На сцене деревенского клуба уже не репетировали пьесу «Для убийства есть мотив» – там разыгралась настоящая драма. Возможно, атмосфера, которой было проникнуто это действо, оказалась более захватывающей, чем у пьесы, из-за того, что в ней отсутствовали умышленно акцентированные реплики, озвученные старательными актерами под влиянием искусственных эмоций. Слова вылетали поспешно, их банальность выдавала нервное напряжение, побуждающее к действию тех, кто их произносил. Они вторгались в молчание зала, словно зная, что они здесь незваные гости, и снова растворялись в сумерках, оставляя за собой неловкое чувство раскаяния.

Мордекай Тремейн обводил беглым взглядом присутствующих. Действовал он почти незаметно, однако мог с закрытыми глазами составить в воображении колоритное описание этой сцены.

Он мог бы изобразить крупную и рослую фигуру Мартина Воэна, восседающего на стуле, который выглядел неуместно низким и непрочным, и возвышающегося над остальными в виде мрачного колосса. Будто окруженный пигмеями, Воэн чувствовал себя не в своей тарелке, и в то же время подозревал и опасался их. Мог описать Говарда Шеннона, нервно сжимающего и разжимающего кулаки и украдкой поглядывающего по сторонам.

Тремейн мог дать точный словесный портрет сидящей рядом с Шенноном Полин Конрой, смуглой и мрачной, всячески подчеркивающей соблазнительностью форм мятежную, осознающую свою власть красоту и по-прежнему играющей на публику, несмотря на страх. Тремейн заметил, как она украдкой опустила правую руку под стол и нащупала там руку Сержа Галески. И сжала ее так крепко, что ладони обоих стали влажными.

Тремейн видел, как Полин Конрой в буквальном и переносном смысле льнет к Галески в поисках поддержки, хотя продюсер ничем не проявляет ее. Казалось, к волнению спутницы он совершенно равнодушен. На его лице было написано чувство собственного превосходства: слишком часто взгляды, которыми Галески обводил сидящих за столом, были если не презрительными, то по меньшей мере покровительственными. Своим видом он словно говорил, что против него нет доказательств, и сидел с пренебрежительным и надменным видом, уверенный в своей правоте.

Будет ли Галески и дальше таким откровенно высокомерным, когда драма этого вечера достигнет своей кульминации? Мордекай Тремейн подумал, что самоуверенность мистера Сержа Галески исчезнет еще до того, как он покинет сцену.

Тремейн взглянул поверх огней рампы в сумрачную пустоту зрительного зала. В темноте видно было плохо, но ему показалось, что в самой глубине, в густой тени, мелькнула белизна лиц, и он, напрягая глаза, узнал Барри Энстона и Джералда Фарранта.

Присутствию репортера Тремейн не удивился. Энстон знал, что очередная глава истории, освещать которую его и отправили в Далмеринг, вскоре будет готова к публикации. Возлагал ли он на нее большие надежды, Тремейн не знал, но даже если репортер был настроен скептически насчет дальнейшего развития событий, то все равно счел своим долгом присутствовать при нем. Однако, возможно, его побудило к этому не только чувство долга, но и веское слово инспектора Бойса. Детектив из Скотленд-Ярда объяснил репортеру, что этим вечером стоит посетить деревенский клуб.

Тремейн увидел Джералда Фарранта. Обратил внимание на то, как лихорадочно и яростно блестели его глаза, как осунулось бледное лицо. Несомненно, Фаррант явился за отмщением.

В зале находились не только Энстон и Фаррант. Вход в зал никем не охранялся, а по деревне разнесся слух о том, что должно произойти в клубе. Присутствующие были главным образом газетчиками. Теперь беспокоиться об этом было уже поздно, и Мордекай Тремейн надеялся, что зрители будут сидеть тихо, не привлекая к себе внимания.

Он ощущал покалывание во всем теле. Наступил его час. Замысловатую версию, которую он выстроил, предстояло подвергнуть проверке. В случае фиаско, если вся его конструкция рухнет, не выдержав эксперимента, ее автор будет заклеймен презрением и ничего не сможет сказать в свое оправдание Джонатану Бойсу. Ему не останется ничего, кроме как с позором и немедленно покинуть Далмеринг.

Но Тремейн знал, что фиаско не будет. Уверенность нарастала в нем, как спокойный и неумолимый морской прилив.

Он снова обвел взглядом стол, за которым расположился сам и остальные действующие лица драмы. Покосился на Карен Хэммонд. Никто в деревне еще не знал, что она не жена Филиппу Хэммонду. Законная жена убитого не сделала заявления в газетах, не вызвала публичного скандала и пересудов в деревне. В целом она вела себя сдержанно и благоразумно: Тремейн подозревал, что объясняется это ее любовью к мужу, и хранила молчание, чтобы имя Филиппа Хэммонда осталось незапятнанным как можно дольше.

Белокурые волосы Карен Хэммонд, высвобожденные из-под облегающей шляпки, в какой она пришла в клуб, контрастировали с темным костюмом строгого покроя, свидетельствующим о том, что она считает себя вдовой. Растрепанные светлые пряди обрамляли лицо, которое, казалось, застыло от горя. На нем не осталось ни следа страха, будто смерть Филиппа Хэммонда заморозила ее сердце. Карен Хэммонд сидела за столом неподвижно, устремив взгляд голубых глаз прямо перед собой, но не видя того, что находилось перед ней.

Тремейн посмотрел туда, где место во главе стола занимала Сандра Борн. Она с сочувствием косилась на Карен Хэммонд. Заметив, что Тремейн глядит на нее, повернула голову, и на ее лице возникло просительное выражение. Он понимающе кивнул и указал на два свободных стула справа от нее.

Джин и Пол Расселл пока не появились. Тремейн ждал их. Для него было важно, чтобы все актеры, занятые в представлении, находились на своих местах.

Мартин Воэн заметил, как они переглядываются, и поерзал. Стул под ним заскрипел.

– Чего мы ждем? – спросил он. – Если это настолько важное собрание, почему не начинаем его, а сидим здесь как манекены?

– Мы ждем, – ответила Сандра Борн, – доктора Расселла и Джин. Нельзя начинать, пока их нет, а они скоро подойдут.

Ее ровный и терпеливый голос успокоил Воэна. Удивительно, но он даже как будто смутился.

– Извините, Сандра, я не хотел быть резким с вами. Ждешь, а ничего не происходит…

Непривычная кротость Воэна вызвала легкое движение за столом, словно внезапно через присутствующих пропустили электрический ток, связав этих людей в одну цепь. Шеннон быстро повернулся, и его дряблые щеки затряслись. Он внимательно посмотрел на Воэна, словно заметил опасность, исходящую от источника, ранее не вызывавшего подозрений.

Тремейн критически изучал сидящих вокруг людей через пенсне, как всегда, сползшее на кончик носа и придающее ему безобидный вид. Он замечал все их реакции.

Филлис Голуэй сидела за столом напротив Воэна. Ее рот был приоткрыт, выглядела она как ребенок, которого пригласили за стол вместе со взрослыми и теперь ему интересно и немного страшно. Тремейн подумал, что ее юная прелесть еще никогда не была настолько очевидной.

На Джеффри Маннинга он посмотрел с легкой завистью старика, сожалеющего об упущенных возможностях навсегда утраченной молодости. Зависть усилилась, когда он заметил, что Маннинг не обращает внимания на девушку, на которой собрался жениться. Ему полагалось бы, с возмущением всей своей сентиментальной души подумал Тремейн, не отводить от нее взгляда. А если Маннинг способен игнорировать эту притягательную красоту и свежесть, то он их не заслуживает.

Но едва эта мысль возникла в голове у Тремейна, Маннинг посмотрел на Филлис. Хмурое лицо Маннинга смягчилось, черты утратили обычную резкость, которая портила их, и теперь он был просто симпатичным молодым человеком, как и несколько дней назад. Однако метаморфоза оказалась краткой. Жесткость и напряженное ожидание вернулись. Он опустил голову и помрачнел.

На лице Сержа Галески проступила краска. Нарочито неряшливый длинноволосый продюсер отчасти утратил свое самодовольство. Наконец Галески искоса глянул на Полин Конрой и откашлялся.

– Мисс Конрой и я не можем ждать, – с важным видом объявил он. – Наше время бесценно.

– Извините, мистер Галески, – отозвалась Сандра Борн. – Надеюсь, ждать осталось недолго.

Несмотря на свое заявление, Галески не сделал попытки уйти. О своей занятости он заговорил только ради спасения престижа. Тремейн понимал: этот человек не уйдет, не увидев кульминации событий.

В душе Тремейна шевельнулось невольное уважение, пока он наблюдал за Сандрой Борн. Ее нервозность была несомненной, не менее острой, чем у любого присутствующего, но она ничем не выдала ее. Сандра по-прежнему занимала в деревне то же положение, с каким давно свыклась: была трудолюбивой покладистой рабочей лошадкой, которая берет на себя решение многих задач и не удостаивается похвал. Все уже привыкли принимать как само собой разумеющееся, что если требуется что-нибудь уладить и организовать, то это бремя ляжет на плечи Санди. Необходимую подготовку к сегодняшнему собранию тоже провела она.

За время краткого пребывания в деревне Тремейн несколько раз убеждался в правильности своих наблюдений. Отдавая должное другим ее жителям, он заметил, что Сандра выполняла свою работу без жалоб и была готова брать на себя всё новые обязательства. На нее всегда можно было положиться.

Но несмотря на то что внешне она осталась прежней и была готова всем помочь, Тремейн не сомневался, что Сандра Борн очень устала. Морщинки обозначились на ее лице отчетливее, чем всего пару дней назад; темные круги под глазами увеличились и стали заметнее. Самообладание было всего лишь позой, поддерживать которую ей становилось все труднее.

Говард Шеннон беспокойно поерзал. Сам он был лишен такого самообладания, ожидание стало для него невыносимым, тем более что снять напряжение было нечем. Он украдкой облизнул губы и уже собирался что-то сказать, когда в глубине за сценой послышались шаги и вскоре к столу приблизились Джин и Пол Расселл, попавшие в клуб через заднюю дверь.

Пол Расселл быстро огляделся.

– Прошу прощения за опоздание, – слегка взвинченным тоном произнес он. – В последнюю минуту мы задержались из-за вызова.

– Ничего страшного, Пол, – ответила Сандра Борн и указала на два свободных стула. – Будьте добры сесть здесь вместе с Джин.

Итак, все были в сборе. Тремейн гадал, о чем сейчас думают присутствующие, молча и почти незаметно сидящие в глубине зрительного зала. То, что происходило на сцене, казалось не совсем реальным: горстка людей расселась вокруг стола, на виду у большого зала, мрачного и пустого, если не считать нескольких неофициальных наблюдателей.

Пол Расселл неловким движением отодвинул свой стул и неуклюже сел. Обычно он действовал более уверенно. На Мордекая Тремейна Пол старался не смотреть.

– Вижу, Санди, вы по-прежнему загоняете себя, работая за всех, – заметил он, и хотя в его словах не было ничего особого, он выдал себя тоном.

Тремейн посмотрел в его сторону и перехватил взгляд Джин, испуганный и расстроенный. Доктор Расселл и его жена сильно волновались. Джин вспыхнула и торопливо повернулась к Сандре:

– Ходят слухи, будто вы покидаете нас. Это правда?

– Да, Джин, правда, – ответила она. – Несмотря на все мои усилия, дольше оставаться здесь я не могу. Слишком уж много… воспоминаний.

Воэн кашлянул.

– Извините, Мартин, – продолжила Сандра. – Вам незачем это слушать. Теперь, когда Джин и Пол здесь, можно начинать. Все мы знаем друг друга, так что в формальностях нет необходимости. – Она помолчала, подбирая слова. – Надеюсь, никто не возражает, что я заняла место во главе стола? Только не подумайте, пожалуйста, что я пытаюсь… руководить. Но я… В общем, мне пришлось улаживать разные проблемы, потому и показалось, что так будет правильно.

Воэн подался вперед и проговорил:

– Все хорошо, Санди. Кому-то из нас все равно придется, а вы подходите в большей степени, чем кто-либо другой. Все мы понимаем, что это завершающее собрание.

– Да, точнее не скажешь. После смерти Лидии мы собирались продолжить репетиции, но теперь я не думаю, что кто-нибудь одобрит это. Слишком много трагедий произошло в последнее время, чтобы у нас сохранилось желание лицедействовать. – Сандра Борн обвела присутствующих взглядом. – Есть здесь тот, кто все-таки считает, что репетиции следует продолжить? Я поговорила с людьми из Кингсхэмптона, вопрос о том, что мы непременно должны исполнить обещание, не стои́т, – они понимают, в каком мы положении.

Все молчали. Сандра посмотрела на присутствующих:

– Пол? Джеффри? Полин?

После каждого имени она делала паузу. Полин Конрой передернула плечами.

– Нет, – сдавленным тоном, лишенным свойственного ей драматизма, ответила она. – Нет, сейчас я не смогу сыграть в этой пьесе.

Мартин Воэн стукнул кулаком по столу.

– Эта чертова пьеса приносит беду! Мы видели, чем все закончилось в прошлый раз. Все мы это знаем. – Он воинственно посмотрел на остальных. – Как и то, что незачем было устраивать собрание, только чтобы решить, что постановки не будет. Мы явились сюда не ради обсуждения: ставить пьесу «Для убийства есть мотив» или нет, – а потому, что не могли не прийти. Нам сообщили, что мы должны быть здесь, иначе пожалеем!

– Мартин! – воскликнула Сандра Борн.

Но Воэн словно взорвал бомбу. И поскольку все сразу это поняли, затихли и сидели не дыша. Воэн дерзко вскинул голову:

– Ведь это правда? Все было очень вежливо, но именно это и означало. Мы собрались здесь потому, что так пожелала полиция.

Голос Мордекая Тремейна нарушил напряженную тишину, наступившую после вспышки Воэна.

– Почти верно, – спокойно произнес Тремейн, – но не совсем. Вы все здесь потому, что вас захотел собрать я.

Он взял на себя ответственность так невозмутимо, что Воэн, к которому он обращался, растерялся. Прежде чем он сумел прийти в себя, Тремейн поднялся и сказал:

– Я должен извиниться перед вами, леди и джентльмены. Точнее, перед всеми, кроме одного человека, который убил Лидию Дэр, Филиппа Хэммонда и Эдит Лоррингтон.

Никто и не думал перебивать его. Тремейн знал, какой эффект произведут его слова, еще до того, как произнес их. Даже агрессивность Мартина Воэна исчезла: он перестал нависать над столом и сел на место. Тремейн расправил плечи, завладев вниманием аудитории. Перед ним словно лежало озеро молчания, в которое он ловко бросал слова-камушки.

– Я хотел, чтобы все вы собрались здесь сегодня, потому что мне нужно поговорить с вами о пьесе «Для убийства есть мотив». У меня с собой экземпляр. – Тремейн указал на квадратный сверток в коричневой оберточной бумаге, лежавший на столе перед ним. – Вам, конечно, известно, что я побывал на двух ваших репетициях, вдобавок последние несколько дней внимательно изучал текст пьесы. И теперь я хочу, чтобы вы задумались о ней, взглянули на нее под иным, непривычным для вас углом.

Тремейн сделал паузу, давая присутствующим возможность оценить смысл его слов, а потом продолжил:

– Замечания, которые я намерен сделать, покажутся вам личными. Я чужой человек здесь, среди вас, у меня нет официального статуса. Но попрошу вас не забывать, что в этой деревне уже убили трех человек, а преступник разгуливает на свободе среди нас и, возможно, четвертое убийство.

– Вы полагаете, будет и четвертое? – резко спросил Воэн.

– Я сказал, что убийца, возможно, планирует планирует четвертое преступление, – уточнил Тремейн.

– Что все это значит? – вдруг вмешался Серж Галески. – Если вам что-либо известно, так давайте выкладывайте!

– Всем вам нелегко, мистер Галески, – жестко парировал Тремейн. – Понимаю, насколько неприятным может быть ожидание, но буду действовать так, как сочту нужным. В пьесе женщину убивает мужчина, который любит ее, потому что она собирается замуж за другого. В вашей постановке женщину играла мисс Голуэй, а убийцу – мистер Воэн. Это параллель с реальной жизнью, как вы наверняка заметили на репетиции сразу после смерти мисс Дэр, – той самой репетиции, на которой присутствовал и я. Мистер Воэн был влюблен в Лидию Дэр. Она собиралась замуж за другого, назовем его имя: мистер Фаррант. Лидия Дэр умерла при обстоятельствах, которые поставили мистера Воэна в опасное положение и привлекли к нему внимание полиции. Далее по ходу пьесы один человек – его играл мистер Шеннон – был убит своей женой за то, что изменял ей. В действительности убили мистера Филиппа Хэммонда. По крайней мере один из вас, а может, и не один, подозревал, что у него была любовница, с которой он виделся в Лондоне. Опять-таки примечательна параллель между убийством в пьесе и убийством, произошедшим в действительности. И точно так же, как мистер Воэн был скомпрометирован первым убийством, миссис Карен Хэммонд была серьезно скомпрометирована вторым. На их вину указывали раскрытые на сцене мотивы преступлений.

Тремейн бросил быстрый взгляд на Карен Хэммонд. Ее белокурая голова была опущена, лица он не видел, но по ее позе понял, что она напугана. Тремейн перевел дыхание. На тонкий лед взаимоотношений Карен и Филиппа Хэммонда он уже ступил, но до сих пор не услышал ни единого возражения. По крайней мере, пока рассказ об убийствах полностью завладел вниманием присутствующих.

– Одним совпадением, – продолжил Тремейн, – еще можно было бы пренебречь. Но двумя – нет. По моему мнению, допустимо лишь одно объяснение: убийства в пьесе и убийства в реальности взаимосвязаны. Иными словами, тот, кто написал эту пьесу, имел в виду Лидию Дэр и Филиппа Хэммонда, зная, что им предстоит умереть.

С лица Сержа Галески исчезло выражение превосходства. В его манерах больше не было ни следа небрежной беспечности.

– Хотите сказать, – хрипло выговорил он, – что пьесу написал преступник?

– Да, – кивнул Мордекай Тремейн, – это я и имел в виду.

– В таком случае как в вашу версию вписывается убийство Эдит Лоррингтон? – спросил Мартин Воэн. – Где его аналог в пьесе?

– Его нет, – ответил Тремейн. – Смерть Эдит Лоррингтон не предполагалась.

– Тогда почему ее все-таки убили?

– Она слишком много знала.

– Если Эдит знала достаточно, чтобы заставить убийцу пойти на риск и избавиться от нее, почему не сообщила кому-нибудь о том, что ей известно? Эдит была не из тех, кто подолгу хранит молчание. Почему она не рассказала обо всем вашему другу, инспектору Бойсу?

– Ответ прост: она сама не сознавала, какой информацией владеет.

Если раньше на сцене ощущалось лишь напряжение, то теперь страх и подозрение выплеснулись наружу. Сидящие за столом люди уже не были дружелюбными представителями одного сообщества. Они стали враждебно настроенными чужаками, украдкой следили друг за другом, явно боялись своих соседей.

Пухлыми пальцами Говард Шеннон нервно теребил собственный галстук. Он с трудом сглотнул и произнес:

– Но откуда нам знать, что вы все это не выдумали?

– Я ничего не выдумываю, мистер Шеннон, – возразил Тремейн. – В ночь убийства Лидии Дэр вы находились не в Лондоне, как заявили ранее, а в Колминстере и вполне могли провести некоторое время в Далмеринге. И даже могли бы вернуться пешком в Колминстер менее чем за полтора часа, и вас никто не заметил бы.

Лицо Шеннона стало пепельно-серым, руки затряслись. Пытаясь скрыть волнение, он спрятал их под стол.

– Вы заманиваете меня в ловушку, – пробормотал он, – но все равно ничего не докажете.

– Я не сомневаюсь, что к настоящему моменту у инспектора Бойса уже есть необходимые доказательства. Хочу, чтобы вы поняли: я знаю, как были совершены убийства и кем.

Кто-то негромко ахнул и сразу же испуганно замолчал. Все взгляды были прикованы к Мордекаю Тремейну.

– Ради бога! – воскликнул Джеффри Маннинг. – Если вы действительно знаете, не молчите!

– Чем дольше я изучал пьесу, – продолжил Тремейн так, словно не слышал его, – тем сильнее убеждался, что написать ее мог только человек, хорошо знающий Далмеринг, и Алексис Кент – псевдоним, под которым скрывается один из вас. Меня немного удивляло, что та же мысль не пришла в голову никому другому. Интересно, подумал я, а если все же Филипп Хэммонд догадался? Мне говорили, что ему предлагали роль в пьесе, однако он отказался. Теперь причина должна быть очевидна для вас: Филипп Хэммонд не пожелал играть роль неверного мужа, поскольку знал, что именно он им и является. Возможно, потому, что понял, что его тайна кому-то известна, он и вернулся сюда после репетиции в ту ночь, не сказав даже своей… жене, куда направляется.

Перед словом «жене» он сделал паузу. Теперь Карен Хэммонд смотрела на него во все глаза, и Тремейн видел, как болезненно она морщится.

– Вероятно, ему передали записку, – добавил он. – Записку, которую он не рискнул оставить без внимания. Признаюсь, это лишь догадки, но, по-моему, они верны. Нам известно, что Филипп Хэммонд пришел в клуб, где его поджидал убийца. Филиппа Хэммонда оглушили ударом молотка – преступник знал, что он хранится в комнате за сценой. Голову жертвы сунули в газовую духовку, убийца смотрел, как Хэммонд умирает.

Представляете, насколько чудовищной была эта сцена? Из человека медленно уходила жизнь, а преступник стоял испуганный, с гулко бьющимся сердцем, прислушиваясь к каждому шороху. Для этого понадобились хладнокровие, дьявольская жестокость и бездушная, порочная целеустремленность.

А убийца и вправду был хладнокровным – и остался таким. Об этом свидетельствует также смерть Эдит Лоррингтон. Несомненно, она приветливо улыбнулась, открывая дверь своему гостю, которого считала другом, и уже в следующий момент была забита насмерть.

С того момента как об убийстве стало известно, очевидной сделалась и неотвратимость намерений преступника. Он обрек Лидию Дэр на смерть, вонзив нож ей в грудь на темной безлюдной тропе. Бедная Лидия! Она была так счастлива. Готовилась к свадьбе и долгой жизни с любимым человеком. Тот, кто виновен в этом, должен понести наказание за свое тяжкое преступление. За ужасное злодейство, совершенное во мраке.

Тремейн помолчал, посмотрел на Сандру Борн, сидевшую как изваяние во главе стола, и проговорил:

– Была жестоко растоптана не одна жизнь, а две. Кто из нас сделал бы все возможное, чтобы предотвратить эту трагедию, окажись он поблизости? Я знаю, почти все вы были бы готовы поклясться, что Сандра, к примеру, пошла бы на любой риск, лишь бы помешать этому жестокому убийству.

Она опустила голову и пробормотала:

– Конечно, Лидия была моей подругой. Я… я любила ее.

– Нет, – спокойно возразил Мордекай Тремейн, – вы ее ненавидели.

Неожиданно он выпрямился, став грозным и суровым, и его гневный голос хлестнул ее ледяным бичом:

– Да, вы ее ненавидели! Разве не так?