Глава 11
Кризис режима Виши. — «Волк лает». — Обер-лейтенант фон Фелькерзам. — 502-й егерский батальон. — Области применения. — Специальное оружие. — Боевые пловцы. — Малые боевые части ВМС. — Одноместная торпеда «Негер». — Плацдарм Анцио. — Атакующий в малом. — Признаки вторжения. — Непонимание штабного офицера. — Ханна Райч. — Самопожертвование? — Комплектация «Фау-1». — Идея воплощается в жизнь. — Фельдмаршал Мильх говорит «да». — Обхитренная бюрократия. — Одна женщина осмелилась на это. — «Все отлично!» — Слишком поздно. — Шелленберг как наследник Канариса
Совершенствованию структуры своей части особого назначения я смог посвятить не более пяти недель, начиная с середины октября и до конца ноября 1943 года — из главной ставки фюрера пришел приказ срочно выдвинуться в Париж вместе с одной из своих рот и доложить о своем прибытии генералу Обергу, высшему руководителю СС и полицейских сил во Франции. Дальнейшие инструкции я должен был получить у него.
Там мне сообщили, что случился очередной кризис правительства Виши. Вполне вероятно, как мне объяснили, маршал Петэн, чья резиденция находилась в Южной Франции, связался с генералом де Голлем.
— Есть основания полагать, что этот древний маршал Петэн либо добровольно, либо под давлением собирается покинуть французское правительство в изгнании Виши и отправиться в Северную Африку, находящуюся, как известно, в руках союзников, — сказали мне. — Этому следует во что бы то ни стало помешать.
Мне предписывалось предотвратить бегство Петэна и, если того потребует обстановка, перевезти маршала и все его правительство на север в район Парижа. Операция должна была проводиться под придуманным в главной ставке фюрера девизом: «Волк лает».
После определенных усилий для осуществления плана операции я смог-таки выбить в штабе командующего германскими войсками во Франции необходимые подразделения, а именно две роты из состава новой танковой дивизии СС «Хоэнштауфен» и два батальона полиции порядка. Причем за работу последних ответственным был назначен целый полицейский генерал. Открыто действовать предписывалось именно этим батальонам, свою же роту и две роты регулярных войск в качестве резерва готовности я расположил севернее Виши, на небольшом аэродроме.
Полицейские батальоны охватили широким кольцом город и начали для маскировки осуществлять усиленный дорожный контроль. Во время проведения непосредственно самой операции им надлежало герметически закрыть Виши, чтобы никто, по крайней мере на автомобиле, не смог покинуть этот населенный пункт.
Трем же войсковым ротам следовало перекрыть городские улицы, переходившие в междугородные шоссе, а в случае необходимости окружить правительственный квартал. При этом нам могли противостоять более ста вооруженных человек из французской национальной гвардии.
Мы с обер-лейтенантом фон Фелькерзамом, будущим офицером оперативного управления моего штаба, расквартировались в самом городе, чтобы изучить местные особенности и на момент начала операции находиться как можно ближе к разыгрывающимся событиям. Пока ясно было только одно — ждать и еще раз ждать! Из Парижа неоднократно передавали приказ о переводе нас в высшую степень боевой готовности, но каждый раз вслед за этим поступало распоряжение об отмене.
В те дни мне окончательно стало ясно, что в различных немецких инстанциях в отношении понимания ситуации царила полная неразбериха. Чем с большим количеством людей я разговаривал, тем больше мнений о развитии положения выслушивал. Советник посольства из ведомства министерства иностранных дел давал одну оценку, а ответственный руководитель службы безопасности и офицер абвера — совершенно другую. Офицеры же штаба командования германскими войсками во Франции или начальник штаба полиции порядка вообще излагали совсем иную точку зрения.
Постепенно меня стало раздражать такое количество оценок ситуации, ведь операция могла начаться на основании ложной информации! Однако на этот раз у меня не было возможности самому оценивать поступающие сведения, не говоря уже о создании собственной разведывательной службы. Поэтому я несказанно обрадовался, когда из главной ставки фюрера пришел приказ о немедленном прекращении подготовки операции и об отводе подразделений от Виши. На этот раз «волк не залаял».
На рождественские праздники в декабре 1943 года, во второй раз за все время войны, я взял двухнедельный отпуск. Общение с моей маленькой дочкой принесло мне много радости, и мы даже ненадолго забыли о суровой действительности тех дней. Верховное командование военно-морских сил Германии на восемь дней пригласило меня в дом отдыха для немецких подводников Цюрс-ам-Арльберг. Это было незабываемое время в окружении искрящихся от снега склонов гор!
Между тем во Фридентале началась подготовка к началу настоящей бумажной войны, которую вскоре после возвращения мне пришлось развязать с чиновниками родного Главного управления войск СС. Дело в том, что в Германии каждая воинская часть должна была иметь утвержденные штаты, а также табель имущества и материальной части военного времени, представлявшие собой толстые тетради для каждой роты.
Мы с моим славным гауптманом фон Фелькерзамом, который к тому времени получил повышение в звании, чуть было голову себе не сломали, как разработать и утвердить эти документы применительно к специфике части особого назначения. В нашем верноподданническом понимании нам казалось, что выделение необходимого оснащения и вооружения, а также обеспечение личным составом должно проходить легко и быстро.
После длительного ожидания и многократных переговоров, во время которых приходилось торговаться буквально за каждого человека, пистолет или автомобиль, наконец требуемые бумаги были подписаны, и нам сказали, что их можно забрать. Полные радужных надежд, мы ожидали, что наш тяжелый труд себя оправдает и нам дадут то, что требовалось.
Штаты, а также табель имущества и материальной части военного времени были утверждены и создание 502-го егерского батальона СС под общим руководством штурмбаннфюрера резервных войск СС Отто Скорцени, то есть меня, одобрено. Однако нас с Фелькерзамом и всех моих сотрудников ждало жестокое разочарование. Последний абзац приказа, который врезался мне в память, нас глубоко потряс, и мы не знали, надо ли нам смеяться или рыдать навзрыд от столь неудачной шутки. В нем говорилось: «Главное оперативное управление СС настоятельно обращает внимание на то, что формированию не стоит рассчитывать ни на выделение техники, ни на заполнение вакансий личным составом».
Таким образом, в наших руках оказалась только красивая бумажка, и ничего более. Когда после досады, вызванной подобным решением, к нам вернулась способность трезво размышлять, наш старый боевой клич «Сделаем легко!» помог отнестись к возникшей ситуации с юмором. Мы решили при помощи хитрости обойти этот нелепый заключительный абзац, бесстыдно пользуясь теми арсеналами, к которым был возможен доступ, и вербуя людей во всех частях вермахта. В результате позднее это привело к тому, что в моих частях оказались представленными все виды войск, а именно: сухопутные силы, ВМС, люфтваффе и войска СС, представители которых отлично уживались друг с другом.
Довольно интересным образом я познакомился со своим будущим начальником оперативного отдела Вернером Хунке, который в то время еще был в чине обер-лейтенанта. Группа 6-го управления РСХА, занимавшаяся разведывательной работой на Востоке, подыскивала делопроизводителя со знанием китайского языка. Каким-то непонятным и до сих пор неясным образом эта группа узнала, что в одной финской дивизии имелся человек с требуемыми качествами.
После долгих переговоров и длительной бумажной переписки этого специалиста со знанием китайского, а это был не кто иной, как Вернер Хунке, все же перевели в распоряжение 6-го управления, с тем чтобы он начал заниматься вопросами политической разведки. К великому удивлению всех заинтересованных лиц, сразу же выяснилось, что, во-первых, Хунке действительно родился в Китае, но покинул землю мандаринов в возрасте полутора лет, а во-вторых, у него не было ни малейшего желания работать в разведке. Я с ним познакомился, и этот человек мне очень понравился. В тот же день его перевели в мой 502-й егерский батальон СС, и у нас он получил вполне звучавшее по-китайски прозвище Пинг-фу.
В феврале 1944 года к моим обязанностям добавился новый круг задач, и мне пришлось заниматься тем, что принято называть «специальным оружием». После того как часть Италии под руководством Муссолини продолжила сражаться на нашей стороне, контакты между немецкими и итальянскими вооруженными силами стали теснее.
Благодаря германскому абверу нам удалось ознакомиться с деятельностью одного из лучших итальянских специальных подразделений — 10-й флотилией MAC, подчинявшейся тогда князю Боргезе, члену старейшего итальянского дворянского рода.
Эта флотилия разработала и довела до совершенства многие образцы так называемого малого вооружения, изобретенного для действий на море. Среди прочих образцов следует упомянуть небольшой быстроходный катер, напичканный взрывчаткой и управлявшийся всего лишь одним человеком, который подводил его к цели и катапультировался в самый последний момент. Кроме того, у итальянцев были в ходу специальные двухместные торпеды, направлявшиеся двумя водолазами на вражеские суда. Именно с помощью этой хитроумной техники лихим итальянским бойцам из специальных команд удалось осуществить ставшие далеко известными операции против кораблей противника в Александрийском и Гибралтарском портах.
А еще в 10-й флотилии имелся отряд боевых пловцов, которые незаметно подплывали под водой к неприятельским кораблям и возле бортика, предохраняющего предметы от падения при качке, прикрепляли к борту специальные взрывные устройства. Эта техника была модернизирована благодаря изобретению двух австрийских специалистов — фельдфебелей Хаса и N., о котором говорилось еще до войны.
Будучи еще студентами, они прикрепили к ногам каучуковые ласты, благодаря чему приобрели очень большую подвижность. Им тогда удалось сделать великолепные подводные снимки. Такие ласты позволяли развивать в воде значительную скорость и экономить силы. Один из немецких офицеров, гауптман Г. из отдела абвер-2, вооружившись подобными ластами, в одиночку отправил ко дну больше пятидесяти тысяч тонн неприятельских грузов.
Как-то раз мне приказали прибыть к вице-адмиралу Хейе. Меня поприветствовал весьма подвижный человек небольшого роста, которому на вид было лет пятьдесят, командовавший недавно созданным спецподразделением военно-морских сил — так называемыми частями малых кораблей. По приказу Гиммлера часть моих людей из состава егерского батальона должна была пройти в них специальную подготовку.
Мысли, высказанные вице-адмиралом, с которым я в скором времени установил весьма тесные рабочие и доверительные отношения, взволновали меня чрезвычайно. По его мнению, германский военно-морской флот, за исключением соединений подводных лодок, минных тральщиков и торпедных катеров, уже не обладал возможностями вести успешные боевые действия на море в составе больших флотских объединений. Военно-морские силы, не считая проведения важных транспортных мероприятий по снабжению войск, заняли пассивную и выжидательную позицию. Между тем на флоте имелось много офицеров и матросов, желавших проявить себя в настоящем деле независимо от вида операций.
Дабы драгоценная энергия этих людей не пропала даром, вице-адмирал и его коллеги, опираясь на итальянский опыт, в считаные месяцы разработали новые и очень эффективные виды «специального оружия». При этом основополагающим являлся принцип сохранения и переконструирования уже существующего. Причем делать необходимо было все очень быстро, поскольку все мы понимали, что времени на раскачивание у нас нет — война приближалась к концу. Добровольцев в Германии, желавших принимать участие в очевидно опасных и зачастую осуществлявшихся в одиночку операциях, хватало. Все они желали внести свой вклад в победу немецкого оружия. Разве для лихих парней не было заманчивым выйти победителем в единоборстве с вражеским кораблем-колоссом?
Исходя из этого немецкие инженеры-конструкторы ВМФ предложили проект модернизации обыкновенных торпед. Суть его сводилась к тому, чтобы на месте удаленного взрывного устройства в носу торпеды установить прозрачный герметичный купол с вмонтированными в него рычагами управления, а к ней снизу прикрепить еще одну торпеду с усиленным зарядом. В результате на свет появилась одноместная торпеда под кодовым названием «Негер», дальности которой хватало на десять морских миль.
Мы прекрасно понимали, что первые одноместные торпеды были примитивны и несовершенны. Однако наши ожидания на срабатывание эффекта внезапности полностью оправдались. Между тем совершенствование конструкции продолжалось, и уже через несколько недель появились вполне пригодные для действий под водой одноместные торпеды, имевшие схожесть с маленькими подводными лодками.
Уже первое применение данного нового оружия, в котором приняли участие и люди из моего батальона, закончилось полным успехом. Ранним утром, предвещавшим прекрасный летний день 1944 года, двадцать человек из состава специальных боевых мини-команд спустили на воду свои небольшие машины к северу от плацдарма союзников в Анцио. Они незаметно подошли к своим целям — военным и транспортным кораблям противника, бросившим якорь в бухте, и потянули рычаги, освободив нижние торпеды. Не прошло и нескольких секунд, как раздались мощные взрывы, нарушив покой скопившихся вражеских судов.
Результаты атаки говорили сами за себя: один из крейсеров получил огромную пробоину и вышел из строя, из эскадренных миноносцев один затонул, а другой был сильно поврежден. Кроме того, на дно пошли транспортники общим водоизмещением более шести тысяч тонн. Таков был итог вылазки горстки отважных солдат. Семь человек вернулись сразу же на своих торпедах, а еще шестеро высадились на берег на территории неприятельского плацдарма. Ночью им удалось просочиться через позиции противника и благополучно добраться до своих. Однако семь храбрецов нашли могилу на дне моря.
Впоследствии были организованы и другие, правда не столь масштабные, удачные операции в Средиземном море и в проливе Ла-Манш. Впрочем, противник довольно скоро понял, что появление маленьких стеклянных куполов одноместных торпед означает опасность. Как только наблюдатели замечали их, корабли открывали шквальный огонь из всех видов оружия. Тем не менее несколько раз удалось удачно применить следующую хитрость.
Ночью при благоприятном ветре и хорошем течении в море выводились пустые герметически запаянные стеклянные поплавки. В скором времени неприятель обрушивал на эти безобидные ложные цели шквальный огонь, а тем временем опасные управляемые торпеды, не привлекая внимания наблюдателей, спокойно приближались к кораблям совсем с другой стороны.
Выживших участников операции в Анцио вызвали в ставку гроссадмирала Дёница для вручения заслуженных наград. На этот небольшой праздник гроссадмирал пригласил и лично меня, чтобы отдать должное всему личному составу моего батальона. Впоследствии все присутствовавшие на нем военнослужащие ВМФ побывали с ответным визитом у меня во Фридентале. Это было трогательное до слез братание, которое возможно только у настоящих старых морских волков.
В этой книге я не ставлю перед собой задачи описать все виды специального оружия и случаи его применения малыми боевыми частями военно-морских сил. Мне хочется только подчеркнуть, что я, как человек с техническим образованием, восхищался этими свежими идеями и в развитии данного вида вооружений видел возможность хотя бы частично пробить брешь в той пассивности, которая овладела моряками в оборонительных боях. И мне кажется, что один только факт попытки немецких солдат изыскать столь неожиданные способы проведения операций на всех фронтах вызвал у союзников большую обеспокоенность. Ведь если противник при ведении чисто оборонительных боев находит силы и твердость для осуществления наступательных действий, то для противоположной стороны это является знаком, что его воля не сломлена. А кроме того, в подобной ситуации, как наша, происходит связывание определенных сил неприятеля, и они уже не могут быть использованы для решения других задач.
Так называемые «взрывные катера», которые представляли собой существенно модернизированные итальянские аналоги, получили кодовое наименование «Боб». Разработанная незадолго до этого система дистанционного управления для самоходной мины «Голиаф» была применена и в нашем случае, что позволило управлять одновременно двумя беспилотными «взрывными катерами» с одной лодки с экипажем. Великолепным техническим решением являлось также то, что непосредственно у цели наши боеголовки немного оседали и взрывались уже на определенной глубине, что многократно повышало эффективность взрывного воздействия — вражеские суда получали такую пробоину, что неизбежно шли ко дну. С помощью этих «Бобов» был проведен ряд успешных, но неизвестных широкой общественности операций в Средиземном море и на отмелях Нормандии, которые были местом высадки союзного десанта.
Другим видом «специального оружия» являлись миниподлодки, которые до нас применяли японцы и один раз даже англичане в Норвегии. Однако мы разработали множество конструкций таких лодок и с их помощью вплоть до окончания войны провели немало небольших спецопераций, правда всегда с большими потерями. Совершенствование мини-подлодок продолжалось до самого последнего дня войны.
Уже с начала весны 1944 года все мы начали гадать, где и когда союзниками с решающими целями будет выброшен большой десант в Западной Европе. В том, что это неизбежно произойдет, у нас сомнений не было. Я сам в мае 1944 года ознакомился с аэрофотосъемкой английских портов на юго-востоке Великобритании и, как и все, безуспешно ломал голову, пытаясь разгадать назначение появившихся на снимках длинных рядов небольших узких прямоугольников, располагавшихся друг возле друга. Только потом выяснилось, что это были перевозимые специальные портовые сооружения, подготовленные для будущего вторжения на материк.
Было вполне логично, что мой штаб занялся размышлениями над тем, каким образом мы сможем внести свой вклад в нарушение снабжения неприятеля во время этого вторжения. Для начала я обратился с просьбой к адмиралу Хейе разъяснить мне взгляды Верховного командования кригсмарине на то, где именно с чисто профессиональной точки зрения военно-морских сил следует ожидать высадки союзников, и получил от него список, в котором перечислялось десять мест береговой полосы. В этом списке под номером один значился и полуостров Котантен с портовым городом Шербур на берегу пролива Ла-Манш. Будущее показало, что прогноз был верным. Самое главное заключалось в том, что в этом документе излагались весьма ценные сведения обо всех пляжах и отмелях, подходивших для выброски десанта.
По моему заданию гауптман фон Фелькерзам в том же порядке, что и в списке, начал разрабатывать программу проведения быстро осуществимых операций. Для начала мы предложили немедленно направить в наиболее опасные места береговой полосы спецподразделения малых боевых частей и заранее подготовить к уничтожению места, где в будущем возможно расположение командных пунктов и центров связи противника. При этом речь прежде всего шла о минировании территории зарядами новейшей системы, которые в нужное время стали бы взрываться по командам, переданным по радио с наших самолетов.
Согласно действовавшему тогда предписанию этот план мы обязаны были направить на утверждение в командование вермахта «Запад». После неоднократных напоминаний от этой «очень занятой инстанции» пришел ответ, что в принципе наш план представляет интерес и вполне осуществим. Однако затем шло огромное но, которое напрочь перечеркивало все то, что мы предложили.
В принципе я никогда не считал, что наши планы были способны сорвать высадку союзников, но все же возникает вполне закономерный вопрос: а не могло ли подобное произойти и с другими не менее важными предложениями, которые тоже были похоронены служебными инстанциями с таким же обоснованием? Ведь мы понимали, что ожидаемое вторжение союзников могло привести к окончательному перелому в войне и решению, таким образом, будущей судьбы Германии.
Что толку было потом от отчаянной храбрости матросов адмирала Хейе во время все-таки организованной в тяжелейших условиях спецоперации в Гаврском порту, когда время оказалось упущенным? Кому нужны были уже те самоотверженные жертвы героев, так и оставшихся неизвестными, когда люди, чтобы подобраться к врагу, сознательно превышали дальность действия своего оружия, прекрасно понимая, что в таком случае возвращение будет невозможно и их ждет неминуемая гибель?
Исходя из интересов Германии немецкие конструкторы старались разработать новое «специальное оружие» и применительно к люфтваффе. Подобные исследования велись, в частности, в 200-й бомбардировочной эскадре.
В этой связи нельзя не сказать о группе летчиков данной эскадры, лидером у которой являлся обер-лейтенант Ланге.
В своем стремлении нанести противнику максимальный ущерб они были даже готовы превратить свои самолеты в управляемые бомбы, направляемые на важные цели, и прежде всего на корабли противника.
Многие считали этих людей сумасшедшими, ведь разве может нормальному человеку прийти в голову идея добровольно пойти на смерть? Разве такое самопожертвование во имя родины могло сочетаться с самой сутью немца, как носителя европейских ценностей? Честно говоря, когда мне стали известны планы этих летчиков, я думал точно так же. Тогда же, а это было весной 1944 года, до меня дошло известие, что и Адольф Гитлер не был согласен с подобными намерениями. Он считал, что такая готовность принести себя в жертву не соответствует характеру белой расы и немецкому менталитету, подчеркивая, что смертельные полеты японских камикадзе не достойны подражания.
Однако я слышал и совсем иное мнение, высказанное широко известной тогда немецкой летчицей Ханной Райч. Мне от нее пришло приглашение о встрече, и я охотно воспользовался им, горя желанием познакомиться с этой женщиной, которая не менее храбро, чем мужчины, уже много лет занималась испытаниями новых типов самолетов. Особенно импонировало то обстоятельство, что она уже давно испытывала наиболее быстроходные и самые современные реактивные истребители. Ее не сломила даже катастрофа, произошедшая за два года до описываемых событий.
Как бы то ни было, в один прекрасный полдень я оказался в уютно обставленной гостиной в доме Ханны Райч. Навстречу мне вышла невысокая и довольно хрупкая женщина, на лице которой еще виднелись следы от перенесенной катастрофы. Ее большие, живые и выразительные голубые глаза критически оглядели меня.
Как человек общительный, о своих мыслях она говорила совершенно открыто, не только всем сердцем поощряя стремления Ланге, но и изъявляя готовность лично участвовать в подобных операциях.
— Мы не сумасшедшие, которые бессмысленно ставят свою жизнь на карту, — с присущим ей темпераментом заявила Ханна. — Мы — немцы, пламенно любящие свою родину и ценящие свою собственную персону гораздо меньше, чем благополучие и счастье всего народа. Г[оэтому мы готовы идти на смерть, если этого требуют интересы отчизны!
Только тогда я понял смысл этого идеализма, ведь каждый солдат на фронте ежедневно и ежеминутно рискует своей жизнью. Причем делает он это сознательно, а не оттого, что шансов выжить у него не осталось.
Таким образом, эти люди, о которых речь шла выше, не являлись личностями, разочаровавшимися в жизни. Нет — это были идеалисты, готовые в той большой беде, в которой оказалась родина, пожертвовать собой ради ее блага. Я понял наконец смысл слов, сказанных Ханной Райч, этой горячо любящей Германию и борющейся за нее женщины. Она, так же как и обер-лейтенант Ланге со многими своими боевыми товарищами, без всякой агитации и мыслей о вознаграждении или славе целиком и полностью отдала себя этой идее.
И все же я считал, что в дальнейшее совершенствование данного вида оружия следует внести некоторые изменения. Конечно, нельзя было исключить, что под давлением обстоятельств нам придется избрать для себя путь, предложенный Ланге, но тем не менее следовало искать и такой вариант, который оставлял бы пилоту пусть небольшой, но все же реальный шанс остаться в живых. Позднее мне довелось убедиться в своей правоте и увидеть, что желание принять участие в смертельно опасной операции у многих добровольцев только возрастает, если у них остается хотя бы один шанс из ста на спасение. И это относилось не только к спецоперациям. На фронте также имелись сотни и даже тысячи таких бойцов-смертников.
Однако совершенствование вооружения, осуществлявшееся в 200-й бомбардировочной эскадре, которой тогда командовал полковник Хайгл, проходило не столь успешно, как того ожидали заинтересованные стороны. Преследуя свои особые цели, я внимательно следил за всеми стадиями этой работы. Мне хотелось дополнить успешные действия морских малых боевых частей одновременными атаками «особых подразделений» люфтваффе, что заметно повысило бы эффективность проводимых спецопераций. Ведь это, с одной стороны, привело бы к распылению оборонительных сил противника, а с другой — заметно снизило бы наши потери.
Основная идея, заключавшаяся в переделке уже имеющегося вооружения и применявшаяся в военно-морских силах, применительно к люфтваффе первоначально казалась неосуществимой.
И вот во время случайного посещения Пенемюнде мне в голову пришла одна интересная мысль. Вместе с одним полковником люфтваффе на пассажирском варианте самолета «Бюккер-Юнгманн» я отправился на остров Узедом в Балтийском море. Мне хотелось посмотреть пробные старты «Фау-1» и других видов секретного оружия. У меня нет уверенности в том, что мне тогда показали все, что было создано, но и увиденного вполне хватило. Здесь действительно разрабатывались новые виды «оружия возмездия».
Я внимательно рассмотрел «Фау-1» и, наблюдая за ее пуском со стартовой площадки, подумал: а что, если эту ракету сделать пилотируемой наподобие одноместной морской торпеды? По моей просьбе мне разрешили быстро просмотреть характеристики, касавшиеся общего веса ракеты, веса топлива и боезаряда, максимальной скорости, дальности полета и системы управления. К сожалению, у меня не было соответствующего образования, и поэтому приходилось прислушиваться к мнению других. Требовалось как можно скорее ликвидировать пробелы в своих знаниях.
Обо всем этом я и думал во время обратного полета на самолете, имевшего, к моей особой радости, систему двойного управления. Мы сели в Берлине на летном поле, принадлежавшем концерну «Хейнкель», где меня поджидал Радл.
— Сегодня нас ожидает бессонная ночь! Придется потрудиться! — еще издали крикнул я ему.
Нам удалось пригласить нужных людей и уже той же ночью провести совещание в гостевом доме 6-го управления РСХА возле озера Ванзее. На нем присутствовали конструктор «Фау-1» Л., инженер фирмы «Физелер» Ф., командир 200-й бомбардировочной эскадры, инженер-капитан К. из имперского министерства авиации и еще ряд специалистов по летному делу. Мне удалось воодушевить названных господ своей идеей, и вскоре в комнате, где проходило совещание, можно было наблюдать весьма странную картину — на полу валялись испещренные различными записями листки бумаги, а люди в форме, тоже лежа на полу, наносили на очередные бумажные листы все новые и новые чертежи. Никто не смотрел на часы, и мы просто забыли о времени. Наконец к пяти часам утра все было готово. Специалисты заверили меня, что моя идея превратить «Фау-1» в пилотируемую ракету вполне осуществима. К тому же она потребует не так уж и много затрат по времени и материалу.
Когда мы с бокалами вина уселись за столом, чтобы выпить за успех нашей работы, лица присутствовавших неожиданно стали серьезными и улыбки исчезли. От них я и узнал, что нам придется столкнуться с большими бюрократическими препонами в министерстве авиации, отвечавшем за эти вопросы. Устранить их являлось первоочередной и самой трудной задачей на пути претворения задуманного в жизнь.
Первый и, как я тогда думал, самый главный подводный камень я легко обошел при помощи небольшого трюка. Считалось, что сначала требовалось получить разрешение фельдмаршала Мильха, с которым мы не были лично знакомы. В его секретариате я попросил записать меня к нему на короткий прием «по очень важному и срочному делу», и мне выделили время на следующий день. Фельдмаршал принял меня в своем роскошном кабинете, источая саму любезность.
«У меня все получится», — подумал я, стремясь придать важность своим первым словам, держа в руках плоды нашего ночного бдения.
Листы с расчетами и чертежи выглядели весьма впечатляюще, и я сразу решил взять быка за рога:
— Господин фельдмаршал, я прибыл к вам с проектом, о котором известно лично фюреру. Он внимательно отслеживает ход его реализации. Разрешите коротко изложить его суть!
Сказать по правде, это заявление насчет Адольфа Гитлера было самым обыкновенным враньем, и мне требовалось быть начеку, чтобы себя не выдать. Но моя уловка сработала безотказно — я получил принципиальное одобрение и заверение, что в самые ближайшие дни с предложением ознакомится соответствующая компетентная комиссия. В случае ее положительного отзыва проект немедленно будет рассмотрен на заседании ведущих руководителей министерства, которое и примет окончательное решение.
В лице главного инженера Херманна я также нашел большую поддержку. После основательного доклада мне удалось убедить его в возможности осуществления проекта, и на следующий день мы вместе отправились на заседание комиссии. К моему великому удивлению, председательствовал на этой комиссии, рассматривавшей авиационные вопросы, некий седовласый адмирал с типичной бородкой моряка, которую он во время своей пространной речи периодически теребил руками. Начал адмирал издалека, чуть ли не с создания Ноева ковчега, через два часа едва добрался до рассказа о решающих морских сражениях времен Первой мировой войны и только после этого, доведя наше терпение чуть ли не до белого каления, наконец-то приступил к рассмотрению самого вопроса. Результаты голосования оказались неутешительными — всего несколько голосов за при большинстве против.
Пришлось срочно принимать меры. Ссылаясь на выводы инженер-капитана К., которому за короткий срок удалось изготовить полный комплект чертежей и необходимых расчетов, одобренных главным инженером Херманном, а также на придуманное мною предупреждение о том, что еще в тот же день мне надлежит доложить о ходе продвижения вопроса самому фюреру, я все-таки добился желаемого результата. Теперь оставалось только дождаться окончательного решения, которое должно было быть принято на следующий день на заседании ведущих руководителей министерства под председательством самого фельдмаршала Мильха.
Зал заседаний министерства авиации, где рассматривался мой вопрос, поражал своей монументальностью. Сперва, как заведено, высказались те, кто был за и против, а затем руководители принялись критически обсуждать персонально перечисленных в проекте инженеров и техников, которых следовало привлечь. Однако к данному вопросу я подготовился заранее и смог по каждой кандидатуре предоставить необходимую информацию.
Еще во время подготовки к этому заседанию меня буквально потрясло то, что я узнал. Тогда, летом 1944 года, на пике войны, при становившихся все интенсивнее воздушных налетах авиации союзников большая часть мощностей авиационной промышленности Германии попросту простаивала. В результате различных программных переустановок предприятия практически не работали.
Это, как бы между прочим, я и сказал и, не желая делать конкретные упреки в чей-либо адрес, только подчеркнул, что необходимые для осуществления проекта три инженера, пятнадцать квалифицированных мастеров и рабочих могут быть легко найдены в фирме «Хеншель».
— На территории данной фирмы есть и подходящее для наших целей свободное производственное помещение, — заявил я.
Тем самым в обсуждении была поставлена точка, и после этого последнего аргумента проект в основном одобрили.
В последовавшем после этого обсуждении, касавшемся уже чисто технической стороны, меня спросили, сколько, по моему мнению, потребуется времени до осуществления первого испытания пилотируемой «Фау-1». На основе выкладок, которые мне еще раньше предоставили соответствующие специалисты, я не заставил присутствовавших ждать с ответом:
— Первые испытания, по моим расчетам, должны пройти примерно через четыре недели.
Такое мое заверение вызвало почти у всех присутствовавших лишь сочувственную ухмылку.
— Мой дорогой Скорцени, ваш оптимизм заслуживает уважения, — выражая мнение большинства, заявил один из генералов люфтваффе. — Однако поверьте опыту профессионалов! Пройдет не меньше трех, а то и четырех месяцев, пока дело дойдет до первых испытаний!
Однако это колючее и снисходительное замечание не убавило моего энтузиазма, а, наоборот, только подстегнуло мои технические амбиции.
«Погодите! Вот увидите — мы уложимся и раньше!» — подумал я тогда.
Обсудив с инженерами вопросы организации нашего небольшого производства, я пришел к выводу, что следует создать самостоятельное предприятие. Кроме того, для соблюдения строжайшей секретности и ускорения сроков работ всем работникам пришлось запретить всякое общение с внешним миром.
Наряду с большим производственным помещением и двумя конторками для конструкторского бюро мы предусмотрели также небольшой общий зал для ночлега инженеров и рабочих. Через два дня все было готово и наше небольшое предприятие заработало.
Бурную радость по поводу моей относительно быстрой победы над бюрократией выказала Ханна Райч. Я встретил ее сразу же после заседания ведущих руководителей министерства авиации, когда мы с главным инженером Херманном разговаривали в коридоре. От обуревавших ее чувств она чуть ли не бросилась мне на шею и сердечно поздравила меня. От нее-то я и узнал, что еще раньше кто-то другой пришел к такой же идее, как и у меня, да и сама Ханна Райч еще за три месяца до этого высказала мысль о необходимости сделать «Фау-1» пилотируемой. Однако все ее усилия по претворению данного начинания в жизнь оказались тщетными. Когда же она услышала, что мне, совершенно чужому в их системе человеку, удалось это, то ее восторгу не было предела.
— Я всей душой и телом вместе с вами и готова помочь в любом вопросе! — заявила она.
Чудо случилось — через десять суток упорного труда (рабочий день продолжался по пятнадцать часов) три изделия стояли в готовности к запуску на экспериментальном полигоне возле Рехлина, где проходили последние испытания и новые реактивные истребители. Хорошо, что я предусмотрительно попросил выделить мне летчиков-испытателей. Теперь можно было приступать к самому главному!
Стоял чудесный солнечный день, когда я снова повстречал Ханну Райч, чтобы на ее частном самолете «Бюккер-Юнгманн» полететь на первый запуск нашего изделия. Между тем воздушное пространство над Германией и в дневное время превратилось в настоящие охотничьи угодья вражеских истребителей. Поэтому нам пришлось, выражаясь летным языком, идти на бреющем полете, тесно прижимаясь к земле.
В самолете Ханна Райч буквально преобразилась — от этой хрупкой и нежной женщины не осталось и следа. Рядом со мной сидел уже уверенный в себе летчик. Чувствовалось, что Ханна умела управляться не только с этой легкой машиной. Я не поверил своим ушам, когда она запела в полный голос. И надо отдать должное этой летчице, знавшей все народные песни своей силезской малой родины.
Самолет имел двойное управление, но, к моему великому сожалению, ручка управления с моей стороны отсутствовала. После недолгого колебания я перевел рукоятку стартера двигателя в пустую втулку и, поставив ножную педаль на максимальную длину, взял управление на себя. Мною овладело чувство гордости оттого, что именно моей скромной персоне было позволено везти самую лучшую в мире женщину-летчицу. Мне даже показалось, что данная ситуация Ханне Райч понравилась. Во всяком случае, она безмятежно продолжила свое пение и позволила мне выкурить сигарету.
Уже во время этого полета я подумал про себя, какой ужас испытают матросы и офицеры вражеского военно-морского флота, когда обычно безобидные для них «Фау-1», летящие на Англию через пролив Ла-Манш, внезапно обрушатся на транспортные корабли.
«Интересно, будет ли расценен первый такой налет как случайность?» — подумалось мне.
Когда мы прибыли в Рехлин, к старту все было готово. «Фау-1», словно птенца, прикрепили под крылом Не-111, проверили еще раз реактивный двигатель, и только после этого раздалась команда к старту. Мы, как зрители, с напряжением следили за дальнейшим развитием событий, и, как всегда бывает при первом испытании, волнение охватило не только непосредственных участников, но и всех присутствовавших. Вверх устремился взор каждого, кто работал на испытательном аэродроме и не раз наблюдал пробные запуски.
Наконец «Фау-1», словно игрушечный аэроплан, отделилась от самолета-носителя, и стало видно, насколько большей скоростью обладала эта маленькая птица — 600 км в час против 300 км в час у Не-111. Где-то на высоте тысяча метров пилот «Фау-1» описал несколько широких кругов, и все вроде бы шло хорошо. Затем летчик сбросил газ, что было хорошо видно по уменьшению реактивной струи, начал снижаться для захода на посадку и прошел против ветра над аэродромом, перелетев его на пятьдесят метров.
«Боже! — подумали мы. — У него все еще слишком большая скорость! Только бы все закончилось без происшествий!»
Пилот вторично зашел на посадку. На сей раз он, видимо, решился сесть, так как машина буквально выбрила взлетную полосу, пройдя в двух-трех метрах от земли. Однако в последний момент летчик явно переменил решение и не стал садиться на широкие полозья, снова легко поднявшись вверх.
«Неужели он испытывает страх перед посадкой?» — с нарастающим беспокойством подумали мы.
Далее события явно вышли из-под контроля — на третьей попытке «Фау-1» чиркнула по плоскости очень пологого холма, задела верхушки деревьев и скрылась за гребнем. Два облака густой пыли свидетельствовали, что там произошло что-то нехорошее!
Я вместе с двумя санитарами бросился к стоявшему наготове вездеходу, и мы помчались на максимальной скорости напрямик, через поля, к месту происшествия. Обломки самолета были заметны издали — одно крыло валялось в одном месте, второе — в другом, фюзеляж — в третьем. Хорошо еще, что ничего не горело! Пилота мы нашли метрах в десяти от фюзеляжа. Видимо, обтекатель из плексигласа откинулся при ударе, и его выкинуло наружу. Он был жив, но без сознания, и мы сразу же отправили пилота в госпиталь.
Поскольку расспросить летчика не представлялось возможным, мы пытались хоть что-нибудь понять, рассматривая борозды, оставленные аппаратом в рыхлой почве. Вероятно, в последний момент пилот решил совершить вынужденную посадку на вспаханном поле. Но зачем?
В свою очередь, техники внимательно изучили обломки, не упустив из виду ни одной детали. Никакой неисправности они не обнаружили, и в результате было принято решение повторить попытку на следующий день. Второй летчик-испытатель, несмотря на неудачу первого, дал согласие. И снова все повторилось — «Фау-1» легко отделилась от самолета-носителя, сделала больше виражей, чем накануне, а затем пошла на посадку. Однако ей не удалось коснуться посадочной полосы, и аппарат разбился почти на том же самом месте, что и предыдущий. Пилот также был тяжело ранен, и расспросить его тоже не удалось.
Мы все чувствовали себя подавленными, а Ханна не смогла сдержать слез. Неужели опытные мужи из министерства авиации оказались правы? Неужели мы на самом деле опрометчиво нарушили предписанные сроки?
Из министерства мне сообщили, что дальнейшие испытания запрещаются и вопрос об их возобновлении будет рассмотрен после изучения деталей происшествий новой комиссией. Я всегда испытывал отвращение к подобным комиссиям, поскольку знал, как они затягивают решение вопросов на целые недели. Кроме того, меня мучили угрызения совести из-за того, что произошло с обоими испытателями. Им уже стало гораздо лучше, и они в один голос начали говорить о каких-то вибрациях в системе управления, однако объяснить причину неудач так и не смогли.
Не прошло и недели после неудавшихся испытаний, как ко мне явилась Ханна Райч в сопровождении инженера, руководившего работами, и инженер-капитана К. из министерства авиации. Я весь напрягся, ожидая плохих известий, однако, к моему величайшему изумлению, Ханна заявила, что им удалось найти причину обеих катастроф. Дело заключалось в том, что, изучив личные дела обоих летчиков-испытателей, они обнаружили, что никто из пилотов не имел опыта управления скоростными самолетами, а для того, чтобы совладать с большой скоростью этих очень небольших по своим габаритам машин, требовался именно такой опыт. Все трое были убеждены, что причина заключалась только в этом, так как принципиальных конструктивных ошибок обнаружено не было.
В качестве доказательства своей правоты все трое потребовали немедленно провести очередные испытания уже изготовленных изделий. Но здесь имелась одна большая закавыка — наложенный министерством авиации запрет. И с этим нельзя было не считаться. Однако они изъявили готовность обойти этот запрет. Требовалось только мое согласие. Я не знал, что мне делать! Тем более что летчиком-испытателем на сей раз вызвалась стать сама Ханна Райч!
— Ханна! — наконец сказал я. — Если с тобой что-то случится, то фюрер мне лично голову оторвет!
Но эти трое не сдавались, продолжая бить по моим слабым местам, апеллируя прежде всего к известному правилу, которое гласило: «В случае необходимости каждый солдат обязан брать на себя ответственность и действовать даже вопреки приказу!»
Скрепя сердце я согласился. Коменданта аэродрома мы решили застать врасплох, сказав, что разрешение на проведение новых испытательных полетов нам дали устно.
Никогда еще мое сердце не билось столь учащенно, как на следующий день, когда над головой Ханны Райч защелкнулся обтекатель из плексигласа, а моторы взревели. Старт и отделение «Фау-1» от самолета-носителя прошли как по маслу.
«Да, эта женщина умеет летать!» — подумал я, наблюдая за ее лихими виражами.
Наконец она устремилась вниз, и от охватившего меня напряжения по моей спине побежали капли пота. Если бы у меня было десять рук, то я держал бы десять кулачков за ее удачу! Поскольку посадочную полосу окутало плотное облако пыли, то мы поспешили к месту посадки и подняли счастливую Ханну на руки.
— Все отлично! — были ее первые слова.
За ней испытательные полеты продолжили наши двое пилотов, и все они проходили удачно. Всего было сделано двадцать стартов, которые подтвердили правильность идеи и конструкции.
Когда я доложил фельдмаршалу Мильху о том, что в испытательных полетах «Фау-1» приняла участие сама Ханна Райч, то он заметно побледнел.
— Это могло стоить вам головы! — мрачно изрек фельдмаршал.
По счастью, это его замечание не стало пророческим. Как бы то ни было, разрешение на дальнейшие работы над изделием и обучение пилотов мы получили.
Наше маленькое предприятие буквально штамповало одну машину за другой. Мы создали еще восемь вариантов пилотируемой «Фау-1», двадцать двухместных учебных моделей для курсов пилотажа, а потом приступили к выпуску боевых машин. Добровольцев, желавших принять участие в боевых вылетах, у меня хватало. Я подобрал из ребят своей части особого назначения тридцать человек, закончивших курсы пилотов, а кроме того, во Фриденталь прибыло еще шестьдесят выпускников летных училищ люфтваффе. Можно было начинать!
Для проведения обучения я запросил у соответствующей службы министерства авиации топливо из расчета по пять кубометров авиационного бензина на каждого пилота. Трудно в это поверить, но данную последнюю твердыню мы так и не взяли! Проходила неделя за неделей, а дело с места практически не сдвигалось. Сначала нам выделили всего десять кубометров горючего, а потом еще пятнадцать, но в целом обещанные объемы топлива так и не были предоставлены. Я бегал от одной инстанции к другой, но кроме обещаний и заверений, что в будущем все будет исполнено, выбить горючее мне так и не удалось.
Осенью я сдался окончательно — на фронтах стало наблюдаться заметное ухудшение положения, и мне пришлось примириться с жестокой действительностью. Все наши тактические расчеты и конструкторские разработки оказались напрасными. Пилотируемой «Фау-1» так и не удалось выбраться из беспилотной стаи своих сородичей! Постепенно все работы, в том числе и по предоставлению пилоту хотя бы крошечного шанса на спасение, были свернуты. Добровольцы по большей части остались со мной. Однако я не мог предложить им проведение воздушных операций, и они один за другим переходили в мои батальоны.
В феврале 1944 года Шелленбергу удалось нанести долго втайне вынашиваемый и исподволь готовящийся удар по абверу. Адмирал Канарис подал в отставку, в результате которой стало возможным проведение реорганизации службы внешней разведки абвера. Насколько я мог судить исходя из имевшейся у меня информации, у Шелленберга просматривалось два основных мотива в его действиях. Первый носил чисто деловой характер. Наличие во время войны двух действующих параллельно и зачастую враждовавших между собой ведомств — военного (служба внешней разведки абвера) и политического (служба внешней разведки в лице 6-го управления РСХА) — являлось полным абсурдом. Обе эти службы в интересах успешной работы должны были хотя бы на самом верху управляться из единого центра. Вторым же мотивом в поступках Шелленберга являлось его неуемное честолюбие.
Служба внешней разведки абвера была реорганизована в военное управление с непосредственным подчинением шефу Главного управления имперской безопасности доктору Кальтенбруннеру. Шелленбергу же поручалось осуществление тесного взаимодействия с начальником нового управления. То, с какими мыслями на самом деле Шелленберг приступил к осуществлению этого взаимодействия и какие ошибки он при этом совершил, хорошо раскрывает его высказывание, обращенное непосредственно ко мне:
— Считай, что этот начальник военного управления у меня в кармане!
Уже тогда я сильно сомневался в справедливости подобного утверждения.
В результате данной реорганизации мне тоже удалось установить тесные контакты с некоторыми господами из абвера, а также получить достаточно глубокое представление об этой широко разветвленной организации и методах ее работы. В лице полковника Генерального штаба барона Фрейтаг фон Лорингофена я познакомился с настоящим представителем старой школы. Могу только сказать, что мы с ним отлично ладили, хотя и соблюдали само собой разумеющиеся правила игры, принятые в обществе. По молчаливому соглашению между нами мы никогда не говорили с ним о политике. Любой вопрос, касавшийся этой темы, немедленно переводился в понятие «Германия», что являлось отличной платформой для взаимного понимания.
Более загадочной для меня являлась фигура полковника Генерального штаба Хансена, который стал начальником военного управления РСХА. Я видел его не так часто, как полковника Фрейтаг фон Лорингофена, и личного контакта с ним у меня не было. Однако мне показалось, что проведенная реорганизация не пришлась ему по душе, и в нем чувствовалась некая раздвоенность — он явно переносил душевные муки.
Надо сказать, что и в чисто военных высших кругах проведенная реорганизация не вызвала никакого восторга — Кейтель и Йодль отлично понимали, что это заметно усиливает позиции Гиммлера и его близкого советника Шелленберга, лично заинтересованного в таких преобразованиях.
Из разговоров с полковником Фрейтаг фон Лорингофеном я отчетливо понял, что Германия сильно отставала в вопросах проведения активной работы по организации актов саботажа и разложения противника, за которые он непосредственно отвечал. Мое недоверие к платным агентам только усилилось. Однако идеалистов среди иностранцев, сражавшихся с нами плечом к плечу из идейных соображений и готовых добровольно исполнять опасные задания, становилось все меньше. Полковник разделял мою точку зрения в том, что для достижения лучших результатов в проводимых спецоперациях нам все больше следовало опираться на немецких солдат.
Собственно, тогда я окончательно и решил для себя, что все свои силы посвящу именно операциям, проводимым с помощью военных отрядов. Все же остальное могло рассматриваться мною лишь как вспомогательное средство.
