17. Убийцы

Пока я нес тело посланницы вниз по лестнице, моя дорогая малышка семенила передо мной, освещая мне путь свечой. В один ужасный миг я порадовался тому, что Молли мертва и не видит, чего я требую от нашего ребенка. По крайней мере, мне удалось отвлечь Би на достаточно долгий срок, чтобы она не оказалась свидетельницей того, как я убиваю Белую. Я воспользовался двумя «точками крови» на горле девушки. Едва я к ним прикоснулся, она поняла, что я собираюсь делать. Ее слепой, кровавый взгляд встретился с моим, и на миг на ее лице отразилось облегчение и дозволение. Но когда я надавил, она рефлекторно вскинула руки и схватила меня за запястья. Она сражалась, боролась за последние мгновения жизни, исполненной боли.

Она слишком ослабела, чтобы сопротивляться всерьез. Лишь немного меня поцарапала. Я уже давно, очень давно никого не убивал. Я никогда не испытывал возбуждения от убийства, как случается с некоторыми. Ни разу оно не доставило мне радости, удовлетворения или даже ощущения достигнутой цели. Когда я был молод, то относился к каждому убийству как к задаче, которую следовало выполнить, умело и хладнокровно, а потом – попытаться не думать о случившемся слишком уж долго. Той ночью, несмотря на первоначальное согласие посланницы и даже учитывая то, что я спасал ее от долгой и мучительной смерти, я совершил, наверное, самое трудное убийство за всю свою жизнь.

А потом вынудил свою маленькую дочь сделаться его соучастницей, заставил ее молчать. Не я ли с полным правом сопротивлялся тому, чтобы Чейд и Кетриккен сделали из нее Видящую со всеми вытекающими последствиями? А ведь они точно не заставили бы ее участвовать в подобном. Я так гордился тем, что давным-давно никого не убивал. Молодчина, Фитц, продолжай в том же духе. Не разрешай взвалить бремя Видящих на хрупкие плечи дочери. Вместо этого сделай из нее ученицу убийцы.

В имении вроде Ивового Леса всегда найдется куча лишнего хвороста и веток. Обычно их сваливают где-нибудь в сторонке, чтобы потом сжечь. Наша куча находилась за загонами для окота овец, на пастбище. Я нес завернутую в кокон из одеяла посланницу и первым шел через высокую, покрытую снегом траву, сквозь зимнюю ночь. Би тихонько шагала позади меня. Это было неприятное путешествие сквозь тьму и сырость. Дочь ступала по моим следам. Мы подошли к припорошенной снегом куче колючих и ломких ветвей, срезанных и брошенных кустов терновника и сучьев, что упали с деревьев на границах пастбища, но были слишком тонкими, чтобы использовать их как дрова. Как раз то, что мне требовалось.

Я опустил свой груз, и завернутый в одеяло труп неровно лег поверх кучи веток. Я прикрыл его другими ветками, сделал кучу более плотной. Би наблюдала. Наверное, стоило бы отослать ее обратно – пусть идет в мою комнату и ложится спать. Но я знал, что она не подчинится, и подозревал, что увидеть собственными глазами, как я воплощаю свой замысел, будет для нее не так ужасно, чем позволить воображению дорисовать эту картину. Мы вместе отправились за маслом и углем. Она смотрела, как я разбрызгиваю масло над ветками и щедро поливаю им завернутое тело. Потом мы его подожгли. Вечнозеленые ветки и колючки были смолянистыми, они быстро загорелись, и их пламя высушило более толстые ветки. Я боялся, что они сгорят быстрее тела, но пропитавшаяся маслом перина занялась и начала сильно гореть, источая резкую вонь. Я принес еще веток для нашего костра, и Би мне помогла. Она всегда была маленькой и бледной, и холодная ночная тьма еще больше выбелила ее, а красные отблески пламени, плясавшие на ее лице и волосах, стоявших торчком, превратили мою дочь в духа смерти из старой сказки.

Погребальный костер горел хорошо, пламя вздымалось выше моей головы. Свет вынудил ночь расступиться. Вскоре мое лицо ощутило приятное тепло, а спина по-прежнему мерзла. Я подобрался ближе – туда, где было совсем жарко, и подтолкнул концы веток внутрь, добавил еще немного дров. Когда я бросил в огонь покрытую инеем ветку, он затрещал и зашипел, как будто что-то сказал. Языки пламени поглотили нашу тайну.

Би стояла рядом, но не прикасалась ко мне, и мы смотрели, как горит посланница. Чтобы сжечь тело, нужно много времени. Большую его часть мы провели в молчании.

Би лишь однажды нарушила его:

– Что мы скажем остальным?

Я привел мысли в порядок.

– Шун мы не скажем ничего. Она верит, что девушка ушла. Пусть и Риддл так считает. Слугам я скажу, что ты пожаловалась на зудящие укусы, я нашел в твоей постели клопов, когда укладывал тебя спать, и решил ее немедленно сжечь. – Я тихонько вздохнул и прибавил: – Это будет несправедливо по отношению к ним. Мне придется притвориться, что я очень ими недоволен. Потребую, чтобы всю твою одежду перестирали и принесли тебе новую перину.

Она кивнула. Снова уставилась в огонь. Я собрал еще одну охапку хвороста и бросил в жадное пламя. Наполовину сгоревшие ветви треснули под навалившейся тяжестью, рассыпались на куски и упали на обуглившиеся останки. Перина превратилась в пушистый пепел. Это почерневшие кости или почерневшие ветки? Я и сам не мог понять. От слабого запаха жареного мяса меня тошнило.

– У тебя хорошо получается. Обо всем подумал.

Не такую похвалу я хотел бы услышать от своей маленькой дочери.

– Когда-то я занимался… особой работой. Для короля. Пришлось научиться думать о многих вещах сразу.

– И очень хорошо лгать. И не позволять людям видеть, что ты думаешь на самом деле.

– И это тоже. Я такими вещами не горжусь, Би. Но секрет, который мы узнали сегодня ночью, принадлежит не мне, а моему старому другу. Ты слышала, что сказала посланница. У него есть сын, и этот сын в опасности.

Догадалась ли она по моему голосу, какой странной мне кажется эта новость? У Шута есть сын. А я даже не был вполне уверен в том, что он мужчина. Но если родился ребенок, то произвести его на свет могла только женская утроба. Значит, у этого ребенка имеется и мать. Та, кого Шут, наверное, любил. Я думал, что знаю его лучше кого бы то ни было. Но подобное мне бы и в голову не пришло…

Женщина и станет отправной точкой моих поисков. Кто же она? Я мучительно соображал. На память мне пришла Гарета. Она была помощницей садовника в те времена, когда мы с Шутом были детьми. Уже тогда она в него влюбилась. В юности он был гибким, живым парнишкой, кувыркался и ходил колесом, показывал фокусы, каких ожидали от фигляра. Он был остер на язык. Мог и очень жестоко подшутить, если считал, что с кого-то не повредит чуток сбить спесь. С юными и теми, кому выпала не лучшая судьба, он был мягче и часто оборачивал свои шутовские выходки против себя самого.

Гарета не была красавицей, и с ней он вел себя по-доброму. Некоторым женщинам большего и не надо. Позже она его вспомнила, узнала в облике лорда Голдена. Или это было не просто узнавание? Может, он так убедил ее хранить его тайну? Если у них родился ребенок, мальчику сейчас лет двадцать пять.

Но только ли о ней мне следует подумать? Конечно, еще имелись шлюхи, и вообще дам легкого поведения в Баккипе было предостаточно, однако я не мог себе представить, чтобы Шут их навещал. Выходит, Гарета, и только она… Потом мои мысли понесло в другую сторону, и я вдруг увидел Шута в новом свете. Он всегда был очень скрытным. У него могла быть тайная возлюбленная. Или не совсем тайная. Лорел. Наделенная Даром охотница не делала тайны из своего влечения к нему. А еще Шут провел много лет вдали от Оленьего замка, в Удачном и, возможно, Джамелии. Я почти ничего не знал о его жизни там, не считая того, что он изображал из себя женщину.

Тут все встало на свои места, и я назвал себя полным болваном. Джофрон! Почему он ей написал? Почему предупредил, чтобы оберегала своего сына? Возможно, потому что это их общий сын? Я вновь перебрал свои воспоминания о Джофрон и Шуте. Примерно тридцать пять лет назад, когда Шут нашел меня в горах умирающим, он отнес меня в свой домик. Этот маленький домик он делил с Джофрон, но выселил ее, когда взял меня к себе. А когда ему пришлось вместе со мной отправиться в путешествие, он оставил ей все свое имущество. Я подумал о том, как она обошлась со мной, когда мы повстречались в последний раз. Было ли это поведением возлюбленной, которую променяли на старого друга? Не зря же она показала мне, что Шут ей писал, в то время как я не удостоился от него ни словечка.

Я вернулся к тем лихорадочным дням, вспомнил ее голос и то, с каким обожанием она говорила о своем Белом Пророке. Я счел это разновидностью религиозного рвения. Возможно, это была страсть иного рода. Но если она родила Шуту ребенка, то он, безусловно, должен был знать об этом наверняка. Он ведь посылал ей письма. А она ему хоть раз ответила? Если Джофрон родила ему сына, то он на год моложе Неттл. Ему не требуется моя защита, верно? А внук, с которым я повстречался, совсем не походил на Шута. Окажись он наследником Шута, кровь Белого народа проявилась бы в нем. Внук Шута. Мне понадобилось время, чтобы просто состыковать друг с другом эти два слова.

Я размышлял над этим, пока пламя пожирало кости девушки. Смысл послания все никак не доходил до меня. Если Шут зачал ребенка, когда побывал в Баккипе в последний раз, его сын должен быть уже молодым мужчиной, а не мальчиком. Но посланница говорила о тайном сыне как о ребенке. Я вспомнил, как медленно рос Шут, как он заявлял, что на десятки лет старше меня. Я очень многого о нем не знал. Но если его сородичи медленно взрослеют, быть может, оставленный им ребенок по-прежнему выглядит ребенком? Тогда это не может быть сын Джофрон, ведь тот уже стал отцом собственного мальчишки. Может, Шут послал ей предупреждение, потому что опасался, что охотники станут преследовать любого, кто может оказаться его сыном? Мысли мои носились кругами, я пытался выстроить башню из слишком малого количества кирпичей. Окажись это сын Джофрон, Шут бы мне намекнул – существовали десятки подсказок, доступных только мне. Назвал бы его «сыном мастерицы игрушек» – и я бы понял. Но ведь он так же мог описать любого сына? «Сын садовницы», «сын охотницы»… Мы так хорошо друг друга знали. Разумеется, он указал бы мне на определенного ребенка, если бы сам знал, о ком идет речь. Так что же, Шут посылал меня искать ветра в поле – дитя, на существование которого указывает некое туманное Белое Пророчество? Он бы со мной так не поступил. Впрочем, нет. Поступил бы, несомненно. Потому что верил, что я найду этого ребенка. Может, это вообще не сын Шута? Я снова перебрал в памяти скупые слова посланницы. «Нежданный сын». Однажды он сказал, что эти слова относятся ко мне. А что теперь? Еще где-то родился какой-то «нежданный сын»? Можно ли со всей уверенностью считать, что это сын Шута? Посланница не очень-то хорошо знала наш язык…

– Папа? – дрожащим голосом спросила Би, и, повернувшись к дочери, я увидел, что она обхватила себя руками и трясется от холода. – Мы закончили?

У нее покраснел кончик носа.

Я посмотрел на наш костер. Последние охапки хвороста, которые я в него бросил, осели разом. Сколько останется от девушки? Череп, более толстые бедренные кости, позвоночник. Я шагнул вперед и вгляделся в самую сердцевину костра. Там все было покрыто углями и пеплом. Завтра принесу сюда перину из комнаты для прислуги, смежной со спальней Би, и сожгу. На сегодня хватит. Я надеялся, что хватит. Я огляделся по сторонам. Взошла луна, но небо заволокло тучами. Над болотистыми низинами и пастбищами стоял ледяной туман. Тот лунный свет, что достигал земли, растворялся в дымке.

– Давай вернемся в дом.

Я протянул Би руку. Она взглянула на нее, потом вложила в мою ладонь свои маленькие пальчики. Они были холодные. Повинуясь порыву, я подхватил ее на руки. Она принялась отталкиваться:

– Мне девять. Не три!

Я ее отпустил, она съехала на землю.

– Знаю, – сказал я виновато. – Просто ты выглядишь такой замерзшей.

– Я и правда замерзла. Пойдем домой.

Я больше не пытался к ней прикоснуться – спасибо и на том, что она шла рядом со мной. Думать о завтрашнем дне было страшно. День этот и без того обещал быть сложным, а ведь надо еще будет объясняться с Шун, и с Риддлом тоже. Придется объявить ложную тревогу из-за клопов – сколько суматохи и тщательного мытья это за собой повлечет! Ревел будет сам не свой, все слуги получат жесткий выговор. Стирка продлится вечность. Я подумал о собственной спальне и поморщился. Придется впустить туда служанок, иначе мои обвинения будут выглядеть фальшивыми. А уж гнев и отвращение Шун, когда ей сообщат, что в ее перине, возможно, живут паразиты, и вообразить жутко. Что ж, ничего не поделаешь. Мне нужно убедительное объяснение того, почему я решил сжечь перину Би в середине ночи. Без вранья не обойтись.

Как не избежать и того, что на Би обрушатся все эти кувыркающиеся обломки моей прежней жизни. Я покачал головой: как же плохо я ее защитил… Мне хотелось остаться в одиночестве прямо сейчас и попытаться обдумать, что все это значит. Сама мысль о том, что Шут обратился ко мне после стольких лет, лишала присутствия духа. Я попытался разобраться в своих чувствах и с изумлением обнаружил среди них гнев. Ни словечка за все эти годы и ни намека на то, как с ним связаться… И вот, когда ему что-то понадобилось, он без спросу вторгся в мою жизнь и перевернул ее вверх дном! Досада соперничала со страстным желанием наконец-то с ним повидаться. Послание как будто намекало, что он в опасности, не может путешествовать или что за ним шпионят. Может, он ранен? Когда мы виделись в последний раз, он пылал нетерпением, желая вернуться в свою старую школу и донести туда весть о конце Бледной Госпожи, а также все то, что узнал за время долгих странствий. Клеррес. Об этом месте мне было известно лишь название. Может, в этой самой школе Шут с кем-то не поладил? Почему? Что стало с Черным Человеком, его спутником и таким же Белым Пророком? Посланница вообще не упомянула о Прилкопе.

Шут всегда любил загадки и головоломки и еще сильнее любил хранить свои тайны. Но то, что происходило теперь, не походило на один из его розыгрышей. Скорее все выглядело так, словно он послал мне все крупицы сведений, какие мог, пусть они и были недостаточными, и рассчитывал, что я сумею отыскать недостающие кусочки головоломки. Сумею ли? По-прежнему ли я тот, на кого он может рассчитывать?

Странное дело – я надеялся, что нет. Когда-то я был ловким, умелым убийцей, способным шпионить, бегать, сражаться и отнимать жизнь. Но я больше не хотел всем этим заниматься. Я все еще чувствовал большими пальцами тепло кожи посланницы, ощущал ее слабую хватку на своих запястьях, пока она, сражаясь, погружалась в беспамятство и смерть. Я все сделал быстро. Не безболезненно – нет смерти без боли. Но я сделал боль куда более краткой, чем она могла бы быть. Я был милосерден.

И я снова ощутил знакомый прилив сил, какой испытывает убийца. То чувство, о котором мы с Чейдом никогда и ни с кем не говорили, даже друг с другом. Тот мерзкий маленький всплеск всемогущества: кто-то умер, а я живой.

Я не хотел его испытывать опять. Честное слово, не хотел. И еще я не хотел задаваться вопросом о том, как быстро в мою голову пришла мысль даровать посланнице быструю смерть. Я уже не один десяток лет упорно считал, что больше не хочу быть убийцей. Этой ночью я усомнился в собственной искренности.

– Папа?

Убийца дернулся и обратил изучающий взгляд на маленькую девочку. В первое мгновение я ее не узнал. Я собрал все силы, чтобы снова сделаться ее отцом.

– Молли… – проговорил я, и слово сорвалось с моих губ, отчего лицо Би так побледнело, что ее покрасневшие щеки и нос показались измазанными в крови.

Молли меня берегла. Она была моим маяком на ином жизненном пути. Теперь она ушла, и я чувствовал себя так, словно сорвался в пропасть и без надежды на спасение падаю навстречу гибели. Я прижал к себе свое дитя.

– Она умерла, – тихонько проговорила Би, и внезапно я снова это осознал.

– Знаю, – скорбно ответил я.

Би взяла меня за руку:

– Ты ведешь нас во тьму и туман, к пастбищу. Нам надо по этой дороге. – Она потянула меня за руку, и я понял, что направляюсь к затянутой туманом полосе леса рядом с пастбищем.

Би повернула обратно к Ивовому Лесу, где сквозь дымку виднелся тусклый свет в паре окон.

Мое дитя отвело меня домой.

Мы тихонько шли по Ивовому Лесу, погруженному во тьму. Почти беззвучно ступали по каменным плитам у входа, вверх по изогнутой лестнице и по широкому коридору. Я приостановился возле двери в комнату Би и вдруг вспомнил, что она не может там спать. Посмотрел на нее и преисполнился ненависти к самому себе. Нос у нее был ярко-красной пуговицей. На ней был зимний плащ и ботинки, а под плащом – только шерстяная ночнушка, промокшая до колен. Ох, Би…

– Давай зайдем сюда, только чтобы найти тебе чистую ночную рубашку. Сегодня спать будешь в моей комнате.

Я поморщился от этой мысли, вспомнив, в какое логово вепря превратил свою спальню. Ничего не поделаешь. Я хотел уничтожить все постельное белье в ее комнате до последнего лоскутка, чтобы избежать заражения теми жуткими тварями, которые пожирали посланницу. При мысли о том, какой ужасный приговор ей вынесли, мне пробрала дрожь. Приговор, не подлежащий пересмотру. Выходит, они наказывают за предательство медленной и болезненной смертью, и ни извинения, ни объяснения не спасут обреченного. Я по-прежнему не знал, кто такие «они», но уже их презирал.

Я зажег свечу от ее очага, а Би тем временем отправилась к сундуку с одеждой. Ее ночнушка волочилась по полу, оставляя влажный след. Би подняла тяжелую крышку, подставила под нее плечо, чтобы удержать в открытом положении, и начала перебирать содержимое. Я окинул комнату взглядом. Голая, оставшаяся без перины кровать казалась немым свидетелем моей вины. Сегодня в этой комнате я убил женщину. А стоит ли моему ребенку вообще здесь спать? Может, ее и не будут преследовать мысли о том, что я сделал, ибо она ни о чем не догадывается. Она поверила, что посланница просто умерла от ран. Но это убийство будет еще долго тревожить меня. Я понял, что не хочу, чтобы моя дочь спала в той же кровати, где я лишил кого-то жизни. Завтра объявлю, что собираюсь переселить ее в другую комнату. А пока что…

– Прекрати! Прекрати, умоляю! Оставь меня в покое! Прошу тебя, прошу!

Это был голос Шун, и на последнем слове он перешел в пронзительный визг.

– Оставайся здесь! – рявкнул я Би и выбежал из комнаты.

Временная спальня Шун располагалась в конце коридора. Я лишь несколько шагов успел пробежать, прежде чем из своей комнаты выскочил Риддл – в ночной рубашке, с ножом в руке и волосами, стоящими дыбом. Мы побежали плечом к плечу. Опять раздался голос Шун, от ужаса она кричала все пронзительнее:

– Мне жаль, что ты умер! Но я не виновата, ну не виновата же! Оставь меня в покое!

Дверь ее спальни распахнулась, и рыдающая Шун выскочила в полутемный коридор. Ее темно-рыжие волосы рассыпались по плечам, обтянутым ночной рубашкой. В одной руке у нее был нож с тонким и изящным лезвием, и, даже будучи в панике, она держала его как полагается. Увидев, что мы бежим к ней, Шун завопила еще громче. Потом она узнала Риддла и, беззвучно прошептав его имя, ринулась навстречу, упала в его объятия, едва не напоровшись на его нож. Она как будто не заметила, как он схватил ее запястье и сжал, заставив выронить оружие.

– Что такое, что случилось?

Мы оба кричали, а в ответ она только рыдала и обнимала Риддла за шею так крепко, что я испугался, как бы она не придушила бедолагу. Она уткнулась лицом ему в грудь, и он был вынужден держать нож одной рукой подальше от нее, а другой – неуклюже похлопывать ее по спине. Она что-то повторяла снова и снова, но я не мог разобрать. Я наклонился и поднял ее нож. Любимое оружие тайного убийцы. Похоже, она сомневалась, что ее начальных навыков обращения с ним хватит, чтобы защититься от призрака. Я спрятал оружие в рукаве.

– Проверю комнату. Стереги ее, – сказал я Риддлу, но, когда проходил мимо них, Шун внезапно вскинула голову и завопила:

– Не входи туда! Не входи туда! Это его призрак, он все плачет и плачет! Он винит меня. Роно винит меня!

Я замер – в сердце моем пробудился неприятный страх. Я не суеверен. В призраков не верю. Но краем уха я уловил, как где-то далеко рыдает потерявшийся ребенок. Сердце мое упало, и я обрадовался, когда Риддл сказал:

– Это всего лишь дурной сон, Шун. Вы многое перенесли, провели последние две недели в страхе. Потом оказались в незнакомом доме, не зная, какой теперь будет ваша жизнь. Неудивительно, что вам приснится кошмар.

Она с силой отпихнула Риддла и возмущенно заявила:

– Это был не кошмар. Я не смогла заснуть. Я лежала в постели и думала, и тут раздался вой. Это Роно! Маленький засранец все время плакал, все время хныкал и клянчил. Когда для меня пекли что-нибудь сладкое или вкусное, он просил кусочек. И даже если говорили, что это для меня, он продолжал просить или просто воровал немного. Потому и умер! – Внезапно она из испуганной сделалась сердитой. – Он украл мою еду, съел и умер. Ну разве я в этом виновата?

– Нет, – поспешно сказал Риддл. – Ну конечно нет. Виновен тот, кто пытался вас отравить.

Она удивительным образом успокоилась и перестала всхлипывать. Уткнулась лицом Риддлу в плечо, обхватила его руками за шею, прижалась всем телом. Он бросил на меня смятенный взгляд поверх ее головы. Я попытался не хмуриться. Я не был уверен в том, что связывает его и Неттл, но все равно мне не понравилось видеть, как он держит в объятиях другую женщину.

– Я проверю комнату. Удостоверюсь, что мы ничего не упустили, – сказал я ему.

Шун чуть отстранилась от плеча Риддла. Слезы и сопли стерли с ее лица всю красоту.

– Я не спала, это не был ночной кошмар! И я ничего не выдумываю! Я слышала плач!

– Я разберусь.

Когда я шел мимо Риддла, он передал мне свой нож и изогнул бровь, вместо того чтобы пожать плечами. Всегда лучше быть при оружии.

– Я уложу ее в своей комнате на ночь, – предложил он.

– Вы не можете оставить меня одну! – взвыла она.

С глубокой покорностью Риддл предложил:

– Я лягу спать поперек вашего порога, прямо за дверью. Если что-то вас потревожит, я буду всего лишь в нескольких шагах.

Я уже шел по коридору и не услышал ее сдавленных возражений. Перед дверью в ее спальню я остановился и собрался с духом. Напомнил себе, что это может быть что угодно – или вовсе ничего. Открыл дверь, заглянул в комнату. Дал волю своему Дару, чтобы изучить помещение. Пусто. Я не чувствовал в комнате ни человека, ни зверя. Это не обязательно означало, что Шун вообразила вторжение, но мне стало чуть спокойнее.

Свет пламени, низко горевшего в камине, как будто погрузил комнату в мед. Простыни и покрывала сползли с постели и протянулись до самой двери, по следам Шун. Я вошел, ступая тихонько и прислушиваясь. Что она услышала? Я подозревал, что в ее жалобах таилось по меньшей мере зерно правды. Может, ветер завыл в дымоходе или за окном? Но вокруг было тихо, если не считать приглушенного потрескивания дров в очаге.

Я зажег свечи на большом канделябре и с его помощью осмотрел комнату, проверил за шторами, и под кроватью, и даже в сундуках для одежды, которые пока пустовали. Их только что вычистили и положили в них свежие мешочки с душистыми травами. Сундуки пахли кедром и лавандой и ждали, что ими воспользуются. Шун не распаковала вещи, а разбросала их по комнате, как будто здесь прошел ураган. Одежда была повсюду – сыпалась из дорожных сундуков, висела в изножье кровати, лежала на крышках сундуков. Я сердито нахмурился при виде такой неопрятности. Что ж, завтра ее горничная наведет здесь порядок. И все же мне не понравилось, что взрослая девушка даже не умеет как следует распаковывать вещи. Ее драгоценности рассыпались по небольшому туалетному столику, рядом с пакетом розовых и желтых леденцов.

Чейд явно позволил ей залезть в свой кошелек, и она не преминула этим воспользоваться. Чему же он учил эту девушку? Она явно была о себе слишком высокого мнения, и я не нашел в ее поведении ни малейшего признака дисциплины или привычки к порядку. Как же он на нее смотрел, что счел достойной кандидаткой на роль шпионки, не говоря уже про тайного убийцу? Интересно опять же, где он ее нашел и почему она так много для него значит. Он скрыл от меня ее родословную, но я пообещал себе все разузнать. Разнюхать его секреты. Когда будет время. В перерывах между поисками потерянного наследника Шута, выговорами слугам из-за несуществующих клопов и возмещением ущерба, причиненного дочери. Я не очень-то хорошо справлялся со своей прежней жизнью. Только Шун мне и не хватало…

Я аккуратно закончил осмотр, убедился, что окна и ставни как следует закрыты и что в примыкающей комнате для горничной нет незваных гостей. Там было пусто. Я вышел из комнаты, пытаясь выкинуть из головы беспокойство из-за Шун хотя бы на эту ночь. Сегодня надо заняться тем, что меня тревожит больше всего. Завтра хватит времени подумать о том, как приучить эту девицу к более простому образу жизни. Завтра… нет, полночь уже давно миновала. Сегодня.

Я взял с собой зажженные свечи и вышел в коридор, где стоял Риддл в ночной сорочке, скрестив руки на груди. Я никогда не видел на его лице подобного упрямства. Взъерошенная кухонная служанка, одна из деревенских девушек, недавно нанятых в имение, стояла рядом в шали поверх ночнушки, одновременно сонная и встревоженная. Возле нее была Майлд, чье лицо отражало неодобрение в связи со всей этой суматохой. И Шун громко жаловалась. Я мысленно порадовался, что мы не разбудили Ревела. Завтра наступит совсем скоро, и вот тогда наш управляющий все вверх дном перевернет.

Шун уперла руки в бока и сверлила Риддла сердитым взглядом. Ее темные кудри буйно разлетелись по плечам, а ночная рубашка на выпяченной груди была вся в пятнах.

– Нет. Я не желаю, чтобы она спала рядом со мной. И что она сможет сделать, если призрак вернется? Риддл, ты должен меня защищать. Я хочу, чтобы ты спал в моей комнате!

– Леди Шун, это было бы неприлично, – сказал Риддл твердо и, как я заподозрил, не в первый раз. – Вы не хотите спать одна? Вот Пенси, готовая услужить. И заверяю вас обеих, что я буду спать прямо здесь, у порога, на случай, если вам понадобится моя помощь.

– Призрак? – вмешалась Пенси, и сон ее как рукой сняло. Она с испугом и мольбой обратилась к Риддлу: – Сэр, я вас умоляю, леди права! От меня не будет никакого толку, если в комнате появится призрак. Уверена, я тотчас же хлопнусь в обморок!

– Я проверил комнату леди Шун. Заверяю вас, там нет чужаков и нечего бояться, – уверенным голосом объявил я.

– Ну конечно, его там уже нет! – яростно возразила Шун. – Это был призрак маленького Роно, он плакал и обвинял меня! Призраков нельзя увидеть, если нарочно их искать. Они приходят и уходят, как пожелают!

– Роно? – Майлд рассмеялась и сказала: – О, прошу прощения, леди Шун, но в комнате нет никакого призрака Роно. Единственный призрак, который гуляет по этим комнатам, – старый лорд Пайк. Точнее, так он звался от рождения, но все горничные в особняке называют его «лорд Гляделка» – уж очень он любит подсматривать за девушками, когда они переодеваются! Моя матушка рассказывала, что он прятался в…

– Хватит на сегодня историй! – твердо заявил я.

По лицу Пенси уже было видно, что завтра она попросит расчет. Веселые искорки в глазах Риддла не улучшили моего настроения. Мне хотелось лишь добраться до постели.

Я проговорил хозяйским тоном:

– Майлд, будь любезна, помоги Риддлу обустроить место для ночлега у дверей леди Шун. Леди Шун, если вы не хотите спать в одиночестве, мы предлагаем вам Пенси. И только ее. Пенси, завтра тебе заплатят за эту ночь сверх жалованья. И на этом, дамы и господа, все. Я иду спать. Хватит уже суматохи после столь тяжелого дня.

– Если призрак Роно задушит меня ночью в отмщение за свою смерть, надеюсь, ты найдешь что сказать в свое оправдание лорду Чейду по поводу того, как ты меня «защитил»!

Она швырнула в меня слова, точно камни. Я не обернулся. Я знал, что перекладываю бремя забот на плечи Риддла. И знал, что он справится. Ему-то хоть немного удалось поспать, и он этой ночью никого не убил и не сжег ничье тело.

Я открыл дверь в комнату Би. Пусто. Значит, она додумалась переодеться и пойти в мою спальню. Пройдя немного по коридору, я открыл свою дверь и замер. Ее не было и там. Мой Дар ясно говорил: комната пустая и холодная, внутри никого. Огонь в камине почти погас.

Я высоко поднял свой канделябр, пытаясь понять, заходила ли Би сюда. Насколько я мог судить, ничего не изменилось с тех пор, как я побывал в своей спальне в последний раз. Привычка заставила меня подойти к камину и подбросить дров.

– Би? – тихонько позвал я. – Ты где-то здесь прячешься?

Я стянул с кровати скомканные одеяла, чтобы убедиться, что она не спит, зарывшись в них. Смятые простыни и вонь мужского пота убедили меня, что это место показалось бы ей непривлекательным убежищем. Нет. Она сюда не заходила.

Я вернулся в ее комнату. В коридоре было тихо. Риддл открыл глаза и поднял голову, когда я шел мимо. Я сказал ему, что просто проверяю, как там Би. Мне не хотелось сообщать, что я понятия не имею, где именно «там». От одной мысли о том, что он доложит Неттл, какой беспорядок у меня дома, я поморщился. Призраки, забившиеся дымоходы и недоученная прислуга – пустяки в сравнении с потерянной младшей сестрой Неттл.

Держа канделябр в поднятой руке, я вошел в ее спальню и тихонько позвал:

– Би, ты здесь?

На голой кровати ее точно не было. Я ощутил укол страха. Не забралась ли она в постель в комнате для горничной? Какой же я дурак, что не сжег и те тряпки сразу…

– Би? – позвал я громче и в два шага пересек комнату и вошел в смежную.

Пусто. Я попытался вспомнить, как она выглядела в последний раз. Разве бо́льшая часть постели лежала не на полу, а на кровати? Я взмолился богам, в которых едва ли верил: только бы Би ее не трогала. Комната была такой маленькой, что мне понадобилась секунда, чтобы понять: ее тут нет. Я вышел и в приступе ужаса бросился к ее сундуку с зимней одеждой. Как часто я себе напоминал, что ей нужно что-то поменьше, с более легкой крышкой? Я представил себе, что она упала внутрь, разбила голову и задохнулась в темноте…

Но там была только ее одежда, запиханная как попало и скомканная. Меня захлестнуло облегчение с примесью тревоги. Здесь ее нет. Я испытал приступ раздражения из-за того, что ее вещи хранятся в таком беспорядке. Неужто слуги покинули и эту комнату, когда я прогнал их из своей? Я подвел своего ребенка во многом, но больше всего – в том, что этой ночью потерял ее. Моя нога что-то зацепила, и я, посмотрев на пол, увидел кучу мокрой одежды. Одежда Би. Значит, здесь она переоделась. Она была тут, и теперь ее нет. Где же она? Куда могла пойти? В кухню? Может, она проголодалась? Нет. Она испытывала беспокойство и даже испуг. Так куда ее могло увлечь?

И я понял.

Напустив на себя безмятежный вид, я прошел мимо Риддла и сухо проговорил:

– Спокойной ночи!

Он проследил за мной взглядом, а потом одним плавным движением оказался на ногах.

– Я помогу тебе ее искать.

Я ненавидел его проницательность и одновременно был благодарен за нее.

– Тогда ступай на кухню. Я проверю свой кабинет.

Он кивнул и трусцой побежал вниз. Прикрывая пламя своих свечей, я двинулся следом. У основания лестницы наши пути разошлись. Я повернул в сторону своего личного кабинета. В коридорах, по которым я шел, было тихо и темно. Когда я дошел до двойных дверей кабинета, они оказались закрыты. Вокруг царила тишина.