Глава 19

Окруженный Будапешт. — Снабжение через позиции противника. — Дерзкие операции. — Доклад у фюрера. — «Почетный лист». — И тем не менее добровольцы. — Потеря Фелькерзама. — Пропавшие без вести? — В тылу Восточного фронта

Все это время связь с Фриденталем не прерывалась. Наиболее важные вопросы мне передавали по телетайпу или по радио, а я, в свою очередь, по тем же каналам сообщал свое решение. Карл Радл, который вынужден был остаться в качестве моего заместителя в Берлине, полностью избавил меня от груза многочисленных мелочей, возникавших на родине в любой служебной инстанции. И я знал, что на него можно полностью во всем положиться.

С командирами малых боевых частей военно-морских сил еще несколько месяцев назад мы договорились, что всеми морскими специальными операциями будет руководить адмирал Хейе, а акциями, осуществляемыми во внутренних районах, то есть на реках и озерах, — командиры истребительных частей СС.

Еще осенью 1944 года мои истребительные части пополнились новой частью, получившей наименование истребительный отряд «Дунай», где были собраны опытные лодочники из бывшего ведомства абвера «Заграница». Этот новый истребительный отряд провел на Дунае спецоперацию под кодовым названием «Форель». Его люди при помощи буксируемых боевыми пловцами мин, а также «взрывных катеров» противодействовали судоходству по Дунаю даже тогда, когда река находилась уже под полным контролем русских. Если мне не изменяет память, то за те месяцы на дно было пущено множество кораблей, в первую очередь танкеров с горючим, общее водоизмещение которых составило свыше тридцати тысяч тонн.

В начале декабря, незадолго до моего отбытия на Западный фронт, из Верховного командования вермахта пришел запрос относительно того, можно ли с помощью истребительных частей СС организовать снабжение по водному пути гарнизона города Будапешта, который уже несколько недель вел отчаянные бои в условиях полного окружения. По воздуху из-за слишком сильно сузившегося пространства котла такое было невозможно. Речь шла преимущественно о доставке окруженным продовольствия, медикаментов и боеприпасов.

Данная операция пришлась мне по душе еще и потому, что командиром 8-й кавалерийской дивизии СС, входившей в состав будапештского гарнизона, являлся мой старый друг и бывший начальник по Русской военной кампании Йохен Румор. Мое настроение передалось и солдатам истребительного отряда «Дунай», которые решили отважиться организовать снабжение при помощи самого современного и быстроходного дунайского грузового судна, хотя при этом им пришлось бы два раза пробиваться через линию фронта. Экипаж корабля из восьми человек состоял из опытных дунайских шкиперов, а также капитанов и горел желанием сыграть с русскими злую шутку на «своей реке».

Буквально в последнюю минуту нам стало известно еще об одной трудности, о которой мы раньше не знали, — главный фарватер Дуная выше Будапешта оказался заминированным. Таким образом, кораблю предстояло либо искать проходы в немецких минных заграждениях, либо попытаться найти путь через боковые рукава реки.

Груз весом пятьсот тонн мои люди заботливо скомпоновали и разместили в трюме, а для осуществления операции была выбрана новогодняя ночь. Между тем фронт откатился уже до города Коморн, возле которого линию фронта предстояло пересечь в первый раз. Следует отметить, что этот дерзкий замысел удался и смельчаки смогли преодолеть там линию фронта, о чем было доложено короткой радиограммой в истребительную часть «Юго-Восток», в которую входил отряд «Дунай». Однако еще через два дня от них поступила новая радиограмма: «В семнадцати километрах от Будапешта наскочили на песчаную мель. Пытаемся доставить груз с помощью баркаса…»

Одному члену экипажа на маленькой шлюпке на самом деле удалось просочиться через линию фронта, проникнуть в осажденный город, раздобыть в нем моторную лодку большего размера и вернуться назад. Несколько ночей подряд эта лодка доставляла по частям столь важный груз окруженным, а затем мы получили последнюю радиограмму: «Вынуждены покинуть корабль, попытаемся пробиться к своим в город».

Примерно через неделю командир истребительной части «Юго-Восток» выслал разведгруппу в составе десяти человек с задачей выяснить дальнейшую судьбу корабля и наших боевых товарищей. Корабль они нашли именно в обозначенном в радиограмме месте — по непонятным причинам русские его не захватили. Как оказалось, оставшееся продовольствие было роздано жителям близлежащих сел, а экипаж покинул судно в организованном порядке.

Однако никто из команды корабля из осажденного Будапешта не вышел, и об истинных событиях тех дней мы так и не узнали. Восемь солдат погибли, спеша на помощь своим боевым товарищам. После неудачной попытки деблокировать окруженный Будапешт с юга осажденные попытались отчаянным рывком выйти из котла, во время которого мой друг генерал-майор Румор был ранен и, чтобы не попасть в плен, застрелился. Из десяти тысяч окруженных немецких солдат до германских передовых линий добралось всего сто семьдесят вконец изможденных человек.

Тогда же 31 декабря 1944 года меня вызвали на доклад в главную ставку фюрера, находившуюся уже на западе возле города Цигенхайн. Она представляла собой небольшой барачный лагерь, располагавшийся в лесу на склоне горы. К моему удивлению, настроение находившихся там офицеров было не таким уж и плохим, как можно было ожидать после последнего неудачного наступления.

Еще до обеда меня провели к Адольфу Гитлеру в небольшую комнату для совещаний. Увидев мою перевязанную голову, он немедленно поинтересовался степенью тяжести моего ранения и отправил меня к своему врачу доктору Штумпфеггеру. Фюрер пожелал немедленно услышать заключение специалиста по моему ранению. Когда врач снял повязку и увидел сильно загноившуюся рану, а также воспалившийся глаз, то начал ужасно ругаться и заявил, что мне необходимо немедленно отправляться в лазарет, чтобы предотвратить заражение крови и возможную потерю глаза.

Мне удалось убедить доктора в том, что мой организм обладает большим запасом прочности, и тогда он решил опробовать на мне поистине варварский метод лечения. Несколько часов я лежал на операционном столе, где мою рану просвечивали каким-то сильным красным светом и делали многочисленные инъекции, призванные остановить процесс образования гноя. Столь радикальное лечение приятным назвать было нельзя, но оно в дальнейшем помогло и спасло мой глаз. Однако тогда на прощание этот врач мне честно заявил:

— Сейчас я не могу сказать, помогли ли инъекции. Следующие два месяца окажутся решающими. Вам следует обращать внимание на малейшее ухудшение зрения вашим правым глазом. Если такое начнет происходить, то это будет означать, что задет зрительный нерв, и тогда ваш правый глаз уже не спасти.

Слава богу, что в последовавшее за этим время мне было не до мыслей о хорошо проведенном лечении.

После обеда меня вновь вызвали к фюреру на доклад. К сожалению, мне нечем было особо порадовать его — задание то мы не выполнили. Об успехах же, вызванных распускавшимися нами слухами, тогда я тоже не мог сообщить ничего конкретного. Тем не менее мне показалось, что Адольф Гитлер остался доволен тем, как мы обеспечивали фланги. Свидетельством тому явились выданные им мне и моим трем командирам боевых групп «Почетные листы».

— Мы готовим большое наступление в юго-восточном направлении, — сказал фюрер на прощание, и мне стало ясно, что его мысли опять вернулись к Восточному фронту.

Я так и не понял, обманывал ли Адольф Гитлер сам себя специально, или на него воздействовали инъекции профессора Морелля? Доктор Морелль, как никто другой, умел влиять на фюрера, и поэтому многие другие личные врачи Гитлера, среди них Карл Брандт и доктор Хассельбах, уже давно были озабочены состоянием здоровья вождя.

Как рассказал мне доктор Брандт, Морелль постоянно делал Адольфу Гитлеру стимулирующие инъекции, которые при длительном применении оказывали губительное воздействие на организм фюрера. Кроме того, доктор Брандт случайно узнал, что Адольф Гитлер уже долгое время ежедневно принимал несколько наименований желудочных препаратов, которые были безвредны только по отдельности. Когда же доктор Брандт отдал эти, безобидные на первый взгляд, таблетки на обследование, то обнаружилось, что они содержали следы мышьяка. Подобное же многолетнее употребление в очень малых дозах мышьяка неизбежно должно было вызвать у Гитлера необратимую болезнь. Брандт предупредил фюрера об этом, но Морелль вышел в данном споре победителем.

Это была последняя моя длительная беседа с фюрером. Он, так же как и круг его приближенных, должен был тогда понимать, что последнее слово в военном отношении осталось за Западом. Так и осталось невыясненным, что именно двигало союзниками, когда они резко обрывали любую возможность политического сближения с Германией. Причиной тому мог являться так называемый план Моргентау или их стремление к немецкой «безоговорочной капитуляции». А может быть, это было следствием ожидания появления нового, решающего оружия?

Интересно бы знать, имелись ли в главной ставке фюрера соответствующие донесения? Ответить на подобные вопросы мог только сам Адольф Гитлер, но задать их ему мне было не с руки. Тем не менее, несмотря на всю свою озабоченность положением дел, от фюрера я вышел преисполненный оптимизмом.

Встретившийся мне в офицерской столовой фельдмаршал Кейтель выглядел удрученным, хотя и предложил на правах «хозяина дома» встретить Новый год в главной ставке фюрера. Однако я вежливо отказался от приглашения и еще вечером уехал. Полуночный звон колоколов застал меня уже в Кельне, а рано утром мне удалось оказаться снова в своей бригаде.

В начале января 150-я танковая бригада была расформирована, но большинство служивших в ней добровольцев предпочло остаться в моих истребительных частях СС. В этой связи нельзя не отметить то состояние духа, которое в те месяцы царило в германских вооруженных силах, — желание принять участие в специальных операциях изъявляло гораздо больше добровольцев, чем могли вместить в себя истребительные части.

Ранее, еще в ноябре 1944 года, я получил от Гиммлера разрешение вербовать в них добровольцев из всех воинских формирований и дислоцировавшихся на родине штабов войск СС. Он отправил всего лишь простой циркуляр, но результат от этого превзошел все ожидания — добровольно перейти в мою часть особого назначения изъявило желание от семидесяти до восьмидесяти процентов всего личного состава войск СС. Когда же в истребительные части решило перейти девяносто пять процентов сотрудников Главного оперативного управления СС, вербовка добровольцев приказом Гиммлера была вновь прекращена. Мне стало известно высказывание начальника Главного оперативного управления СС, который заявил: «Если так пойдет и дальше, то мне придется расформировать все войска СС».

Мы получили одобрение на перевод к нам такого большого числа добровольцев, что смогли полностью укомплектовать истребительную часть «Центр» и вновь пополнить личным составом 600-й парашютно-десантный батальон СС. А большего нам было и не нужно.

Тогда, в начале 1945 года, мне и всем офицерам моего штаба стало абсолютно ясно, что мы вступили в заключительную фазу войны. И когда в начале января русские предприняли большое наступление и добились в нем успеха, то это понимание переросло в уверенность, как и то, что развязка близится скорее с Востока, чем с Запада. Данная уверенность подкреплялась и решениями германского руководства, которые свидетельствовали о том, что оставшиеся в Германии оборонительные силы оно намеревалось использовать главным образом на Восточном фронте.

Уже несколько месяцев Фелькерзам донимал меня просьбами передать ему под командование истребительную часть «Восток». Я тоже считал, что лучшего командира для нее не найти, но до поры до времени отклонял их, так как не желал лишиться такого отличного работника в своем штабе. Когда же ко мне перевели командира полка дивизии «Бранденбург», то в его лице я нашел Фелькерзаму замену и дал согласие. Однако расставание с Фриденталем и всеми нами далось ему, как, впрочем, и всем моим штабным офицерам, нелегко.

Когда фон Фелькерзам 18 января 1945 года принял командование истребительной частью «Восток», дислоцировавшейся в районе населенного пункта Хоэнзальца, русские дивизии были уже совсем близко, и командир корпуса приказал ему оборонять его батальоном город до последнего. Вскоре Хоэнзальца оказался в окружении.

На основании поступавших радиосообщений я мог внимательно следить за ходом боя горстки солдат с намного превосходящими силами противника. Мне было понятно, что положение являлось безвыходным. Понимал это и всегда трезвомыслящий Фелькерзам. К сожалению, у меня не было возможности послать ему подразделения на помощь, и я смог выполнить только одну его просьбу — выслать несколько грузовиков с боеприпасами, которым с трудом удалось проехать в город.

Фелькерзам поддерживал связь только со мной и не имел возможности связываться с другими командными пунктами. В воскресенье 21 января я получил от него следующую радиограмму: «Город удержать невозможно. Следует ли мне подготовиться к прорыву из окружения?»

Я, естественно, взял на себя ответственность за изменение предыдущего приказа и дал свое согласие. Одновременно мною было дано указание попытаться осуществить прорыв той же ночью.

Никогда прежде меня так сильно не расстраивали сообщения, как та радиограмма, которую я получил в послеобеденные часы того же самого дня. Она была подписана майором Хайнцем, а ее текст гласил: «Фон Фелькерзам во время проводимой разведки, которой лично руководил, получил тяжелое ранение в голову. Принял командование батальоном на себя и буду прорываться из окружения этой же ночью».

Мои штабные офицеры чувствовали то же, что и я. Мысль о том, что случилось, не укладывалась у нас в голове — имя фон Фелькерзама было на слуху во всех истребительных частях СС. Из всего батальона во Фриденталь вернулись только два офицера и трое рядовых, которые вследствие перенесенных ими невзгод во время долгих скитаний по занятой противником территории походили на настоящие скелеты. Им пришлось переплывать через реки с ледяной водой и испытывать муки голода из-за отсутствия продовольствия. Однако стараниями нашего доктора они вскоре поправились.

От них мы и узнали о последних событиях в Хоэнзальце. Ночной прорыв, осуществлявшийся двумя клиньями, удался. Безнадежно раненного и находившегося без сознания Фелькерзама они разместили на тягаче, который во время боя потерялся и куда-то пропал. Больше его никто не видел. На следующую ночь русские атаковали основные силы батальона, и об их судьбе нам так и не удалось ничего узнать. В результате фамилии всех солдат батальона были занесены в длинный список с пометкой «Пропал без вести». Имя же Адриана фон Фелькерзама все чаще стало всплывать в наших разговорах. И каждый раз мы задавались одним и тем же вопросом — может быть, ему удалось выжить и он находится в русском плену?

Стремительно ухудшавшееся положение на Восточном фронте привело к тому, что проведение специальных операций в тылу противника утратило свою актуальность, хотя, возможно, они и имели большие шансы на успех. Ведь русские не могли в течение немногих недель основательно прочесать и очистить столь громадные захваченные территории.

Поступало немало сообщений, подтверждавших это. Русские стремились в первую очередь к продвижению вперед и овладению территорией, не заботясь об оставшихся у них в тылу районах. Немецкие телефонные линии продолжали работать на протяжении целых недель, и с нашей стороны можно было связаться с абонентами в тылу у противника. Как-то раз мне рассказали, что одна немецкая фирма в Литц-маннштадте, старинном польском городе Лодзь, позвонила даже в Берлин с просьбой уточнить, надо ли ей продолжать свою работу. Похоже, русские просто проследовали город и не оставили в нем никаких органов гражданского управления.

Мы понимали, что в первую очередь требовалось вывести из строя русские пути снабжения войск, то есть железнодорожные линии, вокзалы и дороги. При этом можно было добыть ценные сведения о передвижениях противника и о положении дел в его тылу. Поскольку подобные операции находились также в ведении Отдела иностранных армий Востока Генерального штаба сухопутных войск, то было проведено несколько совместных совещаний. Тогда я вновь встретился с генералом Кребсом, который был уже начальником штаба у генерал-полковника Гудериана. Он и познакомил меня с генералом Геленом.

Обер-лейтенанту Г., осуществившему специальную операцию в Румынии, теперь предстояло пробиться силами танкового взвода из Восточной Пруссии на территорию бывшего генерал-губернаторства. Его группа должна была включать в себя примерно двадцать пять немецких и пятнадцать русских солдат. Однако события развивались столь стремительно, что мы так и не успели претворить в жизнь свой план — Восточная Пруссия была потеряна. Тогда Г. южнее Данцига усилил оснащение своей группы и при помощи штаба корпуса немецких войск, действовавших в том районе, перешел линию фронта. Несколько дней с ним поддерживалась связь по радио, но она внезапно оборвалась. В течение недель мы тщетно ожидали от нее сообщений и уже решили, что она безвозвратно пропала. Внезапно в середине февраля 1945 года я получил от нее радиограмму. Группа находилась в окруженном городе-крепости Кольберг в Померании, куда Г. возвратился, потеряв всего трех человек. Комендант крепости принял сначала его за русского шпиона и держал под арестом до тех пор, пока не удостоверился у меня относительно его личности и выполнявшегося им задания. В те дни на том участке фронта обнаружился весьма символический факт — несколько дней в крепость можно было попасть по узкому коридору, а обороняла его французская дивизия СС «Шар-лемань». Получалось, что французы держали этот коридор специально для немецких беженцев, в то время как немецкие солдаты Зейдлица совместно с русскими пытались в ходе жестоких боев данный коридор закрыть.

То, что пережила группа Г. во время своего семисоткилометрового марша по русским тылам, заслуживает того, чтобы об этом было сказано несколько слов. Иногда им удавалась маскировка под румынскую особую часть. Их радист утонул, провалившись под лед вместе со своим грузовиком на Висле, и был похоронен с воинскими почестями на близлежащем кладбище под видом румынского лейтенанта. Затем группу разоблачили, и ей пришлось с боями уходить от преследования. Участвовавшие в нашей операции русские показали себя с наилучшей стороны — в самых опасных ситуациях они оставались Г. верны, а присущие им хитрость и находчивость не раз помогали выкрутиться из самых опасных положений. Трудно передать те радостные чувства, которые я позже испытал, вручая двоим из этих русских наручные часы в качестве ценного подарка.

По доходившим до нас сведениям, условия, в которых жили немцы на оккупированных русскими территориях, являлись настолько ужасными, что большую часть этих стариков, женщин и детей приходилось считать военными потерями. Тем удивительнее было слушать доклады Г. о том, какую большую помощь они получали от этих людей, которые сами испытывали нужду в самом необходимом. Особенно отличались женщины, порой рискуя даже жизнью.

Стоит также сказать и о той юношеской бесшабашности, с которой обер-лейтенант Г. осуществил данную весьма опасную операцию — все это время он не расставался со своим Рыцарским крестом и постоянно носил его, спрятав под кашне.