Когда он наконец пришел, я уже спала и не слышала, как открылась и закрылась наружная дверь, но, когда отворилась внутренняя дверь, ведущая из маленькой прихожей в комнату, я, по-видимому, сразу проснулась.

В комнате было темно; тяжелые портьеры на окне плотно задернуты, и амбразура башни не пропускала лунный свет. Я услышала, как тихо за ним закрылась дверь; затем он остановился в нерешительности, вероятно пытаясь сориентироваться в темноте. Он не стал искать выключатель и, наверное, все-таки сумел что-то разглядеть, так как старые половицы заскрипели и шаги начали приближаться к кровати.

Я сонно сказала:

– Дорогой, иди сюда, – и повернулась, на ощупь отыскивая лампу у изголовья кровати.

Внезапно все звуки прекратились.

– Льюис? – спросила я, найдя в этот момент выключатель.

Тонкий луч карманного фонарика, ударивший прямо в глаза, ослепил меня. Раздался быстрый шепот:

– Лежи смирно. Убери руку с выключателя. – Он еще не успел договорить, как я инстинктивно нажала кнопку и вспыхнул свет.

Это был не Льюис. В каких-нибудь восьми футах от изножия кровати стоял, сжимая в руке фонарик, Шандор Балог.

– Что вы здесь делаете? Кого ищете?

От испуга и потрясения я заговорила пронзительно громким голосом. Он застыл на месте, очевидно почувствовав, что, если сделает еще хоть один шаг, я окончательно потеряю голову от страха и заору. Он убрал фонарик в карман.

– Не дергайся, поняла? Не вздумай кричать, а то…

Я зашипела от злости:

– Вон отсюда! Сейчас же! Слышите? Немедленно вон из моей комнаты! – И я спешно перекатилась по кровати, чтобы добраться до телефона на ночном столике.

Вот теперь он бросился вперед и в два шага оказался рядом с кроватью, перехватив левой рукой мое запястье, прежде чем я успела коснуться телефонной трубки. Второй раз за сегодняшний вечер мне довелось испытать силу этих рук, и на этот раз его хватка была грубой и безжалостной.

– Прекрати, я сказал! – Он резко вывернул мою руку и отшвырнул меня назад на подушки.

Тут я завопила что было мочи. Кажется, я выкрикивала имя Льюиса, пока пыталась сдвинуться на другой конец кровати, подальше от Шандора, но он вновь рванулся следом и, поймав меня за руку, рывком опрокинул на подушки; когда же я открыла рот, чтобы снова закричать, он с размаху ударил меня по лицу.

От удара я больно стукнулась о спинку кровати. Как только я попробовала приподняться, последовал новый удар. Точно не помню, но, кажется, я больше не сопротивлялась. В любом случае это было бы бесполезно. Несколько следующих минут я была скована шоком, страхом и болью; оставив всякую надежду убежать или позвать на помощь, я, вжавшись в подушки, старалась (без особого успеха) свободной рукой защитить лицо. Даже не знаю, бил ли он меня еще. Думаю – да, но в конце концов, увидев, что я полностью усмирена и запугана, он выпустил мою руку и отступил на полшага от кровати.

Я прижала ладони к избитому лицу и никак не могла унять дрожь, сотрясавшую мое тело.

– Посмотри на меня.

Я не шевельнулась.

Его голос изменился.

– Посмотри на меня.

Медленно, словно опасаясь содрать кожу на щеках, я отняла руки от лица и посмотрела на него. Теперь он стоял в ногах кровати, как раз на границе освещенного ночником пространства, но я понимала, что ему ничего не стоит достать меня молниеносным прыжком тренированного акробата; к тому же я все равно не могла бы убежать из-за пистолета, который он держал в правой руке.

Пистолет слегка передвинулся.

– Видишь это?

Я молчала, но и без слов было ясно, что я хорошо разглядела предмет у него в руке.

Он сказал:

– Вы только что убедились, что в таком месте, как это, кричать практически бесполезно. Между вами и коридором – две двери, да и стены, полагаю, в полметра толщиной. К тому же в любом случае здесь присутствует только этот мальчик, не так ли? Он довольно далеко, в другом конце коридора, и наверняка спит как младенец… но даже если вы, мадам, успели его разбудить, то ему будет только хуже. Понимаете?

Я поняла очень хорошо и на этот раз кивнула.

– Превосходно… если же вы попробуете снова дотронуться до телефона, вам это дорого обойдется.

– Что вам надо? – Я хотела, чтобы это прозвучало с гневным достоинством, но вышло нечто вроде слабого шепота.

Я откашлялась и попыталась еще раз – и опять ничего похожего на мой собственный голос. Я заметила, что он улыбается. При виде этой улыбки где-то внутри меня зажглась искорка гнева, посылая слабый проблеск тепла сквозь холод и страх.

– Вы кого-то ждали, если я не ошибаюсь. – Улыбка стала шире. – Или мадам принимает радушно всех, кто приходит к ней в комнату?

Он облокотился на спинку кровати, небрежно держа пистолет и глядя на меня презрительно и в то же время оценивающе. Маленькое пламя у меня в душе вспыхнуло и начало разгораться. С удовлетворением убедившись, что мой голос теперь звучит твердо и холодно, я процедила:

– Вы, по-моему, могли заметить, насколько радушно я встретила вас.

– Ах да, конечно, такая добродетельная леди. Вообразили, что муж все-таки приехал, да?

Итак, его первое замечание было просто пошлой хулиганской издевкой. Такой же оскорбительный смысл он каким-то образом ухитрился вложить в свои последние слова, а я мимоходом успела подумать: почему это ни одной нормальной женщине не нравится, когда ее называют добродетельной? Но моя ирония быстро улетучилась вместе со всеми сиюминутными страхами, когда он упомянул моего мужа. Я начала размышлять.

Этому бандиту было известно, что Льюис должен приехать, и он узнал, что тот задерживается. Следовательно, он вломился ко мне в комнату, явно рассчитывая застать меня одну… Не имея каких-либо дополнительных сведений, я была вправе допустить, что Шандор Балог – тот самый противник, который фигурирует в секретном расследовании Льюиса и имеет непосредственное отношение к загадочной драме в цирке. И если он пришел выведать что-нибудь насчет Льюиса, то скоро для меня многое прояснится. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Я сглотнула и проговорила довольно уверенным тоном:

– Вы же пришли сюда не ради того, чтобы меня оскорблять. Так зачем вы пришли? Какое вам дело до того, когда должен приехать мой муж?

– Никакого, моя дорогая леди, за исключением того, что я вряд ли сумел бы прийти… как сейчас… будь он здесь.

– Но как вы определили, что его здесь нет? Если на то пошло – как вы вообще узнали о его приезде? Я никому в цирке не говорила.

Он быстро пожал плечами. Его атлетическое сложение сейчас особенно бросалось в глаза. Разумеется, он сменил свой артистический костюм, но был все так же одет в черное – в темные обтягивающие брюки и черную кожаную куртку, которая сидела на нем как влитая и почему-то усиливала его сходство с диким зверем.

– Вы же не думаете, что я стал бы соваться в такое местечко, как это, не разузнав сначала все как следует? Некоторые из слуг живут в деревне. Они были на представлении, и не составило никакого труда потом разговорить их и выяснить, какие здесь постояльцы. В этой части света нет привычки запирать на ночь двери отелей; кроме того, я предположил, что, раз им вечно не хватает персонала, маловероятно, чтобы здесь дежурил ночной портье… во всяком случае, он не торчит там целую ночь. Так что мне оставалось только войти и заглянуть в регистрационный журнал, чтобы выяснить номер вашей комнаты, а заодно удостовериться, что ваш муж все еще не приехал. – И снова та же ухмылка. – Поэтому не стоит меня запугивать, мадам, убеждая, что сейчас войдет муж и схватит меня здесь. Но если даже и так… – он тряхнул пистолетом, – я могу справиться с ним так же легко, как с вами, разве нет?

«Нет, безмозглая скотина», – подумала я, но вслух не сказала. Я не хотела показать, какое чувство облегчения сейчас испытывала. В чем бы ни крылась причина его появления, было ясно: он не искал встречи с Льюисом; к тому же он явно не отождествлял Льюиса с Ли Эллиотом. Едва ли он мог выяснить, что в замке ожидается Эллиот: я ведь знала, что Йозефу об этом должны были сообщить только после его возвращения из цирка, а к тому времени прислуга, живущая в деревне, уже должна была покинуть отель. Итак, Льюис был на пути сюда, хотя Балогу это осталось неизвестным, и вместо неловкого испуганного туриста, каким, видимо, он представлял себе моего мужа, ему придется столкнуться с профессионалом, который будет по крайней мере раза в два покруче его самого.

Я сказала:

– Замечательно. Вы добились своего. Вы меня напугали, побили и совершенно недвусмысленно показали – мне придется делать то, что вы велите. Так, может быть, пора уже объяснить, в чем дело? Зачем вы сюда явились? Что вам нужно?

– Седло, – сказал он.

Я уставилась на него:

– Что?

– Седло. Когда я увидел на вас ту самую брошку, я даже не предполагал… но потом Элмер рассказал мне о лошади и добавил, что седло вы тоже забрали с собой. Где оно?

– Не понимаю. Зачем оно вам?

– Вас никто и не просит понимать. Просто отвечайте. Куда вы его дели?

Я молча смотрела ему в лицо. Внезапно мне показалось, что я все поняла; и теперь очень важно было последить за собой, чтобы даже нечаянно не взглянуть в сторону туалетного столика, где лежала в ящичке завернутая в платок горсточка «драгоценностей», срезанных сегодня с конской сбруи.

– Седло в конюшне, – заявила я, надеясь, что тон у меня был достаточно удивленным. – Где же еще ему быть?

Он нетерпеливо дернулся, но в этом быстром, едва уловимом движении было заключено столько затаенной ярости, что я вжалась в подушки.

– Врете. Разумеется, я сначала побывал там. Не надо меня за дурака держать. Один из работников сказал мне, что у старика все еще сохранились конюшни, поэтому я отправился прямо туда, чтобы осмотреться. Я видел, как вы пустили лошадь пастись на склоне горы, и смекнул, что седло, скорее всего, находится в стойле. Однако там и следа его нет. Вы специально приволокли седло сюда, чтобы покопаться в нем без помех? Где оно?

– Зачем мне в нем копаться? Оно в конюшне, в ларе для зерна.

– В ларе для зерна? Что еще за сказки? Не смейте мне врать, дурочка, а то…

– Какой смысл мне врать? Я всего лишь хочу, чтобы вы убрались отсюда как можно быстрее. Не знаю, зачем вам нужно седло, и меня это не волнует. Я не настолько глупа, чтобы драться за него – тем более без малейшей надежды на успех. Говорю вам чистую правду: я положила его в ларь для зерна. В конюшне есть крысы, я видела следы их пребывания и не хотела оставлять седло им на съедение. К вашему сведению, эти ящики обычно делают из металла исключительно ради того, чтобы уберечь зерно от крыс. Вы найдете седло в ящике рядом с дверью в каретный сарай. – Все это время я придерживала одеяло на груди и теперь демонстративно его расправила горделивым, как мне казалось, движением, давая понять, что разговор окончен. – А теперь не соизволите ли убраться отсюда ко всем чертям?

Но он остался на месте и уже знакомым движением повел пистолетом:

– Вставай и одевайся.

– Что-о?

– Что слышала. Поторапливайся.

– Зачем это? О чем вы говорите? Что вы собираетесь делать?

– Пойдешь со мной.

Я все так же крепко удерживала одеяло под подбородком, но чувствовала, что мое высокомерие потихоньку тает и меня снова начинает трясти.

– Но я… я же сказала вам правду. Зачем бы я стала врать? Говорю вам, седло находится в ларе для зерна. Почему бы вам самому не спуститься туда, взять его и уйти?

Снова это нетерпеливое движение, полное угрозы.

– Ты думаешь, я так просто уйду, а ты останешься здесь и поднимешь весь дом на ноги? Пойдем вместе, и не смей спорить! Делай, как я говорю, и вылезай из постели! – Рукой с пистолетом он указал на ту сторону кровати, которая была дальше от телефона и двери.

Выбора у меня не было. Я медленно стянула с себя одеяло и встала на пол. Моя ночная рубашка была из двухслойного нейлона, но я чувствовала себя раздетой догола. Помнится, я ощущала не столько стыд, сколько полную беззащитность. Должно быть, именно это чувство вынудило первого нагого человека сделать себе оружие. Возможно, будь пистолет в моей руке, я бы чувствовала себя вполне одетой.

Я взяла свои вещи:

– Оденусь в ванной.

– Оденешься здесь.

– Но я не смогу…

– Черт тебя побери, перестань спорить. Давай одевайся. Я спешу.

Презирая себя за просительный тон, я сказала:

– Ладно, но не могли бы вы хотя бы отвернуться?..

– Не будь идиоткой. Я не собираюсь тебя насиловать. Все женщины одинаковы. По-вашему, у нас и на уме ничего нет, кроме ваших прелестей. Пошевеливайся.

Мне оставалось лишь следовать принципу: то, чего мы не видим, не существует. Я повернулась к нему спиной, но все равно как будто кожей чувствовала – он за мной наблюдает. Даже не знаю, что бы я сделала, попробуй он только сдвинуться с места… и плевать мне на его пистолет.

Однако он не шелохнулся, застыв, словно каменное изваяние, в трех ярдах от меня; и все то время, пока я неуклюже, с трудом напяливала на себя одежду, пытаясь дрожащими пальцами управиться со всеми застежками, я ощущала его взгляд. Я не стала надевать платье, в котором была днем. Он позволил мне взять из шкафа слаксы, свитер и теплую куртку с капюшоном. Я натянула все это на себя и застегнула молнию. Теплое прикосновение шерстяных одежек принесло удивительное утешение, а когда я влезла в ботинки, то уже достаточно осмелела, чтобы снова обратиться к нему:

– Ну, достанете вы седло, и что тогда?

– Тогда и посмотрим.

Я застыла. Физический страх перед ним был таким откровенным, что я утратила способность трезво оценивать ситуацию, но теперь, поставленная перед необходимостью покинуть уютную светлую комнату и отправиться в темноту с этим свирепым головорезом, я почувствовала, что мой разум усиленно заработал, раскладывая факты по полочкам и суммируя их с точностью кассового аппарата.

Лошадиное седло, усыпанное «драгоценными камнями»; интерес Шандора к этому седлу (все-таки правильной была моя мысль, что человек такого типа не станет мальчиком на побегушках у Аннализы); разговор об украшениях, «пришитых на живую нитку»; да еще эта брошка, которая едва держалась и которую Элмер оторвал, чтобы вручить мне; то, как смотрел на нее Шандор… по-видимому, он тут же взял в оборот Элмера, но сумел лишь узнать, что вся сбруя целиком, вместе с драгоценностями, укатила в замок Цехштайн. И вот теперь Шандор спрашивает меня, не «копалась» ли я в седле. Да, все сходится, плюс другие факты, которых он (пока еще) не знает: интерес графа к моей брошке и портрет графини Марии с сапфировой брошью, которая хранится в Мюнхенском музее…

А вдруг ее там уже нет? Если Шандор Балог действительно совершил кражу подобного масштаба, где он мог спрятать эти драгоценности надежнее, чем среди мишурного блеска обычной цирковой амуниции? Если же он – что казалось более вероятным – был просто курьером у воров, есть ли лучший способ вывезти их из страны?

Таким образом, мой невинный интерес к лошади втолкнул меня прямиком – и, как назло, вопреки всем наказам Льюиса – в самое средоточие этого опасного дела. Если бы Шандор поверил мне на слово и снова прогулялся в конюшню, я успела бы сходить за помощью в крыло для прислуги, прежде чем он обнаружит отсутствие драгоценностей в указанном ему месте и вернется обратно, чтобы добраться до них – и до меня. Но он уводит меня с собой; я буду в конюшне с ним наедине, когда он вытащит седло из ларя и увидит, что лишился своего сокровища.

Не стоило также забывать, что у Шандора в этом деле слишком многое было поставлено на карту. Он только что продемонстрировал, насколько безжалостным может быть, и я не сомневалась – он способен на худшее. Я была уверена, что этот человек может без всяких колебаний пойти и на убийство.

Убийство… При этой мысли все остальные факты окончательно встали на место: и сгоревший дотла фургон, и предсмертные слова Францля – хозяина лошади; и упорное бормотание (неправильно истолкованное Льюисом и Аннализой) о седле Неаполитано Петры. Возможно, Францль и пытался (как думала Аннализа) признаться в краже лошади, но его настойчивое возвращение к такой, казалось бы, обыденной мелочи, как седло, означало лишь одно: забыв в последние минуты перед смертью, что имя лошади им ни о чем не говорит, он отчаянно порывался рассказать о своем открытии – том самом, из-за которого убили и его самого, и Пола Денвера вместе с ним. Выходило так, что в старой истории пегого коня скрывались более животрепещущие сведения, чем мы могли вообразить, – сведения, относящиеся к тайной миссии Льюиса.

В таком случае на счету Шандора Балога уже две смерти, и сейчас он вряд ли остановится еще перед одной.

Ну уж нет, никакие драгоценности не стоят того, чтобы умирать за них. А с каждой минутой промедления Льюис все ближе и ближе, и любая проволочка мне на руку.

Я торопливо проговорила:

– Минуточку. Это седло, ради которого вы так хлопочете… я знаю, зачем оно вам понадобилось.

Это заставило его остановиться.

– Что ты знаешь?

– Про драгоценности, похищенные вами. Брошка, которую Элмер снял с седла и отдал мне, она ведь из них, верно?

Велико было искушение поразить его еще больше рассказом о том, каким образом я опознала драгоценности, но я не хотела подвергать опасности старого графа, а при нынешних обстоятельствах любой намек на то, что ему кое-что известно о броши, мог сослужить плохую службу. Да и свою голову не стоило подставлять, показав, как много я знаю о Францле. Я поспешила продолжить:

– Вы себя выдали, когда мы столкнулись около вагончика Аннализы; с чего вдруг вы стали бы интересоваться, куда делась стекляшка, снятая с седла? А после отправились за этой стекляшкой сюда наверх… Это же очевидно, и я была бы воистину дурой, если бы не поняла. Ладно, меня это не касается, драгоценности не мои, и я вовсе не намерена рисковать ради них. Если вы все-таки притащите меня в конюшню и я покажу вам седло, толку не будет. Вы же не думаете, что я взяла бы это седло, сплошь расшитое цирковыми блестками? Я сняла эти украшения.

– Украшения, – произнес он. – Украшения… Ты сняла украшения с седла?

– Ну да. Я предлагала Аннализе положить их в коробку, чтобы впоследствии переслать их на ее адрес в Инсбруке, но она отказалась. Можете их забрать; по мне – так хоть все забирайте. Только уйдите из моей комнаты и оставьте меня в покое. Вы сможете пересечь границу через несколько часов, да и с чего бы вам волноваться? Просто уходите и прихватите их с собой.

Он продолжал таращиться на меня как на полоумную. В его темных суженных глазах я заметила проблеск внезапно вспыхнувшей мысли, словно он начал прикидывать в уме некие возможности. Надо было быстро помешать его размышлениям, пока он не додумался до чего-нибудь особенно подлого. Если я отдам ему драгоценности, сумею как-нибудь выпроводить его из комнаты, запереть за ним эту массивную дверь… Он может почувствовать себя в безопасности, станет готовиться к переходу границы и при этом будет уверен, что здешние его художества известны только двум беспомощным иностранцам – мне и Тимоти. Особенно рассчитывать на это не стоило, но ничего другого я не могла придумать. Неожиданно я поймала себя на мысли: как странно, что Льюис и его авторитетная контора взялись за расследование преступления такого рода, но, если это действительно тот, за кем охотился Льюис, я не настолько глупа, чтобы думать, что могу с ним справиться. Я знала, чего бы хотел от меня Льюис: чтобы я оставалась в безопасности, дождалась его, а затем помогла ему сесть на хвост Шандору.

Я поспешно повернулась к туалетному столику, выдвинула ящик и извлекла оттуда сверкающую кучку камней, завязанных в узелок из чистого носового платка. Я надеялась, что он не заметит отсутствия сапфировой брошки.

Впервые я приблизилась к нему по собственной воле и, не обращая внимания на пистолет, протянула ему узелок:

– Вот, пожалуйста. Здесь то, что было на седле. Теперь уходите, и от души желаю вам подавиться этими камнями.

Он даже не шевельнулся, чтобы их взять. Потом неожиданно рассмеялся, похоже забавляясь вполне искренне.

Я обескураженно спросила:

– В чем дело? Почему вы не забираете драгоценности?

С нескрываемым презрением он бросил:

– Драгоценности? Эти драгоценности годятся только для лошади. Или, возможно, для женщины. Ну ладно, нечего тянуть время.

Поскольку я так и стояла с украшениями в раскрытых ладонях, он протянул узкую мозолистую руку и подцепил из узелка три или четыре камня. Он перекатил их несколько раз у себя на ладони, так что они ярко засверкали в свете ламп – зеленый, красный и какой-то желтый вроде. Затем он опять засмеялся:

– Изумруд, рубин, а этот – что, желтый алмаз? О да, они очень красивы, эти твои царские драгоценности. – Внезапно улыбка исчезла, и передо мной стоял оскалившийся зверь. – Это стекляшки, дуреха! Думаешь, я стал бы тратить время на подобные вещи? Даже будь они настоящими, каким образом я мог бы сбыть их у себя в стране? Людям, которые там живут, не нужны драгоценности, им нужны иллюзии, да, иллюзии… прекрасные иллюзии для убогих… Иллюзии всегда можно продать.

Легким движением он высоко подбросил стразы, и я услышала, как они, стукнувшись об пол, укатились за оконную портьеру.

– Вы сумасшедший! – воскликнула я.

– Может быть. А теперь пошли.

Я попятилась, чтобы оказаться как можно дальше от него, и уперлась в туалетный столик.

– А если я откажусь? – еле слышно осведомилась я. – Вы в самом деле надеетесь безнаказанно удрать после того, как застрелите меня?

– Ах вот ты про что. – Он бросил на пистолет небрежный взгляд. – Я и не собирался стрелять. Это просто чтобы тебя припугнуть. – Ловкое движение сильных пальцев – и пистолет в его руке перевернулся рукояткой вверх. – Видишь ли, мне было бы достаточно стукнуть тебя разок этой штукой, чтобы ты ненадолго вырубилась, а затем… – Он махнул рукой в сторону окна. – Падать здесь высоко, как я полагаю. – Он улыбнулся мне. – Я этого пока не делаю по единственной причине: мне по-прежнему нужно это седло и я тебе не доверяю, красотка.

Во время разговора он передвинулся к двери и, готовясь ее открыть, взялся за ручку. Склонив голову, он прислушался, затем остановил на мне пронизывающий взгляд узких черных глаз и тихо распорядился:

– Теперь прибери постель и сложи ночную рубашку. К телефону не подходи… Правильно. И подбери эти камешки. Нужно придать комнате такой вид, будто ты оделась и вышла погулять по собственной воле, поняла?

Я повиновалась; казалось, выхода не было. Он наблюдал за мной еще какое-то время, затем осторожно отворил дверь и высунулся в коридор, внимательно прислушиваясь, все ли там тихо. Я ничего не услышала и нагнулась, чтобы поднять красный камень. Два других закатились за тяжелые портьеры, которые закрывали проем башенной амбразуры. К этому моменту он, удовлетворенный моим послушанием, перестал за мной следить: теперь он напряженно всматривался вглубь тихого коридора. На мне были легкие и мягкие туфли; ступая по ковру, я не производила ни малейшего шума. Делая вид, что подбираю другие упавшие камни, я просунула руку за портьеры…

Он не обернулся. Как можно тише я проскользнула между портьерами в темную амбразуру, а затем так быстро, как только могла, нашарила задвижку маленькой дверцы, которая вела на крепостную стену замка.