И что-то убежало в кусты. Что-то черное и мохнатое.

– Это не означает, что плащ принадлежит тебе.

Он сел очень прямо и аккуратно обернул черный хвост вокруг белых лапок. Я наконец-то заметила, что у него желтые глаза, и пламя свечи заплясало в них, когда он объявил:

– На что? Чем можно обменяться с котом?

В желтых глазах появился золотой блеск, и я поняла, что оскорбила его. Я оскорбила кота. Простого кота. Так почему же от ужаса по моей спине пробежал холодок? Мама как-то посоветовала мне всегда извиняться, если я была не права. Она сказала, что если бы они с отцом следовали этому правилу, то избежали бы множества неприятностей. Правда, потом она вздохнула и прибавила: «Но не стоит думать, будто извинение полностью сотрет то, что я сделала или сказала. И все-таки попробовать стоило».

– Я прошу у тебя прощения, – искренне сказала я. – Мне мало известно о котах, ведь у меня никогда ни одного не было. Думаю, своими словами я тебя обидела.

Он резко поднял заднюю лапу вертикально и начал вылизываться под хвостом. Я поняла, что это ответное оскорбление. Но решила смолчать. Он продолжал вылизываться, это длилось слишком долго. Я озябла. Исподтишка подцепив край плаща, я набросила его себе на плечи.

Наконец-то закончив, он снова устремил на меня свои круглые, немигающие глаза:

Его история звучала правдиво. Почти до самого конца. Я знала, что он солгал. Он знал, что я знаю, что он солгал. Он лениво улыбнулся, не шевельнув ртом. Что-то изменилось в расположении его ушей, может быть. Он бросал мне вызов: мол, давай, опровергни мою историю. Глубоко в моем сердце Волк-Отец издал низкое рокочущее рычание. Этот кот ему не нравился, но рычание предназначалось скорее для того, чтобы предупредить меня.

– Ладно. Я оставлю плащ здесь на ночь, чтобы ты им пользовался.

Обмен? – уточнил кот.

Ага! Я слегка кивнула:

– И что же у меня есть такого, что пригодится коту?

Он прищурился:

– Кошачья мята. И блохогонка.

Об этом я знала. Моя мама начала эту традицию.

– Это я могу.

Он незаметно приблизился. Медленно забрался ко мне на колени и устроился поудобнее.

– Это я тоже могу, – согласилась я.

Он свернулся черным клубочком у меня на коленях. Поднял переднюю лапу, выпустил длинные и очень острые белые когти и начал их обкусывать и чистить.

– Ладно.

Я очень осторожно положила на него руки. Мои пальцы утонули в блестящей черной шерсти. Он был такой теплый! Я осторожно провела одной рукой по его боку. Нашла два репейника и гнездо колючек. Вычесала пальцами. Кончик его хвоста ожил и приподнялся, чтобы завернуться вокруг моего запястья. Это было совершенно очаровательно. Я положила пальцы ему под подбородок и нежно почесала там. Он вытянул мордочку и меж прищуренными веками появилось еще одно – странное, полупрозрачное. Я переместила руку, чтобы почесать ему уши. Мурлыканье сделалось громче. Глаза превратились в узенькие щели. Некоторое время мы сидели вместе. Потом он медленно перекатился на бок. Я осторожно вычесала репьи из шерсти на брюхе.

И тут он резко, словно атакующая змея, обхватил мою руку передними лапами. Трижды со злобой ударил задними когтями и стрелой улетел во тьму коридора. Почему он так сделал? Ни намека на разгадку, ни тени объяснения. Я прижала кровоточащее запястье к груди и согнулась пополам, молча терпя жгучую боль. Слезы обожгли мои глаза. В сердце моем Отец-Волк согласно проворчал: Кошки – проклятые твари, нельзя им доверять, они болтают со всеми подряд. Надеюсь, ты усвоила урок.

Я усвоила, но не понимала, в чем именно этот урок заключался. Я медленно встала, вдруг забеспокоившись из-за того, сколько времени прошло. Собрала плащ, поспешно сложила. Вернула на полку и накрыла крышкой миску с хлебом. Пронырливый маленький ворюга.

Я кое-чему могла у него научиться.

Утром Кэрфул пришла без спросу, чтобы помочь мне проснуться, умыться, причесать непокорные волосы и одеться. Все это оказалось для меня большим испытанием. Никто, кроме мамы, никогда не занимался такими вещами, а она все время весело болтала и делилась со мной планами на день. Я решила, что Кэрфул больше подошло бы имя Хести. Или, может быть, Тарт, потому что сегодня она поджимала губы, как будто каждый предмет моего гардероба оставлял у нее во рту кислый привкус. Она натянула мне сорочку через голову и не дожидаясь того, как та опустилась на плечи, принялась надевать поверх нее тунику. Одернула мои рукава, а потом без моего разрешения сунула руку под тунику и потянула сорочку вниз, выравнивая. Она спрашивала меня о вещах, которых у меня никогда не было, – например, о заколках для волос или хотя бы о помаде, которая помогла бы их пригладить. Она спросила, где мои серьги, и пришла в сильнейшее изумление, когда узнала, что у меня даже не проколоты уши для такого украшения. Она разахалась, увидев, в каком состоянии мои чулки, разыскала пару поплотнее и сказала, что мои туфли – позор этого дома.

Может быть, она считала, что я разделяю ее гнев. На самом деле ее причитания только заставляли меня робеть, чувствуя себя неряхой. Я не могла подыскать слова, чтобы оправдать себя или свою одежду. Я надела пояс с маминым ножом – для храбрости. Кэрфул неодобрительно фыркнула и присела рядом со мной.

– Это носят не так, – сказала она.

Я молчала, пока она снимала с меня пояс и поспешно проделывала в нем еще одно отверстие собственным ножиком. Потом она его снова надела на меня, и пояс оказался у меня на талии, а не на бедрах.

Закончив оттягивать мои волосы и одергивать на мне тунику, она подвела меня к зеркалу, и мы вместе взглянули на отражение. К моему удивлению, выглядела я отнюдь не так плохо, как опасалась. Я улыбнулась зеркалу и сказала:

– Кажется, я уже много месяцев не была такой нарядной. Спасибо, Кэрфул.

Похоже, мои слова ее потрясли. Она присела рядом со мной, потом подалась назад и уставилась на меня, и ее большие карие глаза широко распахнулись.

– Погодите-ка, – резко проговорила она. – Ждите здесь.

Я покорилась и не успела обдумать, с какой стати подчиняюсь служанке, как Кэрфул вернулась.

– В общем, вы мне их вернете, когда они вам будут уже не нужны. Обошлись дороговато, а носила я их меньше дюжины раз. Так что не испачкайте запястья в чем-нибудь липком. Как думаете, получится?

Не дожидаясь ответа или дозволения, она прикрепила манжеты из кремового кружева к рукавам моей нижней рубашки, а потом – подходящий по цвету воротник. Они были великоваты, но Кэрфул вытащила иголку с ниткой из-под ворота собственной блузы и быстренько их ушила. Закончив, уставилась на меня, хмуря брови. Тихонько вздохнула:

– Ну-ну. Хотелось бы мне, чтобы дочь хозяина дома, которую поручили моим заботам, выглядела лучше кухонных служанок, но на сегодня сойдет, а Ревелу я скажу все, что думаю, не пройдет и часа! Ступайте теперь завтракать, куколка. Несомненно, мне придется часик прибираться в комнате леди Шун. Каждое утро одно и то же – с десяток юбок раскиданы повсюду, и столько же милых блузок. А у вас, у вас-то в комнате все чисто, аж блестит. Думается мне, здесь я наведу порядок быстрей, чем за десять вздохов.

Я не стала говорить, что впервые слышу о том, что она должна прибираться в моей комнате. Я приняла без возражений, что кто-то займется моим тазом для умывания, кувшином и ночным горшком, как и то, что мое постельное белье стирают раз в месяц.

– Спасибо за заботу, – сказала я, подумав, что это не очень-то приятные задачи.

И опять ее щеки порозовели.

– Всегда пожалуйста, леди Би. Ну, ступайте! Надеюсь, уроки пройдут хорошо.

Меня обуревали нетерпение и ужас. Я хотела отправиться прямиком в классную комнату. Я хотела сбежать и спрятаться в своем тайном убежище. Вместо этого я пошла завтракать. Отец был там, ждал меня. Он не сидел, а бродил по комнате, как будто сам нервничал. Когда я вошла, он повернулся ко мне и слегка вытаращил глаза. Потом улыбнулся:

– Ну-ну. Вижу, ты готова приступить к учебе!

– Кэрфул мне помогла, – сказала я и коснулась кружева у шеи. – Воротник и манжеты – ее. Она удивилась, что у меня нет серег. А потом сказала, что не позволит посудомойкам выглядеть лучше меня.

– У них бы и не получилось, даже если бы ты выглядела оборванной и грязной.

Я уставилась на него.

– Я не хотел сказать, что ты выглядишь оборванной и грязной! Нет. Нет! Я просто имел в виду, что это не имеет… – Он осекся и сделался таким комично несчастным, что я невольно рассмеялась.

– Все в порядке, папа. Они ведь видят меня каждый день, одетую как обычно. Я никого не обману.

Он слегка встревожился.

– Мы и не пытаемся кого-то обмануть, Би. Ты одеваешься так из уважения к писарю, который будет тебя учить. – Потом он добавил чуть медленнее: – И чтобы показать, каково твое истинное положение в этом доме. – Отец помедлил, и я видела, что он лихорадочно что-то обдумывает. Я не стала ему мешать, потому что сама вдруг погрузилась в размышления.

Мне в голову внезапно пришла ужасная мысль. Мне полагалось ходить на уроки четыре дня из каждой недели. Означает ли это, что я все время буду одеваться вот так? И каждое утро Кэрфул будет врываться в мои покои, чтобы меня подготовить? Я постепенно осознала, что пройдут целых четыре дня, прежде чем я смогу распорядиться утренним временем по собственному усмотрению. Больше никаких поездок верхом по утрам. Впрочем, их и не было после того, как я поссорилась с Персивирансом… Но я думала, что в конце концов каким-то образом мне удастся с ним помириться. Однако теперь мои утра мне не принадлежали, и это было навсегда. Мне почти каждый день придется иметь дело с неприятными людьми. И в классной комнате, и даже во время завтрака…

– О, Би, какой сюрприз! Ты причесалась. Сегодня ты почти похожа на девочку.

Я повернулась в ответ на приветствие Шун. Риддл вошел в комнату следом за ней. Она мне улыбалась. Мой отец слегка растерялся, в то время как брови Риддла взлетели почти до линии волос. Я улыбнулась ей в ответ и старательно сделала реверанс:

– О, спасибо, Шун. Ты и сама сегодня почти похожа на благовоспитанную леди.

Голос мой был сладким как сливки. Я бы повеселилась в душе, глядя, как выражение отцовского лица меняется с растерянного на обеспокоенное, но тут вошел Фитц Виджилант и как раз услышал мои слова. Только мои слова, не замечание Шун. Он одарил меня тем взглядом, какого заслуживал противный и невежливый ребенок, а потом тепло приветствовал Шун и проводил к ее стулу, как будто спасая от маленького зверька с дурным нравом.

Заняв свое место за столом, я заметила, что Шун не начала сразу есть, но подождала, пока Фитц Виджилант сядет рядом. Они были очень общительны, приветствовали моего отца и Риддла, но мне не уделили ни слова, ни взгляда. Еду передавали друг другу, и Шун налила ему чая. Я почти все время смотрела в тарелку и ела. При каждом взгляде на них ревность рвала мне сердце на части когтями – они были такой прекрасной парой. Казалось, их отлили с помощью одной и той же формы, создали друг другу под стать. У обоих были одинаковые блестящие локоны, четко очерченные подбородки и изящные носы. Они глядели друг на друга восхищенно, как будто каждый смотрел на собственное отражение в зеркале на туалетном столике. Я уставилась в тарелку, притворяясь, что сосиска на ней занимает все мое внимание.

Отец предлагал Риддлу взять с собой в Олений замок кусок хорошего бекона, ви́на из погреба и копченую речную рыбу. Если бы Риддл согласился на все, ему понадобилась бы повозка. Но он отговаривался тем, что должен путешествовать налегке и что вскоре постарается заехать опять.

А потом я краем уха уловила слова Шун:

– …притворяюсь, что это меня не беспокоит. Но я так рада, что вы уже достаточно поправились, чтобы учить. День, заполненный полезными занятиями, – самое лучшее для детей, по-моему. И еще дисциплина. Вы будете строги, как думаете?

Голос Фитца Виджиланта был низким и мягким, как урчание большого кота:

– Думаю, для начала я буду очень строг. Лучше сразу показать твердость характера, чем пытаться демонстрировать ее позже.

У меня сжалось сердце.

Мы закончили завтракать, и писарь пожелал моему отцу хорошо провести утро. Взглянув на меня, он не улыбнулся:

– Рассчитываю сейчас же увидеть вас в классной комнате, леди Би.

Может, вежливость изменит его мнение обо мне?

– Я последую за вами прямо туда, писарь Фитц Виджилант.

Он посмотрел скорее на моего отца, чем на меня, и сказал:

– Я бы предложил, чтобы ученики называли меня писарь Лант. Это менее труднопроизносимо для юных, и запомнить проще.

– Как пожелаешь, – ответил мой отец, но я знала, что мы с ним подумали об одном и том же.

Полное имя Фитца Виджиланта напоминало о его внебрачном происхождении всякий раз, когда к нему обращались. С укороченным он сможет этого избежать.

Я молча наблюдала за тем, как мой учитель пожелал Риддлу хорошего дня, а потом тихонько последовала за ним, когда он направился в классную комнату. Он все еще прихрамывал, но старался идти бодрым шагом. Я шла за ним так быстро, как только могла идти, не переходя на бег. Он ничего мне не сказал и даже не обернулся, чтобы проверить, не отстала ли я. Пусть это и покажется глупым, но сердце мое было разбито, и внутри все бурлило от неприязни к Шун. Подложу ей дохлых крыс в шкаф. Нет. От этого лишь будут неприятности у Ревела, а он ко мне добр. Я тщетно старалась придумать какую-нибудь каверзу, чтобы никто другой не пострадал. Несправедливо, что она притягивает внимание всех мужчин в доме, когда ей вздумается, только потому, что она красивая и взрослая. Это ведь МОЙ отец, спутник МОЕЙ сестры и наставник, которого прислали учить МЕНЯ, но Шун, похоже, достаточно было легкого движения головы, чтобы их присвоить. А я была слишком слабой, чтобы ей помешать.

Я сильно отстала от длинноногого наставника. Он дошел до двери классной комнаты и остановился, оглянулся на меня с легким раздражением. Молча дождался и шагнул в сторону, позволив мне первой зайти.

Я потрясенно замерла на пороге. Никогда я не видела столько детей, собравшихся в одном месте, и все они встали, когда я вошла. Это выглядело странно и грозно, как стая каркающих ворон, внезапно окружившая дерево, или заклубившийся над ульем пчелиный рой. Я застыла, не понимая, куда идти. Мой взгляд скользнул по ним. Кое-кого я знала по прошлым встречам, с некоторыми встречалась мимоходом, а двое оказались совершенными незнакомцами. Эльм и Леа, аккуратные и опрятные, одетые в зелено-желтые цвета Ивового Леса, на этот раз были без кухонных передников. Таффи в простом колете и брюках. Он глядел сердито, скрестив руки на груди, явно недовольный тем, где находится. Персивиранса я обнаружила в заднем ряду – волосы его были собраны в хвост, а лицо – красное; похоже, он утром умывался так старательно, что чуть кожу не содрал. Его одежда была чистой, но ее явно носил до него не один человек. Парнишки рядом с ним были, наверное, мальчики из конюшен – Лукор, Реди и Отиль. Был еще мальчик, которого я видела за работой в саду, и двое гусятников, мальчик и девочка. Так много! По меньшей мере дюжина лиц обратилась ко мне, пока я стояла, застыв как статуя.

Позади меня раздался неодобрительный голос:

– Леди Би, вы не могли бы освободить дверной проем, чтобы я сумел войти?

Я поспешно убралась с дороги и только тут поняла, что дети встали из-за писаря, а не из-за меня. От этого мне чуть полегчало, и я бочком вошла в классную комнату, пока все они глядели на Фитца Виджиланта.

– Рад видеть такую расторопность, – поприветствовал он собравшихся. Мне показалось, что в его голосе проскользнула нотка смятения. Может, он тоже удивился тому, как много детей собралось? Фитц Виджилант перевел дух. – Обращаться ко мне следует «писарь Лант». Я здесь, чтобы вас учить. Леди Неттл была очень добра, прислав наставника, чтобы учить детей в ее имении. Я хочу, чтобы вы все знали, как редко встречается такая щедрость. Надеюсь, вы должным образом ее отблагодарите, демонстрируя безупречное поведение и усердно посвятив себя учебе. Мы начнем немедленно. Пусть каждый из вас разыщет себе место и сядет. Полагаю, моя первая задача – определить, как много вы уже знаете.

На скамье помещалось четверо. Эльм и Леа быстренько заняли два места, а оставшиеся два достались девочке и мальчику с гусиного двора. Таффи, еще один крупный мальчик и Персивиранс сели у очага, спиной к огню. Другие переглянулись и сели на пол, скрестив ноги. После мгновения нерешительности я села там же, с краю их группы, на ковре. Мальчик-садовник взглянул на меня, робко улыбнулся и отвел взгляд. Двое других отодвинулись от меня. Они оба чуть пахли овцами. Писарь Фитц Виджилант занял место за учительским столом.

– Придется сказать, чтобы поставили еще столы, – пробормотал он себе под нос. – И попрошу Ревела, чтобы принесли скамейки. – Потом он указал на детей, занявших места на скамье. – Начнем с вас. Пожалуйста, подходите по одному и рассказывайте, чему вы уже научились. – Он обвел комнату взглядом. – Уверен, остальные могут спокойно подождать своей очереди.

Дети переглянулись. Он не заговорил со мной первой. Я гадала, думают ли они, что он все про меня знает, или понимают, как я, что он тем самым выказал свою неприязнь ко мне. Я отметила про себя, что он приписал щедрость леди Неттл, а не моему отцу и что заявил, будто приехал учить всех детей имения. Ни слова не сказал о том, что это я делила с ними своего наставника. Нет. Он отнесся ко мне так же, как и ко всем остальным ученикам. И я вдруг поняла, что сама поставила себя на один уровень с ними, заняв место на полу. Ошибка. Как ее исправить? А надо ли исправлять?

Некоторые из детей, услышав слова писаря, тут же устроились поудобнее – представление обещало затянуться. Таффи угрюмо хмурился. Потом вытащил свой поясной нож и принялся чистить и подрезать ногти. Дети садовника глазели по сторонам с восхищением. Персивиранс сидел настороженно, как пес у хозяйского стола.

Писарь Лант вызвал Эльм первой. Я сложила руки на коленях, уставилась в пол и принялась изо всех сил подслушивать. Она знала цифры и умела складывать, если числа не очень превосходили количество пальцев на обеих руках. Она не умела ни читать, ни писать ничего, кроме собственного имени. Она знала все герцогства начиная с Бакка и знала, что Калсида для нас опасна. Остальная география была для нее туманна. Что ж, я знала больше, но не настолько, чтобы чувствовать себя уверенно.

Познания Леа были почти такими же, как у Эльм, и еще она могла распознать названия пряностей на баночках, которые ей приходилось доставать с полок. Гусятницу звали Айви. Она не умела ни читать, ни писать, но они с братом играли в арифметику, чтобы скоротать время. Брата звали Спрюс, и вид у него был гордый, сообразно имени. Он тоже не умел читать, но явно был в восторге от того, что научится. Считал он бойко, как и сестра, и наш писарь принялся задавать ему задачи вроде такой: «Двенадцать гусей были на воде, потом прилетели еще семнадцать, а пять улетели. Затем из камышей вышли двадцать два гусенка. Лягушка-бык съела одного. Сколько осталось гусей и гусят?» Спрюс быстро ответил на вопрос, но прибавил, чуть порозовев, что не обязательно считать одних только гусей. Фитц Виджилант похвалил его за быстрый ум и стремление учиться, после чего позвал Персивиранса.

Персивиранс встал, наклонив голову, и почтительно ответил, что не умеет ни писать, ни читать. Он знал счет «настолько, насколько для работы нужно». Он признался, что это его отец пожелал, чтобы он выучил что-то еще, и прибавил, что уважает волю отца, потому что отец знает, что для него лучше.

– Как и я, – согласился писарь.

Он задал мальчику-конюху несколько простых арифметических задач, и я видела, как пальцы Персивиранса движутся, пока он высчитывает ответ. Щеки и уши у него алели как обветренные, и один раз, запнувшись, он посмотрел в мою сторону. Я притворилась, будто разглаживаю край туники.

С остальными учениками было почти то же самое. Я заметила, что большинство унаследовало знания от родителей. Отиль, еще один мальчик с конюшен, иногда помогал приносить припасы и подсчитывать их. Он немного умел читать, а его мать хотела, чтобы он выучился как следует и лучше помогал ей с делами. Сын садовника, к моему удивлению, мог написать свое имя и прочитать простые слова, однако в числах почти не смыслил.

– Но я хочу научиться, – прибавил он, и наш наставник ответил с улыбкой:

– Что ж, научишься.

Когда к столу писаря подозвали Таффи, он лениво поднялся и поплелся к наставнику. Ухмылка на его лице не ускользнула от внимания Фитца Виджиланта.

Он посмотрел на ученика и сказал:

– Выпрямись, пожалуйста. Как твое имя?

Его рука с пером замерла над бумагой.

– Таффи. Мой папаша работает на виноградниках. Маманя помогает овцам с окотом, когда сама не рожает очередного мальца. – Он окинул взглядом остальных, ухмыльнулся и прибавил: – Папаша говорит – она счастливей всего с большим брюхом или с мальцом у сиськи.

– Да что ты говоришь? – невозмутимо проговорил наш наставник. Поскольку Таффи говорил так, что его слышали все, он тоже повысил голос: – Ты умеешь читать или писать, молодой человек?

– Не-а.

– Полагаю, ты собирался сказать: «Нет, писарь Лант». Уверен, в следующий раз, когда я задам вопрос, у тебя получится лучше. Считать умеешь? На бумаге или в голове?

Таффи провел языком по нижней губе:

– Сдается мне, я не хочу тут находиться.

– Но ты здесь. И, как пожелал твой отец, я буду тебя учить. Вернись на свое место.

Таффи неспешной походкой удалился на свое место. Я была последней. Я встала и подошла к столу наставника. Он все еще писал про Таффи. Его темные локоны завивались безупречными спиралями. Я посмотрела на его почерк – даже перевернутый, он выглядел аккуратным, четким. Рядом с именем Таффи он приписал: «Нахал, не склонный к учебе».

Он поднял голову, и я отвлеклась от созерцания бумаг на столе. Наши взгляды встретились. Глаза у него были светло-карие, с очень длинными ресницами. Я поспешно потупилась.

– Что ж, леди Би, теперь ваша очередь, – негромко проговорил он. – Леди Неттл весьма желает, чтобы вы научились читать и писать, хоть самую малость. В меру способностей. Как думаете, вы сможете постараться ради нее? – Его улыбка должна была означать доброту, но это была фальшивая доброта.

Меня потрясло и обидело то, что он говорил со мной так снисходительно. Это было гораздо хуже, чем презрение из-за невоспитанности, коим он наградил меня чуть раньше. Я посмотрела на него и отвела взгляд. Я не заговорила громко, но постаралась произносить каждое слово как можно четче. Я знала, что моя речь время от времени по-прежнему звучит невнятно и глухо. Но сегодня важно говорить как следует.

– Я уже умею читать и писать, сэр. И складывать в уме числа до двадцати. С теми, что больше, я вам правильный ответ назову при помощи счетных палочек. Скорее всего, назову. Но не быстро. Я знаю местную географию и могу показать каждое герцогство на карте. Я знаю «Двенадцать исцеляющих трав» и другие учебные стишки.

Им меня научила мама. Я заметила, что никто из детей не сказал про учебные стишки.

Писарь Лант взглянул на меня с опаской, словно в чем-то подозревая:

– Учебные стишки?..

Я прочистила горло:

– Да, сэр. Вот, например, так начинается стишок про кошачью мяту: «Посадишь – и кот все найдет. Посеешь – кот мимо пройдет». То есть прежде всего надо знать, что, если в саду посадить маленькие растения, кот их съест. Но если посеять семена, они взойдут, и кот заметит их не сразу, так что растения смогут укорениться.

Он кашлянул:

– Умный маленький стишок, но для нашей учебы он не годится.

Кто-то хихикнул. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу, и прокляла свою светлую кожу. Напрасно я поделилась с ним самым простым из маминых стишков.

– Я и другие знаю, сэр. Они, наверное, полезнее.

Он тихонько вздохнул и на миг закрыл глаза.

– Уверен, что знаете, леди Би, – сказал он, как будто не желая ранить мои чувства, указав на мое невежество. – Но сейчас меня больше интересует то, как вы умеете писать. Можете на этом нарисовать для меня какие-нибудь буквы? – Он толкнул ко мне листок бумаги и вручил кусочек мела. Он думал, я не знаю, как выглядит перо?..

От унижения и ярости я вскипела. Протянула руку и схватила его красивое перо. Аккуратно написала: «Меня зовут Би Баджерлок. Я живу в имении Ивовый Лес. Моя сестра – леди Неттл, она мастер Силы короля Дьютифула, владыки Шести Герцогств». Я подняла перо, критическим взглядом окинула написанное, а потом развернула бумагу к Фитцу Виджиланту, чтоб прочитал.

Он смотрел на то, как я пишу, с плохо скрытым изумлением. Теперь он на миг уставился на бумагу, не веря своим глазам. Затем вернул ее мне.

– Напишите: «Сегодня я начинаю уроки с писарем Лантом».

Я так и сделала, медленнее, потому что не была уверена, как пишется имя «Лант». И снова развернула бумагу к нему. Далее он сунул мне черную восковую дощечку, на которой нацарапал слова. Я раньше никогда не видела такую штуковину, и легко провела пальцем по толстому слою воска на деревянной дощечке. Он писал стилом, быстро и изящно вырезая слова в воске.

– Ну? Вы можете это прочитать или нет? – Он как будто бросал мне вызов. – Вслух, пожалуйста.

Я уставилась на слова. Медленно проговорила:

– «Изображать невежество и неумение равнозначно коварному обману».

Я растерянно перевела взгляд на наставника.

– Вы согласны? – спросил он.

Я снова посмотрела на дощечку.

– Не знаю, – сказала я, гадая, к чему он клонит.

– Что ж, а я согласен. Леди Би, вам должно быть стыдно. Леди Неттл так за вас беспокоилась, считая, что вы слабоумная и почти немая. Она мучилась из-за того, как вы будете жить в этом мире, кто станет о вас заботиться, когда вы сделаетесь старше. И вот я прибыл сюда, считая, что моя задача – научить вас простейшим вещам, и обнаружил, что вы вполне способны читать и писать. Да к тому же весьма дерзко ведете себя с леди, которую должны уважать. Итак, леди Би, что я должен думать?

Я нашла на деревянном столе маленький узелок. Уставилась на темный завиток на доске и пожелала исчезнуть. Все было слишком сложно, чтобы я смогла ему объяснить. Я лишь хотела не выглядеть странной перед остальными. На это было мало шансов. Я была слишком маленькой для своих лет и слишком умной. Первое очевидно; если я скажу о втором вслух, он сочтет меня не только грубой, но и самоуверенной. Я почувствовала, как заливаюсь краской. Позади кто-то сказал:

– Ага, она притворяется полоумной, чтобы шпионить за людьми. Она ходила за мной по пятам, и у меня из-за нее случились неприятности. Все знают, что она такая. Она любит устраивать неприятности.

Теперь кровь отхлынула от моего лица, и у меня закружилась голова. Стало трудно дышать. Я повернулась и уставилась на Таффи.

– Это неправда…

Я попыталась крикнуть, но получился лишь хриплый шепот. Он глумливо улыбался. Эльм и Леа кивали в знак согласия, глаза их сверкали. Гусятник с гусятницей глядели на меня, распахнув от изумления глаза. Взгляд Персивиранса скользнул мимо и сосредоточился на сером небе за окном. Другие дети просто таращились. Здесь у меня не было союзников. Не успела я повернуться и посмотреть на Фитца Виджиланта, как он коротко приказал мне:

– Садитесь. Теперь я знаю, с чего надо начать наши уроки.

Я вернулась на свое место на полу. Соседи от меня отодвинулись, словно неодобрение наставника было заразным. Он продолжил:

– Боюсь, я не ожидал, что у меня будет так много учеников с таким разным уровнем знаний. Мне не хватает принадлежностей для учебы. У меня шесть восковых дощечек и шесть палочек для письма. Этим придется делиться друг с другом. Бумага у меня есть, и я уверен, в хороших гусиных перьях недостатка не будет.

Его последние слова заставили гусятника с гусятницей заулыбаться и радостно поерзать.

– Но мы не станем использовать перья, чернила и бумагу, пока не заслужим их. Я написал буквы на бумаге, крупно и четко, и каждый из вас получит по одному листу, который можно забрать с собой. Я хочу, чтобы вы каждый вечер обводили контуры букв пальцем. Сегодня мы выучим форму каждой из них и звучание первых пяти. – Он посмотрел на сына садовника и прибавил: – Раз ты уже кое-что знаешь, Ларкспур, я не стану тебе досаждать упражнениями. Зато у меня есть несколько отличных свитков и книг о садоводстве и растениях. Возможно, ты захочешь их изучить, пока я буду работать с остальными.

Ларкспур просиял от похвалы, быстренько вскочил и принял у учителя свиток о розах. Я его читала несколько раз – он был из библиотеки Пейшенс. Я поджала губы. Может быть, отец разрешил Фитцу Виджиланту свободно пользоваться книгами Ивового Леса. Когда он вручил мне лист с буквами, я не запротестовала из-за того, что уже их знала. Я поняла: это наказание. Он заставит меня выполнять нудные, бесполезные упражнения, чтобы выказать свое презрение за то, что я такая лгунья, как он считал.

Сперва он называл каждую букву, расхаживая рядом с нами, а мы потом повторяли ее и обводили пальцем. Когда мы обвели все тридцать три буквы, он велел вернуться к первым пяти и спросил, кто помнит, как они называются. Когда я не вызвалась ответить, он поинтересовался, продолжаю ли я притворяться невеждой. Это не входило в мои намерения; я решила принять свое наказание молча. Я ничего не сказала, просто уставилась на свои коленки. Он издал горловой звук, выражавший раздражение и глубочайшее отвращение. Я не подняла взгляда. Он указал на Спрюса – тот запомнил две буквы. Леа запомнила одну. Один из овцепасов – еще одну. Когда писарь указал на Таффи, тот уставился на страницу, ухмыльнулся и с глумливой серьезностью объявил: «Пи-и-и!» Наш учитель тяжело вздохнул. Мы опять начали повторять за ним каждую букву, и на этот раз, когда он попросил одного из гусятников их прочитать, вышло лучше.

Это было, наверное, самое длинное утро в моей жизни. Когда учитель наконец-то отпустил нас перед полуднем, моя спина ныла, а ноги болели оттого, что я так долго просидела без движения. Потратила утро впустую, ничего нового не узнала… Нет, подумала я, с трудом поднявшись на онемевшие ноги и сворачивая лист с буквами в трубочку. Я узнала, что Таффи, Эльм и Леа всегда будут меня ненавидеть. Я узнала, что учитель меня презирает и ему больше нравится меня наказывать, чем учить. И еще я узнала, как быстро мои чувства могут перемениться. Страстная увлеченность Фитцем Виджилантом, которую я лелеяла с той поры, как он появился, резко уступила место чему-то другому. Не ненависти. К этому чувству примешивалось слишком много печали, чтобы назвать его ненавистью. У меня не было подходящего слова. Как окрестить чувство, из-за которого мне не хотелось больше встречаться с этим человеком ни при каких обстоятельствах? Я вспомнила о том, что он будет сидеть за обеденным столом, и у меня пропал аппетит.

Я не решилась отправиться в мое убежище через кладовую, потому что она была слишком близко к кухне. Я не сомневалась, что Эльм и Леа сейчас там, судачат об утренних уроках в ожидании, пока надо будет накрывать на стол. А за столом будет писарь Фитц Виджилант. Нет. Я отправилась в свою спальню и аккуратно сняла с себя украшения Кэрфул. Складывая кружева, я размышляла над тем, что она была со мной добра. Как и Ревел. Внезапно я задалась вопросом: как бы показать им, что я это ценю? Вообще-то, через несколько дней отец обещал взять меня на рынок… Я знала, что Кэрфул в восторге от моих бутылочек с духами. Надо купить ей одну. А Ревел? Как быть с ним? Может, отец подскажет?

Я отложила новую тунику и плотные чулки и натянула старую вместе со старыми штанами. Вновь ощутив себя как надо, прошмыгнула в старую спальню, а оттуда – в лабиринт внутри стен. На этот раз я шла на ощупь, не нуждаясь в свече. Оказавшись в своем логове, я по запаху разыскала спящего кота. Коснулась его расслабленного тельца, вновь укутанного в наш плащ. Потом переступила через него и направилась в отцовский кабинет. Там я стащила свечу, зажгла от огня в очаге и нашла свиток про Тэйкера Видящего, первого короля Шести Герцогств. Почерк был отцовский, – наверное, он сделал копию какого-то старого труда. И зачем только он положил этот свиток на стол? В своем логове я устроилась поудобнее среди подушек, со свечой, одеялом, плащом и теплым котом. Я-то думала, плащ будет согревать нас обоих; я и не догадывалась, сколько тепла исходит от кота. Нам было довольно удобно, и, когда он проснулся, показалось справедливым поделиться с ним черствым хлебом и сосиской, которые заменили мне обед.

– Нету. Но я принесу. Не ожидала, что застану тебя здесь. В прошлый раз, когда ты ушел, я закрыла дверь в кладовке.

– Правда?

Он притих, снова забрался под плащ и прильнул ко мне. Я опять принялась за чтение, развлекая себя тем, что пыталась отделить лесть от фактов в этой истории о моем далеком предке. Тэйкер Завоеватель расправился с бедолагами-дикарями, которые пытались дать отпор ему и его людям, и на протяжении своей жизни превратил Олений замок из грубого бревенчатого строения в каменную крепость. Настоящий замок строили много лет – в основном из больших валунов, благо в округе их было предостаточно. Многие даже обтесывать не пришлось – кто-то когда-то их уже обработал.

В этой части отец сделал несколько заметок между строк. Похоже, ему показалось интересным то, что самый первый Олений замок явно был возведен в виде бревенчатого укрепления на каменном фундаменте более древней крепости. Потом его отстроили в камне, но отец приписал несколько вопросов по поводу того, кто построил изначальную крепость из обработанных валунов и что потом стало с этим народом. На полях с одной стороны был небольшой рисунок – отец предполагал, что такие каменные стены Тэйкер увидел на месте будущего замка сразу же после своего прибытия. Я изучила набросок. Отец явно считал, что немалая часть крепости уже существовала и Тэйкер всего лишь восстановил то, что разрушил до него кто-то другой.

Кот вскочил за миг до того, как я поняла, что отец вошел в свой кабинет. Когда он закрыл двери и отпер фальшивую петлю-замок, кот унесся прочь мохнатой стрелой. Я схватила плащ, скомкала и швырнула в угол своего чуланчика. Не было времени спрятать свиток, который я взяла из кабинета, – отец уже прошел по коридору со своей свечой и нагнулся, входя. Я взглянула на него снизу вверх, а он мне улыбнулся и сказал:

– А-а, вот ты где!

– Ага, – согласилась я.

Не спрашивая позволения, он сел на ковер рядом со мной, скрестив ноги. Немного подождал и, когда я ничего не сказала, заговорил:

– Мне тебя не хватало за обедом. Ты не пришла с нами поесть.

– Я была не голодна.

– Понимаю.

– И после долгого утра среди такого множества людей мне нужно было немного побыть в одиночестве.

В ответ на это отец кивнул, и что-то в том, как он сжал губы, подсказало мне: он и впрямь понимает эту потребность. Кончиком указательного пальца он постучал по свитку.

– А что ты читаешь?

Что ж, без обиняков…

– Я его взяла с твоей подставки для свитков. Он про Тэйкера Видящего и первую крепость, которую тот возвел на утесах над Баккипом.

– Мм. Задолго до того, как появился Баккип.

– Ну да. А кто же построил ту крепость, от которой остались руины?

Он нахмурился:

– Думаю, это были Элдерлинги. Камень тот же, из которого сделаны стоящие поблизости от замка Камни-Свидетели.

– Но Элдерлинги владели разной могущественной магией. Зачем им понадобилась крепость? Кто были их враги? И кто уничтожил тот, прежний замок?

– А вот это очень хороший вопрос. Мало кто его задавал, и, насколько мне известно, ответа нет.

Беседа увядала, и, чтобы этого не допустить, я выпалила:

– Хотела бы я когда-нибудь увидеть Олений замок собственными глазами.

– Правда? Ну, значит, увидишь. – Он опять помолчал, а потом проговорил с таким видом, будто слова причиняли ему боль: – Твой наставник рассказал об утренних уроках, пока мы обедали.

Я ничего не сказала, но, как ни глупо это было, вдруг пожалела, что рядом нет кота.

Отец вздохнул:

– Он похвалил детей гусятницы за успехи в арифметике. И был очень рад узнать, что Ларкспур умеет читать и писать.

Я ждала. Он кашлянул и продолжил:

– Потом леди Шун спросила, какой прок от цифр, если эти дети так и будут пасти гусей, когда вырастут. И что может садовник прочитать на земле или среди листьев. Она не видит смысла обучать детей слуг.

– Ревел умеет читать, писать и складывать числа, – заметила я. – Мама давала ему списки, а он брал деньги и покупал на рынке то, что она просила, именно столько, сколько нужно. Даже гусятница должна уметь считать хотя бы так, чтобы знать, сколько в гнезде яиц! А Ларкспур о многом узнает, если сможет прочитать свитки леди Пейшенс о растениях и садоводстве. Повариха Натмег умеет читать и писать и может подсчитывать, сколько мешков муки или соленой рыбы ей нужно на зиму.

– Это разумные доводы, – одобрительно сказал отец. – Я почти то же самое сказал Шун. А потом спросил Ланта, как твои успехи.

Лант. Отец теперь называл его Лантом, словно он мой кузен. Я посмотрела на свои ноги, укрытые одеялом. Когда рядом был кот, было теплее. И мне вдруг стало немного нехорошо, как будто в моем животе засело нечто ужасное.

– Мне не понравилось то, что я услышал, – тихонько прибавил отец.

Никто в целом мире меня не любил.

Я сглотнула и чуть слышно проговорила:

– Я не смогла объяснить. – Тут я неистово замотала головой и почувствовала, как с ресниц срываются слезы. – Нет. Он на самом деле и не хотел, чтобы я объясняла. Он думал, что знает, в чем правда, и ни за что бы не признал свою ошибку.

Я крепко прижала колени к груди, обняла их и пожалела, что не могу сломать собственные ноги. Не могу уничтожить саму себя, чтобы больше не было так больно и плохо.

– Я принял твою сторону, разумеется, – негромко сказал отец. – Я упрекнул Ланта в том, что он не расспросил меня о твоем уме. Или не поговорил с тобой до того, как начать занятия. Я напомнил ему, что он сам себя обманул по поводу твоих способностей; ты ему не лгала. И я сказал, что у него будет еще один шанс обучать тебя на уровне, соответствующем твоим познаниям. И если он не сможет, то пусть учит других детей, но я не позволю тебе тратить время впустую. Я с удовольствием буду учить тебя сам тому, что, на мой взгляд, тебе следует знать.

Он проговорил эти слова очень спокойно. Я глядела на него во все глаза, не смея дышать. Он посмотрел на меня, склонив голову набок. Он улыбался, но губы его дрожали.

– Ты думала, я могу поступить иначе, Би?

Я кашлянула и бросилась к нему на руки. Он меня поймал, крепко обнял. Он так хорошо сдерживал себя, что мне не было больно. Но, несмотря на это, я чувствовала, что в нем кипит гнев, точно масло в котелке под крышкой. Он проговорил так низко и хрипло, что мне показалось, это Волк-Отец рычит внутри:

– Я всегда буду на твоей стороне, Би. Не важно, правильной она будет или неправильной. Поэтому ты должна всегда помнить о том, что надо поступать правильно, иначе твой отец выставит себя дураком.

Я соскользнула с его коленей и посмотрела на него, гадая, шутка это или нет. Его темные глаза глядели серьезно.

Он прочел мои сомнения:

– Би, я всегда буду верить тебе. Так что быть честной – твой чрезвычайно важный долг. Вот такое соглашение мы с тобой должны заключить.

Я так и не научилась долго выдерживать его взгляд. Я отвернулась, вспоминая, сколько раз я его уже обманула. Плащ. Кот. Мои путешествия по туннелям. Украденные свитки. Но разве он меня не обманывал?

Я тихонько проговорила:

– А это работает в обе стороны? Если я буду всегда принимать твою сторону, не окажусь ли в конечном счете дурой?

Он ответил не сразу. Мне это странным образом понравилось, потому что я знала – он размышляет. Мог ли отец пообещать мне, что всегда поступает правильно?

Он прокашлялся и сказал:

– Я буду стараться изо всех сил, Би.

– Что ж, я тоже буду.

– Хорошо. Значит, ты пойдешь с нами ужинать?

– Когда придет время… – медленно проговорила я.

– Дитя мое, ты здесь уже много часов. Подозреваю, ужин еще не подали только из-за нас.

Это было неожиданно. Я стиснула зубы, а потом откровенно спросила его:

– А мне обязательно идти? По-моему, я еще не готова с ними встретиться.

Он посмотрел на свои руки, и я почувствовала ужасную пустоту в животе.

– Тебе надо это сделать, Би, – мягко проговорил отец. – Подумай о том, что Риддл расскажет твоей сестре. Я не хочу, чтобы Шун или Фитц Виджилант считали тебя отсталой или неловкой. И потому, хоть ты и такая юная, тебе следует взять себя в руки, совладать с чувствами и прийти ужинать сегодня вечером. Я понимаю – куда лучше, чем ты можешь вообразить, – что ты чувствуешь, когда над тобой насмехается и наказывает тебя человек, который должен учить. Тебе трудно в это поверить, но я не думаю, что Лант жестокий. Мне кажется, он просто очень молод и склонен верить на слово другим людям до того, как во всем разберется сам. Я даже смею надеяться, что он заслужит твое расположение и вы еще друг другу понравитесь. Хотя, должен заметить, сейчас мне трудно притворяться, что я наслаждаюсь его обществом. Подозреваю, он об этом знает.

На последних словах его голос сделался низким и рычащим, и я поняла, что мой отец до глубины души рассержен на Фитца Виджиланта. Он будет следовать правилам приличия, но это не смягчит неприязни к писарю. Я посмотрела на собственные руки, свободно скрещенные на коленях. Если мой отец сумел совладать со своей яростью и обращаться с Фитцем Виджилантом, как того требует хорошее воспитание, то, возможно, я тоже сумею. Я попыталась вообразить, что сижу за столом. Мне не следует опускать голову, словно я виновата. И не надо показывать, как сильно он меня обидел. Я могу быть дочерью своего отца. Невосприимчивой к тому, что он сделал. Уверенной в том, чего я стою.

Я вздернула подбородок:

– По-моему, я все же проголодалась.

За ужином мне было неуютно. Я знала, что Шун и Лант на меня глядят, но мне всегда было трудно смотреть людям в глаза. Поэтому я смотрела в тарелку или куда-то мимо отца или Риддла. Я не вздрагивала, когда Леа или Эльм проходили мимо моего стула, но и не брала еду с блюд, которые они приносили. Один раз я заметила, как они искоса переглянулись, проходя за спиной у Риддла. Щеки Эльм сильно порозовели, и я вдруг поняла, что Риддл, пусть он и старый, все еще красивый мужчина. Ну да – Эльм подходила очень близко к его стулу, предлагая еду. А он, как я подметила, скрывая торжествующую улыбку, обращал на нее не больше внимания, чем на муху на стене.

Сначала я молчала. Отец и Риддл снова говорили о его отъезде в Олений замок. Шун и Лант вели собственную тихую беседу, Шун часто смеялась. Я однажды читала стихотворение о девушке с «серебристым смехом», но смех Шун звучал так, словно кто-то споткнулся на длинной лестнице и выронил корзину с дешевыми жестяными кастрюльками.

Поговорив некоторое время с Риддлом, отец повернулся ко мне и спросил:

– Ну и что же ты скажешь о Тэйкере Видящем и о том, как он завоевал эти края?

– Мне не кажется, что это было завоевание, – ответила я. И это была правда. Переведя дух, я спросила: – Так кто же тут жил до того, как Тэйкер и его люди пришли и предъявили права на земли в устье Оленьей реки? В свитке говорится, что развалины старой каменной крепости были пусты. А те, с кем столкнулся Тэйкер Видящий, – это тот же народ, который построил там укрепления? Ты сказал, их могли построить Элдерлинги. Выходит, он с Элдерлингами сражался, чтобы отнять у них эту землю?

– Ну нет. Местные были в основном рыбаками, земледельцами и козопасами, я думаю. Лорд Чейд пытался разыскать больше письменных свидетельств того времени, но, похоже, эти люди не очень-то доверяли свою мудрость буквам и свиткам. Кое-кто из менестрелей утверждает, что наши самые старые песни на самом деле происходят от их песен. Но вообще-то, нам не следует говорить о них как о чужаках, потому что наши предки – это не только Тэйкер и его соплеменники, но и те, кого они встретили в этих краях.

Он знал? Он нарочно мне подыграл?

– Выходит, в те времена люди учились по песням? Или стихам?

– Разумеется. Лучшие менестрели все еще могут прочитать наизусть самые длинные родословные. Их, конечно, и бумаге доверяют, раз уж в ней теперь не ощущается недостатка. Но менестрель учит их со слов учителя, а не по бумаге.

Риддл слушал так же завороженно, как я, и стоило отцу взять паузу, как он вмешался:

– А помните песню, которой Нед развлекал нас в прошлый раз, когда я здесь гостил, – очень старую песню про Эльда Серебряную Кожу, драконьего друга?

Строки из нее пришли мне на ум и вылетели изо рта быстрее, чем я успела подумать:

– «Не счесть сокровищ у него. Камень говорящий, барабан блестящий; он пекси поцелован – так мыслит каждый зрящий».

– Что значит «пекси поцелован»? – спросил Риддл, а мой отец одновременно с ним сказал:

– Нед будет рад узнать, что ты так хорошо запомнила его песню! – Потом он повернулся к Риддлу. – «Поцелованный пекси» означает «везучий» – так говорят в отдаленном Фарроу. Но я не знаю, сочинил ли Нед песню про Серебряную Кожу, или она гораздо старше.

Шун перебила его:

– Вы знаете Неда Счастливое Сердце? Вы слышали, как он поет?

Она была возмущена до глубины души. Или сгорала от зависти.

Мой отец улыбнулся:

– Ну разумеется. Я усыновил Неда, когда он осиротел. И я сам был весьма счастлив, когда узнал, что он взял это имя – Счастливое Сердце. – Он снова повернулся к Риддлу. – Но мы сильно удалились от вопроса Би. Риддл, по-твоему, кто первым построил крепость на том утесе?

И мы втроем принялись рассуждать, при этом Риддл вставлял замечания о том, что заметил в нижних помещениях Оленьего замка. На стене одной из подземных тюрем он видел нечто – возможно, сильно истершиеся руны. Отец рассказал о Камнях-Свидетелях и о традиции Бакка устраивать там поединки, а также свадьбы. Теперь, когда мы знали, что Камни-Свидетели на самом деле порталы, которые хорошо обученные маги Силы могут использовать, чтобы покрывать огромные расстояния одним шагом, было заманчиво поговорить о том, как именно они получили такое название.

Лишь когда ужин близился к завершению, я поняла, что отец распланировал нашу беседу так тщательно, словно вел атаку на замковые укрепления. Разговаривая с ним и Риддлом, я совершенно забыла о своих уязвленных чувствах. Я поняла, что беседа Фитца Виджиланта и Шун увяла и писарь прислушивается к нам. Она же, недовольно поджав губы, крошила кусок хлеба. Я все это осознала, только когда отец, поерзав на стуле, небрежно спросил:

– Ну а ты, писарь Лант, что думаешь о теории Риддла? Ты когда-нибудь бывал в подземельях Оленьего замка?

Юноша чуть вздрогнул, словно смущенный, что его застигли за подслушиванием. Но потом взял себя в руки и признался, что, когда был моложе, совершил вылазку в недра крепости вместе с несколькими приятелями. Они затеяли это на спор, но забрались слишком близко к темницам, и стражник, строго отчитав, заставил их уйти. Больше Фитц Виджилант туда не спускался.

– Это было отвратительное место. Холодно, темно, сыро… Я испытал сильнейший испуг, когда стражник пригрозил посадить нас в темницу и не выпускать, пока кто-то не придет за нами. Заслышав это, мы сбежали. О, несомненно, некоторые люди заслуживают заключения в таком месте, но что касается меня, то ноги моей там больше не будет.

– Несомненно, – любезным тоном ответил мой отец, но на миг в его глазах сверкнули темные искры черного гнева, и я узнала взгляд Волка-Отца.

Я уставилась на него. Волк-Отец жил в моем отце? Это стало для меня откровением, и остаток вечера я размышляла, почти не участвуя в беседе.

Когда трапеза закончилась, отец предложил мне руку. Я сумела взять ее, не выдав своего изумления, и позволила ему проводить меня в гостиную, где мужчины пили бренди, а Шун – красное вино. Удивительное дело, но на подносе меня дожидалась кружка подогретого сидра с пряностями. Отец возобновил беседу про Элдерлингов, и писарь Лант присоединился. Я удивилась тому, настолько дружелюбно он держался; я ожидала, что он будет угрюмым и саркастичным, поскольку отец сказал, что ранее отчитал его в довольно жесткой форме. Но писарь как будто принял его замечания и даже дважды заговорил со мной напрямую – при этом его тон не был ни снисходительным, ни насмешливым. И, пусть и далеко не сразу, я все же решилась поверить, что он признал ошибку и теперь хочет исправить ее.

На моего отца он смотрел почти обеспокоенно, как будто одобрение Тома Баджерлока для него было чрезвычайно важно. «Он боится», – подумала я. И как я раньше не понимала, что писарь Лант очень уязвим. Еще мальчишкой он видел, на что способен мой отец, а теперь ему приходилось полагаться на гостеприимство Тома Баджерлока, чтобы оставаться в безопасности. Если отец его выгонит, куда пойдет Лант? Как быстро его отыщут и убьют? Мои чувства смешались. Зеленые глаза Шун сверкали от раздражения: Лант уделял больше внимания моему отцу и разговору, чем ей, что не могло меня не радовать. В то же самое время мне было не по себе оттого, что его грубость по отношению ко мне обернулась от страха в щенячье раболепие перед моим отцом. Я притихла, стала больше смотреть и слушать, чем говорить, и в конце концов извинилась и ушла, сославшись на усталость.

Той ночью я отправилась спать в свою красивую новую комнату. Мысли мои были противоречивыми и беспокойными. Заснуть удалось с трудом, а утром снова явилась Кэрфул, разбудила меня и принялась возиться с моими волосами. Я поблагодарила ее за кружева, но сказала, что на этот раз обойдусь без них, потому что боюсь испачкать в чернилах и меловой крошке. Думаю, она втайне вздохнула с облегчением, что ее воротнику и манжетам не грозит беда, но предложила, чтобы, когда отец возьмет меня на рынок, я выбрала себе там кружево, и пусть портниха сошьет мне собственные. Я тихонько согласилась, но спросила себя – а надо ли? Мне вдруг стало понятно, что я не из тех, кто любит кружева и серьги. Моя мама радовалась таким украшениям, и мне нравилось, как они на ней смотрелись. Но саму меня больше тянуло к простой одежде – как и отца.

Я взяла с собой свиток с алфавитом, когда спустилась завтракать. Положила его возле тарелки, очень вежливо поздоровалась со всеми, кто сидел за столом, а потом сосредоточилась на еде. Несмотря на поддержку отца, при мысли о скором занятии мне становилось нехорошо. Может, отец и убедил Фитца Виджиланта, что я не лживая маленькая дурочка, и, может, теперь наставник побоится обращаться со мной неуважительно, однако от этого мало пользы в том, что касается других детей. Я рано встала из-за стола и отправилась прямиком в классную комнату.

Несколько учеников уже собрались у двери в классную. Гусятники стояли рядом с садовником. Ларкспур показывал буквы на их свитке и называл каждую. Персивиранс ждал; он был в ливрее конюха, которая шла ему гораздо больше и выглядела почти новой. Я не могла решить, нравится ли он мне в зеленом и желтом так же, как в простой кожаной одежде. А еще у него был подбит глаз и распухла нижняя губа. Когда он улыбнулся, вид сделался ужасный – толстая губа болезненно натянулась. Но он все же улыбнулся, когда я вошла, как будто мы с ним не поссорились. Я замедлила шаг, приближаясь к нему, совершенно сбитая с толку. Неужели все так просто? Надо всего лишь притвориться, что мы не ссорились; взять да и опять начать общаться друг с другом, как раньше? Мне казалось, это невозможно. Но я решила попробовать. Улыбнулась ему, и на миг его улыбка сделалась шире. Потом он поднял руку к разбитому рту и поморщился. Но глаза его продолжили улыбаться.

– Персивиранс, – приветствовала я его, когда между нами осталось два шага.

– Леди Би, – с серьезным видом ответил он и даже изобразил поклон, как будто я была настоящей взрослой леди. – Я очень надеялся вас увидеть до того, как начнутся уроки.

– Правда? – Я скептически подняла брови, стараясь скрыть, как от его слов мое сердце наполнилось радостью.

Союзник. В этой проклятой классной комнате мне и одного союзника будет достаточно. Теперь я смогу ее вынести.

– Да. Дело в том, что я совсем запутался в этих двух буквах и ни отец, ни мать не могут мне помочь.

Он говорил тихим голосом, разворачивая свиток, и я не спросила, почему он не обратился к Ларкспуру. Только я могла помочь ему так, чтобы мы не испытывали неловкости. В точности как он помог мне научиться сидеть верхом. Не говоря больше ни слова, мы отошли от остальных в сторонку и оба развернули свои свитки, словно сравнивая их.

Я тихонько произнесла первые пять букв, и Персивиранс так же тихо их повторил. Не повышая голоса, он прибавил:

– Они похожи на отпечатки куриных лап, и имена у них – просто звуки. Как запомнить такую бесполезную ерунду?

Я никогда не видела буквы в таком свете. Но я познала их мамиными глазами еще до рождения и увидела сама, когда однажды вечером сидела у нее на коленях и она мне читала вслух. Задумавшись над словами Персивиранса, я поняла его разочарование. Я попыталась подыскать для него связи.

– Гляди-ка, первая называется так же, как звук в начале имени Ревела, и у нее длинные ноги, совсем как у него. А вторая буква обозначает звук, с которого начинается слово «вода», и у нее вот здесь завитки, похожие на рябь на поверхности ручья.

И так мы назвали не только первые пять, но десять букв. Мы так увлеклись этой новой игрой в буквы, что не заметили, как на нас смотрят другие дети, пока Эльм не издала очень мерзкий смешок. Мы вскинули головы и увидели, как она закатывает глаза, указывая на нас Леа. По коридору к нам шел учитель.

Проходя мимо меня, он весело сказал:

– Вам, леди Би, это без надобности! – и забрал свиток с буквами из моих застывших пальцев.

Не успела я опомниться, как он велел всем пройти в классную комнату. Мы вошли, каждый занял то же самое место, что и вчера. Фитц Виджилант, действуя куда живее, чем накануне, разделил нас на группы, собрав детей-ровесников вместе и дав им восковую дощечку. Меня и Ларкспура он отправил в дальний угол комнаты и дал нам свиток о географии и зерновых, произрастающих в каждом из Шести Герцогств, а также карту, и велел с ней ознакомиться. Он улыбался нам, пока давал указания, и казалось, что улыбка искренняя. Теперь, когда я знала, что его доброжелательность проистекает из страха, мне стало стыдно за нас обоих.

Потом он огляделся по сторонам и спросил:

– А где Таффи? Я не потерплю опозданий!

Дети притихли. Несколько обменялись взглядами, и я вдруг поняла, что меня не посвятили в какой-то секрет. Персивиранс внимательно глядел на свою дощечку, сосредоточенно копируя букву.

– Ну? – спросил писарь Фитц Виджилант. – Кто-нибудь знает, где он?

– Он дома, – сказала Эльм.

Один из мальчиков, что пахли овцами, тихонько проговорил:

– Ему нездоровится. Он сегодня не придет.

И посмотрел на Персивиранса. Разбитые губы юного конюха едва заметно растянулись в улыбке. Казалось, он целиком и полностью сосредоточился на свитке с буквами.

Фитц Виджилант шумно выдохнул через нос. И проговорил так, будто уже устал, хотя день только начинался:

– Дети, мне поручили быть вашим наставником. Я бы с большей охотой посвятил свои дни чему-то другому, но раз уж теперь это мой долг, я буду его выполнять. Похвально, что ваши семьи поступили мудро и прислали вас ко мне. Я отлично осведомлен о том, что кое-кто из вас желал бы оказаться где-то в другом месте. Таффи вчера дал понять, что считает наши уроки пустой тратой времени. Сегодня он притворился больным, чтобы не встречаться со мной. Ну так вот, я не потерплю симулянтов!

Несколько детей обменялись растерянными взглядами, заслышав незнакомое слово, а Персивиранс, не поднимая глаз от своих букв, негромко проговорил:

– Таффи не притворяется.

Все ли слышали удовлетворение в его голосе или я одна? Я пристально смотрела на него, но он так и не поднял головы.

Писарь спросил осуждающим тоном:

– Связан ли твой кулак с тем, что ему сегодня «нездоровится»?

Персивиранс поднял голову и посмотрел писарю в глаза. Я знала, что юный конюх всего на пару лет старше меня, но ответил он совсем по-взрослому:

– Сэр, мой кулак бездействовал до тех пор, пока его рот не произнес ложь о моей сестре. И тогда я сделал то, что должен сделать любой мужчина, когда оскорбляют его семью.

Персивиранс произнес все это, глядя на Фитца Виджиланта, не морщась и не отводя взгляда. Он не чувствовал себя виноватым за содеянное, он знал, что поступил справедливо.

В классной комнате сделалось тихо. Чувства мои смешались. Я даже не знала, что у Персивиранса есть сестра. Наверное, она намного его младше или намного старше, раз не ходит на уроки. А может, его родители не считают, что девочка должна уметь читать и писать. Многие так думали даже в Бакке.

Никто не отвел взгляда, но писарь заговорил первым:

– Давайте вернемся к занятиям.

Персивиранс немедленно опустил глаза к восковой дощечке и снова принялся аккуратно обводить букву. Я тихонько проговорила фразу, которую услышала во сне про молодого бычка:

– Комолый головой мотает грозно, и всем поосторожней надо быть.