Этим вечером в цирке все чувствовали себя несколько подавленными, что было вполне объяснимо. По словам Тимоти, маленькие цирковые труппы обычно не задерживаются дольше одной ночи в таком месте, как Оберхаузен, но цирк Вагнера вынужден был провести здесь целую неделю. Насколько я могла понять, в первые дни после пожара вечерних представлений не устраивали, но в субботу состоялись два обычных представления, и сегодня, в воскресенье, цирк пытался хоть частично возместить понесенные убытки. Однако большинство местных жителей и обитателей соседних деревень уже побывали на этой программе, наплыва публики не ожидалось, и поэтому Тимоти с легкостью раздобыл нам билеты на самые клевые, по его выражению, места. Эти роскошные сиденья представляли собой, по сути, просто удобные портативные кресла, обтянутые красным плюшем и установленные у самого края арены. Когда мы уселись, я увидела, что половину присутствующих составляли дети; многие из них также разместились в первом ряду. Оказалось, что герр Вагнер сегодня снизил цены на все места, и дети со всей округи были счастливы, получив возможность еще раз посмотреть то же самое представление по дешевке. Это был разумный шаг: он принес цирку хоть какой-то сбор и избавил артистов от удручающих звуков эха в пустом шатре.

Лилипут в алом балахоне продал нам программу и показал наши места. Шатер заполняла музыка из огромного динамика; как всегда в Австрии, она радовала слух. Предполагалось, что даже в маленьком деревенском цирке мы должны наслаждаться творениями Оффенбаха, Зуппе и Штрауса. Шатер был невелик, но четыре прожектора, установленные на опорных столбах в четырех «углах» арены, заливали ее таким сиянием, что купол над ней казался пологом тьмы, натянутым высоко-высоко. Проволока, предназначенная для работы канатоходца, давала знать о себе мерцающими отблесками, переливающимися в лучах прожекторов. На специальных платформах, расположенных позади столбов, пригнулись к своей аппаратуре электрики, ожидая сигнала к началу представления. Внутри шатра стоял характерный цирковой запах, в котором смешивались запахи пота животных, примятой травы и крепкого табака.

Большие прожектора пришли в движение, музыка изменилась, и грянул марш. Раздвинулись портьеры, скрывающие выход на арену, и начался парад-алле.

Для такого маленького цирка уровень выступлений оказался на удивление высоким. Герр Вагнер самолично исполнял роль распорядителя арены. Этот невысокий, плотно сбитый мужчина даже в сюртуке и цилиндре, подобающих этой роли, выглядел заправским наездником. «Родео», которое началось сразу после парада, можно было считать впечатляющим примером искусства дрессировки: «настоящие» старомодные лошади – гнедые, чалые и пегие – участвовали в сцене, изображающей приключения «на Диком Западе». Искусная работа всадников с лассо и великолепная джигитовка создавали впечатление настоящего праздника. Аннализа показалась очень ненадолго, едва узнаваемая в ковбойском костюме со шляпой вместимостью не менее десяти галлонов, верхом на уродливой пятнистой лошади с розовыми губами и розовыми ободками вокруг глаз. Эта лошадь казалась неуклюжей, как гиппопотам, а ее аллюр напоминал пробежку мальтийского кота. Далее следовал комический номер с обезьянкой, а потом на арене снова появился герр Вагнер со своими неоседланными лошадьми.

Они были прекрасны, каждая заслуживала звания звезды; десять великолепных паломино, подобранных точно в масть – в цвет шелка-сырца, с белыми гривами и хвостами. Они вырвались на освещенное пространство с развевающимися плюмажами из перьев и гривами; они мчались по кругу, потом ломали строй, становились в ряд и по очереди, одна за другой, поднимались на дыбы, так что плюмажи и гривы взлетали вверх, как гребень разбивающейся волны. Стрелы света, падающего сверху, создавали переплетающиеся золотые орнаменты, которые скользили вслед за золотыми лошадьми. Игра света и движения порождала полную иллюзию того, что солнечные лошади в золотой сбруе повинуются власти этих золотых стрел, так же как белые лошади пенных гребней прилива повинуются притяжению луны.

Потом горделивые плюмажи склонились, летящие копыта снова коснулись земли, музыка смолкла, и перед нами были уже просто десять довольных собой лошадей, которые толкались носами в карманы герра Вагнера, привычно выпрашивая сахар.

Тимоти шепнул мне на ухо:

– Ты же не станешь меня уверять, что эти изнеженные создания и в самом деле могли хоть раз в жизни кого-то укусить?

Я засмеялась:

– Ты имеешь в виду мистера Эллиота, нашего специалиста по лошадям? Ему, во всяком случае, пришлось немало потрудиться, когда он взял на себя уход за этими милыми созданиями. Выглядят они чудесно.

– Если он такой уж новичок в этом деле, каким пытается себя показать, и все-таки согласился ухаживать за этой компанией, значит он настоящий герой. Забавный тип, тебе не кажется?

– Забавный? В каком смысле?

– Загадочный какой-то. Если он служащий высокого ранга, тогда с чего бы ему оставаться здесь и снисходить до такой грязной работы? Вокруг него, я бы сказал, ощущается атмосфера тайны.

– Может быть, ему приглянулась Аннализа.

– Он слишком старый… – возмутился мальчик.

– Ни один мужчина не признает себя слишком старым, пока не заколотят крышку его гроба.

– Крышку гроба не заколачивают, а завинчивают.

– О господи, все-то ты знаешь. Если уж на то пошло, он не старше Льюиса. Ты его где-нибудь тут не видишь?

– Нет, – сказал Тимоти, – он же будет чистить щеткой Маэстозо Леду «от носа до кормы» и расчесывать его хвост. Ты не возражаешь, если мы туда прогуляемся попозже?

– Возражаю? С чего бы мне возражать?

– Ну, ты могла бы всерьез обеспокоиться. Должен сказать, ты восприняла эту новость великолепно.

– А что мне остается? Если хочешь знать, я себя чувствую так, будто слегка перепила. Да мне, в общем-то, до завтра тут нечего делать, поэтому можем поразвлечься.

Тимоти деликатно посоветовал:

– Я подумал, что, если бы ты послала телеграмму в Стокгольм…

Но тут с оглушающим ревом медных труб и дикими радостными воплями на арену ввалились клоуны. Сжимая в руке программку и чуть не катаясь от смеха, Тим нырнул прямиком в детство. И если уж говорить честно, я тоже. Это был номер, не нуждающийся в переводе, предсказуемый с начала до конца, – вариант старой доброй смешилки со взаимным обливанием водой, и воды тут было вылито больше, чем во всех подобных представлениях, которые я когда-либо видела. Венцом всего номера послужило появление очень старой слонихи, которая, в свою очередь, выгнала всю компанию клоунов, щедро окатив их водой из хобота, и – судя по блеску ее умных свиных глазок – получила от этого массу удовольствия.

После клоунов выступила пара девушек, танцующих на натянутой проволоке. Потом стайка дрессированных собачек. И тогда Тимоти оторвал палец от своей программки, повернулся и, улыбнувшись мне, прошептал:

– Подожди, что сейчас будет.

Раздались звуки труб, распорядитель арены объявил следующий номер, красные полотнища раздвинулись, и белый конь вынес на арену всадницу, Аннализу. В голубом гусарском костюме, спокойная и уверенная, она выглядела еще красивее, чем обычно. На ее коне не было ни пышного плюмажа, ни множества мишурных украшений, какими были увешаны неоседланные лошади. Этого коня снарядили для работы; выделялись только великолепно сработанная алая уздечка с золотыми накладками и седло, сверкающее и переливающееся, как будто все драгоценности мира были пришиты к его шелковому чехлу.

– Ох, ну и парень, – с уважением проговорил Тим.

Его взгляд был прикован к лошади, а не к наезднице, и я мысленно улыбнулась, вспомнив фотоснимок Кармел верхом на пони. Но здесь всадница действительно заслуживала уважения. Чтобы обучить жеребца проделывать все шаги и фигуры, которые он сейчас столь безупречно выполнял, необходимы были годы упорной и терпеливой тренировки. Даже если сделать скидку на то, что она не сама провела всю эту тяжелую работу, надо признать – от наездницы требовалось огромное искусство, чтобы управлять конем, как это делала она: зритель не видел ни одного ее «командного» движения. Казалось, она просто сидит там в седле, легкая, изящная и неподвижная, в то время как белый конь исполняет свой изысканный балет.

С помощью подсказок Тимоти, который шепотом напоминал мне названия, я распознала фигуры: медленный, скользящий «испанский шажок»; танец огня – пьяффе, исполняемый почти на месте; заход плечом – невообразимо плавное продвижение по диагонали плечом вперед, а далее, как она и обещала, были исполнены элементы «полетов над землей». Описывая круг за кругом, жеребец приблизился к центру арены, фыркнул, прижал уши, утвердил копыта задних ног в опилках, которыми была присыпана арена, а потом поднял себя и всадницу в леваду – классическую позу лошади, вставшей на дыбы, в конных статуях. Он сохранял эту позу в течение двух долгих музыкальных тактов, дальше снова на пару секунд коснулся земли, а затем – вы могли видеть, как напряглись и спружинили мускулы, – прыжком на месте бросил себя вверх. На одно сказочное мгновение, выхваченный из темноты ослепительным белым светом прожекторов, он завис высоко в воздухе, подогнув под себя все четыре ноги. Миллионом цветов сверкнули камни седла, но казалось, даже их блеск не может сравниться с блеском темных глаз коня. Взгляд невольно искал в воздухе крылья; увиденное казалось невозможным.

А потом, снова очутившись на земле, он легким галопом обежал арену, вскидывая голову и склоняя ее в ответ на аплодисменты, заполнившие даже этот полупустой шатер. И наконец, продолжая кланяться и взрывать копытами опилки, он, пятясь задом, покинул арену и исчез в темноте за занавесом.

Я испустила долгий вздох, только сейчас сообразив, что перед этим сидела затаив дыхание, не в силах ни охнуть, ни вздохнуть. Мы с Тимом улыбнулись друг другу.

– А что у нас припасено для разрядки? – спросила я.

Он заглянул в программу:

– О-о, вот и твой «Звездный аттракцион»… На арену вызван Шандор Балог. В программе этот номер обозначен так: «Балог и Наги, эквилибристы на проволоке».

– О господи, мне всегда страшно, когда это показывают.

– И мне тоже, – с удовольствием подхватил Тимоти, снова поудобнее устраиваясь в кресле; тем временем прожектора осветили высоко натянутую проволоку, и двое участников начали быстро взбираться к ней.

Музыка перешла на ритм вальса, один из эквилибристов двинулся вдоль проволоки, и тщательно выверенные моменты наивысшего напряжения заставили зрителей забыть обо всех своих заботах. В конце концов – с Льюисом или без Льюиса, – чему быть, того не миновать.

Когда вместе со всей публикой мы вышли из цирка, было уже совсем темно.

– Сюда, – сказал Тимоти, направляя меня влево от большого шатра.

Днем здесь располагался упорядоченный, хотя и тесный строй фургонов и палаток, но теперь многие из них отсутствовали. Рабочие уже штурмовали большой купол; другие отцепляли с крюков перегородки и стены шатра, скатывая брезентовые полотнища таким образом, чтобы их можно было загрузить в прицепы. Прожектора еще оставались на столбах – видимо, для того, чтобы легче было свернуть лагерь. Я видела двух канатоходцев, переодевшихся в свитера с джинсами и мягкие парусиновые туфли: они снимали с верхушек конструкционных мачт свое оборудование. Прекратилось гудение большого генератора, и его обязанности по освещению лагеря принял на себя резервный генератор, приводимый в движение силами маленького ослика. Мимо нас поспешно проходили мужчины в комбинезонах, переносившие лестницы, коробки, корзины и ящики с одеждой. Тягач, вытаскивающий какой-то большой прицеп, медленно и осторожно прокладывал путь к воротам по неровной почве.

– Тут, наверное, львы, не иначе, – предположил Тим. – Чувствуешь запах? Стойла тоже так перевозят. Так что смотри под ноги.

Я едва увернулась от веревки, с помощью которой две девушки волокли какой-то тюк. Одну я узнала: она была из тех юных танцовщиц с розовыми зонтиками, которые балансировали на проволоке. Выглядели они столь же грациозными, как на арене, хотя и совсем по-другому в черных облегающих бриджах.

В следующую минуту на притоптанную землю перед нами упал приветливый луч света, лившегося из открытой двери трейлера. На фоне ярко освещенного дверного проема выделялся силуэт Аннализы, вглядывающейся в темноту.

– Тим, миссис Марч, это вы? Извините, что не пришла проводить вас, но мне нужно было переодеться, и я не успела…

Она сбежала вниз по лесенке. Неотразимый юный гусар исчез, и перед нами снова была стройная блондинка с прической «конский хвост». На ней – как и на других артистках, которых мы видели, – были синие бриджи и свитер. Она уже сняла грим с лица, и теперь оно выглядело особенно свежим и чистым. Весь ее облик выражал деловитость и готовность к работе, но при этом она оставалась такой же женственной, как всегда.

– Я сейчас же отведу вас посмотреть на лошадей. Их не потревожат, пока не придет время погрузки на утренний поезд, но сейчас они уже будут готовиться ко сну. Вам понравилось представление?

– Очень, очень понравилось, – ответила я, – но вы – лучше всех. Это не дежурный комплимент, Аннализа, вы были великолепны. Ваше выступление – настоящее чудо, один из лучших номеров, которые я когда-либо видела!.. И огромное вам спасибо за круппаду – вы оба исполнили ее изумительно, безупречно!

– Просто слов нет! – восторженно подхватил Тимоти.

Перебивая друг друга, мы осыпали ее похвалами, и было видно, что ее лицо так и светится непритворным удовольствием.

– Вы меня уж чересчур хвалите… вы так добры… – смущенно повторяла она. – Но он хорошо постарался, правда? Сегодня удачный вечер… я рада за вас… Никогда ни в чем нельзя быть уверенным наперед. Думаю, если бы у нас с ним было больше времени для тренировок, он мог бы добиться очень хороших результатов. Но в цирке, вы знаете, времени никогда не хватает. Мы не можем себе позволить содержать лошадь столько лет, сколько требуется для полной отточенности движений в сложных прыжках, и при этом все свое время отдавать тренировке. Лошади должны отрабатывать свой корм, и это их портит. В испанской школе тренеры годами занимаются со своими питомцами, прежде чем выпустят их для участия в представлении. Но даже и при такой подготовке некоторым жеребцам так и не удается освоить сложные прыжки. Отбирают только самых лучших.

– Ну что ж, – возразила я, – на мой взгляд, он очень хорош… да и паломино – просто загляденье.

– О да, они очень славные… Ну вот мы и пришли. Я прихватила несколько кусков морковки… может быть, вы захотите их угостить?..

Лошади находились в длинной палатке, которая внутри выглядела в точности такой же основательной и надежной, как обычная конюшня. Горели несколько фонарей, при свете которых виднелись ряды лошадиных крупов, наполовину спрятанных под попонами, с лениво покачивающимися хвостами. В воздухе стоял знакомый аммиачный запах сена и лошадей, и приятно было слышать, как дружно хрупают корм здешние обитатели.

На пути нам попались двое работников: один ворошил вилами солому, а другой тряпкой натирал до блеска металлические накладки сбруи, подвешенной на шесте. Из темного угла донеслось тоненькое приветственное ржание, и я увидела красивую белую голову, вскинувшуюся вверх, когда жеребец оглянулся на Аннализу.

Лишенный сверкающих украшений и стоящий в свободной позе, Маэстозо Леда все равно был хорош собой, хотя и не столь импозантен, как на параде. Я впервые видела так близко одного из знаменитых липицианов, и меня удивило, какой он маленький: ростом в четырнадцать ладоней – ну, может быть, дюймом больше или меньше. Коренастый, с хорошо поставленными плечами, крепкими ногами, широкой грудью, мощной шеей и могучими бедрами, он, несомненно, обладал всеми данными, необходимыми для впечатляющих прыжков, которым можно обучить животное этой породы. Форма его головы чем-то напоминала старинные изображения лошадей: зрителям обычно кажется, что художник погрешил против природы, запечатлев на своей картине массивные существа с лебедиными шеями и маленькой головой с крошечными ушками; теперь я могла понять, как получались подобные «нарушения пропорций». У коня, который стоял передо мной, была – если позволительно так выразиться – античная голова, узкая и изваянная как греческий барельеф, посаженная на массивное тело, словно состоящее из одних мышц. Примечательны были глаза – большие, темные и блестящие, кроткие и все-таки несомненно принадлежащие самцу.

Завидев морковку, он опять негромко заржал и наклонил голову, чтобы получить угощение. Аннализа и Тимоти стали его кормить и очень скоро занялись им всецело, почти воркуя около него. Я недолго понаблюдала за ними, а потом решила пройтись вдоль рядов, чтобы посмотреть других лошадей. В основном здесь были жеребцы; паломино выглядели вблизи намного более эффектными, чем липицианы; все спокойно отдыхали после трудов на арене. Мне на глаза попались две-три перевязанные ноги, а в другом месте – довольно неприятная на вид царапина, но в целом у меня сложилось впечатление, что цирк Вагнера отделался сравнительно легко. Ничто не пугает лошадей так сильно, как огонь, и даже одна-две лошади могут натворить бед, если в общей панике им удастся вырваться на свободу.

В дальнем конце конюшни две лошади уже лежали, и я не стала к ним приближаться, поскольку не хотела, чтобы они из-за меня поднялись на ноги, а любая лошадь непременно встанет, когда кто-нибудь проходит мимо. Но зато я поговорила с пони – лохматыми озорными бестиями, вдвое более резвыми и вдвое более зловредными, чем их рослые собратья, и в данный момент совершенно не расположенными ко сну. Когда я вернулась к тому месту, где оставила Аннализу и Тимоти, они все еще стояли, тихо беседуя, около его величества липициана. Двое рабочих уже ушли, и, судя по всему, можно было ожидать, что остаток ночи пройдет в конюшне спокойно.

Мое внимание привлек другой конь, находившийся в стойле напротив белого жеребца. Он был примерно такого же роста и такого же сложения, как липициан, но разительно отличался от того на вид. Пегий по масти, с уродливыми пятнами, он стоял, понуро опустив голову; грива и хвост висели неподвижно, напоминая нерасчесанную льняную кудель. Сначала я подумала, что передо мной то самое нарочито безобразное животное, на котором выступала Аннализа во время родео; но потом поняла, что этот конь гораздо старше. Корм у него был почти не тронут, зато ведро для воды оказалось пустым. Опустив голову, он печально сопел, обнюхивая дно сухого ведра.

Я тихонько заговорила с ним, потом погладила его и вошла внутрь.

Аннализа увидела меня и подошла поближе:

– Вы беседуете с нищим из-за того, что мы проводим слишком много времени у Короля Лошадей? Вы уж простите, но морковка вся съедена.

– Да он вряд ли захочет морковки, – ответила я. – Он и свою-то порцию не стал есть. Так что дело вовсе не в моих демократических принципах; по-моему, он болен.

– Он все еще не ест? Это уже неделю тянется. – Она перевела взгляд с кормушки на пустое ведро, и между бровями у нее пролегла тревожная складка. – Он принадлежал дядюшке Францлю, бедный старый пегий… Вот так он себя и ведет все время после пожара; понимаете, за ним никто другой не ухаживал, только дядюшка. Он старый, совсем старый; дядя обычно говорил, что они – это два старичка. – Она прикусила губу, приглядываясь к пегому. – Я думаю, он… как это надо сказать?.. оплакивает моего дядю.

– Тревожится. Может быть, это и так, но, мне кажется, тут и какая-то телесная болезнь. У коня что-то болит. – Я осмотрела его, пока говорила, проведя рукой по шее вниз и ощупав холку. – Посмотрите, как он потеет… и какие у него глаза… а шкура как дерюга. Кто-нибудь его осматривал?

– После пожара приезжал ветеринар из Брука, и потом он два раза тут появлялся. Последний раз был в четверг.

– А этого осматривал?

– Всех осматривал. Но этого, наверное, только в первый приезд, а затем нет, потому что ничего худого никто не углядел. – Она задумчиво посмотрела на меня, а потом опять на пегого. – Да, вижу, выглядит он неважно, но если было бы что-то… заметное… – Она заколебалась.

Подал голос Тим:

– Ванесса – ветеринар.

Глаза Аннализы расширились.

– Ветеринар? Вы ветеринар? Ой, тогда…

– Этот конь выполнял какие-нибудь работы? – спросила я.

Она покачала головой:

– Нет, он не работал. Слишком стар, по-моему, ему больше двадцати. Дядюшка Францль приобрел его в Чехословакии, еще до того, как присоединился к нам, а с тех пор уже десять лет прошло. Сначала были попытки пристроить его к делу и ввести в родео, но он плохо поддавался дрессировке, его трудно было чему-нибудь научить, так что на арене он мало работал. Он был любимцем дядюшки Францля, иначе отец не разрешил бы дяде возить коня с цирком. Я ведь говорила вам, мы не можем содержать лошадь, которая не работает; поэтому в прежнее время, когда не хватало денег на оплату всех этих тягачей и автофургонов, наш пегий помогал тянуть повозки, а дядюшка Францль обычно ездил на нем верхом или катал детей. Но теперь… – вид у нее был всерьез озабоченный, – если он болен… мы же через несколько часов приступаем к отправке лошадей, а через три дня уезжаем из Австрии за границу. Я боюсь, что скажет отец.

– Ты что-нибудь нашла? – спросил меня Тимоти.

Я действительно кое-что нашла. Над самым коленом правой передней ноги образовалась здоровенная опухоль. Я показала ее своим спутникам и продолжила осмотр; все это время старый конь так и стоял с опущенной головой и только один раз обернулся, чтобы толкнуться мордой мне в плечо, пока я ощупывала пальцами больную ногу.

Я попросила Тима:

– Подержи его голову, ладно? Так, спокойно, старина…

– Что там у него? – спросила Аннализа, заглядывая мне через плечо.

– Это гематома, внутреннее кровоизлияние. Должно быть, он обо что-то ударился во время пожара, или, возможно, его лягнула другая лошадь и у него случился разрыв какого-нибудь сосуда… Смотрите, вот здесь… День-другой это никак не проявлялось наружно, а если он в эти дни не должен был работать, то никто и не заметил, что дело плохо. А потом опухоль не разглядели, потому что она под попоной не видна. Но им нужно срочно заняться. Нога в очень скверном состоянии.

– Да, я и сама теперь вижу. Но как это понимать – «срочно заняться»? Что вы будете делать?

Я подняла глаза:

– Я? Я же не ваш постоянный ветеринар, Аннализа. Вам придется вызвать этого специалиста из Брука. Я не имею права вмешиваться.

– Это он не имел права прохлопать такую травму, – резко выпалил Тим. – Любой мог увидеть, что лошадь больна.

– Нет, – возразила я, – надо быть справедливым. Уверена, в обычных условиях кто-нибудь непременно заметил бы это, но цирковой конюх погиб, а у герра Вагнера за последнюю неделю и без того хлопот был полон рот. Я же сказала, такая опухоль не сразу становится видна и ее легко можно было проморгать.

– Так что же потребуется от ветеринара? – спросила Аннализа.

– Вскрыть, прочистить, обеспечить дренаж и наложить швы.

– А вы это можете?

Я выпрямилась:

– Если вы спрашиваете, знаю ли я, как это делается, то да, знаю. Но у цирка уже есть свой ветеринар, Аннализа, и вам следует вызвать его.

– В воскресный вечер? Почти в полночь? Да еще притом, что мы в шесть утра отбываем отсюда на поезд?

Тим поддержал девушку:

– Ты не можешь, Ванесса?

– Не могу, Тим. Я не знаю здешнего этикета, и это не мое дело – влезать в чужую работу и выполнять за кого-то его обязанности. Если на то пошло, такое вмешательство квалифицируется как «профессиональные услуги» и считается незаконной частной практикой – без официального разрешения или каких-то других формальностей. Кроме того, у меня нет инструментов.

– Инструменты есть в вещах дядюшки Францля. При пожаре они уцелели. Я взяла их к себе в фургончик. Пожалуйста, Ванесса, прошу вас.

– Этот тип из Брука тут ни при чем, – стоял на своем Тим. – Ему же заплатили за труды, верно? А теперь цирк уезжает, и делу конец.

– Да! – подхватила Аннализа с надеждой. Старый конь неподвижно стоял между нами. – Вы будете нашим новым ветеринаром! Я назначаю вас, я сама! А если это незаконно, значит об этом никто не должен знать!

Со стороны дверей конюшни неожиданно донесся новый голос:

– Незаконно?.. Что незаконно?