Джордж Мансайпл задумался.

– Даже не знаю, с чего именно. Наверное, с моего деда – отца Директора. Он был первым Мансайплом, приехавшим сюда из Ирландии. Настали тяжелые времена, ему пришлось продать фамильный дом в Килларни и приехать в Англию на поиски счастья. Как это ни смешно, но он его нашел. К моменту смерти мой дед был состоятельным человеком, и отец получил очень приличное наследство. Я о деньгах, конечно. Ни дома, ни земли тогда не было. Отец всегда испытывал серьезную потребность обустроить здесь, в Англии, семейное гнездо, но у него не имелось оснований для такого поступка. Он был холостяком, а ко времени получения наследства – директором школы в Кингсмарше, где ему предоставлялся дом. Поэтому за ним и закрепилось прозвище – Директор.

– Вы хотите сказать, что до смерти своего отца он был холостяком? – уточнил Генри.

– Да, конечно. И большинство народу считало его убежденным холостяком. Но как известно, если падать, то серьезно. Когда ему было лет под пятьдесят, он съездил на каникулы в Ирландию и вернулся оттуда с невестой вдвое моложе себя. С моей матерью.

Образовалась пауза. Майор разжег трубку, потом выдвинул ящик стола, достал ретушированную фотографию и протянул ее Тиббету с застенчивой гордостью отца, показывающего фото своего первенца.

На фотографии изображена молодая женщина, смущенно стоящая возле большой аспидистры. Осиная талия, волосы собраны на макушке, затейливое шелковое платье украшает небольшой турнюр, низкий вырез прикрывает кружевная косынка-фишю. Поверх последней красовалось ожерелье из камней в форме миниатюрных папоротниковых кустов, под цвет сережек. Она была необычайно хорошенькой – со смелой, почти заигрывающей улыбкой на полных губах. Заметный контраст, заметил про себя Генри, с суровым взором Огастеса Мансайпла.

Майор будто прочитал направление его мыслей.

– Странный был брак во многих отношениях, но, полагаю, идеально счастливый. Боюсь, Директор избаловал жену. Он любил делать ей роскошные подарки – но поскольку он мог себе это позволить, какой тогда вред?

Мансайпл посмотрел на инспектора агрессивно, будто бы тот принялся критиковать его отца за щедрость.

– Насколько я могу судить, вреда никакого, – ответил Генри.

– Верно, никакого. Совсем никакого, – согласился, смягчившись, Мансайпл. – Ну так вот, прежде всего он купил для нее этот дом. Сам он, разумеется, должен был в течение семестра жить в школе, так что матери приходилось разрываться между Кингсмаршем и новым домом. Расстояние всего несколько миль, как вы, вероятно, знаете. Мы, дети, жили здесь весь год под надзором нянек и домоправительниц. Отец любил Крегуэлл-Грейндж, он был для него на первом месте – если не считать семьи.

Через пару лет после свадьбы родился Эдвин. Я появился через полтора года после него. Потом была пауза в шесть лет до появления на свет юного Клода. У матери сформировалось пристрастие к украшениям, и каждый новый младенец был поводом для по-настоящему шикарного подарка от Директора. Действительно роскошные предметы: рубиновые и бриллиантовые гарнитуры, ожерелье в три нитки отборного жемчуга, колье с папоротникообразными алмазами, которое вы видите на фотографии. По моим предположениям, Директор потратил на украшения более двадцати тысяч фунтов. Шестьдесят лет назад это были большие деньги.

– Да и сейчас, – согласился инспектор, которого очень занимал вопрос судьбы этих сокровищ.

Мансайпл продолжал свой рассказ:

– Через два года после рождения Клода – мне было восемь, а Эдвину почти десять, – в семье был большой переполох. Я отлично это помню. Нас, детей, отправили к тете Доре в Бексхилл на полтора месяца и обещали, что когда мы вернемся домой, у нас появится новый братик или сестричка.

Я не знаю, что произошло. Директор никогда об этом не говорил. Знаю только, что ребенок родился преждевременно и мертвым. А мать умерла.

Отец так никогда и не оправился от случившегося. До женитьбы он был человеком довольно замкнутым, с людьми сходился тяжело, но после свадьбы расцвел, стал общительным и почти веселым. Когда мать умерла, он снова спрятался в скорлупу. Хуже того, отец перестал доверять кому бы то ни было за пределами узкого семейного круга. Прежде всего врачам, которых обвинил в смерти жены. Потом недоверие распространилось на коллег в школе, на слуг в доме, и наконец – на друзей и соседей.

Конечно, мы, дети, были слишком маленькими, чтобы все это осознать. Тетя Дора продала свой коттедж и переехала сюда, вести дом. Я едва помню мать и нашу жизнь с ней. В памяти сохранилась золотая дымка – как длинный погожий летний день. А потом все переменилось.

Не то чтобы мы стали несчастны, нет. Тетя Дора была очень добра, а Директор – мы его боготворили, хотя слегка побаивались. Он горячо нас любил. Но… но постепенно отрезал себя от мира за границами дома.

Отец все больше и больше не доверял чужим. Он воображал, будто его биржевые брокеры его же и разоряют, что продавцы обманывают, врач лжет – ну, все в таком роде. В конце концов у него остался только один друг – его юрист, старый Артур Прингл. Они были знакомы со студенческих времен. Отец называл Прингла единственным честным человеком в Англии.

– А потом они оба погибли в автомобильной аварии, – сказал Генри.

– О, вы уже об этом знаете?

– Мне рассказал ваш брат.

– Да… Директор и бедняга старина Прингл в конце концов угробили друг друга. Ирония судьбы, правда? К несчастью, никого из нас не было в стране. Я находился в своем полку на Дальнем Востоке, Эдвин в Буголаленде, Клод в Нью-Йорке. Конечно, как только я услышал новость, то тут же подал в отставку и поспешил домой.

– Подали в отставку? – переспросил инспектор.

– Ну да! В этом же был весь смысл. – Мансайпл остановился. – Давайте я лучше объясню. Надо понимать, что с раннего возраста было ясно: Эдвин и Клод унаследовали отцовские мозги, ведь Директор был одним из лучших специалистов своего времени по классическим языкам. К его прискорбию, никто из нас не заинтересовался академической сферой. Эдвин свое миссионерское призвание осознал в раннем отрочестве, а Клод еще в детстве возился с химическими наборами. Я же умственные способности унаследовал от матери – увы, не ее внешний вид. Поэтому мне только и оставалось, что идти в армию.

Мансайпл говорил спокойно, без тени смущения. Он, очевидно, констатировал факт, издавна признанный в семье.

– На самом деле такое положение вполне устраивало Директора. Он был решительно настроен, что один из нас должен иметь свой дом в Крегуэлл-Грейндже. Эдвин очевидно этого себе позволить не мог, а Клоду предстояло жить там, где потребует его работа. Мне же было совершенно все равно идти в армию или не идти – там занимались стрельбой и играли в поло, но в остальном, признаться откровенно, жилось скучно. Так что я подходил на роль владельца дома идеально.

Директор объяснил нам свои намерения за несколько лет до смерти. Он собирался оставить мне дом и основную часть денег, не говоря уже об украшениях матери, при том условии, что после его смерти я уйду из армии и буду жить здесь. Остальные сразу же согласились. Клод к тому времени уже значительно преуспел в своей профессии, а Эдвину в джунглях деньги были ни к чему.

После смерти отца огласили его завещание, и оно оказалось именно таким, как он говорил. Директор назвал Прингла своим душеприказчиком и оставил ему немного денег, но так как адвокат умер раньше отца, этот пункт был автоматически аннулирован. Из остального одна четверть сбережений делилась поровну между Эдвином и Клодом. Остальные три четверти переходили ко мне – вместе с домом, его содержимым, украшениями матери, хранившиеся в банке. Все это исполнялось при двух условиях. Первое – я должен на постоянной основе поселить здесь тетю Дору, и второе – жить в этом доме и поддерживать его в качестве родового гнезда, куда могут приезжать в любой момент братья со своими семьями. Завещание заканчивалось словами: «Я поручаю своему сыну Джорджу никогда не продавать это жилище, Крегуэлл-Грейндж, но передать его по наследству своим детям или же детям своих братьев. Для содержания настоящей недвижимости я оставляю ему вполне достаточные средства».

Майор замолчал.

– Итак, вы вышли в отставку и приехали сюда жить.

– Из ваших уст это звучит просто и коротко, – сухо ответил Джордж Мансайпл. – А на самом деле все было совсем не так. Когда завещание вступило в силу, мы начали работу по приведению отцовских дел в порядок. Это был кошмар. Он доверял только Принглу, и, видимо, ему была дана инструкция вести как можно меньше отчетных документов. Задолго до того отец отказался принимать чьи-либо советы и управлял делами сам. Если тут уместно слово «управлял». Чтобы долго не рассказывать – а этот рассказ очень долгий, Тиббет, могу вас заверить, – мы выяснили, что Директор промотал большую часть своего состояния на диких биржевых спекуляциях.

Брокер, который вел его дела, перестал этим заниматься много лет назад, поскольку выяснилось, что если он рекомендовал отцу купить хорошие акции, тот немедленно распродавал весь свой запас и вкладывал деньги в самые ненадежные бумаги, от которых брокер его предостерегал. Директор был уверен, что все пытаются его обмануть. Здравого смысла хватило, чтобы сохранить несколько разумных инвестиций, но они не были даже подобием того состояния, к ожиданию которого он нас готовил.

Так что акции были проданы, Клод и Эдвин получили свои скудные доли, а остаток разумно реинвестировали. Все это в сумме с моей небольшой армейской пенсией приносило денег едва достаточных, чтобы жить здесь с семьей. Но этих средств не хватало для поддержания прежнего образа жизни. Казалось, единственный выход – продать оставшиеся от матери драгоценности.

Мансайпл снова замолчал.

– Я бы сказал, это разумная мысль. В условиях завещания не было ничего, что помешало бы вам так поступить.

– Я тоже так подумал. Пошел в банк, открыл сейф и отнес его содержимое крупному лондонскому ювелиру для оценки. Представьте себе мои чувства, когда я узнал, что все драгоценности – подделка. Стекло.

– Боже мой! – воскликнул ошеломленно Генри, определенно не ожидающий подобного развития событий.

– Я вернулся и расспросил управляющего в банке. Оказалось, что лет за десять до своей смерти Директор заимел привычку время от времени заходить в банк и открывать сейф. Естественно, никто не видел, какие манипуляции он там производит. Однажды управляющий позволил себе спросить, не изменился ли список вложений, – и ему чуть голову не откусили. Потом я нашел в бумагах отца квитанции от одного лондонского ювелира. Я посетил его, и оказалось, что много лет подряд Директор приносил ювелиру по одной настоящие драгоценности и заказывал их копии. Естественно, строго секретно. Видимо, он подменял подлинные драгоценности поддельными и первые продавал.

– Тогда, – начал инспектор, – он не мог не знать, что оставляет вам всего лишь ничего не стоящие…

– О да, – вздохнул майор. – Он это знал. Полагаю, отец просто не смог заставить себя все рассказать мне, бедняга. Рассчитывал прожить намного больше, чем получилось, и, наверное, надеялся, что какая-нибудь из его безумных спекуляций окажется выигрышной и вернет ему утраченное состояние. Вообще-то в больнице перед смертью он звал меня. Врач сообщил мне. Очевидно, Директор был уже не совсем в сознании, но пытался что-то сказать. Очень печально.

Понимаю, вы могли бы сказать, что в таких обстоятельствах я уже не был обязан сохранять дом, несмотря на завещание. Действительно, мои адвокаты говорили, что теперь препятствий к продаже не будет. Но… в общем, я поговорил с Вайолет и с братьями, и мы согласились, что если это будет посильно, то пожелания Директора нужно выполнить.

Мне пришлось продать большие участки земли, в конце концов даже сам Лодж, а также лучшие предметы мебели и картины, не говоря уже о библиотеке отца. Но, знаете ли, мы справляемся. Нам удается.

Хочу еще сказать, что никогда не пожалел о своем решении остаться здесь. Ни на одну секунду. Сейчас мы миновали пик трудностей. Моя дочь Мод – унаследовавшая, к счастью, мозги, которые мне не достались, – наконец закончила дорогостоящее образование и нашла хорошую работу. Так что положение, как видите, выправляется.

Что до меня – то я достиг того, чего хотел. Здесь выросла Мод, и когда меня не станет, она и ее муж унаследуют дом и вырастят в нем своих детей. Теперь вы понимаете, мистер Тиббет, почему я отверг предложение Мейсона.

– Да, – медленно ответил Генри. – Да, майор Мансайпл, теперь понимаю. Чего я не могу постичь – это почему Реймонд Мейсон так отчаянно пытался купить этот дом?

Майор заерзал в кресле, чувствуя едва заметную неловкость.

– Мне не хотелось бы такое говорить, Тиббет, но этот человек был выскочкой. Как я уже говорил, сначала он показался мне приятным, но такие люди, как Джон Адамсон, его не принимали никогда. Понимаете, Мейсон любил пускать пыль в глаза. Например, когда однажды он заметил Джона, идущего к Лоджу, то быстро сунул дешевый роман в бумажной обложке под подушку и выхватил какой-то ученого вида том в кожаном переплете, сказав: «А, сэр Джон! Я тут Горация почитываю». Джона такие вещи раздражали, – но он все же немного сноб, мне кажется. Хотя надо быть снисходительнее. А деревенские жители… они не относились к Мейсону как… – Мансайпл прокашлялся. – Вы же знаете, что такое деревенские. Хуже снобов нигде не найти. Думаю, Мейсон считал, что если он станет хозяином поместья Крегуэлл-Грейндж, им придется относиться к нему, как к настоящему землевладельцу.

– Но он наверняка мог купить большой сельский дом в любом месте Британии, – заметил инспектор.

Мансайпл улыбнулся и покачал головой:

– О нет. Видит бог, нет. Подобный номер не прошел бы. Заметно, что вы не знали Мейсона, иначе не сомнеались бы: единственная вещь, с которой он вряд ли мог смириться, – это поражение. Крегуэлл должен был быть завоеван. Я никогда не видел столь целеустремленного человека. Будто сам дьявол повелевал им. – Генри показалось, что ирландский акцент стал более очевиден. – А какие здесь имеются большие дома? Вот, скажем, Кингсмарш-Холл, где с шестнадцатого века был трон графов Фенширских, Мейсон вряд ли мог купить. Есть Прайорсфилд-Хаус, но при нем несколько сот акров пахотной крестьянской земли, а Мейсон становиться фермером не собирался. Таким образом, остается только Крегуэлл-Мэнор, дом Джона Адамсона, и вот этот. Джон – человек богатый, и не планирует продавать дом. В то время как я казался вполне перспективным вариантом.

– Понимаю вас, – сказал Тиббет.

Они переглянулись – и посторонний наблюдатель мог бы подумать, что собеседники подмигнули друг другу.

– Так что, – продолжал Мансайпл, – мистер Реймонд Мейсон вбил себе в голову, что купит Крегуэлл-Грейндж. И тут выяснилось, что дом не продается. Как думаете, что он сделал?

– Предложение вашей дочери, – ответил Генри.

– Нет-нет. Это было потом. Следующим его ходом явилась кампания судебных преследований, направленных против меня. Мейсон попытался обеспечить мне настолько несчастную жизнь, чтобы я уехал по собственной воле.

– А какого рода преследования?

– Любого, который только возможно придумать. Прежде всего – этот крохотный гараж, который мне построил Гарри Симмондс для машинки Мод. Он попытался доказать, что у меня нет права возводить новые строения на этой земле. Потом Мейсон откопал какое-то правило прохода через поля из деревни к реке и обвинил меня в том, что я его нарушаю. К счастью, мне удалось доказать, что ни одна живая душа не пользовалась им уже сотню лет. Все это было очень неприятно. Затем он начал поднимать шум вокруг моего стрельбища. Мейсон отлично знал, что мое самое большое хобби – стрельба по глиняным тарелочкам. Они дьявольски дороги, и я придумал устройство для их имитации – потом вам покажу. В общем, это стрельбище у меня построено в саду, за несколько миль от коттеджа Мейсона, но он все равно стал жаловаться насчет шума и опасности. Подавал петиции в совет. Ну, тут я его опередил – просто позвонил Джону Адамсону и Артуру Фенширу, и петиции не был дан ход. Но все равно, приятным это не назовешь. Далее Мейсон стал жаловаться на меня сержанту Даккетту за езду на велосипеде без фонарей и с дымящимися трубами. Возражал против моих компостных куч, утверждал, что у меня нет лицензии на щенка-боксера – а девчонке этой всего три месяца от роду. Трудно описать, что мне пришлось вытерпеть от этого человека, Тиббет. Вот почему я так быстро связался с Даккеттом, когда у меня пропал пистолет. Ведь Мейсон мог сам его взять, а потом донести на меня, будто я не сообщил о пропаже.

– Я думал, в последнее время положение улучшилось, – сказал Генри.

– Я бы не сказал «улучшилось», – мрачно ответил Мансайпл. – Со сковородки да прямо в огонь. Обнаружив, что его нечестные планы не срабатывают, он изменил тактику на еще более неприятную. Вдруг стал очарователен, дружелюбен – добрый сосед. Говорил комплименты моей жене, приносил ей растения для альпийского садика, и тому подобное. Потом выяснилось, что так он ухаживает за Мод. Можете себе представить подобную наглость? Он даже сделал ей предложение!

– Она очень привлекательная юная девушка. Могу понять человека, влюбившегося в нее.

– Влюбившегося? Будь оно проклято! – Майор вышел из себя. – Этот тип просто рассчитал, что подходящая жена будет еще эффективнее, чем желанный дом. Он знал, что когда-нибудь моя дочь унаследует особняк. Конечно, Мод просто засмеялась и ответила, что уже неофициально помолвлена с Джулианом. Вы еще Джулиана не видели?

– Пока нет, – ответил Генри.

– Чудесный молодой человек. Но даже это известие не остановило Мейсона. Он продолжал преследовать мою дочь.

– Я думаю, она была вполне способна с ним разобраться, – сказал инспектор. – Мисс Мансайпл произвела на меня впечатление отнюдь не беспомощной особы.

– Вот что забавно, – возразил Джордж. – Я был готов сказать то же самое. Но в последние дни у меня возникло ощущение, что она боится Мейсона.

– Боится?

– Да. Вам придется самому ее об этом спросить. Мне бы не хотелось… понимаете, это все достаточно неловко. Десять дней назад у Джулиана была крупная ссора с Мейсоном, и он угрожал…

– Угрожал, что сделать, майор Мансайпл?

– Да ничего. Это просто оборот речи. Молодой человек только предупредил его достаточно резко, и сказал, что если он снова будет надоедать Мод, то…

И снова майор запнулся. Генри, широко улыбнувшись, ответил:

– Вполне представляю себе их диалог. К счастью, такие угрозы редко произносятся всерьез, иначе число убийств было бы куда больше. Тем не менее сейчас я понимаю, почему вы поместили Мод и ее жениха в список людей, имеющих мотив.

– Ну, вот, – заключил Мансайпл. – Таково положение вещей.

– Вы внесли в список «Мотивы» миссис Мансайпл, – сказал инспектор. – Почему?

– Почему? Ну как, почему? Потому что она моя жена, конечно. У нее те же причины, что и у меня.

– Понимаю, – ответил Генри. – А теперь расскажите, пожалуйста, что произошло вчера? То, что видели вы.

– Очень немногое могу рассказать. Я пригласил братьев на выходные знакомиться с Джулианом. Эдвин приехал в четверг и почти всю пятницу провел на рыбалке.

– И в игре на кларнете?

– Да, это тоже. Удивительно, что Мейсон не жаловался по данному поводу. Я вчера провел день в саду, на прополке, и видел, как возвращается с реки Эдвин, около пяти часов пополудни. С ним был кларнет и добыча – прекрасная форель. Жаль только, что кларнет он положил в корзину для рыбы, а форель – в футляр кларнета. Впрочем, Вайолет говорит, что футляр можно будет спасти. Эдвин сказал, что пойдет к себе в комнату вздремнуть – «ухо придавить», как говорят у них в Буголаленде, и прошел в дом.

Клод и Рамона приехали из Бредвуда поездом 15:45. Местное такси их довезло до Крегуэлл-Холла. Когда они распаковались – где-то в половине пятого, то пошли в сад и сказали, что немножко там погуляют. Рамона что-то говорила насчет «подружиться с деревьями», чего я не понял. Вот поэтому они помещены в список «Возможность», как видите.

Примерно в половине шестого я услышал рев этой огромной безобразной мейсоновой машины, подъезжающей к дому. Разговаривать с этим человеком у меня не было желания, так что я взял пистолет из гардеробной и как можно скорее ушел на стрельбище. Встретил Мод и Джулиана, которые шли от реки. «Я пока домой не пойду, – сообщил я им. – Там сами знаете кто приехал только что на своем “мерседесе”».

Мод сразу побледнела, бедняжка, а Джулиан очень разозлился. «Сейчас пойду его выставлю, – сказал он. – Нет, милый, – возразила Мод, – будь разумен. Пойдем опять к реке и не будем возвращаться, пока он не уедет». Ну, Джулиан рвался в бой, но Мод его в итоге убедила, и они повернули обратно.

Я пошел дальше к стрельбищу, немного потренировался, все время прислушиваясь, не уехала ли машина. И, как следовало ожидать, где-то через час завелся двигатель. «Отлично, – подумал я. – Сейчас вернусь в собственный дом и спокойно выпью пива».

– Вы слышали, как у Мейсона заглох двигатель?

– Не совсем. То есть я слышал, что шум прекратился, но не знал, что это заглох двигатель, – решил, Мейсон уехал. Потом был выстрел, который меня очень удивил. Мой пистолет находился при мне, а вне стрельбища не разрешено стрелять никому. Я испугался, что произошел несчастный случай, и поспешил к дому прямым путем, то есть через кусты и на дорожку. Там я увидел машину с открытым капотом, а рядом с ней на земле лежал Мейсон.

– Больше вы никого не видели?

– Только тетю Дору. Она шла по дорожке от дома, размахивая своими чертовыми, простите за выражение, брошюрами. И кричала: «Мистер Мейсон!» Потом из дома вышли моя жена и Эдвин.

«Что случилось?» – спросила Вайолет. «Судя по всему, застрелили Мейсона», – ответил я. «Джордж, что ты натворил?» – воскликнула она. Я ответил: – «Вайолет, не будь дурой. Я ничего не творил. Иди позвони доктору Томпсону». И она пошла и позвонила.

Генри в процессе рассказа майора что-то писал в блокноте. В наступившей тишине он заполнил страницу и провел внизу черту.

– Насколько убедительно звучал мой рассказ? – спросил Мансайпл.

– Вы же не думаете, что я вам об этом сообщу? – ответил Тиббет и посмотрел на часы. – Становится поздно. Давайте пойдем и посмотрим на ваше знаменитое стрельбище.