Тени каштанов наискосок пересекали столики кафе; теплый легкий ветерок шевелил скатерти из ткани в красную клеточку. Среди корней одного из деревьев спал огромный сенбернар; время от времени лапы у него дергались: вероятно, ему снились какие-то интересные сны. Все дышало миром и спокойствием. Я сидела и прихлебывала свой вермут, мысленно напоминая себе, что должна подумать, должна подумать… а мои глаза оставались прикованными к улице, на которой – я была уверена – с минуты на минуту должен появиться Льюис.

Я так ясно представляла себе, что вот-вот увижу его, что не поверила глазам своим, когда в действительности показался Тимоти, полным ходом приближающийся к кафе. Но в следующую минуту меня ждало еще большее потрясение, когда я разглядела, кто был вместе с ним. Не Льюис, нет – то была блондинка Льюиса.

В следующую минуту они уже стояли у моего столика, и Тимоти приступил к церемонии знакомства:

– Ванесса, это Аннализа Вагнер. Она работает в цирке… Ты помнишь, мы видели цирк на поляне, с другой стороны от деревни? Мисс Вагнер, это миссис… – Он слишком поздно заметил ловушку и сразу же осекся.

Глядя прямо в лицо девушке, я договорила:

– Меня зовут миссис Марч. Ванесса Марч.

– Рада познакомиться с вами, миссис Марч.

В ее приветствии не угадывалось ничего, кроме формальной вежливости. Голос у нее, отметила я без всякого удовольствия, звучал очаровательно, да и к английскому произношению невозможно было придраться.

– Вы не выпьете чего-нибудь вместе с нами, мисс Вагнер?

– Благодарю вас, с удовольствием. И если вы не против, называйте меня Аннализой.

Тимоти перешел сразу к делу:

– Что вам заказать?

– Кофе, пожалуйста.

– Только кофе? Никакого вермута или чего-то покрепче?

Она покачала головой:

– Вы скоро узнаете, что циркачи пьют очень мало. Иногда это слишком дорого обходится. Так что, пожалуйста, кофе.

Тимоти поднял руку, подзывая проходящую официантку, которая отреагировала без промедления – обстоятельство необычное для любой страны, но в Австрии (я уже успела в этом убедиться) граничащее с чудом. Когда они уселись за столик, он подал мне мимический сигнал – «твоя очередь!» – с выражением сдержанного торжества, которое никоим образом не имело отношения ни к официантке, ни к улыбке Аннализы и изящной линии ее юбки с узором из синих цветочков.

Вблизи она казалась еще более хорошенькой, чем издалека; пепельные волосы придавали ей, в отличие от Кристль, нечто тевтонское. При взгляде на фройляйн Вагнер вряд ли кто-нибудь смог бы вообразить, что ее место на кухне. Ее легче было представить среди тех стройных, неприступных красавиц, которые завоевывают олимпийские медали в таких видах спорта, как фигурное катание или слалом. Я подумала, откуда же взялось впечатление уязвимости и беспомощности, которое осталось у меня после просмотра киножурнала? Уж не была ли напускной ее тогдашняя личина и не случилось ли так, что именно ради Льюиса кое-кому понадобилось изображать слабое существо, нуждающееся в помощи? Впрочем, возможно, такая иллюзия была порождена всего лишь разницей в росте у этих двоих и уверенностью его манер? Или, может быть – теперь я это понимала, – она была просто захвачена врасплох, в минуту тяжелого потрясения. Получалось, что всему причиной – цирк. Ее цирк.

Я тоже не стала откладывать дело на потом:

– Ваша фамилия Вагнер? Должно быть, цирк принадлежит вам, то есть вашей семье?

– Моему отцу. Тимоти говорит, вы приехали, чтобы посмотреть вечернее представление?

– Да, и заранее предвкушаем удовольствие от этого выступления. Мы только что приехали, но узнали, что вы уезжаете завтра утром, и нам не хотелось упустить сегодняшнюю возможность.

Она кивнула:

– Снимаемся ночью, сразу после представления. Мы и так уже пробыли здесь слишком долго.

Я ждала продолжения, но она, очевидно, не собиралась распространяться больше. Вместо этого она спросила:

– Вы любите цирк?

После короткого колебания я ответила чистосердечно:

– Не совсем. Я никогда не получала особенного удовольствия от дрессированных животных, но мне нравятся другие жанры: канатоходцы, артисты на трапеции, клоуны, акробаты…

– Но не лошади?

– О, лошадей я не отношу к «дрессированным животным». Я имела в виду медведей, обезьян, тигров… Лошадей я люблю. А у вас их много?

– Нет, у нас же маленький цирк. Но цирк без лошадей – ничто. Для нас они самое важное. Мой отец работает с неоседланными лошадьми, и мы считаем – они ничуть не хуже, чем в цирке Шумана, но, конечно, у нас их намного меньше.

– Я с удовольствием посмотрю на них. Всегда их любила, и к тому же оказалось, что они – главная страсть моего друга.

Она засмеялась:

– Я знаю. Я нашла его в конюшнях. Понятия не имею, как он там оказался.

Тимоти не стал запираться:

– Я взял билет в зверинец, но не стану же я любоваться попугаями и обезьянами, когда есть возможность поглядеть на лошадей прямо за углом.

– Да, зверинец у нас не из лучших, я знаю. Это просто небольшое шоу для детей.

Я не удержалась:

– Как хорошо вы говорите по-английски.

– Моя мать была англичанкой. И у меня большая практика, потому что в цирке работают самые разные люди… почти интернациональная команда. Именно сейчас у нас пестрый набор: клоуны – французы, канатоходец – венгр, гимнасты на подкидной доске – японцы; а еще один англичанин показывает комический номер с осликом, жонглер – американец. Я уж не говорю про немцев и австрийцев.

– Прямо Организация Объединенных Наций, – ввернул Тим.

– Хорошо сказано. – Она улыбнулась ему. – И в общем, они действительно «объединенные». Нам приходится быть такими.

– А вы сами выступаете на арене? – спросила я.

– Да. Я ассистирую отцу в номере с неоседланными лошадьми… в афише этот номер называется «Триумф Свободы». И еще в первом отделении мы показываем нечто вроде родео. Но я выступаю и с сольным номером – я же наездница. У меня есть липициан…

– Что-что у вас есть? – Бесцеремонность, с которой Тим перебил девушку, вполне искупалась его неподдельным интересом и воодушевлением.

– Липициан. Это порода лошадей…

– Да, я про них знаю. Я надеюсь добраться до Пибера, чтобы побывать на конном заводе, а потом хочу посмотреть их представление в Вене. Но вы подразумеваете, что у вас имеется вышколенный жеребец? Я-то думал, что они вообще никогда не продаются.

– Он действительно вышколенный, но не в школе. Мой дед купил его четырехлеткой, а дядюшка его тренировал… и меня заодно.

– В стиле высшей школы?

Она кивнула.

– И вы выступаете с собственным номером? Вы… профессиональная наездница?

Я видела, что в глазах Тимоти она резко возвысилась: из «объекта наблюдения» и «блондинки Льюиса» она превратилась в звезду, в самостоятельное светило. Я, со своей стороны, осознала, что моя собственная оценка этой девушки была верной: от молодой особы, способной сосредоточить все свои силы и способности для обучения лошади всем приемам высшей школы, не приходилось ожидать хрупкости и уязвимости.

– Вот это да! – вздохнул Тимоти, который так и светился от восторга.

Она улыбнулась:

– О, это совсем не то, что вы увидите в Вене, уверяю вас! Ничего из набора «полетов над землей», если не считать левады и изредка круппады. – Она повернулась ко мне. – Это прыжок прямо от земли, когда у лошади ноги загнуты вверх… я правильно сказала это слово?

– Подобраны под себя, – подсказал Тим.

– Подобраны под себя, да, а потом она приземляется снова на то же место. Мы пытались научить нашего красавца исполнять каприоль: это когда он подпрыгивает в стиле круппады и потом резко вытягивает задние ноги, но это очень трудно, и ему не под силу, так что я отступилась. Это не его вина, а моя.

Принимая во внимание восхищение, горящее в глазах Тимоти, я бы не удивилась, если бы он запротестовал; однако возражений от него не последовало. Как и она, он был достаточно предан своим идеалам, чтобы помнить: лошадь никогда и ни в чем не виновата.

Аннализа добавила:

– Но все другие приемы он выполняет безупречно. Он – один из генеалогической ветви Маэстозо, Маэстозо Леда, и настолько музыкален… Но мне незачем все это вам рассказывать. Вечером вы сами его увидите, и, если сегодня он будет молодцом, я попробую исполнить круппаду, специально для вас.

Мы пробормотали слова благодарности. Глаза Тима сияли. Я решила про себя, что мне и дальше придется считать Аннализу Подозреваемым Номер Один в расследовании Дела об Исчезающем Муже.

Тим сказал:

– Прямо дождаться не могу. Он находился вместе с другими лошадьми? Я его не видел.

– Вы были в другом конце конюшни. – Она снова одарила его чарующей улыбкой. – А он там, где ему и положено. Может быть, вы захотите пройтись вечером, после представления, и посмотреть лошадей? У нас еще останется немного времени до отъезда.

– Еще как захочу! – пылко заверил ее Тим, но сразу же одернул себя и кинул мне вопросительный взгляд: – Ванесса?..

– Мне бы очень хотелось, – сказала я. – А сколько их у вас?

– Общим счетом двадцать семь, и еще есть пони. Неоседланные лошади очень хороши, они вам понравятся, Тимоти, это паломино, и у нас их двенадцать, превосходно подобранных по масти. Сегодня для работы на арене пригодны только десять, но они все равно красивы, и посмотреть на них будет приятно.

– Пригодны для работы? – переспросила я, не будучи уверена в том, действительно ли она хотела сказать именно это, или же ее английский все-таки хромает. – А остальные почему-либо не в форме?

– В общем-то, нет, но мы ими так дорожим, что приходится соблюдать особую осторожность. На прошлой неделе тут произошел несчастный случай, и несколько лошадей получили травмы. Ночью загорелся один из фургонов поблизости от конюшен, и некоторые лошади поранили сами себя – просто от страха, понимаете? – Помолчав, она спокойно добавила: – Но последствия оказались гораздо серьезнее. В фургоне находились двое мужчин, и они погибли – сгорели заживо.

– Ужасно! Как же это случилось?

– У нас до сих пор нет полной уверенности. – Я думала, она на этом закончит, но она пожала плечами и продолжила свою повесть: – Если вы останетесь в деревне, то об этом услышите во всех подробностях. В Оберхаузене только об этом и болтают целую неделю. Еще бы: приехала полиция, вела расследование… вот почему цирк оставался здесь так долго. – Она быстро скорчила гримаску. – То есть это так только называется – «вести расследование», а на самом деле полицейские час за часом задавали вопросы и рыскали вокруг. И только сегодня заявили: «Завтра можете уезжать. Следствие закончено».

– Примите мои сожаления. Это, должно быть, очень угнетало.

– Это было тяжелое время для отца. – Взгляд голубых глаз встретился с моим. – Фургон принадлежал Францу Вагнеру, его кузену, – моему дядюшке Францлю. Я всегда его так называла, хотя он на самом деле приходился мне троюродным братом… мне всегда казалось, что для кузена он слишком стар. Он присоединился к нашей труппе, когда я была еще совсем маленькой.

В порыве искренней симпатии я позабыла про все свои недобрые чувства к ней.

– Дорогая моя фройляйн… дорогая Аннализа… простите меня… Я не сообразила, что он ваш родственник… Это ужасно. Вам, должно быть, нелегко приходилось в последние дни.

Она снова пожала плечами – не то чтобы беззаботно, но как бы отгоняя от себя тягостные мысли:

– Так или иначе, это все позади.

– А другой мужчина? Вы говорили, их было двое?

– Он не имел никакого отношения к цирку. Должно быть, где-то встретился с Францлем и зашел к нему в фургон – чтобы выпить стаканчик или просто поговорить… кто знает? Мы и не думали, что там был еще кто-то, кроме хозяина фургона. Дядюшку Францля вытащили на воздух… Он прожил еще несколько минут. Но только потом, когда фургон почти догорел, люди обнаружили… другого человека.

– Понимаю… – Я замолчала. Вероятно, мне не следовало оказывать на нее давление, но достаточно унылый тон нашей собеседницы не производил впечатления, что для нее слишком тягостно обсуждение этого вопроса. Должно быть, за последнюю неделю она повторяла все это сотни раз. – Но полицейские установили, кем был этот второй погибший?

Она кивнула:

– Он был англичанин. Его звали Пол Денвер, и он служил в какой-то британской фирме, у которой был филиал в Вене… Я не поняла, что за работу он выполнял, но, по-моему, она была как-то связана с земледелием. Отец ничего о нем не слыхал, и мы не знаем, как он познакомился с дядей Францлем… понимаете, в тот день мы только-только приехали в Оберхаузен. По воскресеньям мы обычно не выступаем, поэтому полицейские подумали, что дядя Францль в тот вечер вышел куда-то выпить и встретился с тем человеком, заговорил с ним, а потом они вместе вернулись к нашей стоянке и выпили несколько больше, чем собирались… Вы можете представить себе, как это могло случиться…

Она примолкла, и я сказала «конечно». Я могла очень хорошо это представить. Фургон, вероятно, горел как факел. И вокруг всего этого – стойла, мечущиеся лошади, обезумевшие от страха, визг из зверинца, хаос человеческих выкриков.

– Все началось с упавшей лампы, – сказала Аннализа. – Впоследствии был найден сломанный крюк, на котором она висела. В конюшнях поднялся шум, и именно это послужило сигналом тревоги. Затем раздались крики, что в фургоне остался еще кто-то, но огонь уже был слишком сильный, а потом из темноты выбежал другой англичанин и помог нашим вытащить труп. Выяснилось, что он был знаком с погибшим и приехал в Оберхаузен, чтобы с ним повстречаться.

Тимоти весьма своевременно переспросил:

– Другой англичанин?

– Да. Он работает в той же фирме и в тот вечер прикатил на машине из Вены в Оберхаузен, увидел пожар и поспешил на помощь.

И опять Тимоти придал разговору нужное направление:

– А когда он уехал?

– Уехал? – удивилась Аннализа. – Он же еще здесь. Он… – Она осеклась и улыбнулась. Ее взгляд был устремлен мимо меня – на кого-то, кто шел по улице. – Да вот он, Ли Эллиот, – сообщила она.

Да, некий человек только что свернул с улицы под тень каштана. Здесь он помедлил, глядя на наш столик. По-моему, я уже привстала с кресла, не беспокоясь насчет того, что может подумать Аннализа. Я слышала, что Тимоти что-то проговорил, – кажется, это был вопрос. А потом новопришедший вышел на солнечный свет, и я встретила направленный прямо на меня взгляд – равнодушный, неузнающий, с легким налетом удивления.

Я снова опустилась в кресло и, кажется, сказала Тиму:

– Нет-нет, это не он.

Сидевшая напротив меня Аннализа окликнула его:

– Ли! Подходи, присоединяйся! Он приблизился к нам, и снова был исполнен ритуал взаимных представлений.

– Ли, – сказала Аннализа, – это Ванесса Марч. Ванесса, это мистер Эллиот… А это Тим.

Я что-то пробормотала, бог знает что именно, а двое мужчин пожали друг другу руки. Мистер Эллиот уселся в кресло, которое стояло рядом с моим.

– Если я правильно понял, вы прибыли только что, иначе мы уже давным-давно знали бы про вас все. В такой маленькой деревушке любая новость становится предметом живейшего обсуждения.

Я умудрилась совладать со смятением, в каковое меня повергло появление «другого англичанина», и ответила вполне по-светски, хотя и несколько наобум:

– Могу в это поверить. Да, мы находимся здесь около часа. Приехали на автомобиле из Вены.

– А что же привело вас в Оберхаузен?

– О, просто… прогулка. – Поймав беспокойный и недоумевающий взгляд Тимоти, я отважилась на вторую попытку: – На самом деле мы… я рассчитывала встретиться здесь с моим мужем… то есть не здесь, а в Граце. Но уже здесь, в Оберхаузене, мы услышали, что ему пришлось изменить свои планы. Вот мы и подумали: раз уж так случилось, стоит прокатиться по здешним дорогам и посмотреть, какие здесь места… А места чудесные, вы согласны?

– Безусловно. Так что же, вы собираетесь остановиться в деревне?

– Только на эту ночь. Мы остановились здесь, в «Эдельвейсе», и вернемся… то есть тронемся в путь утром. Тим задумал посетить Пибер, ну, вы знаете, липицианский завод, так что мы, вероятно, будем возвращаться той же дорогой. Я могу располагать собой, пока не получу вестей от мужа.

Вероятно, какой-то фрагмент обуревающих меня чувств пробился сквозь тщательно сохраняемую маску любезности. Во всяком случае, он сказал:

– Уверен, это будет скоро.

К такому тону обычно прибегают, когда хотят кого-нибудь утешить.

Мне удалось лучезарно улыбнуться:

– Да, да, я надеюсь, что вы окажетесь правы! А мы с Тимом будем пока развлекаться и начнем с похода в цирк.

– А Тим ваш брат? – спросила Аннализа. – Он не назвал мне свою фамилию. Не Марч?

– И не брат, и вообще никакой не родственник, – провозгласил Тимоти. – Моя фамилия – Лейси. А тут я выполняю обязанности компаньонки, водителя и мальчика на побегушках.

– Мальчика на побегушках? – переспросила она, слегка шокированная. – Почему вы так о себе говорите? По-моему, это звучит как-то унизительно.

– Ничего подобного, – возразила я. – Он пытается объяснить, что организация нашего путешествия и все связанные с ним хлопоты целиком лежат на нем. Должна сказать, что я бы не далеко уехала, если бы не его знание немецкого. Ну ладно, мальчик на побегушках, организуй чего-нибудь выпить мистеру Эллиоту, хорошо?

– Если вам удастся сделать это быстрее чем за двадцать минут, – предположил мистер Эллиот, – значит вас нужно ценить на вес золота… Вот это да!

Последнее восклицание относилось к официантке, словно выросшей из-под земли у нашего столика по мановению руки Тимоти. Тут же состоялась короткая дискуссия на немецком языке, в которой мистер Эллиот продемонстрировал блестящее произношение и казался чуть ли не прирожденным немцем.

Когда она поспешно удалилась, я повернулась к нему, к этому времени вполне овладев собой.

Он вытащил из кармана трубку и теперь, раскуривая ее, выглядел – несмотря на свою поношенную и с трудом поддающуюся описанию одежду – стопроцентным англичанином. Однако, если отвлечься от этого обстоятельства, он мог сойти за кого угодно и за уроженца каких угодно краев. Он был высок ростом и хорошо сложен; его пружинящая походка выдавала недюжинную силу и умение управлять своим телом. Но его голос и все повадки, производившие в общем приятное впечатление, поразили меня странной бесцветностью. Темно-русые волосы, глаза какого-то неопределенного оттенка – между голубым и серым… Хорошо вылепленные руки… Но я заметила сломанный ноготь и грязь, въевшуюся в кожу; можно было подумать, что он только что усердно трудился, выполняя какую-то грязную работу. Из рассказов Аннализы следовало, что он находился здесь в качестве представителя своей фирмы, но это звучало как-то неубедительно; гораздо более подходящим объяснением его присутствия было предположение, что он любезно протянул руку помощи цирку, попавшему в серьезный переплет.

Теперь настала моя очередь задавать вопросы.

– А вы, мистер Эллиот? Из слов фройляйн Вагнер я поняла, что вы здесь по делам службы… Было очень грустно услышать о несчастном случае.

– Ax, она вам про это рассказала? Да, один из погибших был моим коллегой. Он заехал сюда потому, что участвовал в программе исследований, посвященных методам обработки почвы и применению удобрений. У меня была назначена встреча с ним… и именно тогда это случилось.

– Как жалко… – Мы обменялись несколькими фразами соболезнования, и потом я сочла возможным спросить: – А вы в какой фирме работаете, мистер Эллиот?

– В Вене мы сотрудничаем с компанией «Удобрения Калькенбруннера».

– О, тогда вы, вероятно, знаете фирму моего мужа, «Панъевропейские химикаты»?

– Конечно, только сейчас с ходу не могу вспомнить никого из тамошних сотрудников. Стюарт?.. Крэг?.. Может быть, я и встречался с вашим мужем, но, право, не помню. Вы уж меня простите. Он часто бывает в Вене?

– Понятия не имею, – ответила я вполне правдиво, хотя и не слишком любезно. Эти вежливые разговоры ни о чем начинали меня раздражать. – Вот ваш стаканчик. Вы так и пробыли здесь все время после пожара?

– Да. Полицейское дознание производилось довольно долго, но мое начальство согласилось предоставить мне отпуск, пока разбирательство не окончится. Так что я остался и постарался оказать помощь. – Он улыбнулся. – Нет, не полиции, а цирку. В данном случае можно считать, что мальчиком на побегушках был я. Аннализа может подтвердить.

– Вы? Вы были просто великолепны! – Взгляд, который она ему бросила, излучал такое же сияние, как взгляд Тимоти, обращенный к ней самой. – Миссис Марч, вы даже представить себе не можете… Я уже говорила вам, мы – маленький цирк, а это значит, что каждому приходится работать на совесть. А после смерти дядюшки Францля… Думаю, мы раньше и не сознавали, как много он делал… Может быть, такие мысли всегда приходят в голову, когда кто-нибудь умирает? Понимаете, он не работал на арене. Он был превосходный наездник, хотя никогда не выступал перед публикой. Но он взял на себя уход за лошадьми, и Маэстозо Леда – его питомец, а меня он учил, как исполнять номер…

Этот пылкий монолог, по-видимому, принес ей какое-то облегчение; все мы слушали молча. Мистер Эллиот, сидевший рядом со мной, не отводил взгляда от девушки.

– Я так ясно помню, – продолжала она, – тот день, когда он к нам пришел. Это случилось десять лет назад… Мне было восемь, и дедушка еще был жив. Мы тогда выступали в Вельсе – это в Верхней Австрии. Маэстозо Леда был только что куплен, и дед радовался как ребенок от этого приобретения. В Вельсе тогда находились и липицианы, и мы пошли на них поглядеть. Вы-то, – эти слова были обращены к Тимоти, – вы-то можете понять, в какой восторг я тогда пришла! А еще в Вельсе проходила большая конская ярмарка, и это тоже оказалось для нас большой удачей, потому что там мы повстречали дядюшку Францля. Он явился в обществе какого-то торговца, а незадолго перед тем бросил работу в одном чешском цирке. А до того он, по-моему, служил в армии… Видите ли, он не поддерживал тесных отношений с нашим семейством. Но он зашел повидаться с дедушкой и, когда узнал, что мы вечером отбываем на север, в Баварию, решил отправиться с нами. – Она улыбнулась. – А теперь мне кажется, что он всегда состоял при нашем цирке. Я даже забыла, что его фамилия не Вагнер… Мой дед хотел, чтобы он сменил фамилию, и дядюшка Францль поддался на уговоры. Он управлялся со всеми работами в конюшне и чинил седла и уздечки и такие вещи… как это вы называете… нет, не упряжь…

– Сбруя? – подсказал Тимоти.

– Да, спасибо, это то самое слово. И еще он оказался знающим ветеринаром… Так что можете себе представить, на что это было похоже, когда столько животных пострадало в общей панике в ночь пожара и отцу приходилось просто на части разрываться. У него уже не было времени для лошадей, да и Руди – наш старший конюх – сломал руку, когда выводил лошадей из фургонов… Таким образом, этим поневоле занялась я, и Ли мне помог. Конечно, некоторые артисты тоже приняли участие, но они должны упражняться каждый день, у них же свои номера… Всем пришлось нелегко.

– Еще бы, – с чувством подтвердил мистер Эллиот. – Кто это придумал поговорку насчет того, что ад – это рай для лошадей?

– Никто, – сухо сообщила я. – На самом деле говорится по-другому: Англия – это рай для лошадей и ад для женщин.

– Это так и есть? – заинтересовалась Аннализа.

– Время от времени. Но продолжайте, мистер Эллиот. Должны ли мы понять вас так, что в течение недели вы обслуживали двадцать семь лошадей?

Даже ради спасения собственной жизни я не могла бы заставить себя взглянуть на его одежду. Он заметил это и усмехнулся:

– Да, обслуживал. Я отвечал… как бы это назвать поточнее… за каждую деталь их туалета. Работа конюха начинает казаться не такой уж непосильной, если раз и навсегда усвоить, что шерсть, пользуясь морской терминологией, растет от носа к корме и что водить скребницей следует именно в этом направлении, так сказать, от укуса к удару. И как ни странно, им это нравится. Во всяком случае, меня лягнули только один раз.

– Ах, бедный, – посочувствовала я. – И по-моему, пони еще более зловредны.

– Пони были на попечении венгерского джентльмена. У него преимущество: сам он ростом в три фута. Да, неделька оказалась чрезвычайно поучительной. Жалко будет бросать эту работу.

Аннализа подхватила:

– Я-то предпочла бы, чтобы вы остались. Просто не знаю, как мы будем без вас управляться.

– Увы, надо возвращаться к повседневной рутине, – посетовал мистер Эллиот. Он взглянул на часы. – Аннализа, я терпеть не могу разбивать компанию, но пора готовить лошадей к выступлению.

– Господи, нам и вправду пора!

Она поднялась на ноги; официантка возникла у нашего столика словно из-под земли, по первому сигналу Тимоти, который поразительно легко одержал верх в неизбежном споре – кому платить по счету.

– Что ж, примите мою благодарность, – сказал мистер Эллиот.

– Было очень приятно познакомиться с вами, – улыбнулась Аннализа. – Но мы еще увидимся? Когда представление закончится, спросите любого, и вам объяснят, как меня найти. – Она искренне засмеялась. – Я буду чувствовать себя примадонной, к которой после спектакля являются визитеры. Надеюсь, вам понравится. Kommst du, Ли?

Они ушли. Мы снова уселись в свои кресла. Я заметила:

– Мне казалось, ты хотел пойти и предложить свою помощь.

– А я подумал, что мне лучше остаться с тобой, – возразил Тимоти. Он пристально взглянул на меня. – Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя вид ужасно забавный.

– Забавный? Что ты хочешь этим сказать?

– Ну, когда он пришел, ты побелела как полотно. Я предполагал, что ты ожидала увидеть мужа.

Я кивнула.

– Ну и я тоже ожидал его появления. Когда она сказала, что «другой англичанин» еще здесь, я сразу решил: ну вот, мы уже у цели.

Я покачала головой:

– Нет. Услышав, что моя фамилия Марч, она никак не отреагировала на это. Если бы мистер Марч находился здесь, в деревне…

– Ух, чертовщина! Ну надо же быть таким дурнем! Я об этом забыл напрочь! – Потом он нахмурился. – Но это было в самом начале… до того как к нам присоединился Эллиот. Почему ты еще верила, что это может быть мистер Марч, когда она сказала «а вот и он сам»?

– Я и не верила. Я думала – это он. Что не одно и то же. Слушай, Тим… – Только сейчас я заметила, как плотно стиснула складку скатерти, ногтями проткнув тонкую ткань. Я выпустила ее из рук и принялась усердно разглаживать. – Я… я допустила ужасную ошибку. В первый момент, когда мистер Эллиот только показался на виду, я подумала, что это действительно Льюис. Когда он подошел ближе и тень уже на него не падала, я увидела, что ошиблась. Теперь ты понимаешь, что я натворила?

Он, конечно, понял. Он соображал быстрее меня.

– Ты хочешь сказать, он… этот Эллиот… на самом деле тот парень, которого ты видела в обществе Аннализы в выпуске новостей, а вовсе не твой муж? И они настолько похожи, что Эллиота можно считать двойником твоего мужа? Вот это номер! – При всем желании он не мог притушить блеск радостного возбуждения, который, однако, мгновенно угас сам по себе, когда он представил себе дальнейшие последствия моей оплошности. Да и интонация у него резко изменилась, когда он охнул: – Так что же, выходит, ты сорвалась в Австрию и проделала весь этот путь, а он в это время действительно торчит в Стокгольме – именно там, где он и говорил с самого начала?

– Вот именно, – подтвердила я.

Наступило весьма выразительное молчание, которое нарушил Тим:

– Это… несколько запутанное дело, верно?

– Да, дорогой мой, самое выдающееся недоразумение года.

– И что ты собираешься делать?

– А ты что сделал бы, дружище?

– Ну, для начала поел бы, – без колебаний сообщил Тимоти и оглянулся в поисках официантки.