Глава 11
Ребенок

Подбежав к дубу, мы обернулись и посмотрели вниз, на поле для гольфа. Ларк лежал на спине, рядом с ним из сумки на колесиках аккуратно торчали его клюшки. Короткая клюшка-паттер валялась тут же. Он не шевелился. Каппи бухнулся на колени, склонился так низко, что его лоб коснулся земли, и прикрыл голову обеими руками, как школьник на занятиях гражданской обороны. Постояв так немного, он выпрямил спину и покачал головой. Мы завернули ружье в мешок для мусора и отложили в сторону, а сами стали приводить в первоначальный вид землю вокруг тайника. Каппи палочкой распрямил траву, которую я притоптал, выкапывая ружье.

– Дома у меня сейчас никого, – сказал Каппи. – Нам надо его припрятать.

Он забрал у меня ружье.

Мы подождали, пока проезжающая машина скроется из вида, и только после этого пересекли шоссе. Дождь превратился в мелкую водяную сеточку. Придя к Каппи, мы сразу пошли на кухню, вымыли под краном руки, освежили лица и выпили несколько стаканов воды.

– Мне надо было заранее сообразить, где спрятать ружье, – сказал я. – Не пойму, почему я об этом раньше не подумал.

– И я хорош – тоже не подумал! – с досадой произнес Каппи.

Он пошел к кофейному столику и, порывшись в наваленном там хламе, обнаружил наконец там связку ключей. Доу уехал на своей машине на работу, а Рэндалл умотал в своем пикапе. Но еще у Рэндалла был дряхлый красный «олдсмобил», который Каппи иногда разрешали брать. Одна дверь, передняя, со стороны водителя, у него была черная, а лобовое стекло – с вертикальной трещиной. Мы вышли из дома, положили ружье в багажник и забрались на переднее сиденье.

– Стартер барахлит, – предупредил Каппи.

Движок только засипел, когда Каппи повернул ключ зажигания. Он выжал газ. Движок кашлянул и стих.

– С ним надо нежно, – объяснил Каппи. – Пока я раскочегариваю эту колымагу, ты подумай, куда мы поедем.

– Я знаю, куда.

Он снова попытался завести «олдсмобил». Это ему почти удалось.

– И куда?

– К Линде. На старую ферму Уишкобов.

Мы сидели, глядя на сарай через расколотое надвое стекло.

– Это неожиданно, но логично, – усмехнулся Каппи. Внезапно он подался вперед, резко повернул ключ в замке зажигания и вдавил педаль газа.

– Заводись! – приказал он, и движок послушно заурчал.

Дождь уже лил как из ведра. Каппи опустил стекло и высунул голову наружу, чтобы видеть дорогу. Дворник работал только со стороны пассажира, и со стороны водителя по лобовому стеклу струились потоки воды. Каппи вел «олдсмобил» медленно и осторожно, как старик. Земельный участок Уишкобов располагался на противоположном конце резервации среди волнообразных, как дюны, коричневых холмов, сплошь поросших травой – там бы скот выпускать на выпас. Старый благообразный дом стоял в окружении сиреневых кустов и сгорбившихся дубов, за живой изгородью, способной выдержать ураганные порывы ветра. По дороге туда нам попались две машины, но никто не видел, как мы свернули к стоявшему на отшибе дому Линды. Каппи остановился и не выключил мотор, потому что не знал, сумеет ли он опять его завести. Мы вылезли из машины и обошли вокруг дома в поисках укромного места. Старый пес Линды, которого она заперла в доме, зашелся астматическим лаем. Наконец мы нашли то, что искали: пустоту за куском коричневой металлической решетки, кое-как прибитой снизу к главному крыльцу. Отодрав решетку, я заполз внутрь и закинул ружье как можно дальше в темноту. После чего мы воспользовались монтировкой для шиномонтажа, чтобы вбить решетку на место, и только потом заметили, что решетка вообще отсутствует с краю, где собака устроила себе лежбище под крыльцом. Мы вернулись в машину и отъехали от дома. Мы не разговаривали. Каппи притормозил около моего дома, чтобы выпустить меня. На шоссе мы заметили машину полиции племени, мчащуюся со стороны города на восток, к полю для гольфа. С мигалками, но без сирены.

– Он точно умер, – сказал Каппи. – Иначе их был бы целый эскадрон.

– И сирены бы выли.

Мы сидели в машине с работающим вхолостую мотором. Теперь дождь едва моросил.

– Ты спас мою задницу, брат! – пробормотал я.

– А я-то что? Ты бы и сам добил этого…

Каппи осекся. У нас было не принято плохо говорить о покойниках, вот он и спохватился.

– Он бы в любом случае сдох, – сказал я, – и не ты его убил. Так что ты ни в чем не виноват.

– Само собой. Ладно.

Беседовали мы равнодушно, как будто речь шла о совершенно чужом человеке. Или как будто то, что мы сделали, произошло в телевизионном сериале. Но я с трудом дышал – так гортань сдавило. Каппи обтер лицо ладонью.

– Нам нельзя больше об этом говорить, – предупредил он.

– Согласен!

– Как говорит твой отец, преступников когда ловят? Когда они начинают болтать лишнее.

– Напиваются и так далее.

– Я бы напился, – признался Каппи.

– Чем?

Движок на холостом ходу сбился с ровного урчания, и Каппи подбодрил его, нежно нажав на педаль газа.

– Сам не знаю. Рэндалл сейчас в завязке.

– Я бы мог попросить у Уайти, – брякнул я.

– Да ну? – изумился Каппи, покосившись на меня.

Я кивнул и отвернулся.

– После того, как ты отгонишь машину.

– Ну, ясное дело.

– Подходи на заправку. Я с ним поговорю.

Я вылез из «олдсмобила» и отошел в сторону. Потом вытянул руку и стукнул ладонью по стеклу. Каппи уехал, а я медленно потопал к заправке, мимо старой государственной школы и общественного центра, мимо знака «стоп», мимо дома тети Клеменс и дяди Эдварда. Пересек шоссе, преодолел заросший травой придорожный овраг. Когда я дошел до станции, дождевые лужи уже высохли, оставив лишь редкие темные кляксы на гравии. Дядя Уайти стоял в дверях гаража, вытирая руки замасленной тряпкой. Он несколько секунд смотрел на меня, а потом исчез во тьме. И вынырнул оттуда с двумя холодными бутылками виноградной газировки. Я подошел к нему и молча взял одну. Бутылка была открыта. Из его приемника сквозь треск помех доносились переговоры полицейских. Я торопливо глотнул из горлышка и чуть не выдал все обратно.

– У тебя желудок бунтует, – заметил Уайти. – Нужно съесть немного хлеба.

Он достал из кулера ломтик белого, и, проглотив его, я почувствовал себя лучше. Мы сели на шезлонги в тени гаража – там, где когда-то, как теперь казалось, оченьочень давно, сидели Соня и Лароуз.

– Помнишь, когда я был маленький, – проговорил я, – ты мне иногда давал глотнуть виски…

– И твоя мама страшно на меня злилась, – отозвался Уайти. – Есть хочешь? Как насчет сэндвича со стейком по-индейски?

– Не, пока не надо.

Я потягивал газировку из бутылки.

– На этот раз все кончилось хорошо, – продолжал Уайти. Он внимательно смотрел на меня. Пару раз он открывал рот, желая что-то сказать, но выдал только на третий раз:

– Кто-то укокошил Ларка. На поле для гольфа. Изрешетил его, как будто ребенок стрелял по стогу сена. И один чистый выстрел в голову.

Я старался сидеть спокойно, но не смог. Вскочил и помчался за гараж. И был там вовремя: меня вывернуло. Уайти не стал меня догонять. Когда я вернулся, он уже обслуживал очередного клиента. Колени у меня тряслись, и я бессильно рухнул в шезлонг.

– Дам тебе имбирного лимонада, мальчик мой! – Уайти ушел в магазин и вынес теплую банку.

– Она стояла не в кулере. Но для твоего взбаламученного желудка это даже полезно.

– Наверное, у меня летний грипп.

– Летний грипп, да, – согласился он. – Вирус. Твои друзья тоже его подхватили?

– Не знаю. Я никого еще не видел.

Дядя Уайти кивнул и сел рядом.

– Я тут слушал свой коротковолновик. Кто бы это ни сделал, никаких следов. Полицейским не за что уцепиться. И свидетелей нет. Никто ничего не видел. И ливень был сильный. А твой грипп быстро пройдет. Но может, тебе лучше все-таки лучше прилечь? В офисе стоит раскладушка. Соня там иногда дремала днем – и еще будет дремать. Она же возвращается. Я говорил тебе, Джо?

– Она тебе звонила? – с ненавистью спросил я.

– Да, черт побери, она звонила. Теперь, говорит, все будет по-другому, по ее правилам. А мне что? Мне ничего. Что бы ты там ни думал… – Он смущенно отвернулся. – Я ее страсть как люблю, эту девчонку. Понимаешь? Она возвращается ко мне, Джо!

Я вошел в тесный офис, прилег на раскладушку и проспал добрых полчаса. Раскладушка не пахла Соней, чему я обрадовался, потому что просто не выдержал бы такого. Когда я проснулся и вышел, Каппи еще не приехал.

– Я бы не прочь съесть сэндвич, дядя Уайти!

Он пошел к кулеру, достал оттуда вареной колбасы, сыр и хлеб. Еще там лежала головка салата-айсберга, и он аккуратно оторвал от нее три бледно-зеленых листа и накрыл ими колбасу, прежде чем положить сверху второй кусок хлеба.

– Салат? – удивился я.

– Я, парень, увлекся здоровым питанием!

Он передал мне сэндвич и сделал такой же для себя. Но потом и его отдал мне.

– А вот и твой друг!

В дверь вошел Каппи, и я вручил ему второй сэндвич.

Втроем мы сели на шезлонги позади гаража и принялись поглощать сэндвичи.

– Дядя Уайти, – произнес я с нажимом, – почему бы нам не пригубить кое-чего.

Он неторопливо жевал сэндвич.

– Почему-то я не удивлен, – доев, отозвался он. – Но если вы проговоритесь Джеральдин или Доу, пострадает моя старая красная задница. И вам больше не перепадет ни капли в будущем. И идите пейте за станцию, вон под теми деревьями, где я смогу наблюдать за вами за обоими.

– Мы принимаем твои условия, – важно заявил Каппи. Его лицо оставалось непроницаемым.

– Тогда оформим нашу сделку! – усмехнулся Уайти. Вокруг не было ни души. Он вернулся в магазин, чтобы открыть сейф, в котором у него хранилась выпивка. Он вынес пол-литровую бутылку бурбона «Фор роузез» и указал пальцем на деревья за гаражом. Каппи принял у него бутылку и спрятал под рубашкой. Тут подъехал еще клиент. Уайти помахал водителю и поспешил к бензоколонке.

– Он знает? – спросил Каппи.

– Вроде да, – ответил я. – Меня вырвало, когда он сказал про Ларка.

– Я блеванул по дороге сюда, – признался Каппи.

– Это просто летний грипп.

– Ты что, посоветовался с врачом, Джо?

Мы переглянулись и попытались улыбнуться, но вместо этого скорчили кривые гримасы. На наших лицах возникло выражение, соответствующее нашему реальному настроению.

– И что теперь? – спросил Каппи. – Что нам теперь делать?

– Не знаю, брат. Просто не имею понятия.

– Надо простерилизовать внутренности.

– Точно!

Под деревьями лежали четыре или пять цементных блоков, куча смятых банок из-под пива, круг табачного пепла. Мы присели на блоки и открыли бутылку. Каппи осторожно отхлебнул и передал бутылку мне. Я сделал судорожный глоток и почувствовал, как обжигающая струйка потекла вниз по пищеводу. Жжение унялось, когда жидкость попала в желудок, и внутри у меня все разжалось под действием медленно расползающегося тепла. После следующего глотка я уже ощутил приятную легкость. Все вокруг подернулось желтовато-янтарными тонами. И впервые за все это время я смог сделать глубокий вдох.

– Ох, – пробормотал я, склонив голову и возвращая бутылку Каппи. – Ох, ох, ох…

– Что? – спросил тот.

– Ох…

Он не спеша пил из горла. Я поднял с земли веточку и стал отодвигать угольки и пятнистые камешки от пепла, нарушив круг. Каппи молча наблюдал за движениями моей веточки, а я, не переставая, возил ею по земле, пока мы не прикончили всю бутылку. После этого мы растянулись на траве.

– Брат, что привело тебя на наблюдательный пункт? – спросил я.

– Я все время туда приходил, – ответил Каппи. – Каждое утро. Я всегда стоял у тебя за спиной.

– Так я и думал, – кивнул я.

Потом мы уснули. А когда проснулись, дядя Уайти заставил нас прополоскать рот водой, потом зубным эликсиром и съесть по сэндвичу.

– Дай-ка мне твою рубашку, Джо, – попросил он. – Оставь ее тут. И еще раз возьми в руку бутылку. Ты тоже, Каппи.

Я отдал ему рубашку и отправился домой. Каппи брел рядом, как во сне. Мы не были слишком пьяны, просто ничего не чувствовали. Но мы выписывали зигзаги на шоссе, не в силах идти прямым курсом. Мы думали, что Энгус и Зак уже ищут нас.

– Теперь нам надо все время держаться вместе, всем четверым, – заявил Каппи.

– По утрам будем бегать в виде тренировки для кросса.

– Правильно!

Из-под своего куста вылезла Перл и сопроводила меня до крыльца. Перед тем, как войти в дом, я немного поиграл с ней и заставил себя громко засмеяться. Я впустил ее в дом, потому что боялся увидеть родителей за кухонным столом в ожидании моего прихода. Так оно и было. Открыв входную дверь и увидев их, я нагнулся к Перл, почесал ей шею и что-то шепнул на ухо. Потом выпрямился и уже собрался их поприветствовать, но тут улыбка сползла с моего лица.

– Что такое?

К этому моменту виски дяди Уайти уже полностью растворился в моем организме и резко отделил меня нынешнего от меня прошлого, когда я выдирал молодые побеги из нашего фундамента, когда горько плакал под дверью маминой спальни, когда наблюдал, как мой ангел-хранитель, мой дудем, движется по освещенным солнцем стенам моей комнаты. Я присел, не отнимая рук от мохнатой шеи Перл и полностью игнорируя укоризненный взгляд родителей. Я остался в дальнем конце комнаты, надеясь, что они не учуют исходящий от меня запах спиртного, но буквально кожей почувствовал, как мама перевела тревожный взгляд на отца.

– Ты где был? – спросила она.

– Бегал.

– Целый день?

– Я забегал к Уайти.

До этого они сидели жутко напряженные, но теперь немного успокоились.

– Зачем?

– Да просто так. Уайти нас накормил обедом. Меня с Каппи.

Родителям так сильно хотелось мне поверить, что я видел: они уговаривали себя проявить ко мне доверие. Мне оставалось только вести себя так, чтобы оправдать их ожидания. Не спалиться. Не блевануть.

– Сядь, сынок, – сказал отец. Я шагнул вперед, но не сел. Он сообщил мне, что Ларк умер. Я заставил себя изобразить на лице вереницу разных чувств.

– Ну и хорошо, – наконец произнес я.

– Джо, – продолжал отец, взяв себя за подбородок и глядя на меня – этот его взгляд буквально придавливал. – Джо, тебе об этом что-нибудь известно, хоть что-то?

– Об этом? О чем об этом?

– Его убили, Джо.

Но я уже привык к этому слову. Я себя выдрессировал. Ведь я произносил его в разговоре с Каппи, произносил его про себя. И я подготовился ответить на вопрос, и ответить на него так, как ответил бы прежний Джо, существовавший до событий того лета. И я заговорил, как ребенок, поддавшись внезапно охватившему меня буйному восторгу, который не был притворным.

– Он мертв? Но я же хотел, чтобы он умер. Мысленно. Ты говоришь, его убили. Я рад. Он этого заслуживал. Мама теперь свободна, ты свободен. Парня, который его убил, надо наградить медалью.

– Ладно, – перебил меня отец. – Хватит об этом. – Он отъехал на стуле от стола. Мама во все глаза смотрела на меня. Она была готова поверить всему, что скажу.

Но вдруг она содрогнулась. Дрожь волной пробежала по ее телу, и через мгновение эта волна перекинулась на меня.

«Она увидела во мне убийцу», – подумал я.

Ощутив легкое головокружение, я нагнулся к Пёрл, но она отползла к ногам отца. Я опустился на стул.

– Не стану врать. Я рад, что он умер. Можно я пойду?

Я встал, прошел мимо них и шагал до самой лестницы. Я осторожно наступал на ступеньки. И все то время, что я поднимался по ступенькам, как будто моя усталость тянула меня вверх, словно веревка, и я ощущал на своей спине их взгляды. Я вспомнил, что нечто подобное уже было раньше и я смотрел тогда на маму точно так же, как они сейчас на меня. Уже почти дойдя до своей комнаты, я вспомнил, как мама поднималась в свою обитель одиночества, а мы с отцом боялись, что она уже никогда оттуда не выйдет.

Нет, думал я, забираясь в постель. У меня же есть Каппи и другие друзья. Я совершил то, что должен был. Назад пути нет. И что бы ни случилось дальше, я все приму как должное.

Я все-таки слег. Заболел по-настоящему тем самым летним гриппом, который симулировал. А дядя Уайти за нас поручился. Сначала его допрашивал Винс Мэдвезин и другой полицейский племени, потом за него взялся агент Бьерке, и только тогда Уайти сдался и рассказал, что мы залезли в его загашник, нашли там бутылку виски и упились вусмерть за заправкой. Он показал им наше укромное местечко под деревьями, пустую бутылку, с которой сняли отпечатки пальцев, и мою рубашку. Мама опознала в ней ту, которую она выстирала перед тем, как я ее надел в тот самый день. Но ружья – охотничьего ружья Доу калибра 30.06 – не нашли. Меня била лихорадка, сильный жар сменялся приступами озноба, простыни были влажными от пота. Из постели я наблюдал, как золотые блики ползают по стенам комнаты. Я ничего не чувствовал, но мысли в голове роились, как пчелы в улье. Почему-то все время мне вспоминался тот день, когда я выкорчевывал побеги из фундамента нашего дома. Как же цепко они держались своими корнями за бетон. Наверное, они пробились сквозь бетонную основу, на которой стоял наш дом. Это было чудно, странно, что молодое дерево может быть таким сильным, даже если оно выросло не там, где надо. Так и мысли пробиваются, бормотал я в полубреду. Мысли. Об отцовских папках с судебными делами, о юридическом справочнике Коэна и, наконец, о той горячей запеканке, упавшей на пол. И еще о почерневшей засохшей запеканке в противне, где горка лапши превратилась в грудную клетку – человека, бизона, существа, над которым властвуют законы. Я гадал, как маме удалось вернуть дух в свое тело, и точно ли ее дух вернулся, и не ускользает ли из меня мой дух из-за того, что я совершил. А вдруг я стану Виндигу? Вдруг меня заразил Ларк? Мне пришло в голову, что в тот день, когда я выкорчевывал молодые деревца, всего-то несколько месяцев назад, я был на седьмом небе. Пребывал в полном неведении. Я ничего не знал, хотя зло уже вершило свое черное дело. Но меня тогда это еще не касалось. В конце концов эти мысли меня утомили. Я отвернулся от яркого света к стене и уснул.

– Пап, – обратился я к нему как-то раз, когда он вошел ко мне в комнату. – А Линда в курсе? Как она?

Он принес мне стакан лечебного снадобья Уайти – теплый имбирный лимонад.

– Не знаю, – ответил отец. – Она не берет трубку. И на работе не появляется.

Надо бы к ней сгонять, подумал я, а потом снова крепко уснул и проспал до следующего утра. Проснувшись, уже довольно поздно, я понял, что болезнь прошла. Ни температуры, ни слабости. Ничего. Только зверски хотелось есть. Я встал с постели и принял душ. Надел чистую одежду и спустился вниз. Деревья на краю двора приветливо махали ветками, и листья под ветром поворачивались обратной мутновато-серебристой стороной. Я налил себе стакан воды из-под крана и подошел к кухонному окну. Мама была на огороде. Встав на корточки, с дуршлагом в руке, она собирала с кустов бобы, которые мы с отцом высадили позже, чем надо. Иногда она вставала на четвереньки и так двигалась вдоль грядки. Потом снова вставала на корточки. Встряхивала дуршлаг, разравнивая собранные туда бобы. Вот почему я это совершил. И от этой мысли ощутил полное удовлетворение. Чтобы она могла спокойно встряхивать свой дуршлаг. Чтобы ей не нужно было постоянно оглядываться или бояться, что он подкрадется сзади. Чтобы она весь день собирала на огороде бобы и никто не мог бы ее напугать.

Я насыпал в плошку хлопьев, залил молоком, принялся неторопливо есть. Размокшие в молоке хлопья приятно скользили по языку. Я вымыл плошку и вышел из дома.

Мама поднялась и подошла ко мне. Приложила испачканную землей руку к моему лбу.

– Температуры нет!

– Я выздоровел!

– Не спеши! Сегодня посиди дома, почитай или…

– Да мне надо кое-что сделать, – сказал я. – Занятия в школе начнутся уже через две недели. Не хочу зря тратить последние деньки каникул.

– То есть ты зря тратишь время, сидя дома со мной! – Она не рассердилась, но и не улыбнулась.

– Я не то имел в виду, – уточнил я смущенно. – Я ненадолго.

Взгляд ее запавших глаз – причем один смотрел печальнее другого из-за скорбного прищура – медленно скользнул по моему лицу. Она взъерошила мне волосы. Я взглянул поверх ее плеча и увидел на кухонном крыльце пустую банку из-под солений. Я похолодел. Банка! Я забыл банку на холме…

– Что это?

Мама оглянулась на крыльцо.

– Винс Мэдвезин заходил. Он отдал мне банку и сказал, что ее надо помыть. Еще сказал, что ему очень нравятся мои соленые огурчики. Думаю, это был намек.

Она пристально глядела на меня. Но я спокойно выдержал ее взгляд.

– Я беспокоюсь о тебе, Джо.

Этот момент я вспоминаю до сих пор. Она стоит передо мной на фоне буйства огородной растительности. Ее руки пахнут теплыми ароматами земли, на шее испарина, во взгляде угадывается вопрос.

– Уайти говорит, что вы, ребята, наклюкались.

– Это был эксперимент, мама, – не смутился я, – но его результаты оказались негативными. Я часть каникул провалялся больной. Думаю, с выпивкой пора кончать.

Она с облегчением рассмеялась, но смех застрял у нее в горле. «Люблю тебя», – улыбнулась мама, а я пробурчал в ответ те же слова и уставился себе под ноги.

– Ты сейчас в норме, мама? – спросил я тихо.

– О да, сынка, я в полном порядке. Я снова такая же, как прежде. Все теперь отлично, просто отлично, – она изо всех сил старалась убедить меня в своей искренности.

– В любом случае, он же мертв, мама. Он заплатил за все.

Мне захотелось добавить, что он умирал мучительной смертью, что он знал, за что его убили, и что он видел своего убийцу. Но тогда мне бы пришлось признаться, что это был я.

У меня больше не было сил на нее смотреть. Я сел на велосипед и укатил, чувствуя на спине ее тяжелый взгляд.

Сначала я поехал на почту. Была вероятность наскочить в городе на отца, если у него обеденный перерыв, поэтому я решил успеть на почту до полудня и посмотреть, работает ли Линда. Ее не было. Маргарет Нанапуш, бабушка моей одноклассницы Маргарет, с которой я разговорился на пау-вау и на ком потом женился, сказала, что Линда на больничном. И еще миссис Нанапуш предположила, что Линда дома.

Я отправился к ней. После болезни я был еще слишком слаб, и поездка показалось мне бесконечной. На той стороне резервации дули сильные ветра. Я добрый час крутил педали, преодолевая встречный ветер, пока не выехал на дорогу к дому Линды. Наконец я свернул на ее подъездную аллею. Ее машина стояла под деревянным навесом во дворе. Она, как ни странно, водила симпатичный голубой «мустанг». Я вспомнил ее слова о том, как ей нравится на нем ездить. Я прислонил велик к крыльцу. «Меня выветрило наизнанку», – громко заявил я и пожалел, что рядом нет Каппи и он не может оценить мой каламбур. Я добрел до двери и постучал, громыхнув болтающейся на алюминиевой раме сеткой от мух. Линда тут же возникла за сеткой.

– Джо, ты так тихо подъехал!

Нахмурившись, она тронула сетку и потрясла.

– Надо ее закрепить. Входи, Джо.

Вдалеке с запозданием залаял пес. Он тяжело трусил по косогору со стороны поля за двором. Добежав до дома, он совсем выдохся. Это был старый черный пес с поседевшей мордой.

– Бастер, ну, улыбнись же! – обратилась к нему Линда. Пес вывалил язык, раззявив пасть в подобии улыбки и шумно дыша. Мне даже стало смешно. Часто говорят, что со временем хозяева и их собаки становятся похожи. В данном случае это наблюдение было справедливым. Линда впустила пса в дом вместе со мной.

– Думаю, нам не пристало смеяться с учетом случившегося, – изрекла Линда, приведя меня в кухню. – Садись, Джо. Что тебе дать? – Она перечислила все, чем была богата. Разнообразный ассортимент напитков и сэндвичей. Я не прерывал ее. Наконец она призналась, что сама предпочитает сэндвич с яичницей под майонезом с хреном, и если я не возражаю, она сделает нам обоим по такому. Я с энтузиазмом согласился. Пока она жарила яйца, я смог освоиться и даже зашел в гостиную, оценив видимость порядка в ее жилище. У нас дома, хотя мы поддерживали чистоту, не все сразу убиралось на место, и повсюду вечно валялись кипы каких-то документов и всякая всячина. Лежали книги, давно снятые с полок. Пиджак мог несколько дней провисеть на спинке стула. И наша обувь отнюдь не была выстроена в линеечку у двери. У Линды в доме царил идеальный порядок в привычном смысле этого слова. Но порядок был такой, что я несколько растерялся, пока не разобрался, что тут к чему. У всех вещей был двойник, дублер, но не близнец. На книжной полке стояло по две книги одного и того же автора, но разные, хотя иногда рядом с томом в твердом переплете стояло переиздание в бумажной обложке. В основном это были исторические романы. Еще у нее были выставлены несколько коллекций предметов. Тоже по два. Стеклянные фигурки диснеевских персонажей на приставных столиках, парные, но разных цветов, стояли вокруг настольных ламп с приклеенными к абажурам пластиковыми листьями, подобранными по тому же принципу. На стене за телевизором были развешены сплетенные из ивовых прутиков корзинки, а в них вставлены пучки засохших трав и пустых бобовых стручков. Еще у нее был старинный кукольный домик с фронтонами по бокам – обычно только взрослые покупают себе такие домики. Я побоялся заглянуть внутрь, но все же любопытство взяло верх, и я увидел, что каждая комнатка полностью обставлена, вплоть до похожих на короткие зубочистки свечечек на столиках, а в ванной стояли в стаканчиках две крошечные зубные щеточки и два тюбика зубной пасты. У меня по спине мурашки забегали, хотя мы с ней еще ни о чем не успели толком поговорить. Тут Линда позвала меня, и я вошел в кухню, не в силах вымолвить ни слова. Мы сели за деревянный стол, старый и сильно исцарапанный. Но по крайней мере, этот стол был в единственном числе. Никакого стола-дублера в кухне не стояло. Она накрыла его яркой скатеркой, расставила тарелки и стаканы. Налила холодного чаю. Тосты были хорошо, до хруста, поджарены. На столе стояла лишняя тарелка. Я указал на нее.

– А это для кого?

– Доу сказал мне однажды в парильне, что поскольку вокруг меня вьется дух-двойник, мне следует его привечать. И я обставила свой дом как бы для двоих, ты же сам видишь, даже домиком для малышей обзавелась. И когда я сажусь есть, всегда ставлю лишнюю тарелку и откладываю в нее немного еды, которую готовлю для себя.

На лишней тарелке лежал кусочек тоста.

– Духи мало едят?

– Только не этот! – с довольным видом ответила Линда.

И вдруг мне стало вполне комфортно. Я жутко проголодался – так всегда бывает после болезни.

Линда жевала, с сияющей улыбкой глядя то на меня, то на свой сэндвич. Она аккуратно, почти нежно, положила на тарелку кусок хлеба с зажаренным яйцом и обратилась к нему с речью.

– Это ли грех – наслаждаться тобой, когда мой брат-близнец лежит мертвый в морге? Не знаю. Но ты очень вкусный!

Я поперхнулся. Второй сэндвич встал у меня в горле колом.

– Хочешь запить чаем?

Она подлила мне в стакан холодного чаю из пластикового кувшина, в котором постукивали кубики льда и болтались кусочки лимона.

– Я не хожу на работу не из-за скорби по брату, ты же меня знаешь, – продолжала Линда. – Я не хожу на работу по другой причине. У меня оставался один неизрасходованный отпуск по болезни, вот я и подумала, а почему бы не использовать его для улаживания кое-каких дел.

– Каких дел? – И я подумал о ее гостиной с аккуратно продублированными вещами. Но потом понял, что она имеет в виду свои мысли.

– Я расскажу тебе, – пообещала Линда, – если ты мне скажешь, зачем ко мне приехал.

Я отложил недоеденный сэндвич, жалея, что не успел покончить с ним до этого момента.

– Погоди! – Словно прочитав мои мысли, Линда предложила сначала доесть, а потом уж поговорить. Она еще и извинилась за то, что плохо принимает гостей. Потом схватила сэндвич своими короткими пухлыми пальцами – я заметил свежий лак на ее ноготках – и бросила на меня странный взгляд, в котором угадывалась веселая хитринка но в то же время и тень безумия. Я ел неторопливо и в конце концов проглотил последний кусок.

Линда вытерла губы бумажной салфеткой и сложила ее квадратиком.

– Поле для гольфа, – наконец произнесла она, погрозив мне пальцем. – Ты выуживал из меня информацию. Дважды два – три! Тем не менее я решила, что ты все-таки еще слишком юный, чтобы такое совершить. Может, и нет, но я так решила. Моя гипотеза состоит в том, что ты передал полученную информацию о том, когда Линден ходит играть в гольф, кому-то из взрослых. Но близорукому, а значит, не отцу, ведь твой отец – отличный стрелок.

– Неужели?

– Для меня это, конечно, было сюрпризом. Но это всем известно. В молодости он мог попасть в любую движущуюся мишень, в которую прицеливался. Дети не знают прошлого своих родителей… Так зачем ты пришел?

– Я могу вам доверять?

– Если тебе нужно спрашивать об этом, то нет.

Я стушевался. В ее круглых глазках опять вспыхнул безумный блеск. Казалось, Линда сейчас разразится безумным хохотом, но вместо этого она подалась вперед и стала опасливо озираться, точно стены были напичканы подслушивающими устройствами.

– Я бы сделала все что угодно ради твоей семьи, – зашептала она. – Я же отношусь к вам со всей душой, ребята. Хотя ты меня использовал, Джо, и сейчас чего-то от меня хочешь. Чего?

И тут я подумал, что спрошу насчет ружья. Вместо этого я услышал, как задаю ей вопрос, на который, я знал, не было ответа.

– Почему, Линда? Почему он это сделал?

Мой вопрос застал ее врасплох. Она выпучила глаза, наполнившиеся влагой. Но она ответила. Это же настолько очевидно, сказала она, что тут и спрашивать не надо.

– Он ненавидел вашу семью. Ну, то есть, главным образом, твоего отца. А еще Уайти и Соню. У него было извращенное мышление, Джо. Он ненавидел твоего отца, но и боялся его. И он никогда бы не напал на Джеральдин, если бы не Майла – тут он совсем озверел. Заполнив тот формуляр в офисе Джеральдин, Майла вписала старого Йелтоу отцом ребенка – то есть она призналась, что забеременела в то время, когда работала на него. Старшеклассницей. Этот старый греховодник, прости мой французский, дал ей машину, чтобы она вернулась домой, денег, чтобы она не болтала, но все же она решила записать его отцом ребенка. Линден тоже работал на губернатора. Но он всегда был болезненно ревнив, воображал, что все должно принадлежать ему, и он до безумия влюбился в Майлу. Он мечтал сбежать с ней вместе с этими деньгами, а она ему отказала. Не захотела сбегать с ним. Может быть, она его ненавидела, боялась. Она обратилась к Джеральдин за помощью. И вот они обе знают правду о ребенке. И это гложет его, гложет. Он же боготворил Йелтоу. Может, он думал, что если раздобудет ту папку, то спасет Йелтоу от позора. А может, хотел шантажировать старого губернатора. Думаю, он был способен и на то и на другое. Естественно, твоя мама не отдала ему папку. Но причина, почему он так поступил с твоей мамой, кроется в человеке, который разбудил в нем такого монстра. Не у всякого в душе живет монстр, и многие с монстром внутри держат его взаперти. Но я распознала монстра в брате еще в больнице, и от этого сама смертельно заболела. Я знала, что наступит день – и монстр вырвется наружу. И он будет рыскать вокруг, а внутри него будет частица меня. Да! Я была частью этого монстра. Я отдавала и отдавала, но знаешь что? Он все не мог насытиться. А знаешь, почему? Потому что неважно, скольких он пожрал, он никак не мог ухватить нужное. Правильное. Ему всегда было нужно еще что-то. Чего не хватало и его матери. И я тебе скажу, чего: меня! Моего сильного духа. Меня! Его мать не могла смириться с тем, что она сделала со своим ребенком, но и это не все. То, на что она меня обрекла, не погубило меня, – задумчиво проговорила Линда, – и она, которая сказала врачу: пусть ребенок умрет, – она как ни в чем не бывало позвонила мне… Спустя столько лет! Позвонила и сказала: «Привет! Это твоя мать!»

Линда замолчала. И я молчал.

– А он не смог забыть, – после долгой паузы продолжала она. – Поэтому он и вернулся, и вернулся так, словно хотел, чтобы этого монстра убили, но я догадалась и о другой причине.

– И что это за причина?

– Он нервничал из-за Майлы. Я же знаю, она сейчас где-то в резервации. Он хотел проверить, там ли она, хотел убедиться, что ее не нашли.

– Думаете, она жива?

– Нет.

Через некоторое время меня вдруг объял ужас.

– Я похож на него?

– Нет. Это не даст тебе покоя. То есть это кого хочешь бы беспокоило. Смотри, как бы эти опасения не сломали тебе жизнь. Не позволяй таким мыслям сломать твою жизнь, Джо. А что ты мог сделать? И кто бы смог? – Она пожала плечами. – Но вот я – это совсем другая история. Я не сильно от него отличаюсь, Джо. Это я должна была застрелить его из старого дробовика Альберта. Хотя если бы у Линдена был выбор, он бы предпочел быть застреленным из охотничьего ружья.

– Да, кстати, о ружье, – сказал я.

– Что с ружьем?

– Оно лежит под вашим крыльцом. Вы можете его спрятать? Увезти из резервации?

Глядя на меня, она усмехнулась с таким видом, будто готова расхохотаться, и я невольно подумал: «умалишенная». Но она сдержалась, прикусила губу и подмигнула.

– Бастер уже его нашел, Джо. Он точно знает, когда на его территории появляется новый запах. Сначала я подумала, что его привлек скунс. А когда заглянула под крыльцо, увидела край того черного тяжелого мешка.

Я сидел ни жив ни мертв, и она заметила мой испуг.

– Не беспокойся, Джо. Хочешь знать, где я была, пока отсутствовала на работе по болезни? Я ездила в Пьер, в гости к своему брату Седрику. Он же окончил военное училище в Форт-Беннинге, в штате Джорджия, и легко разобрал то ружье. Пару деталей мы выбросили в Миссури. Сюда я вернулась таким кружным путем, по глухим проселкам, что даже не смогу повторить свой маршрут. Так вот, остальные части ружья я утопила по дороге в разных болотах. – Она подняла обе ладони вверх. – Так что скажи тому, кто это сделал: пусть живет спокойно.

Ее глаза затуманились, лицо приняло благодушное выражение.

– Что мама? Как она?

– Сегодня работала на огороде, собирала бобы. Говорит, она в порядке. Но она это слишком часто повторяет, наверное, чтобы я ей поверил.

– Я к ней заеду проведать. Передай-ка ей вот это.

Линда вытащили что-то из кармана и, зажав в кулаке, протянула кулак к моей руке. Когда она разжала пальцы, мне на ладонь упал маленький черный шурупчик.

– Скажи ей, пусть положит его в шкатулку с драгоценностями. Или закопает. Пусть делает с ним, что захочет.

Я положил шурупчик в карман.

На полдороге домой, подгоняемый дующим мне в спину ветром и держа под мышкой замороженный кирпичик фирменного бананового кекса в фольге, я, разумеется, догадался, что этот шурупчик – от разобранного ружья. Ветер помогал мне удерживать равновесие, поэтому мне не пришлось останавливаться и слезать с велика или даже держаться за руль обеими руками. Я выудил шурупчик из кармана и со всего размаха зашвырнул в придорожную канаву.

На сей раз это была бутылка дешевого виски «Капитан Джек», которую Энгус стащил у бойфренда матери, заодно прихватив пригоршню таблеток валиума и несколько банок пива «Блатц» из холодильника. Мы пристроились под деревьями на самом краю безлюдной стройплощадки. После того как ленивые бульдозеры и юркие погрузчики закончили месить грязь, мы стали здесь полноправными хозяевами. В иные дни они оставляли нетронутыми только следы от шин наших великов, а в другие дни полностью укатывали местность, уничтожая все следы нашего пребывания. Мы понятия не имели, что тут хотели построить. Но горы вырытого грунта никуда не девались.

– Федеральный проект, – веско проговорил Зак.

Каппи запил пивом таблетку, смял пустую пивную банку, лег на спину и уставился на листву. Солнце золотило деревья.

– Наступило мое любимое время суток, – объявил он, вытащил из кармана ковбойской рубашки небольшую фотографию Зелии и положили себе на лоб.

– Шшш, – зашептал Энгус, – они общаются!

– Я тоже по тебе скучаю, детка! – сказал Каппи после паузы. Он вернул фотку в карман, застегнул его на перламутровую кнопочку и похлопал себя по сердцу.

– Красивая любовь, – заметил я, прилег на бок и склонил голову к земле. И тут меня слегка вырвало. Я торопливо забросал блевотину землей, так что никто ничего не заметил. Я пробормотал, что и сам не отказался бы от красивой любви.

Каппи передал мне брошюрку.

– Ее последнее послание, брат.

Брошюрка была посвящена экстазу. Это и было ее посланием. Каппи улыбнулся, глядя в небо.

Я вытаращился на брошюрку и несколько раз прочитал текст, пытаясь вникнуть в его смысл.

– Экстаз, ага, ясное дело! – бросил Зак.

– Да не тот экстаз, о котором ты подумал, – произнес Каппи. – Это воспарение души во время мессы. Только некоторые люди способны так воспарять. Но такое может происходить только с католиками, поэтому семья Зелии думает обратиться в католичество, пока не настал день скорби. И она хочет, чтобы я принял католичество вместе с ними, и тогда наши души вместе испытают экстаз.

– Они взбегут по лестнице в небо, – хохотнул Зак.

– Испытают блаженство все вместе, – добавил я. – Все вместе.

Тут мои мысли побежали по кругу, и я произнес эти слова раз пятьдесят, пока не заставил себя перестать повторять одно и то же.

– Вряд ли вам двоим это удастся, – лениво протянул Энгус. – Вы, ребята, не сможете это испытать, запятнав свои души таким смертным грехом.

Такое было впечатление, что мне голову пронзила сосулька. В наших разговорах эта тема ни разу не возникала. Мы не обсуждали смерть Ларка. Мне стало зябко. Я сохранял ясный ум, но все тело обмякло и перестало меня слушаться. Вмешался Каппи и, как всегда, вытопил из меня весь страх.

– Суперстар, – обратился он к Энгусу, протянув тому руку. Энгус схватил ее и по-братски пожал. – Истина в том, что никому из нас это не суждено. Этого достойны лишь те, кто трезв как стеклышко.

– Всю жизнь? – спросил Энгус.

– Всю жизнь, Суперстар, – кивнул Каппи. – И ты не можешь сбиться с пути истинного даже один раз.

– Ах, – горестно вздохнул Энгус. – Значит, мы замараны. Вся моя семья замарана. Никакого экстаза!

– А на фига нам экстаз, – заметил Зак. – Мы можем исповедаться. Рассказать о своих грехах священнику, и он нас отмажет.

– Я так и поступил, – сказал Каппи. – Но священник чуть не начистил мне табло.

Мы захохотали и в очередной раз обсудили марафон Каппи. Потом разом умолкли и стали смотреть на шелестящие листья.

– Зелия, наверное, исповедалась дома, – помолчав, рассудил Каппи. – Зелия, наверное, очистила свою душу.

– Если только она не забеременела, – я вовсе не собирался сказануть такое, но не смог удержаться и процитировал «Звездный путь»: «Люк, при такой скорости ты надеешься успеть вовремя выскочить?»

– Если бы я не успел, – сказал Каппи, – и она бы залетела, мы могли бы пожениться.

– Тебе же только тринадцать лет, – напомнил я.

– Зелия сказала, столько же было Ромео и Джульетте.

– Ненавижу этот фильмец, – бросил Зак.

Энгус уже спал, и его мерное сиплое дыхание напоминало зудение цикады.

Еда! Опять мой голос. Но все спали. Через какое-то время я встал, потому что кто-то стонал во сне. Каппи. Он плакал, горестно, потом испуганно, потом закричал: «Пожалуйста, не надо!» Я потряс его за плечо, и он нырнул в другой сон. Я наблюдал за ним до тех пор, пока он вроде не успокоился.

Я оставил его спать, а сам, вихляясь из стороны в сторону, поехал на велике домой. Когда я добрался до нашего двора, лежбище Перл в кустах показалась мне таким уютным, что я заполз под темную листву, улегся рядом с ней и проспал там до захода солнца. Я проснулся и с тревожным чувством подошел к двери кухни.

– Джо? Ты где был? – позвала мама из соседней комнаты. Мне показалось, что все это время она меня ждала.

Я схватил стакан, налил в него немного молока и залпом выпил.

– На велике катался.

– Ты пропустил ужин. Могу разогреть тебе спагетти.

Но я уже уминал их, даже не достав из холодильника. Мама подошла сзади и мягко меня отстранила.

– Ну хотя бы положи их на тарелку. Джо, ты что, курил? От тебя несет табачным дымом.

– Это другие мальчишки курили.

– То же самое я всегда говорила родителям.

– Мне нравятся холодные спагетти.

Она выложила спагетти на тарелку и попросила больше не курить.

– Больше не буду, обещаю!

Она села рядом, глядя, как я ем.

– Я хотела утром с тобой поговорить, Джо. Вчера ночью ты разговаривал во сне. Ты кричал.

– Правда?

– Я встала и подошла к твоей двери. Ты разговаривал с Каппи.

– И что я говорил?

– Я не разобрала. Но ты дважды назвал его имя.

Я продолжал есть.

– Он же мой лучший друг, мам. Он мне как брат.

Я вспомнил, как он кричал и плакал во сне на стройплощадке, и положил вилку. Мне захотелось прямо сейчас выбежать из дома и поехать искать Каппи. Я не должен был оставлять его там спящим. Световая полоска под дверью отцовского кабинета расширилась, дверь открылась, он вышел и сел вместе с нами за стол. Он больше не пил кофе чашку за чашкой весь день и на ночь пить перестал. Мама дала ему стакан воды. Теперь он всегда был чисто выбрит и больше не ходил по дому в банном халате. И на работе проводил меньше времени.

– Я начал сегодня, Джо.

– Начал что? – Я все еще думал о своем. Если позвонить Каппи домой, он смог бы приехать сюда на велосипеде и остаться ночевать. Мы бы лежали рядом в темноте.

Отец продолжал говорить:

– Начал регулярные прогулки по беговой дорожке на школьном стадионе. Сегодня я прошел полмили. Буду ходить каждый день. А ты будешь бегать. Думаю, ты меня несколько раз обгонишь.

Мама взяла его за руку. Он опустил другую руку ей на пальцы и потрогал ее обручальное кольцо.

– Она не позволяет мне выходить одному, – сказал отец, глядя на маму. – Ох, Джеральдин!

Оба они исхудали, и морщинки в уголках рта у обоих стали глубже. Но похожая на порез вертикальная морщинка у мамы на лбу исчезла. Разгладилась. Я избавил их от необходимости жить в постоянном страхе. Мне бы радоваться, наблюдая за ними, но меня злило их неведение. Словно это я был взрослый, а они – два держащиеся за руки и ничего не понимающие подростка. Они понятия не имели, через что я прошел ради них. Или Каппи. Мы с Каппи. Я стал свирепо пинать ногой ножку стола.

– Кое-что не дает мне покоя, Джо, – сказал отец.

Моя нога замерла на замахе.

– Если я поговорю с тобой, может быть, ты поймешь.

– Ладно, – сказал я, хотя сам затрясся, как заячий хвост. Не хотелось мне его слушать.

– Мне полегчало после смерти Ларка, – начал отец. – Я испытал то же самое чувство, что и ты, когда впервые об этом услышал. Точно такое же чувство. Маме теперь не надо его опасаться. Он больше не появится в нашем супермаркете или на станции Уайти. Жизнь продолжается, ведь так?

– Ну да! – Я захотел выйти из-за стола, но он продолжал:

– Однако остается вопрос, кто же убил Ларка. И этот вопрос будут задавать. Правосудие не свершилось ни для мамы, его жертвы, ни для Майлы, но правосудие существует.

– Оно несправедливо применяется, папа! Ларк получил по заслугам, – мой голос звучал ровно, но сердце бешено билось.

Мама выпустила руку отца. Ей не хотелось слушать наш спор.

– Я тоже так считаю, – произнес отец, – Бьерке завтра будет нас опрашивать – это рутинная процедура. Но не совсем. Он захочет выяснить, где все мы, каждый из нас, были в момент убийства Ларка. Вот это меня и гнетет, Джо. И я спрашиваю себя, как человек, давший клятву защищать закон в каждом судебном деле, что мне делать, если у меня появится информация, которая может помочь установить личность убийцы. Когда я в последний раз говорил об этом с мамой, я еще точно не знал, что мне делать…

Я взглянул на маму: ее губы были плотно сжаты в темную ниточку.

– …и я решил ничего не делать. Я не дам им никакой информации. Любой судья знает: есть разные виды правосудия – например, идеальное правосудие и правосудие «по возможности», которым мы и ограничиваемся в большинстве случаев. Его не линчевали. Его вина не вызывает вопросов. Не исключено, что он даже хотел быть пойманным и наказанным. Мы не можем знать, что у него делалось в голове. Убийство Ларка – злодеяние, которое пошло на пользу идеальному правосудию. Оно помогло решить юридическую головоломку. Оно разрубило узел несправедливого законодательства о праве владения землей, из-за которого Ларка и было невозможно привлечь к суду. Его смерть стала выходом из тупика. И я не скажу ничего, не предприму ничего, что может лишь усложнить эту простую развязку. Тем не менее…

Отец сделал паузу и взглянул на меня тем знакомым мне взглядом, который он обычно устремлял на всех, сидя за своим судейским столом. Я ощущал этот взгляд на своем лице, но не решался встретиться с ним.

– …тем не менее, – повторил он благодушно, – даже и это означает мой отказ от ответственности. Человек, убивший Ларка, будет жить, неся тяжкое бремя моральных последствий своего деяния – ведь он отнял жизнь. Поскольку я не убивал Ларка, но хотел этого, я должен буду по крайней мере оберегать того, кто выполнил эту миссию. И буду его оберегать вплоть до представления доводов в обоснование этого убийства как юридического прецедента.

– Как это?

– Это прецедент традиционного закона. Можно обосновать, что Ларк соответствует определению Виндигу и что, в отсутствие каких-либо иных мер воздействия, его убийство удовлетворило требованиям нашего древнего закона.

Я прочувствовал на себе внимательный мамин взгляд.

– Просто хотел, чтобы ты это знал, – словно на всякий случай добавил отец.

– У многих был зуб на Ларка, – уклончиво заметил я.

Я переводил взгляд с отца на маму и обратно. За их спинами в соседней комнате мягко проступали из тени полки со старинными книгами, озаренными сумеречным светом. Коричневые переплеты из потертой кожи. «Размышления» Марка Аврелия. Диалоги Платона. «Илиада». Темно-красный Шекспир и «Опыты» Монтеня. А ниже в таких же кожаных переплетах серия «Великие книги», которую родители получали по подписке на почте. Еще там была бесплатная «Книга Мормона», подаренная им бродячим миссионером Святых последнего дня. Уильям Уоррен, Бэзил Джонстон, «Рассказ о похищении и приключениях Джона Теннера» и все книги Вайна Делориимл. Еще там лежали штабелями замызганные пухлые томики в бумажных обложках – романы, которые родители читали на пару. Я смотрел на эти книги, точно они могли нам помочь. Но в своей жизни мы ушли далеко прочь от книг и погрузились в древние предания, которые Мушум рассказывал во сне. Отец, привычно ссылаясь на прецедентные дела, никогда не вспоминал о нашем далеком прошлом, и в то время мне и в голову не могло прийти рассматривать байки спящего Мушума как интерпретацию традиционного индейского закона.

– Это на тот случай, если ты вдруг что-то услышишь, Джо, – наставительно резюмировал отец.

– Да, если я что-то услышу, пап. – Его слова привлекли мое внимание. Услышав их, я даже немного успокоился. Но кое в чем отец ошибался, в частности, вот в этом. Он сказал, что теперь мне ничто не угрожает. Но вообще-то мне угрожал Ларк. Как и Каппи. Каждую ночь Линден Ларк стал являться нам в наших снах.

Мы снова на поле для гольфа в тот самый момент, когда я смотрел прямо в глаза Ларку. Жуткий момент. Потом выстрел. И тут мы обменялись душами. Ларк оказался в моем теле и наблюдал, а я – в его теле и умирал. Каппи бежит вверх по склону вместе с Джо и с ружьем, но он не знает, что в Джо обитает душа Ларка. Умирая на поле для гольфа, я знаю, что Ларк намеревается убить Каппи, как только они добегут до наблюдательного пункта. Я пытаюсь кричать и предупредить Каппи, но чувствую, как моя жизнь изливается из меня вместе со струей крови на подстриженный газон.

Мне снится то ли такой сон, то ли другой, в котором я снова вижу призрак на нашем дворе. Тот самый, что явился Рэндаллу в парильне – мрачный взгляд и плотно сжатые губы. Только на этот раз, как в рассказе Рэндалла, призрак наклоняется и сквозь пелену тьмы заговаривает со мной, освещаемый сзади ярким светом, его седые волосы обрамляет сияющий нимб. И я понимаю: это полицейский.

Как обычно, я пробуждаюсь, выкрикивая имя Каппи. Чтобы заглушить свои вопли, я накануне заткнул полотенцем щель под дверью. Сейчас я приоткрыл дверь и, щурясь в утреннем свете, выглянул в холл, в надежде, что родители ничего не слышали. Я прислушался. Тихо. Мама с отцом, похоже, уже спустились вниз или даже уехали. Я забрался обратно в кровать. В воздухе было прохладно, но я был весь в поту, и адреналин все еще бурлил. Сердце колотилось. Я стал поглаживать ладонью грудь, чтобы его успокоить, и постарался дышать ровнее. Всякий раз кошмарный сон становился все реальнее и реальнее, как будто он протоптал дорожку в мой мозг.

– Мне нужно лекарство, – произнес я вслух, имея в виду снадобье оджибве. В старину шаманы умели расправляться со снами, так уверял Мушум. Но его дух сейчас был далеко, пытаясь стряхнуть с себя старческое тело на раскладушке под окном. Другим известным мне человеком с шаманскими способностями была бабушка Тандер. Возможно, она могла бы нам посоветовать, что делать. Но мы бы, конечно, не стали углубляться в детали или рассказывать ей, что произошло. Нам просто нужен был ее совет относительно этих снов. И потом я вдруг вспомнил – ну кто бы мог подумать! – о Баггере Пурье. Наверное, потому, что когда я в последний раз думал о бабушке Тандер, я послал его к ней – и это было сразу после того, как Баггер угнал мой велик. Он что-то говорил про сон. Я сел в кровати. Он хотел понять, не приснилось ли ему то, что он видел. И тут реальность моего сна, который неотступно меня преследовал, и пьяное наваждение Баггера слились воедино. Что же он видел? Я сыграл на голоде Баггера и заставил его повернуть назад, чтобы отнять у него свой велик. Но я так и не спросил, что же он видел. Я встал, оделся, что-то перехватил и выбежал из дома.

Если вам нужно найти Баггера, то начинать поиски следует с определенных мест – прежде всего, с бара «Мертвый Кастер». Я потратил все утро на его поиски, расспросил всех и каждого, но никто не знал, где он. Наконец я отправился на почту. Как выяснилось, вот куда надо было пойти с самого начала. Я об этом даже не подумал: ведь у бедняги Баггера не было домашнего адреса.

– Он в больнице, – сообщила мне Линда. – Ведь так? – обернувшись, спросила она у миссис Нанапуш. Та сидела в помещении за простенком и сортировала письма. – Он сломал стопу, когда пытался своровать ящик пива. Уронил его себе на ногу. Так что теперь он прикован к койке, и его сестры говорят, это был своего рода дар свыше – может, теперь он перестанет пить.

Я поехал в больницу проведать Баггера. Он лежал в палате с еще тремя мужиками. Нога у него была в гипсе и подвешена на вытяжке. Правда, я не совсем понял, зачем нужна эта вытяжка – то ли для лечения сломанной стопы, то ли чтобы его самого держать на привязи.

– Мальчик мой! – Он обрадовался при виде меня. – Ты принес мне глоточек?

– Нет.

Его воодушевленное лицо исказила обиженная гримаса.

– Я пришел кое-что спросить.

– Ни букетика, – сварливо захныкал он, – ни даже блинка.

– Ты хочешь блинов?

– Мне привиделись блины. Виски и пауки. Блины и ящерки. Блины – единственная приятная вещь, которую я вижу. Но тут старика кормят одной овсянкой. Кофе и овсянка. Скромный такой завтрак.

– И тостов не дают?

– Дали бы, коли б я захотел. Но я прошу у них блинов, – Баггер бросил на меня свирепый взгляд. – Я требую блинов!

– У меня к тебе вопрос.

– Задавай! Я отвечу, если ты дашь мне блин!

– О’кей.

– И виски! – Он подался вперед и заговорил заговорщицким шепотом: – Принеси мне глоточек. Но только чтоб другие не знали. Спрячь бутылку под рубашку.

– Ладно.

Баггер откинулся на подушку и стал выжидательно глядеть на меня.

– Помнишь, ты стащил мой велик?

Его лицо помрачнело. Я говорил медленно, делая паузу после каждой фразы, а он кивал.

– Ты сидел перед входом в закусочную «Здоровяка Эла». Ты сел на мой велик и поехал. Я спросил, куда ты собрался. А ты сказал, что тебе нужно проверить: то, что ты видел, не сон ли это.

Тут лицо Баггера просияло.

– Теперь вспомнил?

– Нет!

Я описывал эту сцену раз пять или шесть, прежде чем мозг Баггера смог прокрутить события назад, и из недавнего прошлого начало что-то смутно проступать. Он так напряженно сосредоточился, что я даже услышал скрип шестеренок в его черепе. По мере того как он собирался с мыслями, выражение его лица менялось, но так замедленно, что я нетерпеливо замотал головой, отвернулся, потом снова повернулся к нему и только тогда заметил, что он окаменел. Он пялился на что-то невидимое на простыне. Я решил, что у него галлюцинация – но явно не блины, что вызвало бы у него прилив радости, а рептилия или насекомое. Но тут его взгляд стал жалостливым, и он воскликнул:

– Бедная девочка!

– Какая девочка?

– Бедная девочка!

И он зарыдал, давясь сухими всхлипываниями. Он оплакивал ее. И бормотал что-то про стройку. И тут до меня дошло. Майла – на стройплощадке, под слоем грунта. У меня перед глазами встала картина: мы носимся на великах взад-вперед по строительной грязи, а она там, под землей. Ошеломленный, я поднялся со стула.

Я теперь точно знал, что Баггер видел Майлу Вулфскин. Видел ее труп. И даже если бы мы не убили Ларка, он все равно бы получил пожизненное. Я ездил вокруг больницы, думая пойти в полицию, но потом опомнился. Я же не мог даже намекнуть полиции, что меня заботит судьба Майлы. Мне и Каппи нужно было как можно скорее пропасть с их радара. Исчезнуть. Я никому не мог об этом рассказать. Я даже не хотел знать то, что мне стало известно. Самое лучшее для меня – обо всем забыть. А потом всю оставшуюся жизнь стараться не думать о том, как бы все могло повернуться, если бы я решил действовать по указке сна Баггера.

Мне позарез нужно было найти Каппи. Не для того, чтобы рассказать ему. Нет, я бы ему ничего не стал рассказывать. Пока я ехал к дому Лафурнэ, в душе у меня был такой раздрай, что я больше ни о чем другом думать не мог, кроме как о забвении. Мне хотелось напиться, неважно чем. Чтобы мир подернулся желтовато-янтарными тонами, а все предметы приобрели бы размытые очертания и покоричневели, как на старых фотографиях. И мне ничто бы не угрожало.

Зак и Энгус тусовались на парковке у супермаркета. Их велики и велик Каппи лежали на асфальте, а они сидели вдвоем в машине старшего кузена Зака. Увидев меня, оба вылезли и сообщили, что Каппи пошел на почту проверить, нет ли ему письма.

– Он уж давно должен был вернуться, – сообщил Зак.

Я отправился за Каппи и наконец нашел его позади здания почты в раздолбанном кресле, в котором почтовые сотрудники летом сидели во время перекура. Буйные вихры упали ему на лицо. Он курил и, когда я подошел поближе, даже не взглянул на меня, а просто протянул листок бумаги. Я стал читать:

Каппи сидел, вытянув ноги и руки. Его лицо было пепельного цвета, а над головой клубился дым. Я присел рядом на картонный ящик и обхватил голову руками. Сказать мне было нечего.

– Ага, – свирепо рявкнул Каппи. – Мать их… Наказание? Уверен, они будут держать ее взаперти, пока не переедут в другое место. Чтобы она не могла ходить на почту. Я разрушил их жизнь? Тем, что люблю их дочь всем сердцем? Ты только посмотри на меня, брат! – взмолился он.

Что я и сделал.

– Ты только посмотри! – Он откинул волосы назад и постучал кончиками пальцев по груди. – Я мог разрушить ее жизнь? Создатель сотворил нас друг для друга. Я тут. Зелия там. То, что между нами расстояние, – это человеческая ошибка. Но наши сердца услышали божественную волю. Как и наши тела. Ну и какого хрена? Все, чем мы занимались, задумано на небесах. Ведь Создатель – благо, брат! Своей мистической милостью он подарил мне Зелию. Наша любовь – это же дар, и я не могу бросить его обратно в лицо Создателю, разве я могу?

– Нет.

– А ведь именно этого требуют от меня ее родители. Но я этого не сделаю. Я не швырну нашу любовь в лицо Господу. Она будет существовать все время, независимо от того, могут или нет ее родители это видеть. Что бы они ни предприняли, они не сумеют встать между нами.

– Хорошо.

– Ага, – подтвердил Каппи. Волосы опять упали ему на лицо. Он поднес горящую сигарету к письму и поджег его. Потом смотрел, как пламя бежит по белой бумаге и бумага сгорает до кончиков его пальцев. Он разбросал пепел и серые ошметки сгоревшего листка.

– Пойду домой за деньгами на автобус. – сказал Каппи. – А потом раскочегарю красный драндулет Рэндалла. Я подъеду и подхвачу тебя у дома.

– И куда мы поедем?

– Я места себе не нахожу, Джо. Не могу здесь оставаться. И я знаю: я не успокоюсь, пока не увижу ее.

Зак с Энгусом остались в машине Закова кузена пить ягодную газировку, а мы с Каппи отправились по домам. У меня дома никого не было. Я бросил в рюкзак смену одежды и все свои сбережения, которые составили семьдесят восемь долларов. У меня еще оставалось кое-что из денег, оставленных Соней, и я не потратил ни цента из того, что мне заплатил Уайти за неделю работы на АЗС – причем он дал мне даже больше, чем надо, может быть, чтобы я держал рот на замке. Я взял куртку. Может, оттого что у меня оставалось время, пока я дожидался Каппи, и, невзирая на то, что я совершил, мне еще хватало здравомыслия предвидеть события, я решил заранее приготовить нам всем обед и наделал дюжину сэндвичей с ореховым маслом и солеными огурчиками. Один я съел и запил молоком. Каппи все еще не было. Я вспомнил, с каким трудом он завел древний «олдсмобил» Рэндалла. «Заводись!» – подумал я. Перл ходила за мной хвостом. Я вошел в отцовский кабинет. Подергал ящик, который отец в последнее время всегда запирал на ключ, и тот поддался. Но отец просто не полностью повернул ключ в замке, и, с усилием выдвинув ящик, я заметил торчащий язычок замка. В ящике лежала папка в картонной обложке. А в папке – замасленные ксерокопии. Копия бланка заявления о зачислении в племя. Заявление было подписано Майлой Вулфскин. Там был указан ее возраст: семнадцать лет. И еще было сказано, что у нее есть дочь Таня. Отцом значился Кертис У. Йелтоу, как Линда и сказала. Я закрыл папку и положил обратно в ящик. Мне удалось запереть замок с помощью скрепки, и теперь казалось, что ящик и не выдвигали. Что это все значило, я понятия не имел. Но был рад, что мне не придется беседовать с Бьерке. Я достал из кожаной коробки лист писчей бумаги. На столе у отца стоял стаканчик с отточенными карандашами. Вытащив один, я написал родителям, что уезжаю в поход и им не надо волноваться. Я еду вместе с Каппи. Я извинился, что не сообщил им об этом раньше. И еще я написал, что мы будем отсутствовать дня три-четыре и пообещал позвонить. Мне захотелось еще добавить: «Попросите Баггера Пурье рассказать про сон». Но я не стал. Снаружи донесся какой-то шум. Залаяла Перл. Это были Энгус и Зак. Хотели узнать, какого хрена мы их бросили, и я сообщил им про письмо и о том, что Каппи должен приехать на драндулете Рэндалла.

– У меня что-то есть, – сказал Энгус.

И он показал мне водительские права, которые его кузен якобы потерял, а потом сделал себе дубликат. Старые права он продал Энгусу, хотя лицо на фотке совершенно не было на него похоже.

– Вроде больше смахивает на Каппи? Может, сойдет?

– Да, вполне похоже, – согласился я. Тут как раз подъехал Каппи, и мы все залезли в красный «олдсмобил». Я сел впереди, а Зак с Энгусом сзади.

– Куда едем? – поинтересовался Зак.

– В Монтану, – ответил Каппи.

Двое на заднем сиденье расхохотались, а я поглядел из окна на Перл. Она не сводила с меня глаз.

Я знаю: далеко за пределами шоссе номер пять простирается огромный мир, но когда четыре подростка едут в машине и поездка по пустому шоссе кажется такой безмятежной, колеса наматывают милю за милей, в радиоприемнике оживают и умирают местные станции, и их сменяет треск помех и звуки четырех мальчишеских голосов, и ветер треплет твою руку, когда ты высовываешь ее из окна и прижимаешь к корпусу машины, – создается иллюзия, что твой внутренний мир обрел равновесие. И ты словно скользишь по краю вселенной.

Мы выехали с наполовину полным баком и заправились еще пару раз, прежде чем добрались до Плентивуда. Там мы свернули на юг и помчались, минуя Форт-Пек, к Вулф-Пойнту. Каппи остановился напротив винной лавки, резко вывернул руль в мою сторону и, не выключив мотор, пошел в лавку, а мы остались ждать его в машине. Он купил литровую бутылку виски, коробку пива и еще литруху. Зак захватил свою гитару. Он спел «Не жалей себя понапрасну» в стиле кантри-энд-вестерн, а потом еще и еще, всякий раз смеша нас до колик. И мы поехали дальше, болтая о том и о сем, перешучиваясь и откалывая остроты, пока Каппи излагал нам свой гениальный план похищения Зелии из родительского дома в Хелене, до которого было еще очень далеко.

Около очередной заправки Зак и Энгус занервничали и побежали звонить домой. Вот тогда-то Зак и обжег ухо об телефонную трубку. Он приплелся к машине, взглянул на меня и сказал: «Упс!» Мы съели мои сэндвичи. Потом купленные на заправке острые колбаски вяленого мяса, чипсы и соленые орешки в банках. Свернув на площадку для отдыха, мы влили в себя несколько литров воды, и тут наш драндулет умер. Нам пришлось толкать его на нейтралке до ближайшего уклона, а потом заскочить внутрь, пока он разгонялся. Мотор закряхтел, ожил, и мы огласили салон победными криками и радостными воплями.

На заднем сиденье Зак и Энгус вырубились, прислонившись друг к другу и тихо похрапывая. Мы с Каппи разговорились, продолжая ехать на запад в долгих сумерках. Но солнце как будто не хотело закатываться и продолжало упрямо балансировать над горизонтом, а потом напоследок брызнуло красной вспышкой под темной линией, окаймлявшей потустороннюю вечность. И тут время словно остановилось, а мы незаметно вкатились в страну грез.

Я рассказал Каппи про папку, найденную в ящике отцовского стола. Я пересказал ему все, что прочитал в заявлении Майлы Вулфскин. Рассказал и про губернатора Южной Дакоты.

– Так вот откуда у нее деньги, – рассудил Каппи.

– Именно! Она была умненькой старшеклассницей, которую наняли приносить кофе и раскладывать документы по папкам. Их любили фотографировать, показывать в новостях. Особенно такую симпатичную индеанку, которой сам губернатор положил руку на плечико. Лароуз мне рассказывала. Линда про это тоже знала. Так Йелтоу ее и подцепил. А Ларк хранил этот секрет, но ревновал. Он же считал, что она принадлежит ему. Губернатор дал ей денег, чтобы она держала язык за зубами. Или чтобы она могла начать новую жизнь? И она спрятала деньги в куклу своей дочурки, подальше от чужих глаз.

– От глаз Ларка.

Я рассказал Каппи, что видел одежку этой самой куклы в утопленной машине, когда ее подняли со дна озера, и что сама кукла, видимо, выпала через открытое окно машины, и ее течением прибило к противоположному берегу, под мостки.

– Теперь, думаю, все вскроется, – сказал Каппи. – Ведь имеется заявление с именем губернатора. Так что почему бы и нет. Она же была несовершеннолетней, эта Майла.

– Ему крышка, это точно, – сказал я.

Кстати, Йелтоу вышел сухим из воды.

Ветер стих, машина прорезала ночную тьму вдоль Милк-ривер, где некогда охотился Мушум, убегая все дальше и дальше на запад, где Нанапуш заприметил бизона далеко на горизонте, а на следующий год ни одного уже не видел. И после этого семья Мушума вернулась и обосновалась на земле в резервации. Там он и встретил Нанапуша, и вместе они выстроили круглый дом, спящую женщину, неубиенную мать, старую бизониху. Они возвели эту постройку для единения их народа и для моления Создателя о милости, ибо правосудие применялось на земле слишком небрежно.

Мимо пронесся Хинсдейл. Потом спящий Буффало. И Мальта. Задолго до Гавра мы повернули на юг. Сверили свой маршрут по карте на заправке.

– Я себя отлично чувствую. Будем по очереди рулить без остановки всю ночь, – предложил Каппи.

– Возражений нет.

Мы рассмеялись, а Каппи притормозил, остановился, не выключая мотор, а я обежал машину спереди, сел за руль и нажал на газ. В прохладном воздухе носились зеленые листочки шалфея. Свет фар отразился в глазах койота, крадущегося вдоль проволочного ограждения в придорожной канаве. Каппи скатал мою куртку, подложил себе под голову и, привалившись к окну, задремал. Я вел машину, пока наконец не утомился, и мы с Каппи снова поменялись местами. На этот раз Зак с Энгусом пересели вперед, чтобы не давать Каппи заснуть за рулем, а я расположился сзади. Там лежала старая лошадиная попона, насквозь пропыленная. Я положил на нее голову и отстегнул ремень безопасности, потому что его пряжка впивалась мне в бедро. Я задремал под болтовню и смешочки моих троих друзей на переднем сиденье, и меня вдруг охватило убаюкивающее ощущение покоя и безмятежности, как в тот день, когда мы с родителями ехали домой из Фарго. Ребята передавали мне бутылку, и я отпивал из нее большими глотками, специально, чтобы побыстрее отключиться. Я быстро опьянел. И спал без сновидений – даже когда машину выбросило с трассы в кювет, и она, несколько раз перевернувшись, раскорячилась с распахнутыми дверцами в непаханом поле.

Я очнулся от ощущения нескончаемого беспорядочного движения. Прежде чем я понял, что происходит, все прекратилось. Я чуть снова на уснул, думая, что мы просто сделали остановку. Но я все-таки открыл глаза посмотреть, где мы, и увидел кромешную черноту. Я позвал Каппи, но ответа не последовало. Издалека послышался перепуганный стон, не плач, а какое-то натужное сопение. Я отстегнул ремень и выполз в распахнутую дверь. Стоны издавали Зак и Энгус: вцепившись друг в друга, они ползли по земле, поднимались и после пары шагов снова падали. И тут мой мозг включился. Я заглянул в машину – никого. Одна фара жалобно мигала. Я обошел машину кругом, но Каппи пропал. Наверное, побежал за подмогой, подумал я с облегчением и медленно побрел в глубь поля. Поле освещали только тусклые звезды и единственная фара «олдсмобила». Вокруг все было черным-черно – эти черные лоскуты казались бездонными колодцами, уходящими далеко в глубь земли. В какое-то мгновение мне почудилось, что я стою на краю шахты, и я испугался, что Каппи упал туда. Но это была просто тень. Тени глубже я в жизни не видел. Я опустился на четвереньки и вполз в эту тень. Я двигался на ощупь, через невидимые заросли травы. Поднявшийся ветер относил далеко прочь вопли моих друзей.

Я тоже закричал, когда обнаружил Каппи, и мой крик смешался с воем ветра.

Я сидел в полицейском участке, словно намертво прилепившись к стулу. Зака и Энгуса увезли в больницу Гавра. Тело Каппи тоже куда-то увезли, чтобы подготовить к приезду Доу и Рэндалла. А меня сюда привел призрак. Я видел его в поле, когда обнимал бездыханного Каппи: мой призрак склонил надо мной голову, освещенную лучом фонарика, словно серебристым нимбом. Фонарик он держал высоко над своим плечом и глядел на меня мрачным презрительным взглядом. Он слегка потряс меня, его губы двигались, но я смог разобрать только «Отпусти!», но я не послушался. Я спал и просыпался на этом стуле. Наверное, мне дали поесть и попить. Но я ничего этого не помнил, кроме того, что я все время глядел на круглый черный камешек, подаренный мне Каппи, – яйцо буревестника. А потом помню, в дверь вошли мама с отцом, переодетые глубокими стариками. Я решил, что это долгая дорога сюда заставила их обоих так сгорбиться, а их глаза погрустнеть, а волосы поседеть больше, чем прежде, и от долгой поездки так дрожат их руки и голоса. Но в то же время, поднявшись им навстречу, я обнаружил, что и сам постарел вместе с ними. Я был разбит и слаб. При аварии я потерял обувь. И я шел между ними и спотыкался. Мама взяла меня за руку, а когда мы подошли к нашей машине, она распахнула заднюю дверцу и села внутрь. На заднем сиденье лежала подушка и все то же старое лоскутное одеяло. Я сел рядом с отцом, он завел мотор. Мы спокойно выехали с парковки и поехали домой. На протяжении многих миль и долгих часов, когда воздух проносился мимо и ночное небо набегало на лобовое стекло и сливалось с далеким горизонтом, с еще одним, и еще одним, и во время этой поездки говорить нам было не о чем. Не помню, чтобы я что-то говорил, и не помню, чтобы отец или мама что-то говорили. Но я знал, что им все известно. Вынесенный мне приговор гласил: сидеть и терпеть. Никто не всплакнул, никто не сердился. Мама с отцом вели машину поочередно, спокойно сжимая руль и внимательно глядя на дорогу. Не помню, чтобы они хоть раз взглянули на меня или я на них после того, как прошел первый шок осознания, что мы все постарели.

Но я помню знакомый абрис придорожного кафе перед самой границей резервации. В детстве, возвращаясь из всех наших путешествий, мы всегда останавливались там съесть мороженое, выпить чашку кофе и купить газету. Остаток пути после кафе отец называл «финишной прямой». Но на этот раз мы не остановились. Мы промчались мимо кафе, словно подгоняемые печалью, которой было суждено омрачать нашу недолгую совместную жизнь. Мы ехали к дому.