Глава 4
Мордекай Тремейн ловко держался в тени. Как только неизбежные церемонии знакомства завершились, он мало-помалу вышел из разговора, и собственные действия в сочетании с тем, что помыслы его собеседников занимал один и тот же предмет, обеспечили ему именно то положение, к которому он и стремился, – незаметного наблюдателя.
Местом действия являлась гостиная в «Стране роз» – такое красивое название дали супруги Расселл своему живописному, манящему уютом дому. Восемь человек расположились в этой комнате, пристроившись на подлокотниках кресел с удобством, легкостью и непринужденностью близких знакомых. Было ясно, что Джин и Пол Расселл привыкли держать двери дома открытыми и «Страна роз» служит неофициальным центром светской жизни Далмеринга.
На первый взгляд казалось, будто это просто дружеская встреча. Но Мордекаю Тремейну не понадобилось много времени, чтобы заметить: под внешним спокойствием атмосфера опасно насыщена электричеством. Корочка, покрывающая отношения между этими людьми, болтающими так непринужденно, была опасно ломкой. Порой она трескалась, открывая безобразную смесь страха и недоверия, бурлившую под ней.
Причина крылась в единственном зловещем слове: «убийство». Все эти люди знали Лидию Дэр. В той или иной степени жизнь присутствующих была связана с ее жизнью. Теперь она мертва, а ее убийца разгуливал, никем не обнаруженный, и, вероятно, находился среди них, поэтому в любом общении с соседями преобладало подозрение. Виновные и невинные, осознанно или подсознательно, они держались друг с другом настороженно, напряженно ждали, что в случайно брошенном слове прозвучит мрачный смысл, спешили уловить пагубное значение в, казалось бы, ничем не примечательной фразе.
Женщины, как отметил Мордекай Тремейн, здесь составляли большинство. Помимо него самого и Пола Расселла среди собравшихся находился только один мужчина – Расселл представил его как Джеффри Маннинга. По мнению Тремейна, ему было лет двадцать пять; грубые черты и широкая кость этого молодого человека с тихим голосом не давали никаких оснований назвать его красавцем, однако он располагал к себе искренней улыбкой.
Бесспорно, на нем сказывалось то же напряжение, которое охватило присутствующих, но, несмотря на это, его обаятельная улыбка на время рассеивала ощущение натянутости, и разговор велся свободнее, не так скованно, как раньше. Мордекаю Тремейну всегда импонировала молодость, и он сразу проникся к Маннингу симпатией. Ему пришлось напомнить себе: со стороны следователя, занятого поисками истины, неблагоразумно строить суждения, полагаясь на первое впечатление и личные предпочтения.
Та же самодисциплина потребовалась ему в отношении к девушке, сидящей на подлокотнике кресла, к которой пристроился Маннинг. Филлис Голуэй, привлекательная брюнетка, обладала внешностью того типа – как правило, неудачно называемого «свежей и неиспорченной», – жертвой какого был склонен пасть Мордекай Тремейн. Слишком уж близка она оказалась к очаровательному, бережно хранимому в сердце идеальному образу дочери, которую он хотел бы иметь.
Сейчас Филлис Голуэй хмурилась, но это не портило ее внешности. Мордекай Тремейн думал, что она просто прелесть.
– Это трудно, – с сомнением произнесла Филлис, – решить, как лучше поступить. А вы как думаете, Полин?
Вопрос был адресован женщине, сидящей напротив нее. Тремейн ловил себя на том, что слишком уж часто поглядывает на Полин Конрой. Если красота Филлис Голуэй была типичной для пылкой и благоуханной молодости, то внешняя привлекательность Полин Конрой принадлежала к виду, который наилучшим образом описывает избитое слово «эффектная».
В ней чувствуется, решил Мордекай Тремейн, нечто большее, нежели просто жизнь. Бесспорно, она красива, но ее красота чуть более очевидна, чем подразумевает хороший вкус. Темные волосы, подвитые на концах, едва достающие до изящных плеч и при каждом повороте головы открывающие стройную шею, были жгуче черными. Безупречная кожа, яркие живые глаза, затененные длинными ресницами, способными трепетать, вызывая неизъяснимое волнение, полные алые губы, обнажавшие в улыбке ровные белые зубы, напомнили Мордекаю Тремейну глянцевый снимок в журнале о кино.
«Фотогеничная». Это слово вспыхнуло у него в памяти словно по щелчку затвора фотоаппарата. Она Голливуд со всеми его атрибутами: томная грация на фоне бархатной роскоши.
Неудивительно, что она производит такое впечатление. Полин Конрой – актриса, но пока не звезда; еще не ослепительное светило на небосводе, сияние которого притягивает к билетным кассам восхищенные толпы, но обладающая амбициями и снедаемая желанием взобраться по крутым склонам к обиталищу ангелов.
А это означало, что Полин Конрой постоянно работает на публику – точнее, непрестанно переигрывает, чтобы привлечь к себе внимание. Ей приходилось щедро расточать свои таланты, пока не получившие признания. Она не могла позволить себе скромно прятать за темными очками и псевдонимом успех в размере миллиона долларов.
На вопрос Филлис Голуэй она ответила не сразу. Тремейн не понял, было ли ее замешательство отчасти позой или объяснялось тем, что она и вправду затруднилась, облекая ответ в слова.
– Полагаю, с постановкой мы должны продолжить, – медленно промолвила Полин. – Ведь это наш долг перед зрителями. Мне кажется, именно этого хотела бы от нас Лидия.
Она замолчала и огляделась. Держалась Полин немного виновато, будто чувствовала, что выразилась шаблонно, слишком строго следуя репликам своей роли, придерживаясь традиции.
Мордекай Тремейн услышал достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Перед его мысленным взором возникла доска объявлений, которую он видел возле строения, названного Джонатаном Бойсом деревенским клубом. Пьесу «Для убийства есть мотив», указанную на афише, ставила «колония» Далмеринга в пользу местных благотворительных организаций – сиротского приюта на окраине Кингсхэмптона и приморского курорта на расстоянии пяти миль от деревни. Постановку широко рекламировали в округе, представление должно было состояться через две недели. Вопрос заключался в том, следует ли ее отложить – или даже отменить – в связи с тем, что вся деревня потрясена убийством.
Лидия Дэр не играла в пьесе, а выполняла обязанности помощника режиссера и брала на себя львиную долю неизбежной закулисной работы. Ее смерть в любом случае повергла бы в ужас труппу, а поскольку она свершилась жестоким и страшным образом, ее воздействие ощущалось вдвойне.
После того как Полин Конрой высказала свое мнение, наступила тишина, а затем нерешительно прозвучал еще один голос:
– А по-моему… лучше все отменить.
Голос подала Карен Хэммонд. Темные очки она сняла, и Мордекай Тремейн убедился, что не ошибся в своих предположениях: у нее действительно голубые глаза. Кроме того, первое впечатление, оставленное ее красотой, подтвердилось – Далмерингу определенно повезло с внешностью местных жительниц, – вдобавок Тремейн заметил, что нервы Карен Хэммонд вконец расстроены.
Он видел, как уголки ее губ судорожно подергиваются, руки непрестанно двигаются. Сама Карен этого не сознавала, а если и сознавала, то движения эти были настолько привычны ей, что она воспринимала их как само собой разумеющееся. Ранее этим днем, глядя на нее из машины, подъехавшей к дому, Тремейн успел обратить внимание лишь на очевидное – то есть внешность, платье и изящные манеры, – но теперь не сомневался, что если кто-нибудь из присутствующих и пал жертвой затяжной тревоги, то именно Карен Хэммонд.
Во взгляде Полин Конрой на женщину, прелесть которой резко контрастировала с ее собственной яркой и броской красотой, внезапно мелькнула враждебность.
– Почему? – резко спросила она.
Тонкие пальцы правой руки Карен Хэммонд нервно крутили украшенное искусной резьбой золотое колечко на безымянном пальце. Ответила она нехотя:
– Все это… так ужасно. Теперь все иначе, когда Лидия… мертва. Будут допросы… огласка. К нам съедутся газетчики, начнут задавать вопросы, совать всюду нос, следить за каждым нашим словом и шагом. Неужели вы не понимаете? Если мы не отменим пьесу, о ней наверняка напишут в газетах. Решат, что это интересный материал… захотят выяснить, чем занималась в постановке она, кто займет ее место и прочие детали. В итоге все будет выглядеть… сомнительно.
– С какой стати? – холодно возразила Полин Конрой. – Допустим, газеты действительно узнают о пьесе и пожелают подготовить о ней материал. Реклама – как раз то, что нам требуется. Мы ведь мечтаем, чтобы пьеса имела успех, верно? Знаем, что и Лидия хотела того же самого. А что касается газетчиков, задающих всевозможные вопросы, – голос приобрел оттенок злого ехидства, – нам незачем бояться их. Ведь нам же нечего скрывать – никому из нас, так?
Последний вопрос прозвучал как вызов. Еще чуть-чуть – и шпага была бы выхвачена. Карен Хэммонд замерла. Опять возник тик, порожденный смятением, ее лицо под загаром побелело.
– Конечно! Я совсем не это имела в виду. Просто мне хотелось избавиться от лишних бед, каких у нас и без того немало. Я думала, так будет лучше для всех – для нас, присутствующих здесь, для мистера Воэна и мистера Шеннона… и для мистера Галески.
По тому, как выжидательно и виновато Карен Хэммонд произнесла последнюю фамилию, стало ясно, что она ждет реакции на нее.
И она не ошиблась. Глаза Полин Конрой полыхнули гневным огнем, прежде чем она сумела сдержаться и благоразумно скрыла его, опустив длинные ресницы.
– По-моему, – выговорила она губами, которые вдруг утратили свою манящую пухлость и превратились в тонкую жесткую линию, – мистер Галески вряд ли откажется отвечать на вопросы, какими бы они ни были – и кто бы их ни задал.
Последние слова она подчеркнула так, что было понятно: она имела в виду Скотленд-Ярд. Враждебность между двумя женщинами нарастала.
Пол Расселл подался вперед и сделал жест рукой:
– Разумеется, он не откажется. Серж готов помочь всем, чем может, так же как и мы.
Предостерегающий звоночек эхом отдался в голове Мордекая Тремейна. Но прежде чем он сумел уловить смысл происходящего, успел надежно приколоть его к воображаемой стене у себя в голове, все уже прекратилось. Расселлу удалось разрядить обстановку. Он повернулся к Сандре Борн и заметил:
– Лучшее, что мы можем сделать, Сандра, – оставить это на ваше усмотрение. Ведь вы были ближе к Лидии, чем кто-либо из нас. Значит, вам и решать.
До сих пор Сандра Борн почти не принимала участия в разговоре. Тремейн наблюдал, как она с печальным видом сидит в углу комнаты. Взгляд беспокойно скользил по лицам присутствующих, но высказаться она даже не пыталась. В ней ощущалась какая-то вялость, словно некая эмоциональная буря лишила ее жизненных сил.
Сердце Мордекая Тремейна переполнялось сочувствием к ней. Сандра Борн и Лидия Дэр были не просто подругами, не только жили вместе, но и имели одинаковые вкусы и интересы, чуть ли не мыслили одинаково. Казалось, Сандра раздавлена судьбой, в которую беззаветно верила и которая вдруг обманула ее доверие.
Замечание Расселла, адресованное Сандре, побудило ее повернуться к нему. Вид дружелюбного, загорелого и обветренного лица доктора, похоже, придал ей смелости, и Тремейну показалось, будто он наблюдает, как жизнь медленно вливается обратно в ее безвольное тело.
– Нам надо продолжить, – заявила она. – Мы так старались, многого добились, что было бы жаль взять и остановиться. Лидии… хотелось, чтобы пьеса имела успех.
– В таком случае решено, Санди, – произнес Расселл и обвел взглядом присутствующих. – Согласны?
Все одобрительно зашумели. Даже Карен Хэммонд, явно готовая к тому, что окажется в меньшинстве, согласно кивнула. Полин Конрой метнула в нее торжествующий взгляд.
– Санди права, – сказала она. – В память о Лидии мы должны продолжать работу и стараться изо всех сил.
– Значит, завтра репетиция состоится как обычно? – уточнила Филлис Голуэй. – Надо известить мистера Воэна и мистера Шеннона.
Услышав это, Сандра Борн нахмурилась:
– Я совсем забыла про Мартина и мистера Шеннона. Надо было сначала посоветоваться с ними.
– А я нисколько не сомневаюсь, что они охотно поддержат наше решение! – уверенно отозвался Расселл.
– Шеннон – возможно, – вмешался Джеффри Маннинг. – Обычно он согласен с любыми предложениями. А вот с Воэном будет потруднее. Ведь он же был…
Он вдруг осекся, сообразив, что чуть не сказал то, что могло вызвать взрыв. Покраснев, Маннинг сделал неловкую попытку исправить положение.
– Когда я видел его сегодня вечером, он был не в себе. Видимо, принял случившееся слишком близко к сердцу.
В комнате воцарилось неловкое молчание, ставшее тревожным и гнетущим. А вскоре сразу несколько человек заговорили одновременно. Пол Расселл в отчаянии подал знак жене. Джин поднялась.
– Пора пить кофе, – объявила она.
– Я помогу вам, Джин, – предложила Карен Хэммонд.
Несколько минут суеты с отодвиганием стульев, которой сопровождался их выход, благополучно помогли преодолеть явно опасный поворот. Незаметно озираясь по сторонам, Тремейн заметил, как на еще недавно напряженных лицах возникает выражение облегчения. Он уже понял, что смерть Лидии Дэр была не просто камнем, бездумно брошенным в стоячую заводь деревенской жизни. Она расшевелила все мрачное и тайное, что уже давно скрывалось под внешним спокойствием. Не пробудила зло к жизни, а продемонстрировала, что оно рядом.
Только один человек в этой комнате не попал под влияние гнетущей атмосферы. Тремейн заметил, что Эдит Лоррингтон не просто не поддалась ему, но и в блаженном неведении будто бы вообще не замечала напряжения.
Негустые седые волосы этой пожилой незамужней женщины были убраны в старомодный пучок; наглухо застегнутый высокий ворот блузки, украшенный большой узорной брошью, подчеркивал ее чопорность и невзрачность. Эдит Лоррингтон казалась поблекшим викторианским коттеджем, стыдливо приютившимся среди красочных современных зданий.
Однако в ней не чувствовалось неудачного девичества, надежды которого так и не сбылись, и теперь оно не прочь запустить коготки в более удачливых сестер. Лицо было маской трагедии, а не зависти, маскирующейся под праведное негодование. Человек, который должен был стать ее мужем, умер от малярии в Западной Африке, пока Эдит готовила приданое, и второго шанса ей уже не представилось.
Юность оборвалась с приходом телеграммы, положившей конец мечтам. Шли годы, Эдит становилась все более скучной и унылой, невзрачной лицом и одеждой, пока не превратилась в подобие безобидной тени, на которую не обращали внимание при жизни и вряд ли хватились бы, если бы она незаметно ушла из нее.
Какую именно роль мисс Лоррингтон играла в постановке «Для убийства есть мотив», Мордекай Тремейн так и не понял. Она принадлежала к тем людям, кого в таких случаях неизбежно оттесняют на задний план и они вряд ли служат какой-то конкретной цели.
Странно, именно из-за нее – все в том же безмятежном неведении не подозревающей, каким силам она помогла вырваться на свободу, – возникла угроза напряженной, чреватой взрывом атмосферы, которая едва успела развеяться.
– Все мы друзья Лидии, – неожиданно объявила Эдит. – Наша задача – помочь полиции.
Казалось, она открыла присутствующим глаза на надвигающуюся катастрофу. Никто не шелохнулся и не заговорил. Даже Пол Расселл на минуту растерялся.
– Что вы имеете в виду, Эдит? – вскоре негромко спросила Сандра Борн.
– То, что мы обязаны сделать все возможное, чтобы выяснить, кто совершил это ужасное преступление. – Мисс Лоррингтон сидела на стуле очень прямо. Руки она сложила на коленях, на ее лице застыло восторженное, невинно-сосредоточенное выражение ребенка, которому окружающий мир видится простым и совершенно ясным. – Лидию убили. Она была нашим другом. Мы должны отомстить за нее.
– Как?
Это был голос Полин Конрой – чуть хрипловатый, даже испуганный. Мордекай Тремейн не был уверен в этом, но все-таки продолжал пробираться ощупью в потемках, собирать факты, искать путь через трясину человеческих эмоций, в какую умышленно старался погрузиться.
Эдит Лоррингтон повернулась к Полин Конрой. Ее глаза сияли. Глубоко в ее душе проснулись давние чувства. Тень обретала плоть. А потом внезапно огонь угас. Привычка слушаться, укоренившаяся за более чем сорок лет, подавила прилив решимости. Эдит развела руками.
– Я… я не знаю, – беспомощно пробормотала она.
Пол Расселл переглянулся с Мордекаем поверх темной макушки Полин Конрой.
– Пожалуй, – начал Пол, – Эдит высказала дельную мысль. Мы действительно должны помочь полиции. Мы же знаем Далмеринг, знаем, кто в нем живет. Полиция раскрывает преступления, складывая вместе самые простые детали, вроде бы несущественные мелочи. Это все равно что собирать головоломку. Достаточно одного фрагмента, чтобы целое обрело смысл. Если мы объединим наши знания, возможно, обнаружим то, что подскажет нам, кто убил Лидию.
– Но кому, – вмешалась Сандра Борн, в голосе которой растерянность боролась с ужасом, – могло понадобиться ее убивать? У Лидии же не было врагов.
– Вы хотите сказать, – негромко уточнил Расселл, – что у нее не было врагов, насколько нам известно. – Последние слова он подчеркнул голосом, вложив в них зловещий смысл. – Боюсь, для вас это будет мучительно, Санди, но если мы хотим установить истину, нам придется задать друг другу немало вопросов. В какое время Лидия ушла из дома вчера вечером?
– Вопросы будет задавать полиция, – произнесла Сандра. – Вообще-то они уже взялись за дело. Так что обо мне не беспокойтесь, Пол. Ответить на вопросы в кругу друзей будет полезно. Нечто вроде генеральной репетиции, – усмехнувшись, добавила она. – Лидия ушла перед тем, как пробило семь.
– Вы знали, куда она направляется?
– Разумеется. Ужинать с Мартином. Когда Лидия уходила, было еще светло. Наверняка кто-нибудь заметил ее по пути туда.
– Я видела, как она шла через выгон, – сообщила Карен Хэммонд. – Из окна своей спальни. – Она вздрогнула. – Это был последний раз, когда я видела Лидию.
И она ушла. Пол Расселл проводил ее заинтересованным взглядом, а Мордекай Тремейн задумался о том, зачем Карен добавила последнюю фразу. Она прозвучала как алиби.
– Лидия говорила, в какое время вернется? – спросил Пол Рассел.
Сандра Борн помедлила с ответом и покачала головой:
– Нет. Я осталась дома: вязала и слушала радио – и не заметила, как пролетело время. Меня стало клонить в сон, я поднялась в спальню – наверное, был уже двенадцатый час. У Лидии был свой ключ. Только утром мне сообщили… я услышала, что случилось. Когда пришел Бригган и сказал, что… Лидию нашли…
Местного констебля Бриггана разбудил работник фермы, нашедший труп рано утром по пути на работу.
Расселл кивнул:
– С этим все ясно, Санди.
Но Мордекай Тремейн так не считал. Он задал бы Сандре Борн как минимум еще два вопроса. Он спросил бы: «Для Лидии задерживаться допоздна было обычным делом?» И еще: «Неужели вы совсем не встревожились, не дождавшись ее возвращения?»
Ему казалось, что в рассказе Сандры Борн чего-то недостает. Если Лидия Дэр приходилась ей близкой подругой, как она могла спокойно лечь спать, даже не попытавшись выяснить, почему в столь поздний час Лидия еще не вернулась? В конце концов, логичным было предположить, что Лидия сообщила Сандре хотя бы приблизительное время своего возвращения. Тремейн заключил, что рассказ Сандры Борн требует множества уточнений.
Карен Хэммонд вернулась с подносом кофейных чашек и принялась расставлять их на маленьком столике, положив конец расспросам, учиненным Расселлом. Возникла пауза, во время которой все смотрели на фарфор с напряженным вниманием людей, ищущих хоть какой-нибудь способ скрыть неловкость.
– А Филипп прошлым вечером был здесь, Карен?
Послышался звон посуды. Чашечка громко звякнула о блюдце. Рука Карен Хэммонд еще дрожала, пока она поправляла чашку. Прошло время, прежде чем Карен ответила на явно небрежный вопрос Пола Расселла, и Тремейн отметил, что даже теперь она нервничает.
– Да, он находился здесь. А почему вы спрашиваете?
– Просто из дружеского любопытства. – Пол улыбнулся. – Мы же соседи. А сегодня сумел вырваться?
– Сейчас он дома. Пришлось захватить с собой работу из конторы. Потому Филипп и не пришел вместе со мной.
Объяснялась она поспешно, словно опасаясь, что ей не поверят. И все это время на ее лице сохранялось то же затравленное выражение, как во время краткой дуэли с Полин Конрой. Затем Карен нарочито хлопотливо продолжила заниматься сервировкой. Ее страх отчетливо просматривался в каждой напряженной линии тела.
Полин Конрой бросила на нее удивленный взгляд.
– Я видела этим вечером подъезжающую машину Филиппа, – заметила она. – Он пробыл в городе весь день?
Карен Хэммонд заставила себя обернуться к ней с безразличным видом.
– Да. Сказать по правде, в последнее время он очень занят. Филипп не знал даже, сможет ли вернуться домой сегодня.
– Наверное, утром он уехал рано. Обычно я слышу шум его машины.
Темные глаза Полин Конрой были широко раскрыты, взгляд – невинный. Однако Мордекай Тремейн проницательно отметил, что она выглядит чуточку более невинной и озадаченной, чем требовала ситуация. Обольстительница Полин вновь переигрывала.
Но к тому времени Карен Хэммонд уже удалось взять себя в руки.
– Вряд ли вы бы услышали его этим утром, – произнесла она. – Ему пришлось уезжать гораздо раньше обычного, и он сделал все, чтобы никого не потревожить.
Подозрение вытеснило из темных глаз наигранную наивность, но положение было, несомненно, тупиковым и допытываться Полин Конрой не решилась.
Через несколько минут внесли кофе, и пока раздавали чашки, представилась еще одна возможность сбросить напряжение, но стихийно возникшие эмоции были слишком очевидны, чтобы удалось их скрыть. Мордекая Тремейна вновь охватило чувство, будто на прелестную панораму Далмеринга легла густая тень зла, и красота этих мест оказалась под угрозой ужаса.
К его удивлению, ему вдруг отчетливо представился Мартин Воэн, в ушах зазвучало эхо его слов. Тремейн как наяву увидел этого крупного и рослого мужчину стоящим лицом к лицу с Джонатаном Бойсом: Воэн крепко сжимал мощные кулаки, на его лице застыло странное, полубезумное выражение.
Сандра Борн медленно помешивала свой кофе. Она отчасти утратила внешнее сходство с какой-то птицей, которое Тремейн заметил при их первой встрече. Бледное лицо Сандры заострилось и осунулось.
– Лидию что-то тревожило, – произнесла она. – Какие-то мысли не давали ей покоя. Она радовалась, что уезжает из Далмеринга. И боялась… – Сандра вдруг вскинула голову, ее голос стал резким, пронзительным на грани истерики: – Вот именно – боялась! Лидия знала: что-то должно случиться! И говорила, что на самом деле Далмеринг – зло и гниль!
Мордекай Тремейн вновь услышал эхо слов Мартина Воэна. И был бы не прочь задать вопросы, которые теснились у него в голове. Хотел бы уточнить, чего именно боялась Лидия Дэр. Но понимал, что, заговорив, неизбежно привлечет к себе внимание, в итоге все вспомнят, что среди них есть чужой, и на этом дружеский разговор прервется.
Джеффри Маннинг во внезапном порыве волнения подался вперед.
– Санди, когда вы говорите, что Лидия боялась, вы имеете в виду, что она боялась кого-то?
Сандра Борн покачала головой:
– Не совсем так. Ни о ком конкретно Лидия не говорила. Просто у нее возникали некие смутные мысли.
– О чем вы, Джеффри? – удивился Пол Расселл.
– Кто-нибудь из вас видел в округе незнакомца? – спросил тот. – Коротышку с лицом как у хорька, в серых фланелевых брюках и спортивном пиджаке?
– По-моему, нет, – пожал плечами Пол Расселл. – По крайней мере, не припоминаю такого. Я настолько занят своими пациентами, что мне некогда озираться по сторонам в поисках новых! – Он улыбнулся.
– Да, я вспомнила его, Джеффри! – воскликнула Сандра Борн. – Я видела, как он разговаривал с Лидией. Это было несколько дней назад. Они стояли около коттеджа.
– Лидия вам о нем не рассказала? – спросила Маннинг.
– Нет, и это странно. Как будто ей не хотелось упоминать о нем. Так что я, разумеется, не стала расспрашивать.
– И я тоже видела его, – подала голос Эдит Лоррингтон, вновь привлекая к себе всеобщее внимание. – На прошлой неделе. Он спросил меня, где живет мистер Хэммонд.
Все были настолько озадачены ее словами, что Мордекаю Тремейну показалось, будто лишь он один услышал, как кто-то рядом тихо и сдавленно ахнул. Он бросил осторожный взгляд в сторону, стараясь ничем не выдать себя. Над сервировочным столиком склонилась Карен Хэммонд. Она делала вид, что убирает пустые чашки; ее светлые волосы свесились вперед, закрывая лицо.
Но со своего места Тремейн увидел, как на ее лице проступила напряженно-мертвенная бледность, а в голубых глазах застыли мольба и ужас существа, увидевшего, как ловушка безжалостно захлопнулась.
