Глава 8
Утро
I
Лорд Пастерн по-совиному моргал на предъявленный ему журнал, потом вдруг развернулся в кресле и посмотрел на стол. Письмо и его копия демонстративно лежали рядом с пишущей машинкой.
– Да, – подтвердил Аллейн, – так я и узнал. У вас есть этому объяснение?
Подавшись вперед, лорд Пастерн как будто уставился на свои стиснутые руки. Когда он заговорил, его голос звучал приглушенно и подавленно.
– Нет, будь я проклят. Я не буду отвечать на вопросы. Сами выясняйте. Я иду спать.
С трудом поднявшись, он расправил плечи. Дерзости в нем не поубавилось, но Аллейну подумалось, теперь к ней примешивалась некоторая нерешительность.
– Я ведь в своем праве? – с толикой вежливости, какая ему до сих пор не удавалась, добавил он.
– Разумеется, – тут же согласился Аллейн. – Ваш отказ будет занесен в протокол. Это все. Если передумаете и решите послать за поверенным, мы будем рады его вызвать. А пока, сэр, боюсь, я должен поместить вас под пристальный надзор.
– То есть чертов бобби будет таскаться за мной точь-в-точь как огромный жирный пудель?
– Можно и так сказать. Думаю, мне нет нужды повторно предостерегать вас о вашем крайне двусмысленном положении.
– Решительно никакой. – Его светлость отошел к двери и остановился спиной к Аллейну, взявшись за ручку и тяжело на нее нажимая.
– Скажите, чтобы подали вам завтрак, – распорядился он, не оборачиваясь, а после медленно вышел и стал подниматься к себе.
Аллейн крикнул ему вслед «спасибо» и кивнул стоявшему на площадке Марксу. Маркс последовал за лордом Пастерном наверх.
Вернувшись в кабинет, Аллейн закрыл окно, огляделся в последний раз, собрал саквояж Фокса и, вынеся его на площадку, закрыл и опечатал дверь. На площадке Маркса сменил другой полицейский в штатском.
– Привет, Джимсон, – сказал Аллейн. – Только что пришли?
– Да, сэр. Заступил на смену.
– Кого-нибудь из слуг видели?
– Горничная только что поднялась наверх, мистер Аллейн. Мистер Фокс оставил распоряжение не пускать обслугу сюда на этаж, поэтому я отослал ее вниз. Она, кажется, была очень недовольна.
– Естественно, – сказал Аллейн. – Хорошо. Держитесь как можно тактичнее, сами понимаете, но ничего не упустите.
– Есть, сэр.
Перейдя площадку, он толкнул двери бального зала, где Томпсон и Бейли как раз собирались уходить. Аллейн осмотрел ряд стульев вокруг рояля и лист писчей бумаги, который нашел Бейли. На нем была карандашом написана программа выступления оркестра на прошлый вечер. Бейли указал на тонкий слой пыли на крышке рояля и объяснил Аллейну, где были найдены отчетливые следы револьвера, французского зонта и зонтов попроще. Бейли с Томпсоном сочли довольно странным, что столько пыли успело осесть после того, как эти предметы забрали. Не так уж и странно, предположил Аллейн, учитывая, что лорд Пастерн, по собственному его заявлению, выстрелил в бальном зале холостым патроном, а это, вероятно, стрясло уйму пыли с очаровательной, но вычурной лепнины на потолке.
– Это для нас большая удача, – пробормотал он. – Чьи отпечатки вокруг следов деталей французского зонта? Не говорите, – устало добавил он, – его светлости?
– Вот именно, – ответили хором Бейли и Томпсон. – Его светлости и Морри.
Аллейн попрощался с ними, а после опечатал и бальный зал тоже.
Вернувшись в гостиную, он забрал шкатулку для рукоделия леди Пастерн, задумался, не запереть ли и эту комнату тоже, но решил, что лучше не надо. Потом, оставив свою поклажу под присмотром полицейского на площадке, он спустился на нижний этаж. Было шесть утра.
В столовой уже накрыли к завтраку. Вазу с белыми гвоздиками, как он заметил, переставили на буфет. Когда он остановился перед портретом какого-то былого Сеттиньера, несколько похожего на лорда Пастерна, то услышал за дверью для слуг приглушенные голоса. Слуги, наверное, перекусывают. Толкнув незапертую дверь, он очутился в служебном коридорчике, дверь в дальнем конце которого вела, по всей очевидности, в холл для слуг. Оттуда явственно доносился лучший из утренних запахов – запах свежесваренного кофе. Он уже собирался двинуться вперед, когда голос, громкий, решительный и заметно встревоженный, произнес очень медленно:
– Parlez, Monsieur, je vous en prie, plus lentement, et peut etre je vous er er… cоmprendari… Нет, черт меня побери, je vous pouverai…
Толкнув дверь, Аллейн обнаружил мистера Фокса, уютно устроившегося с чашкой дымящегося кофе в окружении Спенса и стайки очень внимательных дам, перед ними восседала смуглая внушительная личность при полных регалиях шеф-повара.
Повисла краткая тишина, пока Аллейн созерцал эту сцену, и после крошечной заминки Фокс встал.
– Возможно, вы выпьете чашку кофе, мистер Аллейн, – предложил он и, и обращаясь к повару, тщательно выговаривая, добавил: – C’est Monsieur… э… le chef… Inspecteur Аллейн, monsieur. Мистер Аллейн, это экономка мисс Паркер и мадемуазель Гортанз. А девушки – Мэри и Миртл. Это мистер Спенс, а это мсье Дюпон, а юный малый вон там – Уильям. Вот, – заключил Фокс, сияя всей честной компании, – вот это я называю уютной компанией!
Аллейн опустился на стул, который пододвинул ему Уильям, и в упор уставился на подчиненного. Фокс ответил добродушной улыбкой.
– Я как раз собирался уходить, сэр, – сказал он, – когда случайно наткнулся на мистера Спенса. Я знал, что вам захочется сообщить этим милым людям о наших маленьких затруднениях, и вот я тут.
– Подумать только, – пробормотал Аллейн.
Методы Фокса по ту сторону обитой зеленой бязью двери славились по всему Ярду. Но сейчас Аллейн впервые видел их в действии и внезапно сообразил, что тонкий флер экзотичности уже стерся, и уничтожило его как раз его собственное появление. Атмосфера праздника сменилась чопорным холодком. Спенс встал, горничные неловко ерзали на краешках стульев. Фокс основательно тут потрудился, но, очевидно, будучи в невинности своей снобом, очень уж расхваливал начальника, и теперь все обращались к нему с почтительным «сэр».
– Ну, если мистер Фокс уже тут поработал, – весело сказал он, – мне нет нужды беспокоить вас понапрасну. Такого кофе я много лет не пробовал.
– Премного благодарен. Я польщен, – отозвался мсье Дюпон на беглом английском. – В настоящий момент, разумеется, невозможно достать свежие зерна тогда, когда пожелается.
– Разумеется, – эхом откликнулась мадемуазель Гортанз, и остальные зашелестели в подтверждение.
– Полагаю, – добродушно пророкотал Фокс, – его светлость весьма разборчив в кофе. – И подпустил располагающе: – Привередлив во всем, рискну я сказать?
Лакей Уильям сардонически засмеялся и осекся под взглядом Спенса. Фокс продолжал болтать, мол, нет-нет, разумеется, в кофе разборчива ее светлость. Она ведь той восхитительной национальности, что и мадемуазель Гортанз и мсье Дюпон. Он попытался произнести этот комплимент по-французски, запутался и объяснил Аллейну, что мсье Дюпон давал ему урок. Мистер Аллейн, сообщил он затем честной компании, говорит по-французски, как урожденный француз. Подняв глаза, Аллейн заметил, что Спенс смотрит на него с некоторой тревогой.
– Боюсь, все это вам весьма докучно, – сказал Аллейн.
– Не в том дело, сэр, – медленно отозвался Спенс. – Не буду отрицать, случившееся прибавляет нам хлопот… Невозможность выполнять наши обязанности, как заведено…
– Уверена, – вмешалась мисс Паркер, – даже не знаю, что ее светлость скажет по поводу второго этажа. Что все оставили как было! Очень, очень неловко.
– Вот именно. Но больше всего тревожит, – продолжал Спенс, – неведение… Что случилось? Почему полиция в доме? И так далее, сэр. И только оттого, что гости этого дома случайно оказались в ресторане, когда скончался этот мистер Ривера…
– Вот именно, – добавила мисс Паркер.
– Обстоятельства, – осторожно начал Аллейн, – экстраординарные. Не знаю, сказал ли вам инспектор Фокс…
Фокс сказал, что старался не расстраивать дам. Аллейн подумал, что, судя по их виду, дамы просто умирают от любопытства, и согласился, что Фокс проявил большую деликатность, но добавил, что все и так рано или поздно станет известно.
– Мистер Ривера, – объяснил он, – был убит.
Слуги увлеченно зашевелились. Миртл, младшая из горничных, воскликнула «Убит?» и тут же прижала ладонь ко рту, подавляя нервный смешок. Аллейн сказал, мол, очень на это похоже, и добавил, мол, надеется, что все они по возможности окажут содействие в расследовании. Когда доходит до расследования убийств, все люди одинаковы. Они хотят отойти на порядочное расстояние, где любопытство может быть удовлетворено, престиж сохранен, а личная ответственность сведена к нулю. С трудовыми людьми это желание усугублялось наследием незащищенности и необходимостью сохранять кастовые границы. Их переполняла смутная тревога: они были сбиты с толку неопределенной угрозой для себя и возбуждены от груза столь сильных впечатлений.
– Главное, – продолжал Аллейн, – очистить от подозрений невинных, обелить их. Уверен, вы будете рады тут помочь по мере сил.
Достав расписание лорда Пастерна, он развернул его перед Спенсом и объяснил собравшимся, кто его составил.
– Мы были бы очень признательны, если бы вы помогли перепроверить и подтвердить эти записи.
Спенс, надев очки и с видом некоторого смущения, начал зачитывать расписание. Остальные по предложению Аллейна сгрудились вокруг него – без особого недовольства.
– Излишне перегружено деталями, правда? – заметил Аллейн. – Давайте посмотрим, нельзя ли его упростить. Как вы видите, между половиной девятого и девятью дамы покинули столовую и перешли в гостиную. Итак, мы имеем две группы в двух разных комнатах. Может кто-либо из вас что-то дополнить или подтвердить?
Мог Спенс. Дамы удалились в гостиную в четверть десятого. Когда он возвращался, подав им кофе, он видел на площадке лорда Пастерна и мистера Морено. Они вошли в кабинет его светлости. Спенс прошел дальше в столовую, там задержался, чтобы убедиться, что Уильям подал кофе джентльменам, и заметил, что мистер Мэнкс и Ривера еще сидят за вином. Затем он ушел в служебный холл, где несколько минут спустя слышал конец девятичасовых новостей по радио.
– Итак, – подвел итог Аллейн, – теперь у нас уже три группы. Дамы в гостиной, его светлость и мистер Морено в кабинете и мистер Мэнкс и Ривера в столовой. Может кто-нибудь сказать, когда последовало следующее передвижение и кто это был?
Спенс вспомнил, что вернулся в столовую и застал там мистера Мэнкса одного. Тут его сдержанность стала еще заметнее, но Аллейн вытянул из него новость, что Эдвард Мэнкс налил себе неразбавленного виски. Он небрежно спросил, не было ли в его манере еще чего-либо примечательного, и услышал удивительный ответ, что мистер Эдвард был очень доволен и сказал, что ему преподнесли чудесный сюрприз.
– Ага, – протянул Аллейн, – теперь мистер Ривера откололся от остальных. Куда он пошел? Мистер Мэнкс в столовой, его светлость и мистер Морено в кабинете, дамы в гостиной, а где мистер Ривера?
Он оглядел кружок лиц, на которых отражалось нежелание говорить, пока не дошел до Уильяма, в глазах которого уловил фанатичный блеск. Если повезет, подумал он, Уильям читает детективные истории и бредит частным сыском.
– Есть какие-нибудь идеи? – спросил он.
– Да, сэр, – рискнул Уильям, бросив взгляд на Спенса, – если позволите, то, думаю, его светлость и мистер Морено расстались там, где вы указали. Я убирался в холле, сэр, и слышал, как другой джентльмен, мистер Морено, вышел из кабинета. Я посмотрел наверх, на площадку. Я слышал, как его светлость крикнул, мол, будет с ним через минуту, и увидел, как джентльмен прошел в бальный зал. Потом я пошел и забрал поднос с кофе из гостиной, сэр. Все леди были там. Я поставил поднос на площадке и хотел уже убрать в кабинете, когда услышал, что там печатают на машинке. Его светлость не любит, чтобы ему мешали, когда он печатает, сэр, поэтому я отнес поднос по служебной лестнице на кухню и вернулся через несколько минут. А его светлость, наверное, ушел в бальный зал, пока я был внизу, потому что я слышал, как он разговаривает с мистером Морено, сэр, очень громко.
– Вы помните о чем?
Снова глянув на Спенса, Уильям сказал:
– Но, сэр, это было про то, как его светлость расскажет что-то кому-то, если мистер Морено не хочет. А потом был ужасный шум. Барабаны. И хлопок как от выстрела. Они все его тут внизу слышали, сэр.
Аллейн поглядел на увлеченно слушающих слуг. Мисс Паркер холодно сказала, что его светлость, без сомнения, практиковался, словно у лорда Пастерна было в обычае палить в доме из огнестрельного оружия и в этом обстоятельстве нет решительно ничего примечательного. Аллейн чувствовал, что они со Спенсом вот-вот устроят нагоняй Уильяму, и он поспешил, пока добыча не ускользнула.
– Что вы сделали затем? – спросил он Уильяма.
По всей очевидности, лакей был ошарашен выстрелом, но помнил о своих обязанностях.
– Я пересек лестничную площадку, сэр, думая, что теперь займусь кабинетом, но из гостиной вышла мисс де Суз. А потом… ну, убитый джентльмен… он вышел из столовой, и они встретились, и она сказала, что хочет поговорить с ним наедине, и они ушли в кабинет.
– Уверены в этом?
Да, по всей очевидности, Уильям был совершенно уверен. Выходило, что он помешкал на площадке. Он даже помнил, что мисс де Суз держала что-то в руке. Он не знает точно, что это было. Возможно, что-то острое, с сомнением сказал он. После она и джентльмен вошли в кабинет и закрыли за собой дверь. Мисс Хендерсон вышла из гостиной и поднялась наверх.
– Вы очень нам помогли. Видите, пока ваш рассказ в точности соответствует расписанию его светлости. Я просто пройдусь еще раз, Фокс, если вы…
Фокс ловко уловил намек и, пока Аллейн делал вид, что изучает заметки лорда Пастерна, продолжил то, что любил именовать «безболезненным извлечением», взяв в оборот Уильяма. Наверное, для Уильяма это очень неловко, сказал он. Нельзя же врываться в приватный разговор, верно, но такой дотошный малый, как вы, любит, чтобы работа была сделана на совесть. Жизнь, продолжал Фокс, забавная штука, если подумать. Вот бедная молодая леди счастливо занята беседой, ну, он полагает, что никаких секретов не выдаст, со своим женихом и даже не подозревает, что через пару часов он будет лежать мертвым. Мисс Паркер и горничные были заметно этим тронуты. Уильям покраснел до ушей и переступил с ноги на ногу.
– Готов поклясться, она будет беречь и лелеять каждое слово последнего с ним разговора, – гнул свое Фокс. – Каждое его слово. – Он вопросительно поглядел на Уильяма, который после продолжительной паузы очень громко сболтнул:
– Я бы так далеко не заходил, мистер Фокс.
– Довольно, Уилл, – негромко сказал Спенс, но его заглушил голос Фокса:
– Вот как? – добродушно осведомился массивный инспектор. – Не заходили бы? А почему?
– Потому что, – храбро объявил Уильям, – там такой тарарам был!
– Уилл!!!
Уильям повернулся к старшим.
– Я ведь должен говорить правду, верно, мистер Спенс? Это ведь полиция?
– Ты должен заниматься своим делом, – с нажимом сказала мисс Паркер, а Спенс согласно забормотал.
– Ну и ладно, – раздраженно буркнул Уильям. – И не стану я лезть, если меня не желают слушать.
Фокс был сама доброжелательность и поздравил Уильяма с такой наблюдательностью, а мисс Паркер и Спенса – с их лояльностью и тактом. Он предположил – в других выражениях и держась строго в рамках полицейского протокола, – что любое заявление способно – силой некой загадочной алхимии – освободить всех затронутых от малейшей тени подозрения. Через минуту-другую он обнаружил, что острый на ухо Уильям, все еще мешкавший на площадке, видел, как Ривера входил в бальный зал, и подслушал большую часть его ссоры с Морри Морено. Против этого рассказа Спенс и мисс Паркер не выдвинули возражений, и было более-менее ясно, что они уже его слышали. Не менее ясно было, что мадемуазель Гортанз просто задыхается от утаиваемых сведений. Она положила глаз на Аллейна и обращалась только к нему. Она обладала особым свойством, странным даром, присущим столь многим ее соотечественницам, давать понять – без малейшего нажима, – что отдает себе отчет в собственной привлекательности, равно как и в привлекательности мужчины, с которым разговаривает. У Аллейна, как будто считала она, не может быть и тени сомнения, что она – доверенное лицо мадемуазель. Мсье Дюпон, равнодушно остававшийся в стороне, теперь принял вид мрачного и молчаливого согласия. Само собой разумеется, сказал он, что отношения между камеристкой и ее госпожой крайне деликатного и доверительного свойства.
– Относительно l’affaire Rivera?.. – подстегнул Фокс, упорствуя в галльской натуре.
Гортанз подняла плечи и чуть тряхнула головой. Она обращалась к Аллейну. Несомненно, этот мистер Ривера был страстно увлечен. Это самоочевидно. И мадемуазель, будучи крайне впечатлительной, отвечала ему взаимностью. Но помолвка? Не вполне. Он на ней настаивал. Имели место сцены. Примирения. Дальнейшие сцены. Но прошлым вечером! Она внезапно произвела сложный и красноречивый жест правой рукой, словно выписывая в воздухе некую фигуру. И наперекор молчаливому, но почти осязаемому неодобрению английских слуг Гортанз внезапно и язвительно объявила:
– Вчера вечером все было кончено. Да-да, безвозвратно закончено.
II
Получалось, что без двадцати десять Гортанз была вызвана в спальню леди Пастерн, где готовила ее к выходу, накидывала на нее плащ и наносила, предположил Аллейн, какой-то суперлоск на уже безупречную поверхность. Гортанз поглядывала на часы, поскольку такси было вызвано на 10.30, а леди Пастерн не любит спешки. Приблизительно десять минут спустя пришла мисс Хендерсон с новостью, что Фелиситэ крайне взволнована и хочет внести сложнейшее изменение в свой toilette. Ее послали в комнату Фелиситэ.
– И вообразите себе сцену, мсье! – воскликнула Гортанз, переходя на родной язык. – Комната в полном беспорядке, и мадемуазель deshabillee. Требуется совершенно новый туалет, вы понимаете? Все! С самого основания! И пока я ее одеваю, она рассказывает всю историю. Ой! Была страшная ссора. Она прогнала Риверу раз и навсегда, а тем временем при романтических обстоятельствах доставили письмо. Письмо от журнального джентльмена, которого она никогда не видела, но с которым часто переписывалась. Он собирается открыться. Он заявляет о страстных чувствах. Однако следует соблюдать секретность. Что до меня, – с осязаемой честностью добавила Гортанз, – то я никогда, никогда не позволила бы себе и словом об этом деле обмолвиться, не будь мой долг заверить мсье, что мадемуазель выбросила мистера Риверу из головы, была счастлива, что от него избавилась, а потому это никак не может быть crime passionelle.
– Понимаю, – протянул Аллейн. – Да, конечно. Само собой разумеется.
Гортанз послала ему кокетливый взгляд субретки и соблазнительную улыбку.
– А вам известно, кто этот человек? Автор письма?
Как выяснилось, Фелиситэ показала ей письмо. И когда общество собралось уезжать в «Метроном», Гортанз побежала вниз с флаконом нюхательной соли для леди Пастерн и увидела (с каким чувством!) мистера Эдварда Мэнкса с белым цветком в петлице. Все открылось! И какой огромной, подумала Гортанз, пока Спенс закрывал входную дверь за отбывшими, какой поразительной будет радость ее светлости, которая всегда желала этого союза! Гортанз никак не могла скрыть собственного удовольствия и пела от чистейшей радости, пока шла к своим коллегам в гостиную для слуг. Ее коллеги, за исключением мсье Дюпона, сейчас бросали на нее мрачные взгляды и воздерживались от комментариев.
Аллейн прошелся по изложенным Гортанз событиям и обнаружил, что они практически полностью совпадают с перемещениями групп, обозначенными в заметках лорда Пастерна. От группы обедающих откалывались все новые лица. Мэнкс был один в гостиной. Леди Пастерн до прихода Гортанз была одна в своей комнате. Сама Гортанз и Уильям расхаживали по дому, и Спенс тоже. Аллейн уже собрался отложить карандаш, как вспомнил про мисс Хендерсон. Она поднялась в свою комнату сравнительно рано и предположительно оставалась там, пока к ней не явилась Фелиситэ и пока она сама не сообщила об этом леди Пастерн. Странно, подумал он, что он забыл про мисс Хендерсон.
Но оставалось еще множество нитей, которые следовало подобрать и вплести в общую ткань. Он снова обратился к заметкам лорда Пастерна. В 9.26, особо указывали заметки, лорд Пастерн, тогда находившийся в бальном зале, внезапно вспомнил про сомбреро, которое желал надеть на собственное выступление. Он посмотрел на часы, возможно, и крайне встревожился. В заметках говорилось только: «9.26. Я сам. Бальный зал. Сомбреро. Поиски. По всему дому. Уильям. Спенс. И др.».
В ответ на вопросы о сомбреро слуги с готовностью вспомнили характерный переполох, поднятый в его поисках. Начались они сразу после последнего события, описанного Уильямом. Фелиситэ и Ривера находились в кабинете. Мисс Хендерсон поднималась по лестнице, а сам Уильям мешкал на площадке, когда лорд Пастерн пулей вылетел из бального зала с криком: «Где мое сомбреро?» И тут же охота началась со всем пылом. Спенс, Уильям и лорд Пастерн рассеялись в разные стороны. Наконец сомбреро было обнаружено мисс Хендерсон (обозначенной, без сомнения, в записках как «И др.») в шкафу на верхней площадке. Лорд Пастерн объявился в этой шляпе и с триумфом вернулся в бальный зал. В ходе этого переполоха Спенс, разыскивая сомбреро в фойе, нашел на столике письмо, адресованное мисс де Суз.
Тут повествование было прервано исполненной достоинства пикировкой между Спенсом, Уильямом и старшей горничной Мэри. Мистер Спенс, обиженно заявил Уильям, устроил ему нагоняй, что не отнес письмо мисс Фелиситэ, как только его доставили. Уильям отрицал, что знает что-либо о письме, и заявил, что не открывал дверь почтальону. И Мэри тоже этого не делала. И никто больше. Спенс, по всей очевидности, считал, что кто-то из них лжет. Аллейн спросил, видел ли кто-нибудь конверт. Гортанз, излишне драматично воскликнула, что она подобрала конверт с пола в спальне мадемуазель. Фокс провел приглушенное совещание относительно мусорных корзин с Уильямом, который взволнованно вышел и вернулся, разгоряченный скромной победой, и положил на стол перед Аллейном мятый и испачканный конверт. Аллейн узнал характерные особенности машинки лорда Пастерна и убрал конверт в карман.
– Я полагаю, мистер Спенс, – храбро объявил Уильям, – что никакого почтальона и не было.
Не оставив слугам времени переварить эту теорию, Аллейн продолжил проверку расписания лорда Пастерна. Спенс, все еще очень озабоченный, сказал, что, обнаружив письмо на столике в фойе, он отнес его в гостиную, где нашел единственно госпожу мисс Уэйн и мистера Мэнкса, который, как ему показалось, не так давно пришел сюда из столовой. Вернувшись на площадку, Спенс встретил мисс де Суз, выходившую из кабинета, и отдал ей письмо. Звуки охоты за сомбреро доносились до него сверху. Он собирался присоединиться к поискам, когда победный вопль лорда Пастерна его успокоил, и он вернулся в комнаты для слуг. Он заметил время: 9.45.
– А в это время, – продолжал Аллейн, – леди Пастерн и мисс Уэйн собираются оставить мистера Мэнкса одного в гостиной и подняться наверх. Мисс де Суз и мисс Хендерсон уже в своих комнатах, а лорд Пастерн готовится спуститься в сомбреро. Мистер Морено и мистер Ривера разговаривают в бальном зале. У нас остается еще сорок пять минут до того, как все отправятся в «Метроном». Что было дальше?
Но тут его ждала неудача. За исключением предыдущего рассказа Гортанз о ее визитах к дамам наверху, от слуг мало чего можно было добиться. Они находились в своих комнатах до самого отбытия в «Метроном», когда Спенс и Уильям вышли в холл, чтобы подать джентльменам пальто, перчатки и шляпы и проводить их до машин.
– И кто, – спросил Аллейн, – подавал пальто мистеру Ривере?
Это делал Уильям.
– Вы заметили в нем что-нибудь странное? Вообще что-либо необычное, пусть самую незначительную мелочь?
– У джентльмена было… э-э-э… смешное ухо, сэр. Красное и чуть кровоточило. Распухшее ухо, можно сказать.
– Вы заметили это раньше? Когда наклонялись над его стулом, накладывая на тарелку за обедом, например?
– Нет, сэр. Тогда ничего такого не было, сэр.
– Уверены?
– Готов поклясться, – браво ответил Уильям.
– Подумай хорошенько, Уилл, прежде чем делать заявления, – неловко сказал Спенс.
– Я знаю, что я прав, мистер Спенс.
– Как, по-вашему, он мог получить эту травму?
Уильям, кокни до мозга костей, усмехнулся.
– Простите за выражение, сэр, я бы сказал, кто-то основательно джентльмену в ухо съездил.
– И кто же, по-вашему, это был?
– Учитывая, что он держался за правую руку, ну укачивал ее, – тут же откликнулся Уильям, – и учитывая, как убитый джентльмен свирепо буравил его глазами, я бы сказал, что это мистер Эдвард Мэнкс, сэр.
Гортанз разразилась потоком возбужденных и довольных комментариев. Мсье Дюпон сделал рукой широкий жест, точно итог подводил, и сказал:
– Великолепно! Само себя объясняет.
Мэри и Миртл бессвязно восклицали, а мистер Спенс и мисс Паркер в едином порыве встали и закричали:
– Вот уж хватит, Уильям!!!
Аллейн и Фокс оставили их в большом смятении и вернулись в коридор первого этажа.
– Ну и что мы выжали из этого сборища, – проворчал Аллейн, – помимо подтверждения расписания старого Пастерна вплоть до момента за полчаса до отъезда из дома?
– Пропади оно пропадом, сэр. И что мы с этого имеем? – хмыкнул Фокс. – Только то, что все до единого в какое-то время были одни и могли завладеть ручкой зонтика, отнести в кабинет, закрепить шпатлевкой дурацкое шильце или еще бог знает что… Все до единого.
– И женщины тоже?
– Полагаю, да. Хотя погодите-ка!
Аллейн протянул ему расписание и собственные заметки. Они перешли в холл, закрыв за собой внутренние стеклянные двери.
– Обмозгуете в машине, – предложил Аллейн. – Сдается, из него еще кое-что можно извлечь, Фокс. Идемте.
Но когда Аллейн уже взялся за ручку входной двери, Фокс издал неопределенное мычание, и, обернувшись, старший инспектор увидел на лестнице Фелиситэ де Суз. Одета она была в утренний туалет и в тусклом свете выглядела бледной и измученной. С мгновение они смотрели друг на друга через стекло, а после она робко шевельнула рукой, и, чертыхнувшись себе под нос, Аллейн вернулся в холл.
– Вы хотели поговорить со мной? – спросил он. – Вы встали очень рано.
– Не могла заснуть.
– Мне очень жаль, – отозвался он церемонно.
– Думаю, я хочу с вами поговорить.
Аллейн кивнул Фоксу, который тоже вернулся.
– Наедине, – сказала Фелиситэ.
– Инспектор Фокс работает со мной по этому делу.
Она недовольно глянула на Фокса.
– И тем не менее, – сказала она, но, когда Аллейн не ответил, добавила: – А, пусть!
Она стояла на третьей ступеньке от подножия лестницы, держалась пряменько, сознавая, как хорошо смотрится.
– Лайл мне рассказала про вас и письмо. То есть как вы его у нее отобрали. Думаю, у вас сложилось очень скверное обо мне представление, я ведь послала Лайл делать за меня грязную работу, верно?
– Такой вопрос не возникал.
– Я была совсем boulversee. Знаю, ужасно было с моей стороны позволить ей поехать, но, думаю, по-своему она получила большое удовольствие.
Аллейн заметил, что верхняя губа у нее полнее нижней и что когда она улыбается, она выгибается красиво.
– На долю милой Лайл, – продолжала она, – выпадает мало развлечений, и она всегда так безумно интересуется мелкими треволнениями других. – Понаблюдав за Аллейном уголком глаза, она добавила: – Мы все так к ней привязаны.
– О чем вы хотели меня спросить, мисс де Суз?
– Можно мне получить назад письмо? Пожалуйста!
– Со временем, разумеется.
– Не сейчас?
– Боюсь, сейчас нет.
– Такая скука, – сказала Фелиситэ. – Наверное, мне лучше выложить все начистоту.
– Если это относится к расследованию, – согласился Аллейн. – Меня интересует только смерть мистера Карлоса Риверы.
Она откинулась на перила и вытянула вдоль них руки, приняв самую живописную позу.
– Я бы предложила пойти куда-нибудь, где можно сесть, – сказала она, – но, похоже, это единственное место, где не притаился какой-нибудь сержант.
– Тогда поговорим здесь.
– Вы не облегчаете мне разговор, – пожаловалась Фелиситэ.
– Прошу прощения. Я буду рад услышать, что вы желали бы сказать, но, по правде говоря, впереди у нас тяжелый день.
Так они и стояли, друг другу не нравясь. Аллейн думал: «Она окажется одной из скользких. Возможно, ей нечего сказать. Я вижу признаки, но не могу быть уверен». А Фелиситэ думала: «А ведь я, в сущности, его вчера не заметила. Если бы он знал, каков Карлос, он бы меня презирал. Он выше Неда. Хотелось бы, чтобы он был на моей стороне, чтобы думал, какая я храбрая, юная и привлекательная. Моложе Лайл, например, и в меня влюблены двое мужчин. Интересно, какие женщины ему нравятся? Наверное, мне страшно».
Она соскользнула со ступеньки, так чтобы на нее сесть, и обняла колени руками: юная, похожая на мальчика, с толикой gamine.
– Все дело в этом несчастном письме. Ну, по правде говоря, совсем не несчастном, потому что оно от парня, который мне очень нравится. Вы, конечно, его читали.
– Боюсь, что так.
– Мой дорогой, я совсем не против. Только, как вы поняли, оно сверхсекретное, и я буду чувствовать себя чуточку скверно, если все вдруг выйдет наружу. Особенно если учесть, что оно решительно никак не связано с вашим маленьким дельцем. Оно просто не может иметь к нему ни малейшего отношения.
– Прекрасно.
– Но наверное, мне надо это доказать, верно?
– Было бы замечательно, если бы вы могли.
– Ну тогда слушайте, – сказала Фелиситэ.
Аллейн устало слушал, с трудом следя за ее словами, вытесняя мысли о том, как бежит время, о своей жене, которая скоро проснется и оглянется, на месте ли он. Фелиситэ рассказала, как переписывалась с НФД из «Гармонии», и как его советы были чудесно, дивно всепонимающими, и что она испытала тягу с ним познакомиться, но хотя в его ответах проскальзывало все больше флирта, он настаивал, что его личность должна остаться в тайне.
– Прямо как Купидон и Психея, только определенно награды меньше, – пояснила она.
А потом пришло письмо, и Эдвард Мэнкс появился с белым цветком в петлице, и внезапно – а ведь она так долго даже не задумывалась о старом Неде – она почувствовала астрономический подъем. Ведь, в конце-то концов, как стимулирует, правда-правда стимулирует, понимание, что все это время Нед был НФД и писал такие чудесные вещи и влюбился по уши? Тут Фелиситэ помедлила и добавила довольно торопливо и с надменным видом:
– Вы же понимаете, что к тому времени бедный Карлос, с моей точки зрения, остался в прошлом. То есть, говоря начистоту, просто потускнел. То есть Карлос тут был совершенно ни при чем, потому что я была не в его вкусе и мы оба друг к другу охладели, и я знаю, что он был бы не в обиде. Вы же понимаете, о чем я, верно?
– Вы пытаетесь сказать, что вы с Риверой расстались друзьями?
Фелиситэ неопределенно качнула головой и подняла брови.
– Расстались – это слишком сильно сказано, – заверила она. – Просто все как-то расклеилось.
– И не было никакой ссоры, например, когда он и вы находились в кабинете между четвертью и половиной девятого? Или позднее между мистером Мэнксом и мистером Риверой?
Повисла долгая пауза.
Наклонившись, Фелиситэ дергала ремешок туфли.
– Что, скажите на милость, – невнятно произнесла она, – навело вас на такие пустые мыслишки?
– Они совершенно беспочвенны?
– Я знаю, – сказала она громко и весело, глядя ему в глаза. – Вы сплетничали со слугами. – Она обратилась к Фоксу: – Ведь сплетничали, правда?
– Уж я-то точно не знаю, мисс де Суз, – невозмутимо ответил Фокс.
– Как вы могли! – обвинила она Аллейна. – Кто из них это был? Гортанз? Мой бедный мистер Аллейн, вы не знаете Гортанз. Она самая ловкая лгунья на свете! Просто ничего не может с собой поделать, бедняжка. Это патология.
– Так, значит, ссоры не было? – спросил Аллейн. – Ни между кем из вас?
– Мой милый, разве я вам не сказала?
– Тогда почему мистер Мэнкс ударил мистера Риверу по уху?
Глаза и рот у Фелиситэ раскрылись. Потом она сгорбилась и прикусила кончик языка. Он мог бы поклясться, что она изумлена, а через мгновение стало ясно, что она очень обрадована.
– Надо же! – воскликнула она. – Честно? Нед его ударил? Вот это я называю прекрасной данью. Когда это случилось? До того, как мы поехали в «Мет»? После обеда? Когда?
Аллейн глядел на нее не отрываясь:
– Я думал, это вы мне скажете.
– Я? Но, обещаю, я…
– У него текла из уха кровь, когда вы с ним разговаривали в кабинете? На тот случай, знаете ли, если вы скажете, что ссоры не было?
– Дайте подумать. – Фелиситэ опустила голову на скрещенные руки. Но движение было недостаточно быстрым – он заметил в ее взгляде чистейшую панику.
– Нет, – медленно произнес ее голос, приглушенный руками. – Нет, я не уверена.
Наверху, там, где лестница упиралась в первую площадку, неуловимо изменилось освещение. Аллейн поднял глаза. Там в тени стояла Карлайл Уэйн. Ее фигура и поза еще сохраняли инерцию движения, словно она хотела спуститься, но замерла, не сделав шаг, – так замирает действие в кинофильме, подчеркивая важность момента. Поверх склоненной головы Фелиситэ Аллейн легким движением руки попросил Карлайл не двигаться. Тем временем Фелиситэ заговорила снова:
– Опять-таки испытываешь некоторый подъем. Не каждый день на неделе люди дают кому-то в ухо ради прекрасных глаз любимой. – Подняв лицо, она посмотрела на Аллейна. – Как нехорошо со стороны Неда, но как мило. Милый Нед!
– Нет! – резко произнесла Карлайл. – Это уж слишком.
С приглушенным криком Фелиситэ вскочила на ноги.
– Доброе утро, мисс Уэйн, – сказал Аллейн. – У вас есть теория, почему мистер Мэнкс ударил в ухо Риверу? А ведь он ему врезал, знаете ли. Почему?
– Если вам так надо знать, – тоненьким голосом сказала Карлайл, – это было потому, что Ривера поцеловал меня, когда мы столкнулись на площадке.
– Боже ты мой! – воскликнул Аллейн. – Почему вы не сказали раньше? Так он поцеловал вас? Вам это понравилось?
– Не будьте чертовым глупцом! – крикнула Карлайл и бросилась вверх по лестнице.
– Должна сказать, – вставила Фелиситэ, – это очень нехорошо со стороны милой Лайл.
– Прошу нас простить, – сказал Аллейн и вместе с Фоксом оставил ее задумчиво рассматривать ногти.
III
– Побриться, – сказал Аллейн в машине, – принять ванну и, если повезет, часа два поспать. Все разберем дома и отправим собранное дальше экспертам. А вы как, Фокс? Трой будет рада вас принять.
– Большое спасибо, сэр, но мне и в голову бы не пришло беспокоить миссис Аллейн. Есть одно местечко…
– К черту ваше местечко! Хватит с меня вашей несубординации, дружище. Вы едете к нам.
Фокс принял это удивительное приглашение в духе, в каком оно было сделано. Он достал очки, блокнот Аллейна и расписание лорда Пастерна. Аллейн провел рукой по подбородку, передернулся и, зевнув, закрыл глаза.
– Проклятие, что ли, лежит на этом расследовании? – пробормотал он и как будто заснул.
Фокс начал шептать себе под нос. Машина скользила по Кливиден-плейс, оттуда свернула на Гросвенор-плейс, потом на Гайд-Парк-корнер.
– Тц-тц-тц, – цокал языком над расписанием Фокс.
– По звуку, – сказал, не открывая глаз, Аллейн, – ни дать ни взять доктор Джонсон по пути в Стритхэм. Вы умеете хрустеть пальцами, Братец Лис?
– Понимаю, что вы имели в виду, говоря про проклятие.
– А что я имел в виду? Подбейте меня и потопите, если я знаю, что имел в виду.
– Э, сэр, нашему клиенту, кто бы он ни был, а моя точка зрения вам известна, надо было побывать в бальном зале, чтобы забрать кусок французского зонта, в гостиной, чтобы раздобыть шильце, и одному в кабинете, чтобы приспособить шильце к ручке зонта шпатлевкой.
– Вы обойдете гору, когда прибудете.
– Тут своего рода гора, и это факт. Согласно тому, что сказала вам, сэр, молодая леди, то есть мисс Уэйн, со злосчастным зонтом все было в порядке, когда она зашла в бальный зал и его открыла, а, опять же по ее словам, его светлость находился в кабинете, где извлекал из патронов пули. Если она не лжет, у него не было шанса повозиться с зонтом до обеда. Более того, это укладывается в собственное заявление его светлости, которое может подтвердить Морено, если вообще проснется, а именно что он развинчивал зонт после обеда. Забавы ради.
– Верно.
– Хорошо. Ну и к чему это нас приводит? Если расписание верно, его светлость ни на минуту после не оставался один в кабинете после обеда.
– И более того, единственное время, когда он вообще был один, он бегал по дому, ревя как бык и требуя сомбреро.
– Не походит на установление алиби, как по-вашему? – вопросил Фокс.
– Скорее уж как на изначальное алиби, Братец Лис.
– Он мог носить тюбик шпатлевки при себе, в кармане.
– Мог, конечно. Вместе с куском ручки зонта и шильцем, а между приступами рева их соединить.
– Фу! Как насчет того, что он принес все с собой в кармане в «Метроном» и там состряпал орудие убийства?
– О господи! Когда? Как?
– В уборной? – с надеждой предложил Фокс.
– И когда он затолкал оружие в револьвер? Не забывайте, Скелтон осматривал дуло как раз перед тем, как начали играть.
Машина остановилась на светофоре на Пиккадилли. Фокс неодобрительно воззрился на Грин-парк. Аллейн все еще не открывал глаз. На Биг-Бене пробило семь.
– Вот черт! – выругался Фокс, хлопая себя по коленке. – Вот черт! А если так? А если его светлость у всех на виду вставил снаряд в револьвер, пока сидел за барабанами? У всех на виду, за ним никто ведь не наблюдал, пока остальные по очереди играли свои сольные номера? Удивительно, сколько всего можно провернуть, если хватит наглости! Какое там старье вечно цитируют, сэр? Ах да. «Украденное письмо»! Доказывая, что если выставить что-то напоказ, его никто не заметит.
Аллейн приоткрыл один глаз.
– «Украденное письмо», – повторил он и открыл второй глаз. – Фокс, моя шпаргалка, мое редкое издание, мой object d’art, моя личная любимая bijouterie, будь я проклят, если вас не посетило вдохновение. Скорей! Давайте разовьем вашу мысль.
Они напряженно обсуждали, пока машина не остановилась в тупичке позади Ковентри-стрит перед домом Аллейна.
Свет раннего утра струился в небольшой коридор, под картиной Беноццо Гоццолли семейка георгин, бумажно-белых в голубой чаше, отбрасывала тонкие тени на стену цвета пергамента. Аллейн довольно огляделся по сторонам.
– Трой велено не вставать до восьми, – сказал он. – Вы первый в ванную, Фокс, пока я с ней переговорю. Воспользуйтесь моей бритвой. Нет, погодите. – Он исчез и вернулся с полотенцами. – В половине девятого будет кое-что перекусить, – пообещал он. – Гостевая комната в вашем распоряжении, Фокс. Хороших снов.
– Вы очень добры. Несомненно, – сказал Фокс. – Могу я передать привет миссис Аллейн, сэр?
– Она будет рада его получить. Увидимся позже.
Трой уже проснулась в своей белой комнате, ее голову темным ореолом окружали короткие локоны.
– Ты похожа на фавна, – сказал Аллейн, – или бронзовый георгин. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Здоровой и бодрой, а ты?
– Как видишь. Невыспат, небрит, ненаглажен, короче, все «не».
– Ужасное положение вещей, – улыбнулась Трой. – Ты выглядишь как джентльмен с того двадцатифутового полотна в Люксембурге. Крахмальная рубашка помята, и смотрит на Париж в щель меж роскошных занавесей. Кажется, оно называется, да… «Безнадежный рассвет»! Как ты помнишь, его потаскушка еще спит в гигантской кровати.
– Не помню. Кстати о кровати, разве тебе самой не положено спать?
– Господи помилуй! – пожаловалась Трой. – Меня же не муха цеце укусила. Уже почти девять часов, как я легла, черт побери.
– Ладно, ладно.
– Что случилось, Рори?
– То, что мы больше всего не любим.
– О нет!!
– Ты все равно про него услышишь, поэтому давай расскажу. Тот напыщенный тип, что играл на аккордеоне, сплошь волосы и зубы…
– Не хочешь же ты…
– Кто-то пырнул его эдаким кинжалом, сварганенным из трубки от зонтика и вышивального шильца.
– Ух ты!
Он объяснил подробнее.
– Да, но… – Трой уставилась на мужа. – Когда тебе нужно быть в Ярде?
– В десять.
– Ладно. У тебя есть два часа и время позавтракать. Доброе утро, дорогой.
– В ванной Фокс, и я знаю, что не гожусь для спальни леди.
– Кто сказал?
– Если не ты, то никто. – Он притянул ее к себе и обнял. – Трой, можно мне попозже утром рассказать Фоксу?
– Если хочешь, милый.
– Возможно, захочу. Насколько сильно, по-твоему, я тебя люблю?
– Мне слов не хватает, – ответила Трой, пародируя покойного Гарри Тейта.
– И мне.
– Мистер Фокс выходит из ванной. Прочь отсюда.
– Пожалуй, ты права. Доброе утро, миссис Квиверфул.
По пути в ванную Аллейн заглянул к Фоксу. Инспектора он застал лежащим на кровати, без пиджака, но невероятно опрятного: влажные волосы зачесаны назад, подбородок сияет, рубашка туго натянута на крепких грудных мышцах. Глаза у него были закрыты, но он открыл их, когда Аллейн сунул голову в приоткрытую дверь.
– Разбужу вас в половине десятого, – пообещал Аллейн. – Вы знаете, что быть вам крестным дедушкой, Братец Лис?
Когда глаза Фокса расширились, старший инспектор закрыл дверь и, посвистывая, направился в ванную.
