19. Избитый
И когда никто не будет ждать, когда надежда умрет и Белые Пророки сбегут, там, где найти невозможно, найдется нежданный сын. Отец о нем не будет знать, и вырастет он без матери. Он станет камешком на дороге, из-за которого колесо покатится по иному пути. Смерть будет жадно к нему тянуться, но снова и снова оставаться ни с чем. Похороненный и восставший, забытый, безымянный, одинокий и опозоренный, он все же восторжествует благодаря Белому Пророку, ибо тот станет его использовать без сострадания и милосердия к орудию, коему полагается потускнеть и покрыться щербинами, творя лучший мир.
Я отложил свиток и спросил себя, зачем я вообще решил перечитать его и принес из своего логова в комнату Молли, где спала моя Би. Это был единственный известный мне отрывок, где упоминалось пророчество о нежданном сыне. Всего-навсего отрывок… В нем не нашлось никаких новых ответов на вопрос, который я хотел бы задать Шуту: «Почему после стольких лет ты прислал мне такое послание – и с такой посланницей?»
Я повертел его в руках, в тысячный раз изучая. Это был старый кусок… чего-то. Не пергамента и не бумаги. Ни Чейд, ни я не знали, что это такое. Чернила были очень черными, края каждой буквы отчетливо выделялись на медовом фоне. Лист был податливый и просвечивал, если поднести к огню. Ни Чейд, ни я не могли прочитать пророчество, но к нему прилагался перевод, и мой наставник ручался, что он точен. «Еще бы ему не быть, за такие деньги…» – пробормотал он.
В первый раз я увидел этот свиток еще мальчишкой, и он был одним из множества свитков и пергаментов, которые Чейд собирал на тему Белых Пророков и их предсказаний. Я уделил этому пророчеству не больше внимания, чем другим увлечениям Чейда, будь то изучение мест произрастания бузины или создание яда из листьев ревеня. В те годы Чейд был одержим многим; думаю, только навязчивые идеи и помогли ему не сойти с ума за десятилетия одинокого шпионства. Я уж точно не находил связи между его увлеченностью Белыми Пророками и необычным шутом короля Шрюда. В те дни Шут был для меня просто клоуном, бледнолицым тощим парнишкой с бесцветными глазами и обоюдоострым языком. Я большей частью его избегал. Весь двор охал и ахал, глядя на его акробатические трюки, я смотрел издали. Тогда мне еще не доводилось слышать, как он рвет чье-то самомнение в клочки своим острым как бритва сарказмом и хитроумной игрой слов.
Даже после того, как судьба свела нас друг с другом – сначала в качестве знакомых, а потом и в качестве друзей, – я не связывал одно с другим. Прошли годы, прежде чем Шут признался мне, что считает, будто пророчества о нежданном сыне предсказали мое рождение. Это было одно из полутысячи предсказаний, которые он свел воедино. И отыскал меня, своего Изменяющего, незаконнорожденного сына отрекшегося короля в далекой северной стране. Он уверял, что вместе мы изменим будущее мира.
Шут верил, что нежданный сын – это я. Время от времени он делался таким настойчивым по этому поводу, что я и сам почти начинал верить. Без сомнения, смерть жадно тянулась ко мне, и Шуту достаточно часто приходилось вмешиваться, чтобы вырвать меня из лап рока в самый последний миг. И потом, когда все закончилось, я сделал то же самое для него. Мы достигли его желанной цели, вернули в мир драконов, и Шут перестал быть Белым Пророком.
Тогда он меня оставил, положив конец десятилетиям дружбы, и удалился туда, откуда пришел. В Клеррес. Город где-то далеко на юге – или, быть может, так называлась школа, где Шут учился. За все время, что мы провели вместе, Шут почти ничего не рассказал о своей жизни до нашей первой встречи. И когда он решил, что нам пришло время расстаться, то ушел. Он не дал мне возможности выбирать и ответил твердым отказом на предложение поехать с ним. Он якобы боялся, что я продолжу действовать как Изменяющий и вместе мы можем, сами того не желая, испортить все, чего добились. И потому он ушел, а я по-настоящему с ним и не попрощался. Осознание того, что он меня покинул, рассчитывая больше никогда не встретиться, приходило по капле на протяжении нескольких лет. И каждая капля приносила с собой малую толику боли.
В те месяцы, что последовали за моим возвращением в Олений замок, я вдруг обнаружил, что у меня наконец-то появилась собственная жизнь. Это было радостное ощущение. Шут пожелал мне удачи в поисках собственной судьбы, и я никогда не сомневался в его искренности. Но мне понадобились годы, чтобы признать: его отсутствие в моей жизни было намеренным и окончательным, он сам это выбрал, он все завершил, пусть даже какая-то часть моей души по-прежнему тянулась к нему, ожидая его возвращения. Наверное, это обычная история, когда рушатся отношения: один разрывает связь, а другой понимает это гораздо позже и испытывает потрясение. Я несколько лет ждал, точно верный пес, что мне прикажут «сидеть» или «встать». У меня не было причин считать, что Шут больше не испытывает ко мне привязанности или уважения. Но звенящая тишина и его постоянное отсутствие со временем сделались равнозначны неприязни или, что хуже, безразличию.
За минувшие годы я часто размышлял об этом. Пытался придумать для Шута оправдания. Меня не было в Баккипе, когда он приехал в город. Многие считали, что я умер. Может, и Шут поверил в это? Я склонялся то к одному ответу, то к другому. Он оставил мне в подарок резное изображение себя самого, Ночного Волка и меня. Разве он мог так поступить, если думал, что меня уже нет на свете? Впрочем, что еще он мог сделать с этой статуэткой… В камень памяти была вложена единственная фраза: «Мне никогда не хватало мудрости». Означало ли это, что он чувствовал себя достаточно глупым для возобновления нашей дружбы, даже если подобное могло привести к разрушению наших трудов? Или он имел в виду, что по своей глупости пускается в опасное путешествие без меня?
А может, с его стороны было глупостью считать меня чем-то большим, нежели Изменяющим? Было ли это оправданием того, что он как будто беспокоился обо мне и позволил мне всецело полагаться на нашу дружбу? И вообще, ценил ли он эту дружбу?
Наверное, подобные темные мысли всегда приходят к тем, кому довелось пережить внезапный разрыв крепкой дружбы. Но в конце концов всякая рана превращается в шрам. Этот шрам так и остался болезненным, и все же я приучился с ним жить. Он не мешал мне постоянно и напоминал о себе лишь время от времени. У меня был дом, семья, любящая жена, а потом появился и ребенок, которого мы растили вместе. И хотя смерть Молли пробудила эхо потери и одиночества, старая рана не разболелась с новой силой.
А потом прибыла посланница. И послание ее было так искажено или так дурно составлено, что почти утратило смысл. Она намекнула, что были другие гонцы, но им не удалось со мной встретиться. Что-то всколыхнулось в моей памяти… Много лет назад. Девушка-посланница, трое незнакомцев. Кровь на полу, кровавые отпечатки на лице Шута. Тот крик…
Меня вдруг замутило. Сердце сжалось, как будто кто-то сдавил его в кулаке. Какое же послание я пропустил в тот раз? Какая смерть ждала ту девушку в ночи?
Шут не бросил и не забыл меня. Он еще тогда пытался со мной связаться. Хотел предупредить или попросить о помощи? Я пропустил его послание, не ответил. Внезапно от этого мне сделалось больней, чем было все эти годы, когда я думал, что он предал нашу дружбу. Мысль о том, что он годами впустую ждал от меня хоть какого-то ответа, полоснула меня, словно острый нож.
Но теперь я не знал, как с ним связаться или как начать поиски, чтобы выполнить его просьбу. У меня не было ни единой догадки о том, где искать его сына – и кого вообще искать.
Я выкинул эту мысль из головы. Надо поспать хоть самую малость, пока не наступил рассвет.
И это убийство… Какая ирония – единственный человек, который понимает, как я не хочу снова сделаться тайным убийцей, невольно заставил меня вернуться к этому ремеслу. Я не сожалел о своем решении; я по-прежнему был абсолютно уверен в его правильности. Но я негодовал, что вообще пришлось принимать такое решение, и был сильно встревожен из-за того, что моей дочери пришлось увидеть, как я избавляюсь от тела, и принять на себя бремя этой тайны.
Когда суета в доме из-за Шун и ее истерики по поводу «призрака» улеглись, когда я переложил свою спящую дочь с кресла Молли на кушетку, я принес одеяло со своей кровати и свиток, чтобы изучить его еще раз. Но свиток ничего не прояснил. Я спрятал его под каким-то забытым шитьем в корзине Молли и окинул взглядом ее безмятежную комнату. В камине мерцали угли; я подбросил дров. Взял миленькую подушку с кресла и, ощущая себя немного виноватым из-за такого небрежного обращения с ней, положил на пол. Лег перед очагом и кое-как завернулся в одеяло. Стежки в вышивке, которой Молли украсила подушку, впивались мне в щеку. Я попытался выкинуть из головы все вопросы и страхи, чтобы просто поспать. Пока что ничто не угрожало мне и моим близким. Я понятия не имел, как быть со странным посланием, и ничего не мог поделать со склонностью Шун все драматизировать. Я закрыл глаза и опустошил свой разум. На поросшие лесом холмы падал чистый белый снег. Я сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание, и сказал себе, что свежий ветер несет запах оленя. Улыбнулся. Не надо мучиться из-за вчерашнего. Не надо опережать завтрашний день с заботами. Пусть моя душа поохотится. Погрузится в настоящее и отдохнет. Я медленно набрал полные легкие и так же медленно выдохнул. Перенесся в иное место, балансируя на грани сна и яви. Я был волком на заснеженном склоне холма, я вдыхал олений запах и жил настоящим…
Фитц?
Нет…
Фитц! Я знаю, ты не спишь.
Вообще-то, сплю. Честно.
Мой разум не мог уйти от разума Чейда, как не может отойти от причала привязанная к нему лодка. Я страшно хотел спать. Мне надо было поспать, уплыть прочь по волнам той реки…
Я услышал, как он раздраженно вздохнул.
Ладно. Но завтра, когда вспомнишь мои слова, знай – это не сон. Я посылаю парнишку к тебе. Его сильно избили, и, если бы городские стражники не проходили мимо и не спугнули нападавших, думаю, он был бы мертв. Но ему хватит сил для путешествия верхом – если не завтра, то через пару дней, – и я решил, что лучше всего отослать его из Баккипа как можно быстрее.
Зимний лес, овеваемый ветром, исчез. Я открыл глаза. Мои руки и рубашка пахли дымом и горелой плотью. Зря я не умылся. И еще надо было отыскать ночную сорочку, а не ложиться спать в одежде. Я слишком устал, слишком устал от всего этого, чтобы делать все правильно.
Если бы я так доложился тебе, когда мне было двенадцать, ты бы назвал меня дураком и ударил чем-нибудь.
Наверное, ты прав. Но я уже несколько часов пытался до тебя достучаться. Отчего ты поднял вокруг себя такие крепкие стены? Я уж было решил, что ты прислушался к моему совету и отгородился от Силы на то время, пока спишь.
Возможно, мне и впрямь стоит так поступить.
Я даже не осознавал, что поднял стены, но вдруг понял, когда именно сделал это. Держать стены поднятыми, когда рядом Би, вошло у меня в обыкновение, но я всегда оставлял зазор для намеренного использования Силы. А теперь отгородился от мира полностью – должно быть, по старой привычке, сохранившейся с тех времен, когда мне приходилось убивать. Я не хотел случайных свидетелей. А когда я уснул, защита, видимо, ослабела.
Я сказал Чейду половину правды:
Я был занят с Шун. Она верит в призраков и решила, что в ее комнате поселился дух какого-то несчастного ребенка из прошлого. Как я понял, он принял яд, предназначенный ей. Она не виновата, но ее в этом трудно убедить, потому что она услышала ночью какой-то странный звук.
Она хорошо себя чувствует? – встревожился Чейд.
Гораздо лучше, чем избитый парень, кем бы он ни был.
Это Фитц Виджилант! Кого еще я могу к тебе послать, чтобы спасти от убийства?
Ну, не знаю. Подозреваю, любого, кого тебе вздумается.
От усталости я сделался брюзгливым. И до меня потихоньку доходило, что эта новость означала появление еще одного сироты у моего порога. Еще один жилец дома, который будет путаться под ногами на протяжении лет, а не дней или месяцев. Еще одна комната, которую надо приготовить. Еще одна лошадь в стойле, еще одна тарелка на столе, еще один человек, который будет со мной говорить, когда я захочу остаться в одиночестве. Я попытался найти в себе хоть немного сочувствия бедному бастарду.
Итак, его законнорожденные братья прибыли ко двору, и его матушка пожелала расправиться с мужниным выродком при помощи чужих кулаков?
Не совсем. Похоже, она из тех, кто все планирует заранее. Ее мальчики не прибудут ко двору до следующей весны, и потому я считал, что еще какое-то время для него здесь безопасно. Однако она явно решила избавиться от бастарда заблаговременно, и ей хватило ума организовать все таким образом, чтобы никто не подумал, будто ее сыновья к этому причастны. Она натравила на него обычных негодяев из Баккипа. Они подстерегли его у трактира.
А ты уверен, что это не просто случайное ограбление? – спросил я.
Уверен. Его отделали слишком сильно и слишком жестоко. Они могли легко забрать его кошелек и сбежать, когда он упал. Но продолжали бить, хотя он уже не сопротивлялся. Это было личное, Фитц. – В интонациях Чейда послышались ледяные нотки.
Личное. Эта леди сделала проблему личной, попытавшись убить мальчика, отданного под защиту лорда Чейда. Я не сомневался, что Чейд ответит. Я не стал спрашивать, как именно и кто станет исполнителем. Может, она войдет в свою спальню и обнаружит, что та разграблена и самые дорогие драгоценности пропали? Или ее ждет более жестокая месть? Если эта леди не охраняет сыновей как следует, ей предстоит узнать, каково это – когда твоего подопечного избивают до полусмерти. Чейд достаточно хладнокровен для подобного шага. В отличие от меня. Эта ночь заново пробудила во мне отвращение к убийствам. Возмездие ли, справедливость или что-то еще – называйте как хотите, я не хочу иметь с убийствами ничего общего. Больше никогда.
В моей душе пробудилось истинное сочувствие к Фитцу Виджиланту. Его избили так, что он не мог сопротивляться. Я не хотел об этом задумываться; слишком много в моей памяти было похожих историй.
Его кто-то сопровождает? Чтобы убедиться, что он благополучно доедет сюда?
Он еще не уехал. Я его спрятал. Ехать ему придется в одиночку. Но я бы не решился его отправить, если бы думал, что ему не хватит сил на поездку. Он уже три дня выздоравливает вдали от всех, кто смог бы ему навредить. Я спрятал его от чужих глаз. Надеюсь, жена его отца решит, что запугала парня достаточно, чтобы он сбежал из Оленьего замка. Может, она тем и удовольствуется. Но мне придется подержать его здесь еще немного, чтобы она отозвала тех, кто может следить, не сбежит ли он.
А если не отзовет? Если она и впрямь приставила к нему соглядатаев и они пойдут по его следу?
Сначала пусть они его найдут. И вообще, те, кого она за ним пошлет, вполне могут найти кое-что совершенно иное. – Чейд умолк, и что-то в его молчании наводило на мысли об урчащем от удовольствия коте.
Я договорил за него:
А если она узнает, куда ты отправил Фитца Виджиланта, ей придется иметь дело со мной.
Именно.
Столько удовлетворения. Я так устал, что даже всплеск гордости от того, насколько он полагался на меня, вызвал у меня раздражение.
Уверен, что не переоценил мою способность быть пастухом для всех заблудших ягнят, которых ты сюда присылаешь?
Вовсе нет. В этом смысле ты уступаешь лишь мне.
Я сдержался и не стал напоминать, что под опекой Чейда Шун едва не отравили, а Фитца Виджиланта избили до полусмерти. Уступаю лишь ему. Ну конечно… Я зевнул так широко, что челюсть хрустнула. Попытался сосредоточиться на том, что он мне говорил.
А что думает лорд Виджилант о попытках супруги устранить его незаконнорожденного старшего сына?
Чейд немного помедлил с ответом.
У этого человека нет чести. Он не привязан к парнишке так, как тот заслуживает. Я думаю, он испытал облегчение. Конечно, если ему известно о замыслах леди. Если нет, я позабочусь о том, чтобы он узнал. Я заставлю лорда поволноваться о безопасности Фитца Виджиланта, прежде чем разберусь с ним и его супругой.
Ну что ж, с этой частью дела Чейд отлично справится. По крайней мере, он не переложил на меня ответственность за нее.
Я тебе сообщу, когда он доберется. А сейчас мне надо поспать.
Фитц, у тебя все хорошо?
Если проявить небрежность, пользуясь Силой, то можно передать не только мысли, но и чувства. Чейд прочитал мою боль.
Я осторожно его оттолкнул – не хотел отвечать на этот вопрос. У меня все было далеко не хорошо, но меньше всего мне хотелось говорить об этом с Чейдом.
Я очень устал. Гости в доме. Ремонт. В это время года ремонтом обычно не занимаются. Надо было все сделать минувшим летом.
Ну да, это научит тебя не откладывать такие вещи на потом. А как малышка? Привыкает?
С Би все отлично, Чейд. Просто отлично. А мне надо поспать. Прямо сейчас.
Я решительно вытолкнул его из своего разума и поднял стены.
О том, чтобы снова уснуть, и речи не было; спокойствие покинуло меня. Я следил за танцем теней на потолке в отсветах каминного пламени. Пытался думать о Молли, не испытывая печали, однако рана была еще слишком свежа. Я запретил себе думать о посланнице или пытаться разгадать смысл ее послания.
Но когда запрещаешь себе о чем-то думать, происходит совсем наоборот. Я думал о Шуте. Я хотел сделать вид, что не сержусь на него из-за столь туманного послания. А когда это не удалось, попытался выбросить его из головы.
Я перекатился на бок и стал смотреть на свою маленькую девочку. Ее волосы торчали во все стороны. Она свернулась калачиком, точно спящий волчонок. Ее одеяло сползло, и я видел, что пальчики на ее ногах поджаты. Она во сне хотела сделаться совсем маленькой, словно надеялась остаться незамеченной. Ох, малышка… Такая крошечная, но не такая юная, какой кажется. В особенности после сегодняшней ночи. И это я с ней сделал. Не подумав, превратил в свою сообщницу. В точности как Чейд поступил со мной. Стану ли я, когда пройдут годы, обращаться с ней, как Чейд – со мной? Заставлю ли историю повториться, воспитав еще одного убийцу? Неужели я не смогу быть для нее иным отцом?
Шут всегда уверял меня, что время движется по великому кругу, этот круг постепенно распадается, и с каждым разом человечество повторяет одни и те же ошибки, усугубляя их последствия. Он верил, что может использовать меня в качестве Изменяющего, чтобы перевести это великое колесо на лучшую дорогу. У него были видения о разных вариантах будущего, и среди них – то, в котором я выжил и вместе мы изменили мир.
И я опять мыслями вернулся к Шуту. Повернулся на бок, потом на другой и встал. Разбудил огонь в камине, поправил одеяло на Би и вышел тихо, словно крадущийся убийца. Все-таки я в этом деле был на удивление талантлив…
Я прошелся по Ивовому Лесу с канделябром в руке. Изучил, насколько успели отремонтировать Желтые покои, и снова изумился безрассудству Шун: явилась в чужой дом в качестве нежеланной гостьи и при этом без конца жалуется, что ее недостаточно хорошо принимают. По крайней мере, эти комнаты ей точно понравятся. Накануне в очаге жгли яблочные и кедровые поленья, чтобы освежить воздух в помещении. Запах все еще витал в воздухе. При свечах желтые стены казались золотистыми, теплыми. Когда над кроватью повесят выстиранный полог и вернут на место шторы, здесь будет уютное жилище для молодой женщины. В такой теплой и гостеприимной комнате она наверняка и не вспомнит про «призрака». Я запер за собой тяжелую деревянную дверь, успокоенный тем, что хоть это завтра должно получиться как надо. Сегодня – поправил я самого себя. Сегодня. Рассвет был от меня на расстоянии одного испорченного сна.
За Желтыми покоями находились Зеленые. Я не помнил, когда в последний раз в них бывал. Открыл двери, всмотрелся в полумрак. Задрапированная мебель, утопающая в пыли. Запертые ставни. Очаг вычищен и холоден вот уже много лет. Кровать выглядит голой без полога, убранного в кедровый сундук в изножье. Воздух в комнате нежилой, но мышиного или крысиного помета не видно. Завтра прикажу слугам придать ей обитаемый вид. К прибытию Фитца Виджиланта покои согреются. Они не такие просторные, как Желтые. Рядом со спальней имелся маленький кабинет, а еще – комната для слуги; интересно, подумал я, понадобится ли ему таковой. Обязан ли я его предоставить? Я никогда не пользовался услугами писаря и многого не знал. Надо будет спросить Ревела. Может, он в этом разбирается. Но да, эти комнаты Фитцу Виджиланту подойдут. Еще один вопрос решен.
Дальше располагалась комната Би, и тут меня ждали дела. Завтра придется изобразить гнев из-за паразитов и потребовать, чтобы постель сожгли, а комнату как следует вычистили. Значит, сегодня ночью нужно забрать ценные вещи Би, чтобы их не выкинули во время тщательной уборки. Надо собрать свечи, ее скакалку и юлу и прочие мелочи – все, что может оказаться дорого ей. Я спрятал все это в запирающийся сундук в собственной спальне.
Спать мне все равно не хотелось, и я отправился в кухню. Кухня в Ивовом Лесу поменьше и не такая суматошная, как в Оленьем замке, но запах поднимающегося теста и бульона, едва томящегося в чане под крышкой в глубине очага, действовали умиротворяюще. Я развернул последний хлеб с прошлой недели и отрезал себе ломоть, потом отправился в кладовую и отрезал себе кусочек от головы острого сыра. Еще нацедил кружку эля и сел за кухонный стол. Наверное, кухня была самой теплой комнатой в Ивовом Лесу. Большой очаг в углу никогда не остывал, и тепло от печи у противоположной стены никогда полностью не покидало это помещение. Я ел и пил, думая о кухнях и поварах, которых когда-то знал.
Потом я сдался. Уронил голову на руки, уставился в огонь. Почему, Шут? Почему, после стольких пустых лет? Почему ты сам не пришел? Ты в опасности, как намекала посланница? А если да, почему не прислал карту или инструкции о том, как тебя найти? Неужели ты решил, что я не приду к тебе на помощь?..
Меня разбудил грохот, да такой, что в голове зазвенело. Натмег месила на рабочем столе огромный ком теста для хлеба. Она то и дело поднимала один край, складывала тесто и со всей силы ударяла по нему ладонями. Я тяжело вздохнул и выпрямился. На миг я снова сделался мальчишкой и смотрел, как перед рассветом просыпается большая кухня Оленьего замка. Но это был всего лишь Ивовый Лес, и здесь трудилась не армия слуг, а только шестеро. Тавия отвлеклась от помешивания утренней каши и вскинула бровь, встретившись со мной взглядом.
– Эль оказался чуть крепче, чем вы рассчитывали?
– Я не мог заснуть. Пришел сюда. А потом, видимо, взял да и задремал.
Она кивнула, а потом уважительно, но твердо сообщила:
– Вы нам мешаете.
Я кивнул в ответ:
– Ухожу. – Я встал и подавил зевок. – Здесь так хорошо пахнет… – сообщил я Тавии, и обе стряпухи благодарно улыбнулись.
Тавия сказала:
– Будет пахнуть еще лучше, когда подадим к столу. Леди Шун вчера была немного разочарована нашей деревенской стряпней, так что я сказала прислуге, что сегодня все должно сиять. Если вы так пожелаете, сэр.
– Сиять?
– Так, чтоб леди Молли могла бы нами гордиться. Пришло время поднять головы и привести этот дом в порядок. Ревел уже все зубы себе стер от того, как дела шли в последнее время. Так что мы рады, что вы стали проявлять больше интереса к домашним делам, сэр. И хорошо, что теперь здесь больше людей живет и работает. Это место снова оживает.
Оживает. После смерти Молли. Я кивнул, не уверенный, что согласен с Тавией, но давая ей понять, что ценю высказанное мнение. Она в ответ решительно кивнула, подчеркивая, что права.
– Настоящий завтрак будет готов через час или около того, сэр, но я могу принести вам чаю, если пожелаете.
– Желаю, – заверил я и позволил аккуратно выставить себя из кухни.
Спина моя ныла, голова болела, и от меня все еще пахло дымом. Я потер лицо и почувствовал над губой щетину. Одно из неприятных последствий того, что я согласился сбрить бороду по просьбе дочери. Теперь придется заниматься своим лицом каждое утро.
– Тавия! – крикнул я ей вслед. – Можешь погодить с чаем. Я позвоню, когда буду готов.
Проявив малодушие, я остановил одну их кухонных служанок и послал ее сообщить управляющему, что нашел в постели дочери клопов и сжег все ночью. Я велел ей сказать Ревелу, чтобы он разобрался с этим как следует, и на этом все. И пошел в баню.
Если я и скучал по чему-то из своего детства, так это по парильням Оленьего замка. Они даровали уют круглый год, согревая до костей в середине зимы и изгоняя из тела болезнь через пот в любое время года. Парильни, наследие тех времен, когда Олений замок был крепостью, состояли из множества комнат со скамьями. Имелись отдельные помещения для стражников – те после ночных попоек были склонны буйствовать и драться, – несколько парилок для слуг из замка, и отдельные – для знати.
Мужская парилка в Ивовом Лесу не шла с ними ни в какое сравнение. Она состояла из единственной комнаты ненамного больше моей спальни, со скамьями вдоль стен. В одном конце была большая кирпичная печь, а в центре – выложенный кирпичом бассейн с водой. Здесь никогда не было так жарко, как в парильнях Оленьего замка, но при наличии некоторого терпения и упорства можно было как следует вымыться. Все обитатели Ивового Леса, знатные и простые, пользовались парилкой. В то утро там оказался Лин-пастух с двумя своими взрослыми сыновьями.
Я кивнул этой троице, не настроенный беседовать, но Лин немедленно спросил, разрешал ли я сжигать ночью кучу дров. Так что пришлось рассказать ему историю о кусачих насекомых в спальне Би и о том, что я выволок из дома ее перину и сразу же сжег.
Он кивнул с серьезным видом и заверил меня, что понимает – с такой напастью надо разбираться побыстрей. Однако я увидел, какими взглядами обменялись его сыновья. Лин ненадолго умолк, а потом спросил, разрешал ли я кому-нибудь разбивать лагерь на пастбище. Когда я сказал, что не разрешал, он опять покачал головой:
– Ну, может, это были просто случайные путники, и не надо переживать, раз костер зажгли вы. Утром я увидел, что с забора сняли верхнюю перекладину и на пастбище остались следы по меньшей мере трех лошадей. С овцами все в порядке, и ночью ни Ромашка, ни другие собаки не лаяли. Может, кто-то просто остановился передохнуть.
– Они разбили там лагерь? На заснеженном пастбище?
Он отрицательно мотнул головой.
– Я схожу туда попозже и все осмотрю, – сказал я.
Лин дернул плечом:
– Нечего там смотреть. Просто отпечатки подков. Я уже вернул перекладину забора на место.
Я кивнул и замолчал, гадая: простые путешественники – или те, кто охотился за моей посланницей? Я сомневался, что это охотники. Люди, которые убили одну посланницу и обрекли другую на жуткую смерть, вряд ли просто так остановились бы передохнуть на пастбище во время погони. Но я все равно собирался взглянуть на отпечатки подков, хотя и сомневался, что обнаружу там больше, чем Лин.
