Глава 10
Револьвер, шильце и его светлость
I
– И каковы теперь ставки на вашего фаворита, Братец Лис? – спросил Аллейн, когда за Карлайл закрылась дверь.
– Надо же, – отозвался Фокс, – вы всегда твердите нам: чем больше в деле об убийстве причуд и странностей, тем меньше проблем оно создает. Еще держитесь своей теории, сэр?
– Очень удивлюсь, если нынешнее станет исключением, но, должен признаться, пока к тому и идет. Но последнее открытие хотя бы бросает еще лучик света на вашего товарища по играм. Помните, как старый хитрец перевернул револьвер, когда мы в первый раз его дали ему посмотреть в «Метрономе»? Помните, как он прищурился через лупу на рукоять? А помните, как я рассказывал, как позволил ему еще раз осмотреть его в кабинете и он зашелся сухим смешком, а когда я спросил, что он ожидал увидеть, имел адскую наглость ответить: «Надувательство»… Да, «надувательство».
– А!
– Он, конечно, с самого начала понял, что это не то оружие, которое он зарядил в кабинете и повез в «Метроном». Да, – добавил Аллейн, когда Фокс открыл было рот, – и не забывайте, что за несколько минут до выстрела он показывал оружие Скелтону. Мисс Уэйн говорила, что он и в инициалы Скелтону ткнул.
– Вот это само по себе подозрительно, – тут же нашелся Фокс. – Зачем трудиться показывать инициалы двум людям. Он чего-то добивался, что-то себе устраивал. Чтобы потом заявить: «Это не та пушка, из которой я стрелял».
– Тогда почему он не сказал этого сразу?
– Бог ведает.
– Если хотите знать мое мнение, он посиживает себе, наблюдая, как мы выставляем себя круглыми идиотами.
Фокс ткнул пальцем в револьвер:
– Если это не изначальное оружие, то где, черт побери, настоящее? А ведь как раз из этого выстрелили снарядом-стрелкой, или чем там еще, потому что в дуле у него царапины. То есть кто-то заранее зарядил второй револьвер дурацким снарядом и подменил им изначальный. Вот! А в отчете что, мистер Аллейн?
Аллейн читал отчет.
– Энтуистл, – сказал он, – устроил с ним баллистическую оргию. Царапины могли остаться от бриллиантов в застежке зонта. По его мнению, так оно и было. В подтверждение он прилагает микрофотографии. Он выстрелил стрелкой – давайте называть ее так, ладно? – из другого оружия с идентичным диаметром ствола, и оно «отчасти сходно поцарапано», – жутковатая фразочка, а? Он указывает, что волнистые, зазубренные царапины были оставлены стрелкой, когда ее заталкивали в дуло. Когда стрелку вставляли, то прижали большим пальцем, а после, уже внутри дула, застежка распрямилась, тем самым удерживая снаряд на месте. В момент заталкивания стрелку несколько перекосило, и застежка все еще упиралась в ствол, когда из револьвера выстрелили. По мнению нашего эксперта, отметины в револьвере, который ему передали, не заходят так далеко в дуло, как те, которые проделал болт, которым он стрелял из собственного револьвера, но он полагает, что они произведены при одной и той же процедуре и одним и тем же предметом. С расстояния четырех футов снаряд более или менее попадает в цель. С увеличением расстояния налицо «прогрессирующее отклонение», вызванное перекашивающим весом застежки или сопротивлением воздуха. Энтуистл пишет, что он очень озадачен порчей ствола, непохожей на что-либо, что он видел раньше. Он извлек его и отправил на анализ. Аналитики установили, что загрязнение состоит из частиц угля и различных углеводородов, включая разного рода парафины, очевидно, сконденсировавшиеся от испарений.
– Забавно.
– Это все.
– Хорошо, – тяжело процедил Фокс. – Хорошо. Выглядит довольно просто. Стрелка, которой прошили Риверу, действительно была выпущена из этого оружия. Лежащий перед нами пистолет – не тот, который его светлость показывал мисс Уэйн и Сиду Скелтону. Но если оставить в стороне мысль, что кто-то в то же самое время стрелял в Риверу из любого другого оружия, убит покойный был именно этим. Принимаете, сэр?
– Как рабочую гипотезу. С оговорками и памятуя о нашем утреннем разговоре в машине.
– Хорошо. После того как Скелтон осмотрел револьвер с инициалами, у его светлости был шанс подменить револьверы и выстрелить вот из этого? Он мог с самого начала держать его при себе?
– В непосредственном соседстве с дюжиной или около того людей, которые все время толклись рядом? Я бы сказал, определенно нет. И он не знал, что Скелтон попросит посмотреть револьвер. И что он сделал со вторым револьвером потом? Мы ведь его обыскали.
– Выбросил куда-то? Так или иначе, где он?
– Если мы взяли верный след, то где-то в «Метрономе», а «Метроном» мы обыскали. Но продолжайте.
– Так вот, сэр, если револьвер подменил не его светлость, то кто?
– Могла бы его падчерица. Или еще кто-то из их компании. Они, как вы помните, находились рядом с сомбреро. Они вставали потанцевать и расхаживали между столом и краем сцены. В какой-то момент леди Пастерн находилась за столом одна. Я не видел, чтобы она двигалась, но, разумеется, я к ней не присматривался. У всех дам были сравнительно большие вечерние сумочки. Подвох в этой теории, Братец Лис, в том, что они не знали, что окажутся рядом с сомбреро, и, скорее всего, даже не знали, что он намерен затолкать под него свой треклятый револьвер.
Фокс прикусил короткий седоватый ус и, уперев ладони в колени, словно бы впал в своего рода транс. Потом так же внезапно вышел из него и пробормотал:
– Теперь Скелтон. Сид Скелтон. Мог Сид Скелтон произвести подмену? Вы мне сейчас напомните, что все там за ним наблюдали, но так ли уж пристально? Сид Скелтон.
– Продолжайте, Фокс.
– Сид Скелтон сам по себе, так сказать. Он ушел из комнаты оркестрантов до того, как его светлость вышел на сцену. Что, если он подменил револьвер с инициалами? Что, если он сразу вышел и выбросил оружие в первый же водосток, какой ему попался? Сид знал, что шанс у него будет, верно?
– Как, когда и где он смастерил снаряд из трубки от зонта и шильца и затолкал его в дуло второго револьвера? Откуда он взял, так сказать, амуницию? И как к нему попал револьвер? Он-то на Дьюкс-Гейт не обедал.
– Да, – тяжеловесно согласился Фокс, – закавыка. Интересно, удастся ли вам ее обойти. Ладно, пока оставим Скелтона. Кто еще у нас есть? Морри. С точки зрения подмены Морри как-нибудь вписывается?
– Согласно заявлениям обоих, он не оказывался рядом с Пастерном с того момента, когда Скелтон осматривал револьвер, до того момента, когда Ривера был убит. Они были наедине в комнате оркестрантов, перед тем как Морри вышел на сцену, но Пастерн с обычным его страстным старанием обелить других утверждает, что Морри к нему не подходил. А ведь пистолет был у Пастерна в кармане.
Фокс вернулся к своему трансу.
– Думаю, – сказал Аллейн, – это будет одно из тех дел, где, когда мы устраним невозможное, останется только невероятное, которое придется принять faute de mieux, если можно так выразиться. И пока, Фокс, я считаю, что то самое невероятное мы пока не нашли. По крайней мере у него есть то достоинство, что оно объяснит все чудачества и странности.
– Боюсь, если ответ окажется таков, нам никогда не завершить расследование.
– И тем более мы его не завершим, если арестуем его светлость по обвинению, основанному на том, что он подменил этот револьвер другим, который зарядил и из которого, как утверждает, стрелял. Защита выставит Скелтона и будет клясться и божиться, что он осматривал оружие по собственной просьбе и видел инициалы и что это не то оружие. Адвокат будет упирать на то, что через три минуты лорд Пастерн вышел на сцену.
Фокс тихонько рыкнул себе под нос, потом у него вырвалось:
– Мы называем эту чертову штуковину стрелкой. Будь проклят, если скоро не начнем называть ее гвоздем в наш гроб. Будь я проклят… а ведь у меня, кажется, появляется сомнение… А действительно ли этой штуковиной выстрелили? Вдруг ее бросили с близкого расстояния? В конце-то концов, тут нет ничего невозможного.
– И кто это сделал? Морри?
– Нет, – протянул Фокс. – Нет. Не Морри. Его светлость заранее обелил Морри, обыскав его. Вы могли бы поклясться, что Морри после выхода на сцену ничего ниоткуда не подбирал?
– Думаю, да. Он быстро вышел через открытую дверь и прошел по проходу между музыкантами. Он стоял в свете прожектора в добрых шести или более того футов от любого столика или подставки и дирижировал, точно огромная подергивающаяся медуза. Согласно показаниям, он ничего не мог бы взять после того, как Пастерн его обыскал, и в любом случае я готов поклясться, что он не подносил рук к карманам, и что до того момента, как Ривера упал, он дирижировал обеими руками, и что ничего в его экстраординарной клоунаде на метание дротика не походило. Сама клоунада меня, пожалуй, даже увлекла. И если вам надо больше, Братец Фокс, Ривера, когда начал падать, стоял спиной к Морри.
– Хорошо. Тогда его светлость. Его светлость находился лицом к Ривере. Близко к нему. Черт побери. Если только он не владеет одинаково хорошо обеими руками, как он мог за долю секунды и выстрелить, и бросить стрелку? Опять мы зашли в тупик. Кто еще?
– Как вам леди Пастерн на роль метательницы?
Фокс хмыкнул.
– Тот был бы денек, сэр. Но как насчет мистера Мэнкса? Для Мэнкса у нас имеется мотив. У Риверы были доказательства, что Мэнкс пописывал душещипательную галиматью для «Гармонии». Мэнкс не хочет, чтобы это стало известно. Шантаж – веский мотив, – без особой убежденности добавил он.
– Друг мой Фокс, – сказал Аллейн, – положим конец пустым спекуляциям. Могу я напомнить, что до момента своего падения Ривера извлекал адские звуки из своего аккордеона?
После долгой паузы Фокс сказал:
– А знаете, мне это дело даже нравится. В нем что-то есть. Да. А могу я напомнить вам, сэр, что ему не полагалось упасть? Никто не думал, что он упадет. Следовательно, он упал потому, что перед тем, как он упал, кто-то воткнул ему в сердце маленькое стальное приспособление для вышивания, вставленное в трубку зонта. И куда, простите такой вопрос, мистер Аллейн, нам от этого деваться?
– Думаю, – весело отозвался Аллейн, – вам надо распорядиться, чтобы заново искали пропавшее оружие, а я, пожалуй, нанесу визит мисс Петронелле Ксантиппе Хендерсон. – Встав, он потянулся за шляпой. – Более того, я полагаю, – добавил он, – что в этом деле мы сами не раз выставили себя парой круглых идиотов.
– В связи со стрелкой? – вскинулся Фокс. – Или с револьвером?
– В связи с «Гармонией». Обмозгуйте это, пока я буду навещать мисс Хендерсон, потом расскажете, к каким выводам пришли.
Пять минут спустя он ушел, оставив Фокса погруженным в сосредоточенный транс.
II
Мисс Хендерсон приняла его в своей комнате, наделенной не вполне приятной атмосферой отстраненности, характерной, кажется, для всех гостиных, раз и навсегда отведенных для одиноких женщин в чужих домах. Комнату украшало несколько фотографий: Фелиситэ ребенком, Фелиситэ школьница и Фелиситэ в платье к первому балу; имелся также один внушающий страх портрет леди Пастерн и еще один, как будто бы увеличенный с фотокарточки, лорда Пастерна в охотничьих бриджах и сапогах, с ружьем под мышкой и спаниелем у ног и с вызовом на физиономии. Над столом висел групповой снимок выпускниц, облаченных по моде двадцатых годов. На заднем плане маячил угол Леди-Маргарет-Холла.
Сама мисс Хендерсон была одета в скрупулезно опрятный темный костюм, смутно напоминающий униформу или рясу. Аллейна она встретила с полнейшим самообладанием. Он посмотрел на ее волосы, седоватые, уложенные в неброско модную прическу, на ее глаза, очень светлые, и губы, неожиданно полные.
– Добрый день, мисс Хендерсон, – поздоровался он. – Я подумал, не сможете ли вы пролить свет на это весьма запутанное дело.
– Боюсь, это маловероятно, – безмятежно ответила она.
– Никогда нельзя знать наперед. Есть по меньшей мере один момент, где вы, надеюсь, сумеете нам помочь. Вы присутствовали на приеме прошлым вечером в этом доме и до, и после обеда, и вы находились в гостиной, когда лорд Пастерн при помощи всех затронутых лиц вырабатывал и записывал расписание, которое затем передал мне.
– Да, – согласилась она, оставив его дожидаться одну-две секунды.
– Исходя из ваших личных наблюдений и воспоминаний записанные им передвижения верны?
– О да, – тут же ответила она. – Думаю, да. Но конечно, они не так уж полны… то есть мои воспоминания. В гостиную я спустилась перед обедом последней, а после обеда первой ушла.
– Но, согласно расписанию, не самой первой?
Она сдвинула брови, словно ее смутил даже намек на неточность.
– Нет? – переспросила она.
– Согласно расписанию, мисс де Суз вышла из гостиной за секунду или две до вас.
– Как глупо с моей стороны. Фелиситэ действительно вышла первой, но я почти сразу последовала за ней. Я на мгновение забыла.
– Вы все с этим согласились вчера вечером, когда лорд Пастерн составлял расписание?
– Да. Конечно.
– Вы помните, что как раз перед этим из бального зала раздался ужасный грохот? Он вас напугал, и вы уронили на ковер шильце. В тот момент вы разбирали шкатулку для рукоделия леди Пастерн. Вы помните?
Сначала ему показалось, что из макияжа на ней только немного пудры, но сейчас он понял, что слабое тепло на ее скулах искусственного происхождения. Краска проступила, когда кожа под ней и вокруг нее выбелилась, но голос остался совершенно ровным и внятным.
– Несомненно, это был пугающий шум, – сказала она.
– И вы помните, что мисс де Суз подобрала шильце? Полагаю, она намеревалась вернуть его вам или в саму шкатулку, но в тот момент была сильно расстроена. Она ведь была рассержена, верно, тем – как она считала – недостаточно сердечным приемом, какой был оказан ее жениху?
– Он не был ее женихом. Они не были помолвлены.
– Неофициально. Знаю.
– И неофициально тоже не были. Помолвки не существовало.
– Понимаю. В любом случае, вы помните, что она не вернула шильце на место, а еще держала в руке, когда мгновение спустя вышла из комнаты?
– Боюсь, я не обратила внимания.
– Что вы делали?
– Делала?
– В тот момент? Вы разбирали шкатулку. Там все было в чудесном порядке, когда мы открыли ее утром. Она стояла у вас на коленях? Столик был далековато от вашего стула, как мне кажется.
– Значит, – произнесла она с первым намеком на раздражение, – шкатулка стояла у меня на коленях.
– Так вот, значит, как миниатюрный серебряный карандаш, который вы носите на цепочке, оказался в шкатулке?
Ее руки поднялись к переду платья, затеребили ткань.
– Да, наверное, так. Да. Тогда я не поняла… Так он был в шкатулке?
– Возможно, вы выпустили из рук крышку, а она зацепила карандаш и сорвала его с цепочки?
– Да, – повторила она. – Да. Наверное, так. Да, я помню, что так сделала.
– Тогда почему вы искали его сегодня утром на площадке лестницы?
– Я забыла, что он зацепился за шкатулку, – поспешно сказала она.
– Не слишком-то надежная память, – пробормотал Аллейн.
– Вы просите меня вспоминать самые мелкие пустяки. А пустяки никого сейчас в этом доме не заботят.
– Вот как? Тогда я предположил бы, что вы искали на площадке не вашу побрякушку, которая, как вы говорите, тривиальный пустяк, а кое-что, чего, вы знали, не могло находиться в шкатулке, потому что вы видели, как мисс де Суз унесла это с собой, в ярости покинув гостиную. Вышивальное шильце.
– Но, инспектор Аллейн, я же вам сказала, что ничего подобного не заметила.
– Тогда что же вы искали?
– Вам ведь, по всей очевидности, сообщили. Мой карандаш.
– Тривиальный пустяк, но ваш личный. Вот он.
Раскрыв ладонь, он показал ей карандаш. Она не шевельнулась, и он уронил его ей на колени.
– А вы показались мне, – заметил он небрежно, – наблюдательной женщиной.
– Если это комплимент, то спасибо.
– Вы видели мисс де Суз снова, после того как она вышла из гостиной с шильцем в руке и после того как она поссорилась с Риверой, когда они были наедине в кабинете?
– Почему вы говорите, что они поссорились?
– Сведения из весьма достоверного источника.
– Карлайл? – спросила она резко.
– Нет. Но если вы подвергаете полицейского перекрестному допросу, сами знаете, он мало что вам расскажет.
– Наверное, кто-то из слуг, – сделала вывод она, отмахиваясь и от вывода, и от самого инспектора без нажима. Он снова спросил ее, видела ли она Фелиситэ, и, понаблюдав за ним минуту, она ответила, что да.
Фелиситэ пришла к ней в комнату и была в самом счастливом расположении духа.
– Возбуждена? – предположил он, и она ответила, что Фелиситэ была приятно возбуждена. Она радовалась предстоящему вечеру в клубе со своим кузеном Эдвардом Мэнксом, к которому была сердечно привязана, и полна ожиданий, каким будет представление в «Метрономе».
– После этого разговора вы пошли в комнату леди Пастерн, так? У леди Пастерн была ее горничная. Горничную отослали, но прежде она успела услышать, что мисс де Суз очень возбуждена и что вы хотели бы переговорить об этом с ее матерью.
– Опять. Слуги!
– Любой, кто готов говорить правду, – отозвался Аллейн. – Было совершено убийство.
– Я не говорила ничего, кроме правды. – Губы у нее дрожали, и она крепко их сжала.
– Хорошо. Тогда давайте продолжим?
– Мне решительно нечего вам сказать. Совершенно нечего.
– Но по крайней мере вы можете рассказать мне про семью. Вы же понимаете, что в настоящий момент моя задача заключается не столько в том, чтобы найти виновного, сколько в том, чтобы очистить от подозрений тех, кто, возможно, был связан с Риверой, но не имеет отношения к его убийству. А это касается ряда членов данного семейства. Меня интересуют взаимоотношения в доме, как частного, так и общего порядка. Ведь вы в вашем положении…
– В моем положении! – шепнула она с подавленным презрением и почти беззвучно добавила: – Что вы можете знать о моем положении?
– Я слышал, вас прозвали контролером дома, – любезно отозвался Аллейн и, не услышав ответа, продолжил: – Как бы то ни было, оно многолетнее и во многих смыслах доверительное. Для мисс де Суз, например, вы доверенное лицо. Вы ведь, по сути, ее воспитали, верно?
– Почему вы все время спрашиваете про Фелиситэ? К Фелиситэ это не имеет никакого отношения! – Встав, она повернулась к нему спиной и начала переставлять безделушки на каминной полке. Он видел, как ее ухоженная и очень белая рука оперлась о край полки. – Боюсь, я не слишком хорошо себя повела, верно? – пробормотала она. – Но вашу настойчивость я нахожу докучной.
– Потому что в настоящий момент ее предмет мисс де Суз и шильце?
– Разумеется, мне не по себе. Тревожно думать, что она хотя бы в какой-то мере замешана. – Опершись локтем о полку, она опустила голову на руку. С того места, где он стоял позади нее, Аллейну она показалась женщиной, которая остановилась передохнуть и погрузилась в праздные размышления. Ее голос доносился приглушенно из-за ссутуленных плеч, словно она прижимала ко рту ладонь. – Наверное, она просто оставила его в кабинете. Она даже не обратила внимания, что держит его в руке. Когда она поднялась ко мне, его при ней не было. Оно не имело для нее решительно никакого значения. – Она повернулась к нему лицом. – Я кое-что вам расскажу. Я не хочу рассказывать. Я приняла решение, что не желаю участвовать в этой истории. Мне она отвратительна. Но теперь я понимаю, что должна вам рассказать.
– Верно.
– Дело вот в чем. Вчера вечером перед обедом и во время него мне представилась возможность наблюдать за этими… за двумя мужчинами.
– За Риверой и Морено?
– Да. Это были экстраординарные особы, и, полагаю, в какой-то мере я была заинтересована.
– Разумеется. Во всяком случае, Риверой.
– Не знаю, какие пересуды слуг вы слушали, инспектор Аллейн.
– Мисс Хендерсон, я достаточно услышал от самой мисс де Суз, чтобы понять, что между ними существовало своего рода соглашение.
– Я наблюдала за этими двумя мужчинами, – сказала она, словно он и не открывал рта, – и сразу поняла, что между ними существует неприязнь. Они смотрели друг на друга… не могу это описать – враждебно. Разумеется, оба они были невероятно вульгарными и грубыми. Они едва обращались друг к другу, но за обедом я снова и снова замечала как один, дирижер, злобно смотрел на второго. Он много говорил с Фелиситэ и лордом Пастерном, но слушал…
– Риверу? – подстегнул Аллейн.
Она словно бы не могла заставить себя произнести ненавистную фамилию.
– Да. Он слушал его так, словно возмущался каждым его словом. От любого из нас это было бы вполне естественно.
– Ривера был настолько оскорбителен?
Ее лицо фанатично вспыхнуло: наконец появилось что-то, о чем она была готова говорить.
– Оскорбителен? Да он был… просто за гранью приличий. Он сидел рядом с Карлайл, и даже она была смущена. По всей видимости, она его привлекала. Это было совершенно отвратительно.
Аллейн подумал с неприязнью: «И что еще за этим стоит? Обида? Что Карлайл, а не Фелиситэ очаровала мерзкого Риверу? Праведное возмущение? Или что-то более серьезное?»
Она подняла голову. Ее локоть все так же опирался на каминную полку, но руку она теперь протянула к фотографии Фелиситэ в бальном платье. Чуть сместившись, он увидел, что ее взгляд и впрямь прикован к фотографии. Глаза Фелиситэ под украшением из перьев в прическе смотрели с остекленелым отвращением (что многое говорит о непреднамеренном влиянии мистера Джона Гилгуда), характерным для гламурных фотоснимков. Мисс Хендерсон заговорила снова и теперь обращалась словно бы к фотографии:
– Разумеется, Фелиситэ решительно не было до этого дела. Для нее это ничего не значило. Разве что, несомненно, облегчение. Что угодно, лишь бы не выносить его гнусные ухаживания. Но мне было очевидно, что он и другой тип поссорились. Это было совершенно ясно.
– Но если они едва разговаривали, то…
– Я же вам сказала. Все дело в том, как другой, Морено, на него смотрел. Он неотрывно за ним наблюдал.
Аллейн теперь встал прямо перед ней. Они напоминали двух персонажей с гравюры в жанре «разговор у каминной полки».
– Кто были ваши соседи за столом, мисс Хендерсон?
– Я сидела рядом с лордом Пастерном. Слева от него.
– А слева от вас?
– Мистер Морено.
– О чем он с вами разговаривал?
Ее губы дернулись, искривились.
– Не помню, чтобы он вообще ко мне обращался, – сказала она. – Очевидно, он догадался, что я лицо незначительное. Он посвятил себя Фелиситэ, которая сидела по другую сторону от него. Мной он пренебрег.
Ее голос стих практически еще до того, как она произнесла последнее слово, словно бы слишком поздно она решила осечься.
– Если он сидел рядом с вами и вами пренебрег, – поинтересовался Аллейн, – как вышло, что вы смогли заметить его неприязненный взгляд?
Фотография Фелиситэ с грохотом упала в камин. Вскрикнув, мисс Хендерсон опустилась на колени.
– Какая я неловкая, – прошептала она.
– Позвольте я. Вы можете порезать пальцы.
– Нет, – резко ответила она. – Не прикасайтесь.
Она начала вынимать осколки стекла из рамки и бросать их в камин.
– На стене столовой висит зеркало, – объяснила она. – Я в нем его видела. – И тем же пустым голосом, утратившим всяческую настоятельность, повторила: – Я неотрывно за ним следила.
– Да, – подтвердил Аллейн, – я помню зеркало. Ваше объяснение принято.
– Вот как? Благодарю, – отозвалась она иронично.
– Один, последний вопрос. Вы в какое-либо время после обеда заходили в бальный зал?
Настороженно глядя на него, она, помолчав, сказала:
– Думаю, да. Да. Я заходила.
– Когда?
– Фелиситэ потеряла портсигар. Это было, когда леди переодевались, и она крикнула из своей комнаты. После полудня она была в бальном зале и теперь решила, что, наверное, оставила его там.
– Это действительно было так?
– Да. Портсигар лежал на рояле. Под нотными листами.
– Что еще было на рояле?
– Несколько зонтов от солнца.
– Еще что-нибудь?
– Нет. Ничего.
– А на стульях или на полу?
– Ничего.
– Вы уверены?
– Совершенно уверена, – сказала она и со звоном уронила осколок стекла в камин.
– Хорошо, если я не могу вам помочь, мне, вероятно, следует откланяться.
Мисс Хендерсон поглощенно изучала фотографию. Она всматривалась в нее, точно удостоверяясь, что на изображении Фелиситэ не осталось ни изъянов, ни царапин.
– Прекрасно, – сказала она и встала, прижимая фотографию лицом к плоской груди. – Прошу прощения, что не сказала вам ничего, что вам хотелось бы услышать. Правда редко бывает тем, что на самом деле хочешь услышать, верно? Но возможно, вы считаете, что я не сказала вам правды.
– Я считаю, что я ближе к ней, чем был до того, как навестил вас.
Он оставил ее прижимать к груди разбитую фотографию в рамке. На площадке он встретил Гортанз. Ее светлость, по словам Гортанз, наградившей его заговорщицкой улыбкой, желала бы, чтобы он заглянул к ней перед уходом. Она в своем будуаре.
III
Будуар оказался небольшой, изящно обставленной комнатой на том же этаже. Когда он вошел, леди Пастерн поднялась от письменного стола, очаровательной ампирной вещицы. Она была туго затянута в утреннее платье. Волосы лежали в прическе прямо-таки несгибаемо, руки украшены кольцами. Тонкий слой макияжа незаметно сглаживал складки и тени лица. Выглядела она жутковато, но в полной боевой готовности.
– Как мило с вашей стороны уделить мне минутку, – сказала она, протягивая ему руку.
Это было неожиданно. Очевидно, она полагала, что перемена в ее манере нуждается в объяснении, и без околичностей его предоставила.
– Вчера вечером я не осознала, – сказала она лаконично, – что вы, верно, младший сын старого друга моего отца. Вы ведь сын сэра Джорджа Аллейна, так?
Аллейн поклонился. Беседа, подумал он, ожидается утомительная.
– Ваш отец, – продолжила она, – был частым гостем в доме моих родителей на Фобур-Сен-Жермен. – Ее голос стих, а на лицо нашло чрезвычайно престранное выражение. Аллейн не сумел его интерпретировать.
– В чем дело, леди Пастерн? – спросил он.
– Пустяки. На мгновение мне вспомнился один прошлый разговор. Итак, речь была о вашем отце. Помню, он и ваша матушка привезли с собой на один прием двух мальчиков. Вероятно, вы забыли этот визит.
– Вы очень добры, что запомнили.
– Если память мне не изменяет, вам прочили дипломатическую карьеру.
– Боюсь, я был совершенно к ней не пригоден.
– Разумеется, – сказала она с оттенком скрипучей любезности, – после первой великой войны молодые люди стали находить свое призвание в нетрадиционных областях. Такие перемены нужно понимать и принимать, верно?
– Поскольку я здесь как полицейский, – вежливо ответил Аллейн, – то очень на это надеюсь.
Леди Пастерн рассматривала его без тени сдержанности, что часто характеризует лиц королевской крови. Аллейну пришло в голову, что и из нее самой вышел бы неплохой офицер полиции – особенно по части устрашения.
– Для меня большое облегчение, – объявила она, помолчав, – что мы в ваших руках. Вам будут понятны мои затруднения. Это очень многое меняет.
Аллейну была весьма знакома, но тем не менее неприятна такая точка зрения. Однако он счел за лучшее промолчать, а леди Пастерн, выпятив бюст и расправив плечи, продолжила:
– Мне незачем напоминать вам о чудачествах моего мужа. Они общеизвестны. Вы сами видите, на что он способен. Могу только заверить вас, что пусть он и бывает глуп, но совершенно не способен на преступление в том смысле этого слова, в каком оно понимается в избранной вами профессии. Одним словом, он не потенциальный убийца. Или, – добавила она, словно подумав, – фактический. В этом вы можете быть уверены. – Она посмотрела на Аллейна приветливо.
«Она явно была брюнеткой, – подумал тот. – Волосы у нее с соболиным отливом. А вот кожа желтоватая и с возрастом стала землистой. Наверное, она прибегает к какому-то средству, чтобы забелить темноту над верхней губой. Странно, что у нее такие светлые глаза».
– Не могу вас винить, – произнесла она, прерывая затянувшееся молчание, – если вы подозреваете моего мужа. Он сам сделал все, чтобы навлечь на себя подозрение. В данном случае однако, я, к полному моему удовлетворению, убеждена в его невиновности.
– Мы были бы рады получить доказательства этой невиновности, – сказал Аллейн.
Леди Пастерн сомкнула одну ладонь на другой.
– Как правило, – сказала она, – его мотивы мне вполне очевидны. Целиком и полностью очевидны. Однако в данном случае я в некотором затруднении. Мне ясно, что он затеял какую-то махинацию. Но какую? Да, я признаюсь, что я в затруднении. Я просто предостерегаю вас, мистер Аллейн. Подозревать моего мужа в подобном преступлении – значит призывать на свою голову множество неловкостей. Вы пойдете на поводу у его неутолимой жажды самодраматизации. Он готовит развязку.
Аллейн быстро принял решение.
– Возможно, – сказал он, – тут мы его опередили.
– Вот как? – быстро спросила она. – Приятно слышать.
– По всей очевидности, револьвер, представленный вчера вечером, не был тем, который лорд Пастерн зарядил и принес на сцену. Полагаю, ему это известно. Похоже, он забавляется, это утаивая.
– О! – с бесконечным удовлетворением выдохнула она. – Так я и думала. Он забавляется. Великолепно. И его невиновность установлена без тени сомнения?
– Если представленный револьвер, – сказал, тщательно подбирая слова, Аллейн, – тот самый, из которого он стрелял, а в пользу этого свидетельствуют царапины в дуле, то очень крепкое дело можно выстроить на основе подмены.
– Боюсь, я не понимаю. Крепкое дело? На основе подмены?
– В том смысле, что револьвер лорда Пастерна был заменен другим, в который заложили снаряд, убивший Риверу. Иными словами, лорд Пастерн стрелял, не ведая о подмене.
Ее светлость имела привычку стоять или сидеть без движения, но теперь ее неподвижность проявилась со всей силой, так, словно до сего момента она беспокойно расхаживала. Морщинистые веки опустились на глаза, как ставни. Она как будто смотрела на руки.
– Естественно, – сказала она, – я не делаю попытки понять эти, без сомнения, запутанные затруднения. С меня достаточно того, что невиновность моего мужа доказана, как бы мало он ни заслуживал снисхождения.
– Тем не менее, – продолжал Аллейн, – необходимо отыскать виновного. – А про себя подумал: «Будь я проклят, если сам не начал говорить фразами из учебника французского!»
– Без сомнения, – отозвалась она.
– А виновного, как мне представляется очевидным, следует искать среди лиц, обедавших тут вчера вечером.
Теперь леди Пастерн закрыла глаза совершенно.
– Крайне прискорбная вероятность, – шепнула она.
«Руки, – подумал Аллейн. – Руки Карлайл Уэйн трогали шею. Мисс Хендерсон смахнула с каминной полки фотографию. Руки леди Пастерн сжимают друг друга как тиски. Следи за руками».
– Более того, – продолжил он вслух, – если теория подмены верна, временной промежуток значительно сокращается. Как вы помните, лорд Пастерн положил свой револьвер под сомбреро на краю сцены.
– Я подчеркнуто не обращала на него внимания, – тут же заявила его супруга. – Все происходящее я нашла делом исключительно дурного вкуса. Я не обращала внимания, а потому действительно не помню.
– Однако он поступил именно так. А подмену мог совершить только тот, кто находился рядом с сомбреро.
– Не сомневаюсь, что вы допросите официантов. Тот музыкант был как раз из тех, что отравляет жизнь слугам.
«Боже ты мой, – подумал Аллейн, – тут вы почти мне ровня, старушка!» – но вслух сказал:
– Следует помнить, что подмененное оружие было заряжено самодельным снарядом и холостыми патронами. Снаряд был изготовлен из трубки от вашего зонта, в которую вставили шильце из вашей шкатулки для рукоделия.
Он помолчал. Ее пальцы сплелись еще теснее, но она не шевельнулась и не заговорила.
– И холостые патроны, – добавил он, – скорее всего, были изготовлены лордом Пастерном и оставлены в его кабинете. Полагаю, официанты исключаются.
Ее губы раздвинулись и сомкнулись снова.
– А я, полагаю, глупа? – сказала она наконец. – Мне представляется, что эта теория подмены может охватывать более широкий круг лиц. Почему подмена оружия не могла быть произведена до появления моего мужа? Он вышел на сцену позже остальных. Как, например, и мистер Морено. Так, кажется, звали дирижера.
– Лорд Пастерн утверждает, что ни Морено, ни кто-либо другой не имел шанса заполучить его револьвер, который, по его словам, он держал в кармане брюк, а после положил под сомбреро. Меня убедили, что подмена была произведена после того, как лорд Пастерн вышел на сцену из комнаты оркестрантов. И очевидно, что подмененный револьвер был заранее приготовлен кем-то, кто имел доступ к вашему зонту от солнца…
– В ресторане, – быстро прервала она. – До выступления. Зонты, скорее всего, были доступны всем оркестрантам.
– …а также доступ в кабинет этого дома.
– Почему?
– Чтобы получить шильце, которое туда отнесли.
Она резко втянула воздух.
– Это может быть совершенно другое шильце.
– Тогда почему именно это исчезло из кабинета? Ваша дочь вынесла его из гостиной, когда ушла для разговора с Риверой в кабинет. Вы это помните?
Он мог бы поклясться, что помнит, хотя бы потому, что она сохранила полное спокойствие. Леди Пастерн не сумела сдержаться и не вздрогнуть от изумления или расстройства, вызванных этим заявлением, что непременно произошло бы, не будь она к нему готова.
– Ничего подобного не припоминаю.
– Тем не менее это имело место, – не отступал Аллейн, – и, судя по всему, стальное острие было извлечено в кабинете, поскольку именно там мы нашли рукоятку из слоновой кости.
Секунду она сидела неподвижно, потом вздернула подбородок и посмотрела прямо на него.
– С величайшей неохотой напоминаю вам о присутствии вчера вечером в этом доме мистера Морено. Я полагаю, после обеда он находился в кабинете с моим мужем. У него была возможность не раз туда вернуться.
– Согласно расписанию лорда Пастерна, с верностью которого вы все согласились, у него было время приблизительно с без четверти десять до половины одиннадцатого, когда, за исключением Риверы и мистера Эдварда Мэнкса, остальные готовились к выходу наверху. Насколько мне помнится, мистер Мэнкс сказал, что в этот период находился в гостиной. Кстати, незадолго до того он ударил Риверу в ухо.
– О! – вырвалось у леди Пастерн негромкое восклицание. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы усвоить эту информацию, и Аллейну подумалось, что она очень ею довольна. Вслух же она произнесла только: – Милый Эдвард так импульсивен.
– Полагаю, он был вне себя, поскольку Ривера имел наглость поцеловать мисс Уэйн.
Аллейн многое бы отдал, чтобы увидеть мысли леди Пастерн в рамочке над ее головой – подобно подписям на рисунках Трой – или услышать их через спектральные наушники. Значит, тут целых четыре составляющих? Желание, чтобы Мэнкс заботился только о Фелиситэ? Удовлетворение, что Мэнкс поколотил Риверу? Обида, что причиной была не Фелиситэ, а Карлайл? И страх… Страх перед тем, что Мэнкс замешан много серьезнее… Или какой-то еще более глубокий страх?
– К сожалению, – сказала она вслух, – он был совершенно невозможной личностью. Уверена, это пустячное происшествие. Милый Эдвард.
– Вы когда-нибудь читали журнал под названием «Гармония»? – внезапно спросил Аллейн и был ошарашен ее реакцией. Ее глаза расширились. Она посмотрела на него так, словно он произнес нечто крайне неприличное.
– Никогда! – почти выкрикнула она. – Определенно нет. Никогда.
– В доме есть один номер. Я думал, возможно…
– Пусть слуги его унесут. Полагаю, они как раз такое читают.
– Номер я видел в кабинете. Там имеется колонка ответов на письма в редакцию, которую ведет некто называющий себя НФД.
– Я его не видела. Подобные журналы меня не интересуют.
– Тогда, наверное, нет смысла спрашивать, не подозревали ли вы, что НФД – это Эдвард Мэнкс?
Для леди Пастерн немыслимо было вскочить на ноги: один только корсет воспрепятствовал бы подобному упражнению. Но со внушительной энергией и сравнительной быстротой она приобрела стоячее положение, и старший инспектор с изумлением увидел, как ее грудь вздымается, а лицо и шея приобрели цвет вульгарного кирпича.
– Impossible! – задыхаясь, выкрикнула она. – Никогда! Я никогда в это не поверю. Невыносимое предположение!
– Я не вполне понимаю… – начал Аллейн, но она его перекричала:
– Возмутительно! Он решительно не способен… – Она обрушила на него град французских эпитетов. – Я не могу обсуждать подобные фантазии. Невероятно! Чудовищно! Клевета! Клевета худшего пошиба! Никогда!
– Но почему вы так говорите? Исходя из литературного стиля?
Рот леди Пастерн открылся и закрылся снова. Она уставилась на него в полной ярости.
– Можно выразиться и так, – выдавила она наконец. – Можно выразиться и так. Определенно. Исходя из стиля.
– Однако вы никогда журнал не читали?
– Очевидно, это вульгарное издание. Я видела обложку.
– Позвольте, – предложил Аллейн, – я вам расскажу, как возникла такая теория. Мне бы очень хотелось, чтобы вы поняли, что основывается она на фактах. Может быть, сядем?
Леди Пастерн резко села.
Он увидел – и был сбит с толку увиденным, – что она дрожит. Он рассказал про полученное Фелиситэ письмо и показал ей копию, которую напечатал сам. Он напомнил ей про белый цветок в петлице Мэнкса и про то, как переменилась сама Фелиситэ, его увидев. Он объяснил, что Фелиситэ считала, что НФД и Мэнкс одно и то же лицо, и сама в этом призналась. Он сказал, что они обнаружили черновики статей, которые после появлялись на странице НФД, и что эти черновики были отпечатаны на машинке в кабинете. Он напомнил, что Мэнкс три недели жил на Дьюкс-Гейт. Но протяжении всего рассказа она сидела с прямой спиной, поджав губы, и – необъяснимо – буравила взглядом верхний правый ящик письменного стола. Каким-то непостижимым образом он наносил ей один коварный удар за другим, но продолжал, пока не дошел до конца.
– Поэтому вам следует признать, что такая возможность по меньшей мере существует.
– Вы его спрашивали? – слабым голосом спросила она. – Что он говорит?
– Еще нет, но спрошу. Конечно, сам вопрос, является ли он НФД, может оказаться несущественным для нашего расследования.
– Несущественным! – воскликнула она, точно предполагать такое было чистейшим безумием. Ее взгляд снова остановился на столе. Она контролировала каждую мышцу своего лица, но на глазах у нее выступили и вдруг потекли по щекам слезы.
– Мне очень жаль, – сказал Аллейн, – что я вас расстроил.
– Это меня расстраивает, так как я нахожу, что это похоже на правду. Я в некоторой растерянности. Если нет ничего больше…
Он тут же встал.
– Ничего больше. До свидания, леди Пастерн.
Но она окликнула его, не успел он еще дойти до двери.
– Минутку.
– Да?
– Позвольте заверить вас, мистер Аллейн, – сказала она, прижимая к щеке платок, – что мое неразумное поведение не имеет решительно никакого значения. Тут затронуты личные дела. Рассказанное вами не имеет совершенно никакого отношения к вашему расследованию. По сути, оно вообще не имеет значения. – Она набрала в грудь побольше воздуха, но получился то ли вздох, то ли всхлип. – Что до личности того, кто совершил это возмутительное и противозаконное деяние, я имею в виду убийство, а не написание статей, то, уверена, это был человек одного разбора с убитым. Да, определенно, – добавила она почти твердо и с большим пылом. – Одного разбора. Будьте в этом уверены.
И, поняв, что его больше не задерживают, Аллейн ушел.
IV
Спустившись на площадку второго этажа, Аллейн с удивлением услышал звуки рояля, доносившиеся из бального зала. Играли довольно неловко, и по звучанию выходило так, будто быстрая джазовая мелодия приобрела вдруг похоронный настрой. На площадке дежурил сержант Джимсон. Аллейн дернул головой в сторону дверей в бальный зал, которые стояли приотворенные.
– Кто играет? – спросил он. – Лорд Пастерн? Кто, дьявол его побери, открыл ту комнату?
С видом смущенным и шокированным Джимсон доложил, что ему кажется, это лорд Пастерн. Вид у него был настолько странный, что Аллейн молча прошел мимо него и толкнул двойные двери.
Как выяснилось, за роялем с очками на носу сидел инспектор Фокс. Напряженно подавшись вперед, он сосредоточенно считывал рукописные ноты. Лицом к нему по другую сторону рояля стоял лорд Пастерн, который, когда Аллейн вошел, сердито, но ритмично ударял по крышке и кричал:
– Нет, нет, мой милый дуралей, совсем не так. Ней-яйо. Бу-бу-бу. Еще раз. – Подняв глаза, он увидел Аллейна. – Эй! Вы играть умеете?
Фокс без тени смущения поднялся и снял очки.
– Вы-то тут откуда взялись? – вопросил Аллейн.
– Мне понадобилось доложить об одной мелочи, сэр, а поскольку вы в тот момент были заняты, я ждал тут. Его светлость искал кого-то, чтобы испробовать свою новую композицию, но, боюсь…
– Придется мне позвать кого-то из женщин, – нетерпеливо вмешался лорд Пастерн. – Где Фэ? От этого малого никакого проку.
– Я не сидел за пианино с тех пор, как был ребенком, – мягко отозвался Фокс.
Лорд Пастерн направился к дверям, но Аллейн его перехватил:
– Минутку, сэр.
– Без толку донимать меня новыми вопросами! – рявкнул лорд Пастерн. – Я занят.
– Если не хотите прокатиться с нами в Ярд, на один придется ответить. Когда вы впервые поняли, что револьвер, представленный нами сразу после убийства Риверы, не тот, который вы заряжали в кабинете и пронесли на сцену?
Лорд Пастерн улыбнулся.
– Все-таки пронюхали? – заметил он. – Удивительно, как работает наша полиция.
– Я все еще хочу знать, когда вы сделали это открытие.
– Часов за восемь до вас.
– Как только вам показали подмену и вы заметили, что на ней нет инициалов?
– Кто рассказал вам про инициалы? Эй! – воскликнул в некотором возбуждении лорд Пастерн. – Вы нашли мою вторую пушку?
– Где, по-вашему, ее следует поискать?
– Если бы я знал где, мой милый олух, я сам бы ее забрал. Господи, я же знаю цену своему оружию!
– То оружие, из которого вы стреляли в Риверу, вы передали Морри Морено, – внезапно вмешался Фокс. – Это не то самое, милорд? То, где имелись инициалы? То, которое вы зарядили в этом доме? То, которое пропало?
Лорд Пастерн громко выругался.
– Кто я по-вашему?! – крикнул он. – Чертов жонглер? Конечно, оно самое.
– И Морено прошел с вами прямо в офис, и я забрал его у него через несколько минут, но оружие уже было не то. Ваша версия подтекает, милорд, – сказал Фокс, – простите мне такое выраженьице. Ваша версия подтекает.
– Ну так смотрите не промокните, – грубо отрезал лорд Пастерн.
Аллейн негромко, но раздраженно хмыкнул, и лорд Пастерн тут же набросился на него:
– А вы тут что вынюхиваете? – И не успел Аллейн ответить, как он снова возобновил атаку на Фокса: – Почему не спросите об этом Морри? Я думал, даже вам придет в голову взять в оборот Морри.
– Вы полагаете, милорд, что Морри мог произвести подмену после того, как было совершено убийство?
– Ничего я не полагаю.
– В таком случае, – невозмутимо продолжал Фокс, – возможно, вы могли бы объяснить, как был убит Ривера.
Лорд Пастерн разразился коротким лающим смехом.
– Нет, это уж слишком! Трудно поверить, какие вы тупоумные.
– Могу я нажать еще немного, мистер Аллейн? – поинтересовался Фокс.
Аллейн из-за спины лорда Пастерна ответил на вопросительный взгляд Фокса своим, полным сомнения.
– Разумеется, Фокс, – согласился он.
– Мне бы хотелось спросить его светлость, готов ли он заявить под присягой, что оружие, которое он передал Морено после убийства, то самое, которое пропало.
– Ну же, лорд Пастерн, – подстегнул Аллейн. – Будете отвечать мистеру Фоксу?
– Сколько раз мне вам говорить, что я не стану отвечать на ваши дурацкие вопросы! Я дал вам расписание, больше никакой помощи вы от меня не дождетесь.
С мгновение все трое молчали: Фокс у рояля, Аллейн у двери и лорд Пастерн между ними – точь-в-точь нахальный пекинес, животное, на которое, по мнению Аллейна, он очень походил.
– Не забывайте, милорд, – не унимался Фокс, – прошлым вечером вы сами заявили, что любой мог добраться до револьвера, пока он лежал под сомбреро. Любой, указали вы, поскольку сами ничего не заметили.
– И что с того? – Он надул щеки.
– В том-то и дело, милорд. Вполне вероятно, что один из сидевших за вашим собственным столом мог положить на место вашего второй револьвер, заряженный болтом, и что вы могли выстрелить из него в Риверу, даже не подозревая о подмене.
– Этот номер у вас не пройдет, – буркнул лорд Пастерн, – и вам это прекрасно известно. Я никому не говорил, что собираюсь положить револьвер под сомбреро. Ни одной живой душе.
– Тут, милорд, – сказал Фокс, – мы можем навести справки.
– Наводите! Хоть до посинения наводите. Как будто будет прок!
– Послушайте, милорд, – взорвался Фокс, – вы действительно хотите, чтобы мы вас арестовали?
– Подумываю над этим. Такое рассмешит и кошку. – Сунув руки в карманы брюк, он обошел Фокса, внимательно его рассматривая, и остановился перед Аллейном. – Скелтон, – сказал он, – видел револьвер. Он держал его в руках перед тем, как пошел на сцену и, пока я ждал моей очереди, вертел его снова. Это было, пока Морри объявлял мой выход.
– Зачем он брал его вторично? – спросил Аллейн.
– Я был чуток на взводе. Нервное это дело – ждать своего выхода. Я хотел последний раз на него посмотреть и уронил, а Скелтон его подобрал и прищурился в дуло с презрительным видом. Профессиональная ревность.
– Почему вы не упоминали об этом раньше, милорд? – вскинулся Фокс, но был оставлен без внимания.
Лорд Пастерн свирепо ухмыльнулся Аллейну.
– Ну, – злорадно спросил он, – как насчет ареста? Я смирно пойду.
– Знаете, мне правда хотелось бы, чтобы ради разнообразия вы вели себя по-человечески.
Впервые, подумалось ему, лорд Пастерн сосредоточил на нем все свое внимание. Внезапно он притих и насторожился. На Аллейна он смотрел, как маленький мальчик, который не уверен, поможет ли ему блеф выкрутиться после очередной провинности.
– Вы взаправду заделались адской докукой, сэр, – продолжал Аллейн, – а заодно, если позволите сказать, и ужасающим олухом.
– Слушайте сюда, Аллейн, – сказал лорд Пастерн, не вполне убедительно возвращаясь к прежнему нахальству. – Будь я проклят, если такое снесу. Я знаю, что делаю.
– Тогда будьте любезны предположить, что и мы тоже знаем, что делаем. В конце концов, вы не единственный, кто помнит, что Ривера играл на аккордеоне.
С мгновение лорд Пастерн стоял совершенно неподвижно: челюсть у него отвисла, а брови взлетели до середины лба. Потом он выстрелил:
– Я опаздываю. Мне нужно в клуб, – и тут же бросился вон из комнаты.
