16. Почетные гости

Итак, в тот день, последовавшую за ним ночь и на следующий день жизнь моя переменилась. Помню, как я сердилась из-за этого. Столько перемен, и все они касались моей жизни, но никто не спрашивал, нужны ли они мне.

В те дни меня вообще никто ни о чем не спрашивал.

Прежде всего – Шун. Ее временно поселили в комнате всего лишь в двух дверях от моей и отцовской, пока для нее не подготовят комнаты попросторнее. Отец приказал обновить для нашей гостьи Желтые покои. В ее распоряжение отдавали спальню, небольшую гостиную, комнату для горничной и еще одну комнату, с которой, как выразился отец, «можно делать что захочется». Мне всегда нравились Желтые покои, и я часто забиралась в них, чтобы поиграть. Никто и не подумал спросить меня, хочу ли я получить в свое распоряжение такие комнаты. Нет, единственная спальня и малюсенькая смежная комната для несуществующей кормилицы – считалось, что с меня и этого довольно. Но вот чужачка пришла в наш дом, и отец привел целую армию плотников, каменщиков, уборщиков и даже горничную, чтобы прислуживала одной Шун.

Затем – странная незнакомка, которую отец поместил в комнатку, куда можно было попасть из моей спальни. Он не спросил разрешения, просто взял и сделал. Я сказала, что все понимаю, и думала, что он хотя бы поблагодарит меня за понятливость по отношению к такой бесцеремонности. Вместо этого он просто кивнул, как будто считал само собой разумеющимся, что я буду соглашаться с любыми его поступками. Как если бы я была его соратницей по заговору, а не родной дочерью… Конечно, он ожидал, что я подыграю, солгу Риддлу и Шун. А когда стало понятно, что я сказала чистую правду и девушка-бабочка действительно исчезла, он решил, что я стану безоговорочно подчиняться.

И я подчинилась. В тот вечер я во всем его слушалась. Он работал быстро: взял одеяло из моего сундука и вручил мне охапку маминых свечей. Заставил меня идти впереди него, чтобы он мог меня видеть, и мы отправились в его личный кабинет. Он торопил меня, но дважды вынуждал останавливаться, хватал за плечо и оттаскивал в сторону, чтобы меня не увидел проходивший мимо слуга.

Когда мы добрались до кабинета, отец немедленно закрыл дверь на засов и сразу же взялся за фальшивую петлю.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Прячу тебя, – ответил отец. Тон его голоса был не резким, но беспрекословным, не допускавшим вопросов. Он зажег для меня одну свечу от угасавшего огня в камине и скомандовал: – Ступай внутрь.

Он пошел за мной следом, словно желая убедиться в том, что какой-нибудь шпион не пробрался в наш тайник. Я видела, как его брови удивленно приподнялись при виде перемен, устроенных мной.

– А ты времени зря не теряла… – восхищенно проворчал он.

– Ну, у тебя его для меня было маловато, так что я нашла себе занятие. – Я хотела его упрекнуть в том, что он забыл про меня, но его улыбка при виде моих перемен вызвала во мне слишком теплые чувства. Он мной гордился. Я не смогла сделаться такой черствой, какой хотела.

– Ты умница. Все так хорошо продумано. – Он вставил зажженную свечу в мой подсвечник и как будто слегка расслабился. – Тут ты будешь в безопасности, а я пока удостоверюсь, что тебе ничего не угрожает. Сейчас мне придется тебя оставить, но я постараюсь поскорее.

– Тебе придется проверить каждую комнату в Ивовом Лесу?

Глаза отца потемнели, когда он понял, что я осведомлена о его страхах.

– Я справлюсь.

Ой ли…

– За последние дни тут побывало много чужаков. Почему ты именно ее так сильно испугался?

– У нас мало времени на разговоры, милая. Чем раньше я с этим разберусь, тем быстрее смогу вернуться за тобой. Но я боюсь ее, потому что доверился ей слишком быстро и бездумно. Может, она сама и не опасна, однако опасность могла последовать за ней. Я был небрежен. Больше такое не повторится.

Он оставил меня, направившись обратно узким коридором и сказав напоследок:

– Мне придется закрыть за собой дверь на засов. Но не бойся. Я вернусь.

Я бы испугалась, если бы не соорудила к этому времени другой выход – через кладовую. Я проводила его взглядом, а потом прижала лицо к глазку и проследила за тем, как он закрыл секретную панель. Он повернулся, посмотрел прямо на меня и кивнул, прежде чем выйти из своего кабинета.

И вот я здесь… Можно было лишь порадоваться, что я припрятала в своем логове все необходимое. Сначала я просто сидела и обдумывала случившееся. Слишком много всего произошло за очень короткое время. Шун. Она мне не нравилась. Мой странное состояние, мои грезы. Я спросила себя, надо ли пугаться, но вместо этого повеселела. С чего вдруг? Я попыталась сравнить свои чувства с чем-то другим. Я точно растение, которое впервые зацвело. Нет. Скорее я как ребенок, который впервые обнаруживает, что рука нужна для того, чтобы тянуться и хватать. Какая-то часть меня росла, и сегодня она наконец-то повела себя именно так, как должна была. Я надеялась, что вскоре это повторится. Странно, что приходится все это объяснять отцу. Разве у людей не бывает снов и грез наяву? Я попыталась вспомнить, кто научил меня тому, что сны важны, что их надо записывать и что самые важные из снов захватят меня и не отпустят, пока не исполнятся. Я рассмеялась, когда поняла, где узнала обо всем этом. Во сне.

Вскоре я пожалела, что не придумала для себя какое-нибудь занятие, чтобы скоротать время. Я вытащила свой дневник и записала в подробностях все события дня, но много времени на это не потребовалось. На лучшем листе бумаги я записала сон с бабочкой, куда подробнее, чем все сны, которые записывала до сих пор. Положила его и свой дневник обратно на полочку и принялась смотреть, как горит мамина свеча. Это было неимоверно скучно. Я вспомнила о том, что сказал мне Волк-Отец, и о своем обещании. Что имел в виду мой отец, когда велел мне оставаться здесь? Конечно, всего лишь то, что я не должна покидать лабиринт в стенах. Я повторила себе это несколько раз ради убедительности.

Потом взяла свой кусочек мела и написала на стене, чтобы отец не переживал: «Я отправилась изучать коридоры, со мной запасная свеча и мел, чтобы отмечать свой путь».

Сначала я отправилась к глазку в стене моей спальни, опять понадеявшись найти какой-нибудь тайный вход. И снова мои поиски не увенчались успехом. Я начала понимать коридоры и то, как они проложены в стенах особняка. Лучше всего они были устроены в старой части дома – похоже, там они были задуманы с самого начала, когда дом только строился. В других местах ходы были короткими, или до невозможности узкими, или такими низкими, что отцу пришлось бы там ползти. Я пробралась через тот, что шел мимо моей комнаты, и с разочарованием обнаружила, что глазка в комнату, где временно поселилась Шун, нет. Я все же прижалась ухом к панелям, но почти ничего не услышала. Может, кто-то плакал за стеной. Может, мне показалось. Я спросила себя, в комнате ли она вообще. Когда отец впервые сообщил о том, что в доме появится чужачка, я сперва испугалась. Теперь я не боялась, а сердилась. Она мне не нравится, решила я тогда в лабиринте, и в свое оправдание убедила себя в том, что и я ей не нравлюсь, и она желает заполучить внимание моего отца. Я сама не знала, отчего мне от этой мысли так не по себе, но такова была правда. Сейчас я как никогда нуждалась в отце. Несправедливо, что Шун пришла в наш дом и отнимает его время.

Найти Желтые покои оказалось тяжелей, но в конце концов я добралась и до них. Решив, что я близко, подняла свечу повыше и была вознаграждена видом крышечки, которую можно было повернуть в сторону. Под ней скрывался глазок. Но когда я ее сдвинула, то обнаружила лишь небольшой сгусток штукатурки, выпиравший из стены. Последний этап ремонта подразумевал оштукатуривание стен. Они заделали глазок. Я решила, что сейчас не время что-то предпринимать. Штукатурщики могут вернуться завтра, не стоит привлекать их внимание к дырке в стене. Пусть высохнет; позже я вернусь и вырежу ее, как пробку.

Я еще немного погуляла по тайному лабиринту. Навестила свой выход в кладовой, чтобы убедиться, что там все без изменений. Заодно прихватила немного сушеных яблок и слив для своих запасов. Забралась на бочку, чтобы добраться до перченых колбасок, и тут в кладовую зашел один из кухонных котов. Я не стала обращать на него внимание. Его называли Полосатиком, но на самом деле он носил другое имя. Я почувствовала на себе его пристальный взгляд, когда попыталась забраться на штабель ящиков с соленой рыбой, откуда можно было дотянуться до самых высоких полок в кладовой. Я посмотрела вниз со своей неустойчивой опоры и увидела, что он пялится на меня круглыми желтыми глазищами. Он так на меня смотрел, словно я была одной из крыс, которых ему полагалось убивать. Я невольно замерла под его взглядом. Он был крупным котом, с массивным телом и толстыми лапами, – такие коты охотятся на земле, а не лазают. Если бы он захотел прыгнуть на меня и атаковать, мне несдобровать. Я вообразила, как эти острые когти впиваются в мои плечи, как задние лапы рвут мою спину…

– Чего тебе надо? – шепотом спросила я.

Он шевельнул усами и наставил на меня кончики ушей. Потом перевел взгляд на бечевку, натянутую поперек кладовой: с нее свисали ярко-красные ломти копченой рыбы. Я знала, почему их повесили так высоко: чтобы коты не достали.

Но я-то могла дотянуться.

Мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы оторвать один ломоть. Кусочки рыбы, покрытые слоем соли, были нанизаны на бечевку, как бусины. Дотянувшись до одного, я принялась его гнуть, пока он не сломался. В тот же момент я потеряла равновесие и рухнула с верхнего ящика на пол кладовой. Тяжело ударилась бедром и боком, но сумела не закричать. Я немного там полежала, прижимая к себе украденную рыбу и колбаску, тяжело дыша от боли. Медленно села. Просто ушиблась, ничего серьезного.

Полосатик отпрыгнул в угол кладовой, но не сбежал. Он смотрел на меня – точнее, на рыбу, которую я все еще сжимала. Я перевела дух и негромко проговорила:

– Не здесь. Следуй за мной.

Я встала, шипя от боли, и собрала сушеные фрукты и перченые колбаски. Потом, прижимая к груди свою добычу, опустилась на колени и проползла через баррикаду из ящиков к потайной двери. Оказавшись внутри, отодвинулась от входа и стала ждать. После долгой паузы в круге тусклого света появилась усатая мордочка. Я отодвинула свечу и поманила его.

Некоторые люди разговаривают с котами. Некоторые коты разговаривают с людьми. Попытка не пытка.

– Если ты пойдешь со мной дальше и проведешь день, убивая крыс и мышей в этих коридорах, я отдам тебе весь этот кусок рыбы.

Он приподнял свою полосатую мордочку, открыл пасть и повел усами из стороны в сторону, вбирая запахи моего лабиринта. Здесь и мой нос чуял мышей. Кот издал низкое горловое рычание, и я поняла, что перспектива поохотиться и получить рыбу ему по нраву.

– Я отнесу это в свое логово. Когда перебьешь крыс и мышей, приди и скажи мне. Я отдам тебе рыбу и выпущу отсюда.

Взгляд его круглых глаз встретился с моим, и у меня не осталось сомнений, что Полосатик отлично понял условия сделки. Он шмыгнул мимо меня, опустив голову и выпрямив хвост. Когда кончик хвоста оказался достаточно далеко от двери, я ее прикрыла почти до конца. Взяла свою свечу, рыбу, колбаски и фрукты и отправилась назад, в свое логово.

Но, даже с учетом моих путешествий, день за стенами оказался длинным и скучным. Я жалела, что не украла побольше отцовских записей, чтобы почитать. Я написала о коте в своем дневнике, подремала, завернувшись в одеяло, поела фруктов и выпила воды, а потом стала ждать. И ждать. Когда отец наконец-то вернулся и открыл дверь, мои занемевшие от долгой неподвижности руки и ноги начали болеть. Я наблюдала за ним и, как только он открыл панель, вышла.

– Все в порядке? – спросила я, и отец устало кивнул.

– Думаю, да, – уточнил он. – Нигде в доме нет ее следов. Хотя, как ты знаешь, это большой дом и комнат тут много. Никто из слуг не сказал, что заметил ее. Она как будто испарилась. – Он прочистил горло. – В общем, слуги ничего не знают о пропавшей девушке. И я убедил Шун и Риддла, что она ушла.

Я вышла вслед за ним из тайного логова в коридоры Ивового Леса, не сказав ни слова. Я знала сотни мест в доме, где можно спрятаться. Отец попросту не мог их все проверить. И сам, конечно, это понимал. Я молча шла рядом с ним. Обдумав все как следует, сказала:

– Мне понадобится нож в чехле, если можно. Такой, как был у мамы.

Он замедлил шаг, и мне больше не нужно было торопиться.

– Зачем?

– А зачем мама всегда носила с собой нож?

– Она была занятая женщина, все время что-то делала. Нож ей требовался, чтобы резать бечевки, или подравнивать кусты, или срезать цветы, или делить фрукты на части.

– Я могу всем этим заниматься. Ну, могла бы – будь у меня нож.

– Я позабочусь о том, чтобы подобрать тебе какой-нибудь, и еще нужен пояс тебе по размеру.

– Мне бы хотелось получить нож сейчас.

Тут он остановился и посмотрел на меня сверху вниз. Я уставилась на его ступни.

– Би, я понимаю, что ты немного испугалась. Но со мной ты в безопасности. Тебе действительно нужен нож, и ты достаточно взрослая, чтобы обращаться с ним разумно. И все же… – Он замолчал, не в силах подыскать нужные слова.

– Ты не хочешь, чтобы я заколола кого-нибудь, кто станет мне угрожать. Я тоже не хочу. Но мне не хочется оказаться беззащитной, если угроза и впрямь возникнет.

– Ты такая маленькая… – сказал он со вздохом.

– Вот и еще одна причина, чтобы обзавестись ножом!

– Посмотри на меня.

– Я смотрю. – Я смотрела на его колени.

– В лицо мне посмотри.

Я с неохотой подняла голову. Взгляд мой поблуждал по его лицу, наши глаза на миг встретились, потом я отвернулась. Он ласково проговорил:

– Би, я достану тебе нож, и ножны, и пояс, чтобы ты могла его носить. Более того, я научу тебя, как им пользоваться в качестве оружия. Это случится не сегодня вечером, но случится.

– Тебе ведь не хочется.

– Нет. Не хочется. Мне бы хотелось, чтобы тебе никогда не пришлось узнать о таких вещах. Но видимо, придется. И наверное, это мой промах – надо было раньше тебя обучить. Но я не хотел, чтобы ты вела такую жизнь.

– Если я не готова себя защитить, это еще не значит, что мне не придется защищаться.

– Би, я это понимаю. Послушай, я сказал, как поступлю, и слово сдержу. Но пока что – сегодня вечером – ты можешь мне довериться, чтобы я тебя защитил? А прочим займемся потом, хорошо?

Я сглотнула комок в горле и проговорила хриплым и странным голосом, не отрывая взгляда от его ступней:

– Как же ты защитишь меня, если собираешься следить за ней и оберегать ее?

На его лице – я это видела краем глаза – отразилось потрясение, потом обида, а следом усталость. Он взял себя в руки и спокойно проговорил:

– Би, у тебя нет причин ревновать. Или тревожиться. Шун нужна наша помощь, и, да, я буду ее защищать. Но моя дочь – ты, не Шун. А теперь идем. Тебе надо причесаться и умыть лицо и руки, прежде чем мы отправимся ужинать.

– А Шун там будет?

– Да. И Риддл.

Отец не принуждал меня бежать, но ножки у меня были короткие. Когда он шел обычным шагом, мне всегда приходилось торопиться, чтобы не отстать. Я заметила, что в доме стало тише, и предположила, что он отослал работников по домам.

– Мне нравится, что в доме снова тихо.

– Мне тоже. Этот ремонт займет какое-то время, Би, и до тех пор нам придется терпеть шум, пыль и чужаков. Но когда они закончат, здесь опять станет тихо и спокойно.

Я подумала про ужин: Шун и Риддл, за одним столом с нами. И за завтраком на следующий день. Я подумала о том, как войду в комнату в своем доме и застану там Шун. А в оранжереи она будет заходить? Станет ли читать свитки в библиотеке? Теперь, когда я представила себе, как она будет бродить по моему дому, мне вдруг показалось, что я никогда не смогу забыть о ее присутствии.

– Как долго Шун пробудет здесь?

Я почему-то сомневалась, что тишина, спокойствие и Шун могут ужиться под одной крышей.

– Столько, сколько понадобится.

Отец пытался говорить твердо, но теперь я слышала в его голосе ужас. Он явно не задавался этим вопросом. Мне понравилось, что ответ показался ему в той же степени неприятным, что и мне. У меня немного поднялось настроение.

Он проводил меня в мою комнату. Я умылась, причесалась, и, когда вышла, чтобы спуститься к ужину, он ждал меня в коридоре. Я бросила на него взгляд и сказала:

– Мне нравится, что ты сбрил бороду.

Я это заметила еще утром, но в тот раз промолчала. Он взглянул на меня, кивнул, и мы вместе направились ужинать. Слуги накрыли для нас стол в большом обеденном зале, но зажгли огонь только в ближайшем камине. Другой конец комнаты был похож на сумрачную пещеру. Риддл и Шун уже сидели за столом и о чем-то разговаривали, однако просторное помещение поглощало их слова.

– А вот и мы, – объявил отец, когда мы вошли. Он хорошо владел голосом. Казалось, он очень доволен тем, что все собрались за одним столом.

Он усадил меня справа от себя, где раньше сидела мама, – отодвинул стул, а потом, когда я села, пододвинул его к столу. Шун оказалась справа от меня, а Риддл – слева от отца. Волосы Шун были уложены в высокую прическу, а платье выглядело так, словно она ожидала встретить в нашей столовой королеву. Похоже, она старательно умылась холодной водой, потому что кожа лица сделалась розовой, но глаза все равно остались красноватые. Она плакала. Риддл выглядел так, словно сам хотел расплакаться, но вместо этого натянуто улыбался.

Когда мы сели и отец позвонил в колокольчик, чтобы несли еду, Шун сказала:

– Ты не нашел никаких следов чужачки?

– Я же тебе сказал, Шун, она ушла. Это была всего лишь раненая путница. Она явно не чувствовала себя в безопасности даже здесь и ушла, как только смогла.

Двое незнакомых мужчин вошли в комнату, неся подносы. Я взглянула на отца. Он мне улыбнулся. Они подали нам суп и хлеб, потом отошли.

– Кор, Джет, спасибо.

Как только отец это сказал, они поклонились и ушли в кухню. Я с тревогой смотрела на него.

– Я нанял еще слуг, Би. Пришла пора все делать хоть самую малость по правилам. Вскоре ты с ними познакомишься и привыкнешь. Они кузены мужа Тавии, и рекомендации у них очень хорошие.

Я кивнула, но все равно расстроилась. Блюда сменяли друг друга, и отец аккуратно делил свое внимание между мной, Риддлом и Шун, словно разговор был едой, которую должны были попробовать все. Он поинтересовался у Шун, нравится ли ей комната. Она с чопорным видом ответила, что на время и такая сгодится. Он спросил Риддла, что тот думает о супе, и Риддл сказал, что суп не хуже того, что подают в Оленьем замке. Пока мы ели, они с Риддлом разговаривали только об обыденных вещах. Пойдет ли завтра сильный снег? Отец надеялся, что в этом году сугробы будут не очень высокими. Риддл сказал – да, славно, если сугробы будут не очень высокими. Нравится ли Шун верховая езда? В Ивовом Лесу есть несколько отличных тропинок для поездок верхом, и отец подумал, что ее лошадь для такого годится. Не желает ли она завтра осмотреть имение?

Риддл спросил, осталась ли у отца серая кобыла, на которой он ездил раньше. Отец ответил, что осталась. Риддл предложил пойти поглядеть на нее после ужина. Он хотел узнать, не согласится ли отец свести ее с каким-то черным жеребцом из Оленьего замка, чтобы получить от них жеребенка.

Это был такой прозрачный предлог, чтобы поговорить с отцом наедине, что я едва сдержала свое негодование. После ужина мы отправились в маленькую комнату с удобными креслами и уютно горящим камином. Риддл с отцом ушли на конюшню. Мы с Шун остались сидеть и смотреть друг на друга. Вошла Тавия, принесла чай.

– Ромашка и сладкоцвет, чтобы крепче спалось после долгого пути, – сказала она с улыбкой, обращаясь к Шун.

Шун не ответила, и я, чтобы заполнить тишину, сказала:

– Спасибо, Тавия.

– Всегда пожалуйста, – ответила служанка. Налила нам обеим чай и ушла.

Я взяла свою чашку с подноса, подошла к камину и села рядом. Шун взглянула на меня сверху вниз:

– Отец всегда разрешает тебе не ложиться спать и беседовать со взрослыми?

Она явно этого не одобряла.

– Взрослыми? – переспросила я, озираясь, и одарила ее как будто бы растерянной улыбкой.

– Тебе уже полагается быть в постели.

– Почему?

– Так поступают все дети по вечерам. Они отправляются в постель, чтобы взрослые могли поговорить.

Я подумала над этим и посмотрела в огонь. А вдруг отец станет отсылать меня в постель по вечерам, чтобы они с Шун могли остаться наедине и разговаривать? Я взяла кочергу и как следует стукнула горящее полено – искры полетели веером. Я стукнула еще раз.

– Прекрати! Дым пойдет.

Я стукнула еще и убрала кочергу. На Шун и не взглянула.

– Полагаю, весьма кстати, что ты не носишь юбки. Ты бы их там, на полу, перемазала. Почему ты сидишь на камнях возле очага, а не в кресле?

Кресла были слишком высокими. Мои ноги болтались бы над полом. Я посмотрела на чисто выметенные кирпичи.

– Тут не грязно.

– Почему ты одета как мальчик?

Я окинула взглядом свою тунику и штаны. На голени у меня была паутина. Я ее убрала.

– Я одета удобно. А тебе нравится носить на себе столько слоев ткани?

Шун всколыхнула своими юбками. Они были миленькие, точно венчики распустившихся цветков. Верхняя – синего цвета, на тон светлее баккипского синего. Нижняя – еще светлее, из-под нее намеренно выглядывало кружево. Юбки сочетались с бледно-голубым корсажем платья, а кружево было таким же, как на воротнике и манжетах. Подобный наряд на сельском рынке не купишь. Наверное, их сшили на заказ. Шун с довольным видом разгладила ткань.

– Они теплые. И очень красивые. А еще дорогие. – Она подняла руку и коснулась сережек, словно я могла их не заметить. – Как и это. Жемчужины из Джамелии. Лорд Чейд их для меня достал.

На мне была простая туника, сшитая мамой, – длиной до колен, чтоб выглядеть прилично, – а под туникой я носила шерстяную рубаху с длинными рукавами. В талии ее перехватывал кожаный пояс. Еще на мне были шерстяные штаны и домашние туфли. И все. Раньше никто не говорил, что я одета как мальчик, но теперь я припоминала, что помощники конюхов носят почти то же самое. Даже девочки, работавшие на кухне, всегда ходили в юбках. Я взглянула на края своих рукавов. Они испачкались в паутине и меле после странствий по лабиринту. Штаны тоже испачкались на коленях. Я вдруг поняла, что мама заставила бы меня переодеться, перед тем как спуститься к ужину с гостями, – может, надеть красные юбки. Она бы украсила лентами мои волосы. Я подняла руку и пригладила то, что от них осталось.

Шун кивнула:

– Так-то лучше. Они торчали, как перья на голове у птицы.

– Они слишком короткие, чтобы их заплетать. Я их обрезала, когда умерла мама. – На миг я устремила на нее прямой взгляд.

Шун встретила его хладнокровно, а потом сказала:

– Я могу лишь мечтать о том, чтобы моя мать умерла. Думаю, моя жизнь сделалась бы легче.

Я уставилась на ее колени. Слова меня ранили, и я пыталась понять почему. Потом я поняла: она считала свою боль важнее моей. Послушать Шун, так то, что ее жестокая мать продолжала жить, было худшей трагедией, чем смерть моей матери. В ту минуту я ее ненавидела. Но еще я обнаружила кое-что важное. Я могла вести себя с ней так же, как это делал отец, – поднимать глаза и встречаться взглядом, не выдавая своих чувств.

Эта открытие меня удивило. Я молча изучила Шун и поняла, что она не обладает той же способностью, что и я. Все ее чувства были написаны большими буквами у нее на лице. Может, она считала меня слишком маленькой, чтобы читать по лицу, или такое умение было для нее не важным. Так или иначе, она не пыталась от меня ничего скрыть. Она знала, что бесчувственные слова меня ранят. На душе у нее было отвратительно, ей претило оставаться в моем доме, а мое общество ее раздражало. И в отчаянии она пыталась обидеть меня просто потому, что я оказалась рядом. А еще потому, что она считала, будто я не могу дать сдачи.

Мне не было ее жаль. Она была слишком опасной, чтобы я ее жалела. Я подозревала, что Шун, бездумно упиваясь своим несчастьем, способна на такую жестокость, какой я еще ни разу не испытывала со стороны взрослого. Я вдруг испугалась, что она нас уничтожит и отнимет те крохи спокойствия, какие мы с отцом сумели сохранить. Она сидела в своем красивом платье, в сережках и смотрела на меня – такую маленькую, такую, по ее мнению, юную, грязную и заурядную. Ну конечно! Она считает меня дочерью простолюдина Тома Баджерлока. Не потерянной принцессой из семьи Видящих! Просто дочкой овдовевшего управляющего Ивовым Лесом. Но у меня был дом, и отец, который любил меня, и воспоминания о матери, которая меня лелеяла. Все это казалось Шун несправедливым.

– Ты притихла, – напряженно заметила она. Так скучающая кошка трогает мышь лапой, проверяя, умерла жертва или еще нет.

– Уже слишком поздно для меня. Я, знаешь ли, ребенок. Обычно я по вечерам рано ложусь в постель. – Я зевнула и нарочно не прикрыла рот ладонью. Потом прибавила чуть тише: – И унылые истории, призванные разжалобить, всегда вызывают у меня скуку. Меня от них клонит в сон.

Шун уставилась на меня, и ее глаза позеленели. Она подняла руку, словно желая поправить волосы, и вытащила из прически одну из длинных шпилек. Сжала, держа большим и указательным пальцем, словно желая привлечь мое внимание к украшению. Неужели она мне угрожает этой штукой? Она резко встала, и я вскочила. Я была проворнее, но вряд ли сумела бы прорваться мимо нее к двери. В коридоре послышался шум, и миг спустя Риддл открыл дверь. За ним шел мой отец.

– Доброй ночи! – радостно крикнула я ему. Прошмыгнула мимо раскрасневшейся от ярости Шун, поспешно обняла отца и отпрянула. – День был такой длинный, столько всего неожиданного случилось. Я очень устала. Думаю, пора мне в постель.

– Ну… – растерянно проговорил отец. – Если ты устала. Проводить тебя в спальню?

– Да, – с нажимом сказал Риддл, прежде чем я успела ответить. Шун принялась поправлять волосы и с улыбкой воткнула шпильку обратно в прическу. – Она чуть раньше плохо себя чувствовала. Укрой ее теплым одеялом и разожги огонь в ее камине.

– Так и сделаю, – согласился отец.

Он улыбался и кивал, словно для меня было совершенно нормальным отправляться в постель в такой час. Обычно мы с ним бодрствовали допоздна, и я часто засыпала на каменной плите возле очага в его кабинете. Теперь он коротко извинился перед своими гостями, пообещал вернуться и взял меня за руку, когда мы выходили. Я не выдергивала руку, пока дверь за нами не закрылась.

– Что ты затеяла? – требовательно спросил он, когда мы направились к лестнице.

– Ничего. Уже ночь. Я хочу в постель. Мне сказали – детям так положено.

– Шун была вся красная.

– По-моему, она сидела слишком близко к огню.

– Би… – В том, как отец произнес мое имя, чувствовался упрек.

Я молчала. Я не считала, что заслужила упрек. Может, рассказать о шпильке? Нет, он точно решит, что это глупость с моей стороны.

Мы дошли до двери, и я первой схватила дверную ручку.

– Сегодня я хочу просто лечь спать. А тебе, наверное, надо скорее вернуться к другим взрослым.

– Би! – воскликнул он, и теперь мое имя означало, что я его ударила, причинила боль, а еще пробудила в нем сильный гнев. Мне было наплевать. Пусть идет, суетится вокруг своей жалкой Шун. Она нуждалась в его сочувствии, не я. Его лицо окаменело. – Стой тут, я проверю твою комнату.

Я послушно осталась ждать возле открытой двери. Но едва отец вышел, скользнула в комнату и захлопнула за собой дверь. Стала ждать, держась за ручку, что он попытается ее открыть и войти, чтобы поговорить со мной.

Но он этого не сделал. Так я и знала. Я прошла через комнату и положила в камин еще одно полено. Мне не хотелось спать.

Я стянула с себя одежду, свернула в узел и понюхала. Не просто грязная – еще и мышами провоняла во время странствий по шпионским коридорам… Я вспомнила о Полосатике – как он там ловит крыс и мышей. Может, стоит тайком отправиться в отцовский кабинет и проверить, не хочет ли кот выйти? Но тогда придется снова одеться, да и отец рассердится, если застигнет меня блуждающей по Ивовому Лесу этим вечером. Лучше встану очень рано и выпущу кота.

Обе мои зимние ночные рубашки были несвежими. Когда мама была жива, одежда всегда пахла кедром и травами, как будто ее только что достали из сундука, или солнцем и лавандой, как только что выстиранная. Я и раньше подозревала, что все слуги после маминой смерти выполняют свою работу небрежно, однако лишь теперь поняла, что это напрямую касается меня.

Это все отец виноват. Или нет, я сама. С чего я вообще взяла, что он должен знать о таких вещах? Он, наверное, понятия не имеет, что я вот уже несколько недель не мылась целиком и не мыла голову. Конечно, сейчас зима, но мама всегда заставляла меня мыться целиком в ванне по меньшей мере раз в неделю, даже зимой. А может, раз он нанял больше слуг, все снова наладится? Скорее всего, нет. Вряд ли это возможно, если никто не возьмет на себя руководство.

Может, этим займется Шун? От такой мысли у меня все внутри оцепенело. Нет. Я. Это ведь на самом деле мой дом. Я здесь главная женщина, я представляю сестру, хозяйку имения. Пожалуй, что слуги, за работой которых всегда наблюдал мой отец, справляются не хуже, чем раньше. Ревел не спускает с них глаз. Но за теми, кто работает по дому, присматривала мама… Ревелу хорошо удавалось все, связанное с украшением дома, но я сомневалась, что он следит за ежедневной стиркой, вытиранием пыли и уборкой. Придется мне взять это на себя.

Я натянула ту ночнушку, что меньше воняла. Посмотрела на свои ступни и воспользовалась водой, что оставалась в кувшине, чтобы обмыть лицо, руки и ноги. Разожгла огонь и забралась в постель. Нужно было подумать о стольких вещах… Вряд ли я смогу заснуть.

Но, похоже, я все-таки заснула, потому что проснулась оттого, что бесцветная девушка стояла над моей постелью. По ее щекам текли рубиновые слезы. На губах пузырилась розовая пена. Девушка глядела на меня.

– Послание… – проговорила она, разбрызгивая кровь, и рухнула на мою кровать.

Я взвизгнула и выбралась из-под нее. Она попыталась меня схватить, но я в мгновение ока спрыгнула с кровати и бросилась к двери. Мне казалось, я кричу, но из моего рта не вырвалось ни звука. В панике я схватилась за дверной засов дрожащими пальцами – он не сразу, но поддался, и я выскочила в темный коридор. Мои босые ноги зашлепали по полу, и я наконец-то издала подобие крика. Что, если дверь в спальню отца заперта? И что, если он не там, а в своем кабинете или где-то еще в доме?

– Па-па-па-па… – Я заикалась, но не могла заставить себя позвать его громче.

Его дверь открылась от моего прикосновения, и я потрясенно увидела, как он оказался на ногах и с ножом в руке еще до того, как я добежала до его кровати. Он был босиком и в наполовину расстегнутой рубашке, как будто готовился ложиться спать. Он схватил меня свободной рукой и изогнулся так, что я оказалась почти целиком у него за спиной, а его нож грозил открытой двери. Он проговорил, не спуская с нее глаз:

– Ты ранена? Что случилось, где?

– В моей комнате. Девушка. – Мои зубы так стучали от ужаса, что я, наверное, говорила невнятно.

И все же он понял. Он почти нежно опустил меня на пол и двинулся вперед.

– За мной. Держись прямо за мной, Би.

Он не обернулся, чтобы проверить, подчинилась ли я. Он побежал с ножом в руке, и мне пришлось припустить следом, обратно туда, куда мне сейчас хотелось меньше всего на свете. У меня-то ножа не было. Я пообещала себе: если переживу этот вечер, подобное больше не повторится. Украду нож из кухни и спрячу под подушкой, да-да!

Мы дошли до моей комнаты, и он сердитым жестом велел мне отойти от двери. Его зубы были оскалены, глаза выглядели темными и дикими. В них мне привиделся Волк-Отец, в ярости готовый убить того, кто посмел угрожать его волчонку. Он замер на пороге, устремив взгляд в комнату, которую теперь освещали только умирающие угли в камине. Ноздри его раздувались, он водил головой из стороны в сторону. Потом он замер. Двинулся вперед, к распростершейся на моей кровати девушке, так медленно, словно не шел, а перетекал из одного места в другое.

Он бросил на меня взгляд через плечо:

– Ты защищалась? Ты ее убила?

Я покачала головой. Мое горло все еще было пересохшим от ужаса, но я сумела сказать:

– Я убежала.

Резкий кивок.

– Хорошо.

Он подошел ближе к моей кровати и уставился на девушку. Вдруг напрягся, поднимая нож, и я услышала ее невнятный шепот:

– Послание… ты должен услышать… прежде, чем я умру…

Он изменился в лице:

– Би, принеси воды.

В моем кувшине воды почти не осталось. Я зашла в ту комнатку, куда мы положили раненую, и нашла там поднос с нетронутой едой. В чайнике была вода для чая, остывшая. Я принесла его отцу. Он уложил девушку на моей кровати.

– Выпей немного, – попросил он и поднес чашку к ее губам.

Она открыла рот, но как будто не проглотила то, что в него попало. Вода вытекла из ее рта, побежала по подбородку, еще сильней размывая бледно-розовую пену.

– Куда ты уходила? – спросил отец. – Мы не смогли тебя найти.

Ее глаза были чуть приоткрыты. Веки выглядели сухими и покрытыми коростой.

– Я была… там. В постели. Ох! – Она вдруг сделалась еще печальней. – Ох! Плащ. Это все плащ. Мне стало холодно, я в него завернулась. Он сделал так, что я исчезла.

Я подобралась ближе к постели. Не думаю, что девушка меня видела. Мне показалось, что она ослепла. Мы с отцом обменялись недоверчивыми взглядами. Она взмахнула рукой. Этот жест напомнил мне о том, как изящный ивовый лист колышется на ветру.

– Он подстраивается под цвета и тени. Не потеряй его… знай, он очень старый. – Ее грудь медленно поднялась и опала. Она сделалась такой неподвижной, что я решила: все, умерла. Потом она закричала, как будто слово вызывало боль: – Послание!

– Я здесь. Я слушаю. – Отец взял ее узкую кисть в свою. – Слишком горячая, – пробормотал он. – Чересчур горячая…

– Так тяжело думать. Сосредоточиться. Он придумал… узор. Легче запомнить. Записывать опасно.

– Я понимаю.

Она втянула воздух. Когда она выдохнула, вдоль ее губы появилась цепочка розовых пузырьков. Я не хотела на них смотреть, но не могла отвести взгляда.

– По четырем вещам ты узнаешь, что я на самом деле посланница от него, и сможешь мне доверять. Его скипетр венчал Крысик. Имя твоей матери так и не было названо. Ты служил человеку за стеной. Он забрал отпечатки своих пальцев с твоего запястья.

Посланница остановилась, перевела дух. Мы ждали. Я увидела, как она сглотнула и повернула лицо к моему отцу.

– Доволен? – спросила она слабым голосом. – Веришь, что я истинная посланница?

Я была права. Она не видела его.

Отец дернулся, словно от укола булавкой.

– Да… да, конечно. Я тебе верю. Ты голодна? Может, выпьешь немного подогретого молока или съешь что-нибудь? – Он закрыл глаза на миг и замер в полной неподвижности. – Мы бы ни за что тебя не бросили, если бы знали, что ты еще здесь. Когда мы не смогли тебя разыскать, то решили, что тебе стало лучше и ты покинула нас.

Он не упомянул о том, как мы размышляли, не прячется ли она где-нибудь в доме, рассчитывая нас убить.

Каждый ее вдох сопровождался хрипом.

– Нет. Никакой еды. Слишком поздно для еды. – Она попыталась прочистить горло, и на ее губах ярче проступила кровь. – Нет времени, чтобы думать обо мне. Послание.

– Может, все же послать за лекаркой?

– Послание, – настаивала она. – Выслушай, а потом делай что хочешь.

– Ладно, послание… – уступил отец. – Я слушаю. Говори.

На мгновение она задохнулась, а потом розовая пена выплеснулась у нее изо рта и потекла по подбородку. Отец аккуратно вытер это краем моего одеяла. Я решила, что сегодня буду спать в его постели. Снова обретя способность дышать, девушка набрала воздуха и выдохнула:

– Он тебе рассказывал. Старые сны-пророчества предрекли нежданного сына. Тот, кто меня послал, когда-то решил – это ты. Но теперь он так не думает. Он верит, существует еще один. Сын, которого не ждали, на которого не рассчитывали. Мальчик, который потерялся где-то по пути. Он не знает, где, когда и какая женщина его выносила. Но надеется, что ты его найдешь. Раньше, чем это сделают охотники. – Ей не хватило дыхания. Она закашлялась, разбрызгивая кровь и слюну. Закрыла глаза и умолкла, сосредоточившись на том, чтобы просто дышать.

– У Шута был сын? – недоверчиво проговорил отец.

Она резко кивнула. Потом покачала головой.

– Его, и не его. Белый-полукровка. Но возможно, он сделается настоящим Белым. Как я. – Она задышала ровнее, и я решила, что больше мы ничего не услышим. Но девушка вновь судорожно втянула воздух и продолжила: – Ты должен его разыскать. Когда найдешь нежданного сына, оберегай его. Никому не говори, что он у тебя. Никому не рассказывай о своем задании. Только так он будет в безопасности.

– Я его найду, – пообещал отец.

Она слабо улыбнулась, показав розовые зубы.

– Теперь я пошлю за лекаркой, – прибавил отец, но девушка вяло покачала головой:

– Нет. Еще кое-что. Воды, пожалуйста.

Он поднес чашку к ее рту. Она не пила, просто поболтала воду во рту и позволила ей вытечь. Он снова вытер ей подбородок.

– Придут охотники. Может, будут вести себя как друзья. Или замаскируются. Заставят тебя поверить, что они друзья. – Она говорила короткими фразами, тяжело дыша. – Никому не доверяй нежданного сына. Даже если скажут, что пришли за ним, чтобы забрать его туда, где ему будет хорошо. Жди того, кто меня послал. Он придет за ним, если сможет. Так он сказал, когда отправлял меня в путь. Так давно… почему он не добрался сюда раньше меня? Боюсь… Нет. Я должна верить, что он все еще в пути. Он спасся, но они станут за ним охотиться. Когда он сможет, то придет. Но медленно. Он должен избегать встречи с ними. Это займет время. И все же он доберется сюда. До той поры найди нежданного сына и оберегай.

Мне показалось, она не верит собственным словам.

– Где я должен его искать? – нетерпеливо спросил отец.

Девушка чуть покачала головой:

– Не знаю. Если он и знал, то не подсказал. Так было нужно, чтобы я его не выдала, если меня поймают и станут пытать. – Она повернула голову на подушке, ее слепые глаза искали моего отца. – Ты его найдешь?

Он взял ее за руку и осторожно сжал:

– Я разыщу его сына и буду его оберегать, пока он сам сюда не доберется.

Солгал ли он, чтобы ее успокоить?

Посланница закрыла глаза – лишь тонкие серые полумесяцы проглядывали между сомкнутыми веками.

– Да. Такой ценный. Он им очень нужен. Ради него они будут убивать. Если они заберут его… – Она сморщила лоб. – Так же, как со мной. Как с орудием. Выбора не будет. – Ее ресницы затрепетали, глаза открылись, и странный, бесцветный взгляд как будто встретился с его взглядом. – Я родила троих детей. Ни одного не видела, не держала в руках. Их забрали. Как забрали меня.

– Я не понимаю, – сказал отец, но отчаяние на ее лице заставило его исправиться. – Я понял достаточно. Я его найду и сберегу. Обещаю. Теперь давай устроим тебя поудобнее, и ты отдохнешь.

– Сожги мое тело, – настойчиво проговорила она.

– Если до этого дойдет, так и сделаю. Но это не…

– Дойдет. Мой спутник проверил раны. Я тебе сказала. Что туда попало, обратно не выйдет.

– Яд?

Она качнула головой:

– Яйца. Они уже вылупились. Пожирают меня. – Она поморщилась и снова начала кашлять. – Прости. Сожги постель. Со мной. – Ее глаза открылись, и слепой взгляд начал блуждать по комнате. – Вынеси меня наружу. Они кусают и зарываются под кожу. И откладывают яйца. – Она выкашляла что-то розовое. – Наказание для предателя. – Она моргнула, и из уголков ее глаз потекли красные капли. – Измену не прощают. Наказывают смертью, неотвратимой. Медленной. Она длится неделями. – Она вздрогнула всем телом, начала корчиться. Обратила слепой взгляд к отцу. – Боль усиливается. Опять. Я не вижу. Они едят мои глаза. Кровь течет?

Я услышала, как отец сглотнул. Он присел возле кровати, и его лицо оказалось вровень с лицом девушки. Он выглядел спокойным; я не могла понять, что он чувствует.

Он негромко спросил:

– Так это конец? Это все послание?

Она кивнула. Повернула голову в сторону отца, но я знала, что она его не видит. На ее ресницах повисли рубиновые капли крови.

– Мне конец. Да.

Отец вскочил. Повернулся, словно желая выбежать из комнаты, но вместо этого схватил пустой кувшин и сурово проговорил:

– Би, мне нужна свежая холодная вода. И чашка уксуса. И… – Он помедлил, раздумывая. – Ступай в оранжерею Пейшенс. Принеси мне две двойных горсти мяты, которая растет возле статуи девушки с мечом. Ступай.

Я взяла кувшин, свечу в подсвечнике и ушла. В темноте коридоры казались длиннее. В кухне было полно зловещих теней. Уксус хранили в большом глиняном кувшине, и все сосуды, в какие можно было его набрать, стояли слишком высоко для меня. Пришлось двигать скамьи и забираться на них. Оставив тяжелый кувшин с водой и уксус в кухне, я пустилась в путь по спящему дому в оранжерею Пейшенс. Нашла мяту и принялась поспешно рвать, заполняя подол ночной рубашки ароматными листьями. Потом прибежала обратно в кухню, одной рукой держа свечу, а другой – придерживая подол рубашки с мятой. В кухне я завязала мяту в чистое полотенце и взяла узел в зубы. Свечу бросила и одной рукой прижала к себе тяжелый кувшин с водой, а другой – тот, что с уксусом. Я спешила как могла, стараясь не думать о червях, пожирающих меня изнутри. К тому времени, когда я достигла своей комнаты и положила все на пол, чтобы открыть дверь, мне уже не хватало дыхания. Я чувствовала себя так, словно всю ночь бегала.

Глазам моим открылось ужасное зрелище. Моя перина была на полу. Отец стоял рядом с ней на коленях. Он был в ботинках, и рядом лежал его тяжелый плащ – значит, он побывал в своей комнате. Он порвал одно из моих одеял на ленты и с их помощью связывал все, что перед ним лежало, в узел. Когда он на меня посмотрел, оказалось, что лицо у него серое.

– Она умерла, – сказал он. – Я отнесу ее наружу и сожгу.

Пока говорил, он лихорадочно вязал свой узел. Моя перина превращалась в огромный кокон. Внутри его была мертвая девушка. Отец отвернулся от меня и прибавил:

– Раздевайся догола, пожалуйста. Потом ступай в мою комнату. Возьми одну из моих рубашек, спать будешь в ней. Свою ночную оставь тут. Ее я тоже сожгу.

Я уставилась на него. Поставила на пол кувшин с водой и склянку с уксусом. Узел с мятой упал на пол, когда я его отпустила. Какое бы лекарство отец ни собирался делать, было слишком поздно. Она умерла. Умерла, как моя мама. Он затолкал еще одну ленту из одеяла под кокон, взял оба конца и крепко связал.

Я проговорила очень тихим голосом:

– Я не выйду голая в коридор. И ты не сможешь все сделать сам. Мне позвать Риддла, чтобы он помог?

– Нет. – Он снова присел на корточки. – Би, иди сюда.

Я подошла. Я думала, он меня обнимет и скажет, что все будет хорошо. Вместо этого он заставил меня наклонить голову и проверил мои обстриженные волосы. Потом встал, подошел к моему сундуку с одеждой, открыл. Достал прошлогоднее шерстяное платье.

– Прости, – сказал он, возвращаясь ко мне. – Но я должен тебя оберегать.

Взялся за воротник моей ночнушки и разорвал ее. Потом осмотрел меня всю – под мышками, внизу и между пальцами ног. Когда он закончил, лица у нас обоих были очень красные. Он дал мне шерстяное платье, а мою ночнушку запихнул в узел.

– Надевай ботинки и зимний плащ, – сказал он. – Поможешь мне. И никто никогда не должен узнать, что мы сегодня сделали. Никто не должен узнать о ее послании. Или даже о том, что мы ее снова нашли. Если кто-то узнает, этот ребенок будет в большой опасности. Тот мальчик, о котором она говорила. Ты поняла?

Я кивнула. В те минуты я тосковала по маме больше, чем когда-либо.