– Он, наверное, просто хотел убедиться, что мы убрались восвояси, – сказал Тим позднее, когда мы уже шли через спящую деревню к гостинице «Эдельвейс».

Воздух был тих и прохладен. Часы на церковной колокольне пробили два раза. Где-то звякнула цепь и заворчала собака.

– Как ты думаешь, между ним и Аннализой что-нибудь может быть? На мой взгляд, он просто прыщ на ровном месте.

– С ее-то стороны ничего нет, в этом я уверена. Но так или иначе, ты можешь спокойно оставить нашего Шандора под присмотром герра Вагнера и попугая.

Он захихикал:

– Попугай меня больше занимает. Я бы с удовольствием его послушал… А вот это странно.

– Что странно?

– Мне показалось, я видел кого-то впереди… на другой стороне площади, за деревьями.

– Ну и что?

– Уверен, это был мистер Эллиот.

– Ну и что? – повторила я. – Вероятно, он объелся булочками, а теперь мается от несварения желудка. Пешая прогулка очень помогает в таких случаях. Идем, Тим, меня уже ноги не держат.

Но потом, когда я наконец собралась ложиться в постель, оказалось, что меня гложет тревога и о сне не может быть и речи. Я прошла босиком через комнату, распахнула высокое окно, служившее также балконной дверью, и вышла на веранду полюбоваться ночным пейзажем. Окно в соседней комнате, где расположился Тимоти, также было открыто, но свет там уже не горел. Куранты вдалеке пробили полчаса, и, словно эхо, где-то рядом послышался нежный перезвон: видимо, в хлеву заворочалась корова.

Ночь была чудесной – прохладной и безоблачной. Казалось, звезды подобрались вплотную к горным вершинам и их можно принять за отблески лунного света, отраженного от ледников. Мягкие луговые склоны и сосновые рощи легко различались в плавном чередовании оттенков серебра и мрака. При желании можно было воспроизвести в воображении картину окружающей местности с помощью одного лишь обоняния. Прямо под верандой – клевер и скошенное сено; за ними – сосны и влажная прохлада бегущей воды; слабые ароматы пищи из гостиничной кухни; милые моему сердцу запахи, по которым безошибочно угадывается присутствие домашней живности.

Все дышало тишиной и покоем.

Я прошла обратно по дощатым половицам, уже слегка влажным от росы. Для защиты от холода постояльцам здесь предоставлялась только перина – одеяло из гагачьего пуха, легкое и теплое, но с одним недостатком: если подтянуть его к подбородку, то, как правило, из-под него высовывались ноги. Я свернулась калачиком, лицом к окну, подоткнула под себя одеяло и стала думать про Льюиса…

Я не рассчитывала, что смогу заснуть, но, вероятно, пребывала в каком-то промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, потому что едва слышный шум извне разом отогнал сонливость. Я не шевельнулась, но насторожилась. Ничего. Но сомневаться не приходилось: за окном происходило какое-то движение.

Потом чья-то рука раздвинула шторы. Вошедший не издал ни звука, просто проскользнул между ними, словно привидение. Когда я села в кровати, закутавшись в одеяло, он уже поворачивался, чтобы закрыть окно. Задвижки стали на место с едва слышным щелчком. Он застыл у окна, как будто к чему-то прислушиваясь.

– Все в порядке, мистер Эллиот, – сказала я. – Я проснулась. Что привело вас сюда таким образом? Вы не смогли найти дорогу в фургончик Аннализы или же там на страже стоял Шандор Балог?

По-кошачьи бесшумно он двинулся по направлению ко мне.

– По-моему, я попал именно туда, куда надо.

– Откуда у вас такая уверенность, мистер Ли Эллиот? На каком основании вы полагаете, что после всего случившегося имеете хоть малейшее право забираться сюда украдкой, вроде бродячего кота, и при этом рассчитывать на радушный прием?

– О, если уж речь зашла о правах… – сказал Льюис, усаживаясь на краешек кровати и снимая туфли.

– А теперь, – отчеканила я, – может быть, вы начнете с самого начала? Что, скажите на милость, вы здесь делаете и что связывает вас с Аннализой?

– Как это по-женски – начинать не с того конца, – заявил Льюис. – Вопросы буду задавать я, с вашего разрешения. Прежде всего, что ты здесь делаешь и кто этот мальчишка?

– Тише, пожалуйста. Он в соседней комнате.

– Знаю. Заглянул к нему, когда шел по веранде. Он спал как убитый.

– Надо же, какой ты предусмотрительный. Ты знаешь, кто он такой; я тебе о нем говорила. Это Тим Лейси. Ты не помнишь Кармел? Уж один-то раз вы точно встречались. Она подарила нам тот жуткий графин на свадьбу.

– А-а, да, белокурая толстуха, помню. Такая с виду мягкая и теплая, а согреть никого не согреет: сплошные холодные сквозняки, вот как эта проклятая перина. Между прочим, тебе обязательно перетягивать ее на себя целиком? Я что-то замерз.

– Тогда тебе имело бы смысл снова одеться. Если Тим или фрау Вебер услышат нас и войдут сюда, это уже достаточно скверно, а уж коли они застанут нас в таком виде…

– Ладно, твоя взяла. Жизнь во грехе чертовски неудобна, – примирительно сказал Льюис, спустив ноги с кровати и потянувшись за своими брюками.

– Прекрасно, а теперь не будешь ли ты так добр объяснить, почему мы должны вести такую жизнь? Когда я вечером тебя увидела, чуть в обморок не хлопнулась. Еще секунда – и я бы завопила.

– Знаю. Вот почему я и подал тебе знак, чтобы ты помалкивала. Должен признать, ты с этой задачей справилась отлично. Паренек не догадался?

– Нет, но сказал, что у меня вид забавный.

– Совершенно верно. Ты выглядела так, словно увидела призрак.

– Еще бы! Я была так ошарашена, как никогда в жизни! И до чего дошло дело – был такой кошмарный момент, когда ты смотрел будто сквозь меня… я даже на секунду растерялась: не ошиблась ли я? Льюис, а то, что было на тебе надето… где ты раздобыл эти обноски? Такие гнусные!

– Да-да, гнусные, верно? – Казалось, его это вполне устраивает. – Ты что же, действительно засомневалась – я это или не я?

– Еще как засомневалась.

– Ну что ж… вот дьявольщина, не могу найти носок… надеюсь, теперь я сумел тебя убедить.

– О да. Те же повадки, тот же Льюис. Все в порядке, ты – это ты.

Он ухмыльнулся:

– Итак, пока ничто не поколебало твоей уверенности… где же этот чертов носок?.. Как ты думаешь, можно мне свет включить на полминуты?

– Нет, нельзя. Если мне не позволено открыто признавать тебя своим мужем, то я не намерена губить собственную репутацию и не могу допустить, чтобы меня застали с тобой в постели. Мне доверили Тима, и я должна подумать о нем.

– Ах да, Тим… Ты мне так и не сказала, почему ты здесь вместе с ним… А-а, вот он, носок. Продолжай. Твой ход, я слушаю.

– Не имеет ни малейшего значения, как я сюда попала и почему я вместе с Тимом, – сварливо сказала я, – почему я вообще здесь оказалась… по-моему, причина вполне очевидна, Льюис…

– Нет, моя дорогая Вэн, это имеет значение… Мне необходимо знать, как ты разведала, что я в Оберхаузене. Придет срок, и я отвечу на все твои вопросы, но историю своего появления в этой деревне ты должна рассказать мне здесь и сейчас. Конечно, причина, которая привела тебя сюда, вполне очевидна: ты узнала, что я здесь. Теперь я хочу услышать объяснение, каким образом это стало тебе известно.

– Я знала, что ты был вместе с цирком, и, когда мы добрались до Вены и стали наводить справки, нам сказали: пожар случился в Оберхаузене, вот мы сюда и приехали. Мы, конечно, понимали, что цирк мог перебраться в другое место, но надеялись, здесь нам скажут, куда именно он перебазировался.

Натянув свой темный шерстяной свитер, он пару секунд помолчал, а потом тихо спросил:

– Съемки для кинохроники?

– Господи помилуй, как это ты сумел так быстро догадаться? Да, Кармел Лейси увидела тебя в выпуске новостей, а ей требовался кто-нибудь, чтобы отконвоировать Тимоти в Вену, и она сразу мне позвонила. Рассчитывала на то, что я присоединюсь к тебе рано или поздно.

– Понятно. Я видел камеру, но не знал, попал я в кадр или нет, и, конечно, надеялся, что в этой робе не похож на себя. Вероятно, ты отправилась в кино, чтобы самой удостовериться?..

Я кивнула.

– Ну и как, удалось мне стать неузнаваемым?

– Совсем не удалось, если уж говорить начистоту. А это имеет значение?

Он не ответил на мой вопрос.

– Подумать только, что ты это видела. Вот на таких случайностях и можно погореть. – Он помолчал. – Мне даже в голову не приходило, что известия о здешних неприятностях могут докатиться в такую даль… Но как только я увидел тебя здесь, в Оберхаузене, я сообразил, что ты каким-то образом разузнала, где я нахожусь, и уже больше ни о чем думать не мог. Как по-твоему, по телевизору этот сюжет показывали?

– Только не в Англии, уверена. Обычно я смотрю новости, а про ваши здешние дела не видела. И даже пропусти я что-нибудь, наверняка нашлись бы знакомые, которые узнали тебя и не упустили бы случая обсудить со мной это необычайное событие. – Я села в кровати, подобрав под себя ноги, и подтянула перину до самого подбородка. – Льюис, но что все это значит? В понедельник я получила от тебя телеграмму из Стокгольма. Ты ее посылал?

– Нет.

– Я так и подумала. А потом, в пятницу, пришло письмо. Его отправил кто-нибудь по твоей просьбе?

– Да.

– Но… при чем тут Стокгольм? Почему нельзя было дать адрес Вены?

– Мне следовало назвать такую точку на карте, которая находилась бы как можно дальше от мест нашего запланированного отпуска. Окажись она более или менее по пути, ты бы, чего доброго, вздумала тоже туда прокатиться; и как бы я тогда смог тебя отговорить? Впрочем, – с некоторой горечью сказал Льюис, – лучше бы мне было врать поменьше, раз уж я свалял такого дурака, что позволил себе попасть в кинохронику.

– А тебе надо было, чтобы я не вздумала туда прокатиться?

– Да.

Я произнесла самым несчастным голосом:

– Ты понимаешь, что я почувствовала, когда увидела тебя на экране? Я не могла поверить, что между нами произошло непоправимое… но… у меня было так тяжело на душе, а после того, что мы друг другу наговорили…

– С этим покончено. Больше мы не вспоминаем про тот случай…

Да, с этим было покончено. Даже из памяти вычеркнуть тот злополучный вечер – вот о чем договорились мы каких-нибудь полчаса назад.

– Конечно не вспоминаем. Все хорошо. Я очень люблю тебя, Льюис.

В ответ последовало нечто вроде довольного хмыканья или добродушного ворчания, а потом он потянулся к карману пиджака, висевшего на спинке стула, за сигаретами и зажигалкой, после чего опять улегся рядом со мной на узенькую односпальную кровать.

– Ну хорошо. Так, по-твоему, достаточно прилично? Нет, держи эту дурацкую перину, закутайся поплотнее, родная, я уже вполне согрелся… Да, понимаю. Из выпуска кинохроники ты узнала, что я нахожусь в Австрии, а вовсе не в Стокгольме; вероятно, подумала, что меня могли послать из Стокгольма в Австрию по делу. Но ты получила открытку из Стокгольма в тот самый день, когда, как тебе было точно известно, я ошивался в окрестностях Граца, и решила разобраться, что же тут происходит. Верно?

– Более или менее. Самое занятное, что главную роль здесь сыграла Кармел Лейси. Она упрашивала составить Тиму компанию, и, может быть, это решило дело. Понимаешь, у меня было ощущение… ну, словно все специально так сложилось одно к одному, вроде того что так и было задумано. Меня все как будто подталкивало к этой поездке. Я должна была узнать, что у тебя на уме. Ясно же было – за всем этим нечто кроется.

– И что же, по-твоему, за этим кроется?

– Не знаю. Когда я увидела девушку… Аннализу… она ведь тоже попала в кадр…

– Попала?.. А, да, конечно. – У него в голосе звучало явное удовлетворение. Он выпустил колечко табачного дыма, призрачное в слабом свете, проникающем сквозь промежуток между шторами. – Так что же, ты мне не доверяешь?

– Да, не доверяю.

– По крайней мере, сказано честно, – тихо произнес он, и второе колечко дыма потянулось вслед за первым.

Я так и подпрыгнула:

– Льюис!..

– Не кричи, во имя всего святого! – С ленцой он приобнял меня и подтянул к себе. – Но вообще-то, можешь мне верить. По-моему, я только что дал тебе самые веские основания для этого.

– Или не верить.

– В зависимости от точки зрения? В этом что-то есть. – Он откровенно забавлялся. – Успокойся, ласточка, и не тревожься ни о чем. У нас не так уж много времени, и я хочу выслушать все до конца.

Я повиновалась:

– Хорошо. Но не забывай, я тоже хочу кое-что выслушать. – Стараясь быть как можно более краткой, я пересказала ему все, что произошло. – Вечером, после того как ты распрощался с нами и ушел вместе с Аннализой, я не знала, как быть: открывать Тиму правду или нет, и решила подождать, пока не поговорю с тобой; поэтому я сделала вид, будто обозналась. Ты намекнул, что мы скоро увидимся, и я надеялась на встречу в цирке.

– Я пришел позже. Я видел, как ты делала операцию.

– Знаю. Мои шпионы действуют повсюду.

Он тихонько засмеялся.

– А что тут смешного?

– Ничего. Вам, кажется, передали булочки?

– Да, большое спасибо. Ты обзавелся пожизненным поклонником в лице Тимоти. Он тобой восхищается и считает, ты проявил незаурядное административное чутье. И почему же ты не остался? Ты ведь должен был понимать, что я шею свернула, пока высматривала тебя.

– Я думал, мне лучше держаться от тебя подальше, пока мы не сможем потолковать наедине. И потом, я боялся тебя отвлечь. Вы хорошо поработали, миссис Марч.

– Бедный старина пегий. По-моему, герр Вагнер собирался прикончить его. Он принадлежал Францлю и был совсем бесполезен для цирка. Но теперь он в полном порядке и официально перешел в собственность Аннализы. У меня такое ощущение, что она в память о дядюшке предоставит ему возможность спокойно дожить свой век. Кстати, хочу тебя предупредить: как бы у тебя ее Тимоти не увел.

– Ну что ж, надеюсь, он стреляет достаточно метко, – заявил Льюис. – Половина участников родео и все клоуны в нее влюблены, не говоря уж об удальце Балоге и лилипуте. Но если ты сейчас спросишь: «А ты?» – я тебе устрою взбучку.

– А ты?

Он обнял меня покрепче, и я прижалась щекой к его грубому свитеру. Наступило долгое умиротворяющее молчание. Я слышала едва уловимое шипение сигареты, когда он затягивался.

– Если говорить по существу, – приглушенно сказала я, – то мне теперь уже не важно, почему ты здесь. Ты здесь, значит так надо. Единственное, что важно, – не могу ли я остаться с тобой? Нельзя ли нам провести здесь отпуск – сейчас или немного погодя? Чем бы ты ни занимался в этой деревушке… но твои дела закончены?

– Почти. Как только доложу о результатах начальству в Вене, я буду свободен.

– Собираешься туда завтра?

– Сегодня.

– Я догадываюсь, что ты предпочел бы ехать один. Но если я подожду тебя здесь… нет, не здесь, а в каком-то другом месте, где ты имеешь право называться Льюисом Марчем, ты сможешь после своего доклада вернуться за мной, чтобы мы вместе отправились отдыхать?

– Вполне вероятно. А как насчет мальчика?

– Он достанется Аннализе, – сонно пробормотала я. – Справедливый обмен. Льюис, а ты, случайно, не лежишь на этой чистенькой кроватке в тех жутких брюках?

– Ну уж нет. Те брюки я использовал, когда выносил навоз из конюшни.

– Похоже на то, – засмеялась я. – Ты действительно ухаживал за лошадьми?

– Действительно ухаживал. Я не рассказывал тебе, как меня укусил один из этих проклятущих паломино? Но… чего не сделаешь для Англии! На этот раз мне причитается целых две надбавки: за опасность и за исполнение грязной работы.

Наступило молчание.

– Ладно, полагаю, теперь моя очередь. Знаешь, Вэн, милая, я даже сейчас не должен бы этого рассказывать, но дела обстоят так, что, пожалуй, лучше все-таки дать тебе объяснения. В любом случае теперь я уже знаю, что на тебя можно положиться во всем, и, – чувствовалось, что он улыбается, – так или иначе, я увольняюсь. Кроме того, я тут успел подумать и пришел к выводу, что мне нужна твоя помощь. – Свободной рукой он потянулся и воткнул сигарету в пепельницу, стоявшую на тумбочке. – Времени у нас в запасе мало, потому что нам обоим надо хоть немного поспать. Я обойдусь без длинных речей и изложу только голые факты. Ты вполне способна воссоздать для себя детали, если уж знаешь основное. Вся неразбериха со Стокгольмом, телеграммой и письмом, дурацкий псевдоним – Ли Эллиот – и нелепое вранье… когда я расскажу все остальное, ты поймешь, почему это было необходимо. – Он помолчал, а потом заговорил снова, уставившись взглядом в потолок, где в первом свете утра слабо вырисовывались темные балки: – То, что я сказал тебе вечером насчет моего пребывания в Оберхаузене, – правда. Мы с Полом Денвером работали на одну и ту же фирму, и сюда я отправился для встречи с ним, но, когда я был еще в пути, случился пожар и он погиб. Дорога до Оберхаузена заняла несколько часов, и я был здесь в понедельник утром. Мне было известно, что Денвер связан с цирком, и поэтому, когда я добрался до деревушки и увидел огонь в той стороне, где располагался цирк… рванул прямо туда. Пола не нашел, но в толпе поднялся крик насчет того, что в вагончике находился еще один человек, и я понял, кто это был.

– Аннализа говорила, как ты тогда вынырнул откуда-то из темноты и принялся помогать.

– Да. Когда мы его вытащили, он был уже мертв. А Францль Вагнер умер не сразу. – После недолгой паузы он продолжил: – Теперь насчет остального. Моя служба в химическом концерне – чистейшая правда, но время от времени я выполнял и отдельные задания другого заказчика – иногда под вымышленным именем. Ли Эллиот – одно из таких имен. Некоторые из моих заграничных вояжей были для меня… ну, назовем это так – чем-то вроде работы по совместительству. В администрации нашего концерна, конечно, никто ничего не знал. Не стану рассказывать, как оформлялись мои поездки, и тебе незачем знать название ведомства, для которого я работаю… но можешь поверить мне на слово, в отделе сбыта «Панъевропейских химикатов» постоянно одни приезжают, другие уезжают, и никто ничему не удивляется. – Улыбнувшись, он тем же мягким тоном закончил свое повествование: – Вот и вся душераздирающая драма. Некоторые из моих заданий ты могла бы отнести к жанру «плаща и кинжала», и я не хотел причинять тебе лишние волнения.

– «Плаща и кинжала»?! Ты имеешь в виду разведку? Льюис! – Я попыталась осознать услышанное, но не могла. – Так кто же ты – агент? Или… шпион?

Он засмеялся:

– Выбирай любой из титулов. Мы люди непривередливые.

– Льюис, я поверить не могу! Это ты? Да ты ли это?

– Можешь не сомневаться. Сожалею, если тебя разочаровал. – Он резко повернул голову. – Ох, дорогая моя, да ты же дрожишь! Любимая, это не опасно… Нам вовсе не обязательно раскатывать в роскошных лимузинах, с заряженными пистолетами и ядовитыми пилюлями для самоубийства. Чаще всего наша амуниция состоит из старомодной шляпы, портфеля и, может быть, пачки денежных купюр для подкупа какого-нибудь второсортного информатора. Господи, ты же видела, как опасна эта работа – уход за лошадьми.

– Ну да, ты же сказал: чего не сделаешь ради Англии!

– Совершенно точно. И ничего особенного со мной не случилось – если не считать того, что меня укусил жеребец паломино.

– А Пол Денвер умер.

– А Пол Денвер умер. – Улыбка сбежала с его лица. – Да, я знаю, о чем ты думаешь, но полицейские пришли к заключению, что здесь имел место несчастный случай, а ведь они задерживали цирк достаточно долго, пока не прочесали тут все частым гребешком вдоль и поперек. Франц Вагнер и раньше, бывало, причинял своим спутникам массу хлопот. Однажды чуть не устроил пожар у себя в фургончике; к тому же он никогда не знал меры в выпивке. Пол наверняка собирался подпоить его, дабы выудить какую-то информацию. Но насколько я знаю Пола, он-то не был способен напиться до такой степени, чтобы прозевать начало пожара. Однако долго искать причину этого не пришлось: у него был проломлен череп. Вот потому-то я – натура у меня такая гнусная и въедливая – потратил столько времени в попытках найти хоть самую ничтожную улику, которая не укладывалась бы в версию несчастного случая. И не нашел. С другой стороны, было установлено, что крюк, на котором висела керосиновая лампа, был сломан и лампа упала. Судя по всему, она могла ударить Пола по голове с такой силой, что он долго пролежал без сознания и погиб в огне, тогда как старый Франц, который был просто пьян в стельку (да к тому же находился дальше от источника огня), прожил достаточно долго, чтобы его успели вытащить на свежий воздух. Он был способен говорить – и только. Полагай он, что пожар начался не случайно, наверное, постарался бы хоть что-то об этом сказать, но таких попыток он не предпринял.

– Разве он был способен связно говорить?

– Бедняга был в сознании, но я не стал бы утверждать, что он говорил связно. Шок заставил его протрезветь, но он страдал от боли, и потом, вокруг стоял жуткий кавардак, люди пытались вывести лошадей из стойл из опасения, что огонь перекинется на конюшни. Вся эта кутерьма происходила совсем рядом с тем местом, где он лежал, и он ни о чем другом не мог говорить – только про лошадей и про всю амуницию, оставшуюся в конюшне. Мы пытались его расспросить, но он снова и снова бормотал что-то о лошадях – большей частью про липициана – и о каком-то драгоценном седле из Неаполя, которым, как видно, он очень дорожил.

– И это все?

– Больше мы ничего не узнали. Мы уверяли его, что лошади в безопасности, – и на самом деле белого жеребца вывели первым, – но, по-моему, это не доходило до его сознания. До последней своей минуты он тревожился за липициана. – Льюис помолчал пару секунд. – Он хотел поговорить с Аннализой… И она все время была рядом. Это очень тяжело, Вэн, когда на твоих глазах человек умирает от ожогов. Потом, когда нагрянула полиция и отец Аннализы был вынужден ее оставить одну с умирающим…

Мне было ясно, что он пытается объяснить – но так, чтобы это не выглядело попыткой оправдаться, – очевидную симпатию, быстро вспыхнувшую между ним и девушкой. И я сказала:

– Да-да, я понимаю. Есть у тебя такая способность – утешать одним своим присутствием. Ну и как, удалось ей что-нибудь понять из слов Францля?

– Нет, к сожалению. Она говорит, что у них в цирковом реквизите нет ничего итальянского. Вся упряжь – австрийского производства, и, насколько известно Аннализе, среди этих предметов ни один не отличается особой ценностью. Так что его слова казались какой-то бессмыслицей. Вот и вся тайна. Что бы ни было на уме у Францля – во всяком случае, это не имело отношения ни к какому убийству. Смерть Пола выглядит как одна из проклятых случайностей, из-за которых рушатся самые превосходные и продуманные планы. Если бы я приехал сюда на пару часов раньше, успел бы предотвратить случившееся и выслушать его сообщение.

– Ты говоришь, вам предстояла встреча и ты был уже на пути к нему. Тебя послали, чтобы принять от него какую-то информацию?

– Да. По-видимому, произошло вот что: Денвер был в Чехословакии и выехал оттуда несколько дней назад. Он отправил свой отчет на венский почтамт, который мы называем нашим «расчетным пунктом» для стран Восточной Европы, и с разрешения начальства остался в Австрии, чтобы провести здесь отпуск. Поскольку у Пола слова обычно не расходились с делом, мы все были уверены, что он тут наслаждается отдыхом. Ну и прекрасно. Но наша центральная контора вдруг получает от него шифровку по кабельной связи: он просит, чтобы я немедленно выехал к нему – только я и никто другой. Он установил связь с цирком Вагнера, и мне следовало войти с ним в контакт под именем Ли Эллиота. Под этим именем мне и раньше доводилось с ним работать. Просьбы Пола обычно выполнялись, поэтому я приехал. Остальное тебе известно.

– И ты не имеешь ни малейшего представления, зачем он тебя вызвал?

– Единственная ниточка, за которую я мог уцепиться, – это его связь с цирком да еще, пожалуй, то, что он настаивал на моем приезде. Видишь ли, цирк через два дня пересекает границу Австрии и Югославии, а мы с Полом уже работали там вместе. Я довольно прилично говорю на сербском языке. Вообще-то, у Пола, как и у Ли Эллиота, прикрытие вполне надежное для выезда из страны – нам нет надобности затесываться в цирковую толпу, поэтому я могу предположить только одно: Пол подружился с циркачами, поскольку именно среди них происходило нечто неладное – нечто такое, что он обнаружил и за чем установил наблюдение.

– Нечто такое или некто такой, у которого нет надежного прикрытия для перехода границы?

– Да, это очевидное заключение. Цирк такое сообщество, которое пока еще обладает относительной свободой передвижения на границах – даже в странах, разделенных «железным занавесом». Но среди всего этого скопища людей, вещей и животных… В общем, если не знаешь, что искать, то ничего и не найдешь. Я слонялся вокруг, старался быть полезным, заводил дружбу – и ничего не обнаружил.

– А что же ты написал в своем отчете? Результат отрицателен?

– Отрицателен, и это чертовски полезно. Блестящая оценка последней выполненной работы.

– И твое начальство удовлетворится таким исходом дела? Я хочу сказать, вдруг они потребуют продолжения поисков и отъезда с цирком за границу?

Он шевельнулся:

– Не думаю, чтобы меня туда послали, нет. Но… понимаешь, у меня из головы не выходит вопрос: зачем Пол настаивал на варианте Ли Эллиота, если не рассчитывал оказаться в тех местах, где мы сотрудничали? – Он протянул руку и взъерошил мои волосы. – Не надо горевать заранее, милая, может быть, мне и не придется туда ехать. А если все-таки придется, то чем я рискую? Разве что меня еще разок укусит тот задиристый желтый жеребец.

– Я должна понять тебя так, что ты можешь уехать с цирком только для собственного удовлетворения?

Он медленно проговорил:

– Можно сказать и так. Не думаю, что при нынешних условиях контора пожелает и дальше пользоваться моими услугами, но… – Он впервые заколебался. – Да, для моего собственного удовлетворения. Это не предчувствие и не подозрение, но я знал Денвера, и если у него было что мне сообщить, то, вероятно, его новость заслуживала внимания. Тебе придется простить его. Он же не знал, что я собираюсь в отпуск или, скажем, ухожу с работы. Извини.

– Не говори так. Это у нас уже было. Не хочу, чтобы все повторялось сначала. Заслуживала внимания – ну что ж, так тому и быть. Но есть одно условие: на этот раз я еду с тобой. Нет, не смейся надо мной, я дело говорю. Если ты едешь по своим личным соображениям, то почему бы и мне не последовать твоему примеру? И от меня даже может быть польза. Не только ты завел в цирке знакомства, но и я тоже… я теперь их главный ветеринар, и меня пригласили заходить в любое время, когда я пожелаю. Кроме того, у меня имеется пациент, за которым я должна присматривать.

– Великолепно. А виза у тебя есть?

– Нет.

– Ну, тогда… Нет, я не смеюсь над тобой; я же сказал, мне нужна твоя помощь, и было бы очень хорошо, если бы ты делала именно то, о чем сейчас говорила: как можно больше крутилась среди циркачей, пока они не уедут. Послушай, что я скажу. Утром я должен отправиться в Вену, и в любом случае оправдания для моего присутствия в цирке с каждым часом становятся все менее убедительными, а уж после того, как цирк снимется с места, от них и следа не останется. О переезде через границу я уж не говорю. Но по счастливой случайности ты здесь и притом получила железное, не вызывающее подозрений основание для доступа во внутренние помещения цирка. Труппе осталось еще два вечера в Австрии: в Хоэнвальде и Цехштайне… а потом – граница. Ну вот, если бы вы с Тимоти – совершенно случайно – поехали по тому же маршруту… и если бы у тебя – совершенно случайно – пробудился такой жгучий профессиональный интерес к старому пегому пациенту, что тебе непременно захотелось бы осмотреть его снова… Это все, что требуется; не надо задавать никаких специфических вопросов, просто наблюдайте и слушайте. Заходите в служебные помещения, болтайте с людьми, бродите между трейлерами и держите ушки на макушке. Я тебе уже сказал, что не верю в предчувствия, но сейчас просто нутром чую: здесь что-то есть. А суть вот в чем: какие бы темные дела здесь ни творились и кто бы в них ни был замешан – эти неизвестные злоумышленники расслабятся и утратят осторожность, избавившись от денверовского коллеги и друга, то есть от меня. А если они расслабятся, вы, может быть, сумеете что-нибудь увидеть или услышать.

– А если увидим или услышим?

– Ничего не предпринимайте. Понятно? Ничего не предпринимайте! Ждите меня.

– Ты скоро вернешься?

– Да. Вероятно, вечером. К ночи – наверняка.

– Но что именно мы хотим обнаружить?

– Бог знает. Я – нет. Все, что не укладывается в обычную рутину. Может быть, и нет ничего; но Денвер вызывал меня, и Денвер собирался за границу, и Денвер умер… Ты меня хорошо поняла? Я не хочу, чтобы ты что-то делала, и уж конечно не желаю подвергать вас ни малейшему риску. Все, что тебе следует исполнить, – это забыть, что я сюда приходил, забыть об этом разговоре и оставаться поблизости от цирка, пока я снова не выйду на связь. Все понятно?

– Понятно. И можешь больше меня не успокаивать, я нисколечко не нервничаю… просто я счастлива. – Я потерлась щекой о его свитер. – Ты, кажется, сказал «по счастливой случайности»?

– Насчет того, что ты здесь? Да, сказал.

– Помолчим минутку: по-моему, Тим проснулся.

Из соседней комнаты донесся скрип кровати – как будто Тим перевернулся на другой бок. Мы лежали тихо, прильнув друг к другу. Вскоре снова наступила тишина.

Льюис тихонько чертыхнулся:

– Дьявольщина! Я должен уходить.

– А как быть с Тимоти?

– Оставь пока все как есть. Ничего с ним не сделается, останься он еще ненадолго в неведении. Сложность заключается в этом дурацком вымышленном имени… Если ты знакома с его семьей, он все равно рано или поздно узнает, кто я такой, так что нам придется сказать ему правду. Мы можем состряпать для него какую-нибудь историю, например о специальных исследованиях, проводимых для концерна и включающих статистику страховых исков… что-нибудь в этом роде. Надо будет подумать. Он может даже решить для себя, что я как-то связан с полицией, ну и пусть: такая легенда поможет ему держать язык за зубами. Он же парень надежный, верно?

– Я бы доверилась ему полностью.

– Приятно слышать, но есть вещи, которые мы не вправе разглашать. Я поговорю с ним, когда вернусь. Но мне действительно пора. – Он сел на кровати. – А теперь последние наставления. Завтра, то есть сегодня, вы будете в Хоэнвальде. Желательно, чтобы вы не особенно торчали на виду. В течение вечера попытайтесь позвонить по телефону. Номер в Вене – тридцать два четырнадцать шестьдесят. Записывать не стану; я хочу, чтобы ты его запомнила. Ну как?

– Запомнила. Вена, тридцать два четырнадцать шестьдесят. Я должна попросить мистера Эллиота?

– Да, пожалуйста. Если меня там не застанешь, все равно кто-нибудь возьмет трубку. Я там предупрежу, чтобы ожидали звонка. Послезавтра вы будете в Цехштайне. Там я к вам присоединюсь. В паре миль к северу от деревни есть новый отель, старинный замок, переоборудованный и приспособленный к современным требованиям. По-моему, это довольно впечатляющее место. Попробуй там остановиться. От деревни до замка достаточно далеко, так что если я все-таки к вам приеду, то, надеюсь, мало кто меня увидит: совершенно ни к чему, чтобы меня опознала половина всей округи… У тебя денег достаточно?

– На какое-то время – да, конечно. Эта гостиница в замке очень дорогое место?

– Вероятно. Но пусть это тебя не тревожит. Закажи двухкомнатный номер – на тот случай, если я смогу там появиться под именем мистера Марча. Ну все, пора в дорогу.

– Я понимаю. Ой, Льюис, до чего же без тебя холодно!

– Холодно, радость моя? Закройся этой штукой получше и постарайся поспать.

– Совсем спать не хочу. Я тебя провожу.

Я спустила ноги с кровати, потянулась за халатом и накинула его на плечи. Льюис облачился в пиджак и наклонился, чтобы зашнуровать свои парусиновые туфли на резиновой подошве.

Беглым поцелуем я коснулась его волос:

– Ты у меня настоящий Казанова, особенно в этой обуви. Рассчитываешь вернуться в собственный номер так, чтобы тебя не увидели и не услышали?

– Попытаюсь. В случае чего фрау Шиндлер подумает, что я помогал цирку собираться в дорогу.

Отодвинув шпингалеты, я осторожно открыла окно. В комнату ворвались запахи рассветного часа; звезды на небе мерцали и тускнели в ожидании утра. Ветер с шелестом шевелил траву.

Льюис тенью проскользнул мимо меня и задержался у перил. Когда он обернулся, я вышла на веранду.

Он шепнул:

– Ветер очень кстати. Никто не услышит, как я иду. – Он поцеловал меня. – Ваша репутация остается безупречной, но это совсем ненадолго, миссис Недотрога.

Я схватила его за лацканы пиджака и крепко прижалась к нему:

– Береги себя. Пожалуйста, береги себя.

– Господи, в чем дело?

– Не знаю. Просто такое чувство… Береги себя!

– Не тревожься. Я буду осторожен. А теперь беги в комнату и ложись спать.

В следующую секунду я уже была у перил одна. Мне показалось, что к шороху травы примешался какой-то другой шорох, но потом и его не стало.

Я повернулась спиной к перилам – и увидела Тимоти: он стоял в пижаме у открытого окна своей комнаты и смотрел на меня в упор.

На несколько секунд все, казалось, замерло в неподвижности: ветер, звуки ночи, кровь и дыхание в моем теле. В течение одного долгого всплеска молчания я была не в силах ни говорить, ни пошевелиться.

Тимоти тоже не двигался, но я знала, что он видел Льюиса.

Вероятно, мы пялились друг на друга не меньше половины минуты, показавшейся мне годом. Открывать Тиму правду пока не следовало – таковы были полученные мной инструкции, и даже в том состоянии безотчетного страха, которое заставило меня произнести последние слова перед расставанием с Льюисом, я сумела понять, что от соблюдения этих инструкций может зависеть многое. Мне оставалось лишь одно: держаться так, словно Тимоти ничего не видел, и надеяться на то, что он не отважится первым заговорить на эту щекотливую тему, если я не подам какого-то разрешающего сигнала.

Я сказала:

– Хелло, тебе что, не спится?

Он медленно вышел через балконную дверь на веранду. В свете разгорающегося восхода я видела Тима достаточно отчетливо, но никак не могла определить выражение его лица. Ни любопытства, ни смущения, ни даже простого удивления; тщательно отрепетированное безразличие – и только. Он собирался играть точно в такую игру, какую выберу я.

Видимо, именно это отсутствие всякого выражения заставило меня решиться. Нельзя допускать, чтобы семнадцатилетние мальчики выглядели таким образом. Если таковы были плоды воспитательных методов Кармел и Грэма Лейси, то я, со своей стороны, не желала добавлять еще одного слоя к этой броне вынужденной индифферентности.

И не годилось ничего, кроме правды. Не оставалось времени, чтобы спросить: как он думает, чем я могла тут заниматься с Ли Эллиотом после получасового знакомства?

Что ни говори, поцелуй он видел. Кроме того, когда пройдет первое потрясение, он наверняка сумеет сложить два и два и добраться до правды. Так уж лучше пусть он придет к тому же результату здесь и с моей помощью. Льюису придется простить меня, но если уж мы считаем, что Тиму можно довериться впоследствии, то надо довериться ему и сейчас.

Я глубоко вздохнула и оперлась на перила.

– Сдаюсь, коп, – сказала я беззаботно. – Теперь, пожалуй, самое время мне признаться, что я тебе врала насчет нашего мистера Эллиота.

– Врала?

– Боюсь, это так. Помнишь, я тебе сказала, что он – точный двойник моего мужа?

– Да, конечно. – Лицо у него изменилось, как бы освободившись от напластований, заранее припасенной личины равнодушия. Интерес и облегчение заняли ее место. – Ты хочешь сказать, что он и есть твой муж? Что этот парень Эллиот, твой муж, действительно был здесь все это время? Кинохроника ничего не напутала?

– Именно так. Как только я его увидела, я сразу поняла: он не хочет, чтобы я его признавала… а потом Аннализа сказала: «Это Ли Эллиот», и я просто заткнулась и не стала выводить его на чистую воду.

– Под чужим именем? На самом деле? Вот это да! – Теперь передо мной был прежний Тимоти; даже в холодных утренних сумерках я заметила искру воодушевления у него в глазах. – Я же сказал, он какой-то загадочный, помнишь? Ничего удивительного, что ты потом была как пришибленная и нипочем не хотела давать телеграмму в Стокгольм! – Он перевел дух. – Но… почему? Неужели в этой истории с пожаром все не так просто?

– Меня об этом не спрашивай, он ничего не объяснил. По его словам, выявились некоторые сомнительные обстоятельства и его фирма не хочет их преждевременной огласки, так что пока нам придется все держать в секрете. – Я тихонько засмеялась. – Это будет жуткий удар по его гордости: он-то думал, его никто не слышал.

– А ведь я действительно его не слышал. Я проснулся, не мог сразу заснуть, и под этим пуховым одеялом было чересчур жарко, вот я и встал, чтобы открыть окно пошире. – Он добавил с детской наивностью: – По правде говоря, я немножко испугался. Подумал: с какой это стати он тут болтается? Только я собрался его шугануть и посмотреть, все ли у тебя в порядке, а ты как раз и вышла на веранду.

– И ты понял, что это был вполне дружеский визит. – Я снова засмеялась. – Ладно, спасибо за то, что присматриваешь за мной. Теперь, как говорится, ты знаешь все… Во всяком случае, тебе известно ровно столько же, сколько и мне, но держи свои познания при себе, это важно. Будем считать, что я тебе ничего не говорила.

– Ладно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

И я вернулась в свою холодную постель.