Найти отца Тимоти оказалось достаточно просто. Сам же Тим и обнаружил это, перелистав телефонную книгу, в то время как я, сидя на кровати в своем просторном и уютном, но довольно шумном номере гостиницы «На Штефансплац», наводила по телефону справки о часах работы венских банков.

– Должно быть, это он, – сказал Тимоти, подсовывая мне под нос нужную страницу. – Смотри, вот тут, Принц-Ойгенштрассе, восемьдесят один, номер телефона шестьдесят три сорок два шестьдесят один.

– А банки сейчас закрыты, так что он, может быть, дома. Или там присутствует кто-нибудь знающий, где он. У него, конечно, есть домоправительница? – Я покачала трубкой в воздухе и спустила ноги с кровати. – Ну, если мы и Льюиса найдем с такой же легкостью, все наши проблемы к обеду будут разрешены. По крайней мере, – уточнила я, – некоторые из них. Так что давай звони, твоя очередь… и, кстати, девушка-телефонистка говорит по-английски.

– Это как раз не важно. Я не так уж плохо знаю немецкий: в школе учил. И мне даже хочется проверить, чему научился.

– А тогда за чем дело стало? – Я видела, что он колеблется, и решила его подстрекнуть: – Ты уже взрослый, Тим. Так и держись.

Он скорчил гримасу, потом ухмыльнулся и поднял трубку. Я вошла в ванную комнату и закрыла дверь.

С учетом всех обстоятельств беседа оказалась чрезвычайно краткой. К тому времени, когда я вернулась, он уже положил трубку на рычаг и стоял, опираясь на подоконник и разглядывая толпу, запрудившую мостовую перед собором Святого Стефана.

Не повернув головы, он сказал:

– Он не рассердился.

Я открыла чемоданчик и начала вынимать свои вещи.

– О, так ты его застал? Прекрасно. Ну что ж, одной заботой меньше. Я очень рада. Он за тобой заедет или ты такси возьмешь?

– Вообще-то, он как раз собирался уходить, – сообщил Тим. – И его дома не будет допоздна. Он идет на концерт со своей невестой.

Аккуратно встряхнув платье, я повесила его в шкаф.

– Полагаю, ты о ней впервые слышишь?

– Конечно. Я же тебе говорил, что он никогда мне не писал. Ее зовут Кристль. Думаю, это уменьшительное от Кристины.

– О-о? Австриячка?

– Да. Уроженка Вены. Довольно красивое имя, правда?

Я вынула из чемодана юбку.

– Вряд ли он успел по телефону много тебе о ней сообщить.

– Ну ясно. Я сказал, что мы тут. А он заявил, что концерт нельзя пропустить, но мы с ним можем встретиться потом и вместе поужинать в… я записал… в отеле «Захер». Это рядом с оперным театром. Встречаемся в одиннадцать часов в «Синем баре».

На этот раз он все-таки повернулся спиной к окну и прямо взглянул на меня. По его лицу невозможно было понять, о чем он думает.

Я подняла брови:

– Да-а, высоко же тебя занесло в первый же вечер после вылета из гнезда. Одиннадцать часов! «Синий бар»! – Это звучало как фраза из какого-нибудь романа о Джеймсе Бонде. – Почем нынче тесемочки от материнского передника?

– Ну и что? – парировал он. – Я же сам этого хотел!

– В самом деле? – поинтересовалась я. – А теперь ты возражаешь?

– Если честно… не знаю. А мне полагается возражать?

– Во всяком случае, если бы у тебя появились возражения, это было бы вполне естественно. Не слишком-то приятный сюрприз – узнать, что кто-то из родителей надумал обзавестись новой семьей.

– Но ведь и мама тоже снова собирается замуж.

На такие сообщения трудно что-либо ответить. Я так и застыла на месте с ворохом чулок в руках, и, вероятно, вид у меня был самый нелепый. Ну что тут можно было сказать?

– Я и понятия не имела… – произнесла я наконец.

– О, это не объявлено официально, просто у нее как-то к слову пришлось, но выразилась она вполне ясно. Могу даже пари держать, что так оно и есть.

– Он тебе нравится?

– Вполне приемлемый кандидат. Это Джон Линли, издатель. Ты его знаешь?

– Нет, но твоя мама упоминала это имя.

Хотелось надеяться, что облегчение, которое я испытала, не было слишком явным. По сравнению с некоторыми вертопрахами, время от времени возникающими в обществе Кармел Лейси, «издатель» воспринимается прямо как верх респектабельности. Меня не слишком интересовало будущее Кармел Лейси, но я начинала ловить себя на мысли, что мне не безразлично будущее Тимоти.

Он не стал развивать опасную тему, а перешел к делам насущным:

– Сколько нужно заплатить в этом отеле за ночлег и завтрак?

Ответив на его вопрос, я тоже сочла уместным спросить его кое о чем:

– Насколько я понимаю, у твоего отца не найдется времени, чтобы как-то тебя устроить? Я не могу сообразить, что лучше: сразу забрать твой чемодан в «Захер» или заехать за ним сюда позднее.

– Да, – согласился Тимоти, – вот в том-то и дело. Он ничего не сказал насчет того, чтобы я поселился вместе с ним. Я сразу почувствовал, что свалился ему на голову совсем некстати. Нет, он не против моего приезда в Вену, это он воспринял с легкостью, как только пришел в себя от удивления, и, надо сказать, повел себя вполне по-человечески. Очевидно, он не собирается отправлять меня обратно, и у меня такое впечатление, что он готов помочь мне найти работу. У него не было времени, чтобы сразу это обсудить, потому что он торопился выходить, но пообещал подумать насчет работы и тут же подкинул такое предложение: почему бы, мол, мне для начала не устроить себе каникулы, и спросил, достаточно ли у меня денег.

– Вот этот последний пункт мне нравится, – отметила я. – Ну, так или иначе, надеюсь, что вечером при встрече вы уладите свои дела. Вероятно, он захочет, чтобы ты завтра к нему переехал.

– Вот как раз за это я бы не поручился, – заявил Тимоти. – Я сказал тебе, что он очень по-хорошему отнесся к моему внезапному появлению, но, по-моему, не слишком-то обрадовался. Он, конечно, хочет со мной повидаться, тут все чин чином, но, похоже, ему совсем ни к чему, чтобы я с ним поселился, и это одна из причин, почему он так заторопился перейти к денежным вопросам. – В рассуждениях Тима не было никакого цинизма, а всего лишь практическое умозаключение, одно из тех, от которых большинство родителей хватил бы паралич, если бы они могли узнать, что думают про них их дети. – Скажу тебе по секрету, – добавил он, – у меня такое ощущение, что у него и так кто-то живет.

Я бросила на него быстрый взгляд, была удовлетворена тем, что увидела, и поделилась с ним своими соображениями:

– Тогда будем надеяться, дорогой Тим, что это Кристль, или дела наши запутаются вконец.

– Бедный папа, – неожиданно сказал Тимоти и засмеялся. – Угораздило же меня появиться в такой неподходящий момент!.. Ну ладно, надо бы теперь выяснить, можно ли заказать для меня номер. Надеюсь, у них найдутся свободные комнаты – обыкновенные комнаты, а не какие-нибудь там люксы с отдельными ваннами и всякими другими красотами для шику.

– Знаешь, сейчас уже поздно искать жилье где-нибудь в другом месте, и, насколько я понимаю, твой отец готов тебя финансировать. Я бы не стала тянуть с этим делом. Пользуйся случаем, уж хотя бы ночлег для тебя он обязан обеспечить!

– Еще бы. И потом, всегда можно прибегнуть к шантажу. У меня роскошное будущее, ты согласна?

И Тимоти направился к телефону.

Ну что ж, подумала я, положив на место последнюю пару туфель, вот уж действительно – он сам того хотел. Но должны же существовать другие способы повзрослеть! Неужели необходимо сорваться с поводка материнской опеки только для того, чтобы рука безответственного прожигателя жизни вытолкнула его в холодный чужой мир, кинув вдогонку несколько монет? Можно было только удивляться тому, каким спокойным и славным показал себя Тимоти.

– Порядок, – сообщил Тимоти, положив трубку на рычаг. – Номер двести шестнадцатый, этажом выше. Можно считать, что я устроен. А как насчет тебя? Ты собираешься остаться и звонить по телефону или сначала выйдешь подкрепиться? Не знаю, как ты, но я не могу ждать до одиннадцати. Я жутко проголодался.

– Ты чрезвычайно тактичен. Тебе, должно быть, до смерти хочется узнать, в какую игру я играю.

Он усмехнулся:

– По-моему, я не в том положении, чтобы критиковать других.

Я закрыла дверцу шкафа и уселась в одно из кресел.

– Если ты в состоянии прожить без пищи ближайшие пять минут, я тебе скажу.

– Только если ты сама этого хочешь.

– Честность за честность. Кроме того, я бы хотела рассказать кому-нибудь. Это очень просто, довольно печально и немного противно и, если уж на то пошло, случается ежедневно. Только я думала, что со мной это никогда не может произойти. Мы собирались в отпуск, Льюис и я, и это был бы первый более или менее долгий перерыв в работе за те два года, что мы женаты. Я тебе уже говорила, что он работает в химической фирме и они гоняют его туда-сюда, по всей Европе и в другие места, но очень хорошо платят, а он всегда любил путешествовать. Он никогда не знал, куда его пошлют в следующий раз – то ли в Гонконг, то ли в Осло, и это его вполне устраивало. Потом мы поженились. И он сказал, что решил сменить работу, только нужен какой-то срок, чтобы он обучил своего преемника, а пока мы возьмем отпуска за два года. Это Льюис сам придумал, я его не подначивала. Видишь ли, мы оба хотим, чтобы у нас была настоящая семья, но при том, как обстоят дела сейчас, это было бы нечестно по отношению к ним… к детям.

Тимоти ничего не сказал. Снова повернувшись к окну, он, казалось, изучал величественный фасад Святого Стефана; изучал методически, камень за камнем.

– Так вот, – я изо всех сил старалась, чтобы все это не выглядело так, словно я оправдываюсь, – в конце концов Льюис объявил мне, что в середине августа он уйдет из своего отдела и мы поедем отдыхать на целый месяц в любое место по моему усмотрению – ему все равно куда, он во всех этих местах побывал, и он, мол, хочет одного – быть вместе со мной. Как будто это второй медовый месяц. Первый продолжался у нас всего десять дней. А потом, чуть ли не накануне долгожданного отпуска, его попросили еще раз выручить фирму и съездить по служебным делам. Сколько времени займет эта поездка – неделю, две недели, – никто не мог сказать заранее. И это когда мы уже готовились в дорогу – купили билеты, я упаковывала чемоданы и так далее.

– Гадость какая, – сказал Тимоти Святому Стефану.

– Вот и я так подумала. И высказала вслух. Все дело в том, что они не могли ему приказать, это была просьба, хотя и очень настоятельная, но он стал уверять меня, что не может отказаться и должен ехать сам, потому что больше некому. Тогда я спросила, а как же насчет того типа, которого он готовил себе на смену, но Льюис принялся объяснять, что возникли сложности, связанные с его последней командировкой, и распутывать это обязан он сам. И конечно, меня такая досада взяла, что я повела себя совсем глупо и закатила отвратительную сцену, одну из тех классических сцен с упреками типа «твоя паршивая работа для тебя дороже, чем я» и прочим в том же роде. А я всегда презирала женщин, которые так себя ведут. Смысл жизни мужчины – в его работе, и нужно принимать это как должное и набраться терпения… Но у меня терпение лопнуло.

– Знаешь что, – подбодрил меня Тимоти, – я тебя не осуждаю. Тут любой вышел бы из себя.

– Беда, видишь ли, в том, что Льюис тоже разъярился из-за того, что приходится менять планы. Он требовал, чтобы я ответила, неужели же я сама не вижу, что он вовсе не рвется уезжать, и дело совсем не в том, что он не хочет быть со мной, а просто другого выхода нет. А я заявила: прекрасно, тогда почему бы ему на этот раз, для разнообразия, не взять меня с собой, а он ответил, что у него нет такой возможности и я сама должна бы это сообразить, вот уж тут я взорвалась по-настоящему. Тогда и он остервенел, и у нас вышел дичайший скандал. Я ему прямо в лицо выкрикнула такие ужасные вещи, Тим… и все время об этом вспоминаю.

Он взглянул на меня очень серьезно, однако в этой серьезности, как ни странно, сквозило что-то совсем детское.

– И теперь ты сама себя все время терзаешь, потому что оскорбила его чувства?

– Льюис, – сказала я с расстановкой, на мгновение забыв, кому я все это говорю, – самоуверенный, упрямый и склочный сухарь, и у него вообще нет никаких чувств.

– Да, – согласился Тимоти, – я так и думал. Но если ты считаешь, что он не нуждается в твоем обществе, зачем ты сюда приехала, тем более что сама так на него злишься?

Только сейчас я заметила, как сильно сжаты мои руки, лежащие на коленях.

– Боюсь, все не так просто. По-моему, здесь замешана женщина, и почему-то я не могу так же мило посмеяться по этому поводу, как мы посмеялись, когда речь шла о твоем отце.

– Ванесса…

– Извини, Тим. Я скверно веду себя. Конечно, я недостаточно почтенная и благопристойная особа, чтобы сопровождать тебя, не говоря уж о том, чтобы читать тебе проповеди, – особенно в нынешнем моем состоянии, но я чувствую себя такой несчастной… Я должна что-то предпринять. Вот почему я приехала.

– Пожалуйста, не надо чувствовать себя такой несчастной. – Как любой мужчина в его возрасте, он был, скажем прямо, довольно неловким утешителем, но в его словах слышалась трогательная доброта. – Уверен, ты ошибаешься. Даже если тебе про него наговорят всякую ерунду, вот увидишь – ничего такого на самом деле нет.

– Да… Да, ты, конечно, прав. – Я выпрямилась в кресле, как будто могла этим движением стряхнуть осаждающие меня мысли. – И никто мне ничего про него не наговаривал, просто у меня создалось такое впечатление, и я сама считаю, что оно ошибочное, и меня гнетет только чувство собственной вины из-за тех слов, которые я ему бросила в лицо. И все наладилось бы, не улети он немедленно. Когда ты женишься, Тимоти, – я умудрилась ему улыбнуться, – никогда не расставайся с женой в пылу ссоры. Это сущий ад. Когда я сейчас об этом думаю… Он ураганом рванулся из квартиры, но, когда уже был в дверях, вдруг остановился, будто под влиянием какой-то внезапной мысли, и вернулся ко мне. Я на него даже не смотрела. Он поцеловал меня на прощание и ушел. – Я хмуро взглянула на Тима. Наконец-то, по крайней мере, я смогла облечь в слова все терзания последних дней, и это принесло облегчение. – Только потом мне пришло в голову, что именно так ведет себя мужчина, если знает, что ему предстоит какое-то опасное дело… Он не хотел такого расставания! Теперь я в этом уверена. И вот поэтому я здесь.

Он так и впился в меня глазами:

– Что ты имеешь в виду? «Опасное»? Да какая же опасность может ему угрожать? Откуда ты знаешь?

– Не знаю. Позволь мне договорить, я постараюсь сделать это быстро.

И я поведала ему все про кинохронику и про цепь событий, которая заставила меня решиться на поездку в Австрию: я должна была собственными глазами увидеть, что происходит.

Он молча выслушал меня, примостившись на ручке другого кресла.

Когда я закончила, он безмолвствовал еще минуту-другую. Потом откинул со лба волосы тем движением, которое – как я успела заметить – означало, что он принял решение.

– Ну хорошо, если нужно установить, где находится цирк, так это легче легкого. Вряд ли до наших дней сохранилось много таких передвижных цирков со складными шатрами, и, вероятно, каждый австриец знает, где сейчас дает представления именно тот цирк, который нам нужен. Мы можем спросить в холле у портье, а уж потом подумаем, что делать дальше. Ну что, прямо сейчас и начнем?

Я поднялась на ноги:

– Нет, сначала поедим. Выйдем на улицу, найдем настоящий венский ресторан и не будем скупиться. Потом, когда несколько подкрепимся, я примусь за исследование Тайны Исчезнувшего Супруга, а ты можешь заняться Делом об Отце и Барышне.

– Мы вместе будем расследовать оба дела. – Встав с ручки кресла, он вытянулся во весь рост. Оказалось, он на полголовы выше меня. Взглянув на меня сверху вниз, он признался с внезапной робостью: – Сегодня утром я был жутким ослом. Я… я ужасно рад, что мы здесь все-таки вместе.

– И я тоже, – сказала я и потянулась к шкафу за плащом. – Ради всего святого, давай пойдем и перекусим.

Мало того что познания Тима в немецком языке оказались более чем удовлетворительными, нам повезло и в другом: коридорный в вестибюле оказался просто начинен полезными сведениями и охотно ими делился. Он сразу понял, что интересующий нас цирк – это цирк Вагнера, а деревня, где произошел несчастный случай, называется Оберхаузен и расположена поблизости от Брука в гористом районе Гляйнальпе, к западу от шоссе, связывающего Вену с Грацем и с австро-югославской границей.

– Ну вот, для работы детектива бизнеса уже и не осталось ничего, – закончил Тимоти, передав мне эти сведения. Мой немецкий сводился к скудному набору слов, который позволял мне понимать уличные объявления и довольно точно ухватывать смысл коротких высказываний, если они были произнесены медленно и по возможности сопровождались жестикуляцией; зато по сравнению с моим жалким лепетом школьный язык Тима, подкрепляемый бурной пантомимой, казался почти беглым, и это приводило к желаемым результатам.

– Спроси у него про пожар, – подсказала я. – Это, наверное, было серьезное происшествие, раз о нем так много знают даже здесь, в Вене.

Однако мое предположение не оправдалось. Осведомленность коридорного о делах цирка Вагнера объяснялась совсем другой причиной: он сам был родом из деревни близ Инсбрука, где находятся зимние квартиры цирка. Наш собеседник не только знал владельцев и некоторых артистов, но и имел довольно ясное представление о маршруте летних гастролей. Пожар? Ах, это было ужасное несчастье; да, действительно, два человека погибли, вот беда так беда. Кто это был? Один из них был конюхом. Как видно, коридорный знал беднягу: добрый был человек, с лошадьми хорошо обращался, но пил… ну, вы понимаете… Он, несомненно, был пьян, когда произошел этот несчастный случай… может быть, опрокинул лампу или был неосторожен с газовым баллоном… подобные вещи слишком часто случаются в помещениях, где люди живут в такой тесноте; да, такое бывало и прежде… Единственная причина, почему они держали его в труппе, бедного старого Францля, – то, что он состоял в каком-то родстве с самим герром Вагнером и, потом, он так прекрасно управлялся с лошадьми…

– А другой погибший?

Но тут информация коридорного разом иссякла. Мне не понадобилось знание немецкого языка, чтобы истолковать выразительно поднятые плечи и развернутые руки. Этого он не знает. Тот человек не состоял в труппе и не был жителем деревни. Его не знал и сам герр Вагнер, который даже понятия не имел, что в ту ночь в фургоне старого Францля присутствовал другой человек. Поговаривали – коридорный сам слышал эти пересуды, – что это не был несчастный случай, что Францль был причастен к какому-то преступлению и в результате погибли оба – и Францль, и незнакомец; впрочем, такие сплетни всегда возникают, если полиция не сразу закрывает дело; но ведь любой, кто знал старого Францля, должен сообразить, что такие домыслы абсурдны, их даже обсуждать незачем… Что же касается другого человека, то, скорее всего, его уже опознали, но, если правду сказать, коридорный ничего об этом в газетах не читал или же читал, но забыл…

Он натянуто улыбнулся и еще раз пожал плечами:

– Понимаете ли, gnädige Frau, тот пожар остался позади, и газеты потеряли к нему интерес. Ну в самом деле, разве они стали бы затруднять себя сообщениями о гибели старого Францля, если бы не слон?.. Цирк – это всегда что-то новенькое, особенно если слон оказывается действующим лицом каких-то событий… Вы, наверное, читали в газетах всякие ужасы про слонов? А на самом деле там была всего лишь одна слониха, очень старая; ее и держали-то только для парадов, и она действительно разорвала веревку, но пробежала по улице совсем недалеко и ни к кому даже не прикоснулась. Маленькая девочка, про которую пишут, что она получила травмы, упала, когда от страха пустилась наутек; слониха ее вообще не задела.

– Спроси его, – напомнила я, – спроси его, слышал ли он что-нибудь о человеке по имени Льюис Марч.

– Никогда, – ответил коридорный, на этот раз милосердно краткий.

Я бы не отважилась задавать этот вопрос, но было очевидно: он был до того счастлив, заполучив слушателей для своих рассказов, что ему и в голову не пришло бы усмотреть в нашем интересе нечто сомнительное. Еще несколько вопросов, и мы получили всю необходимую информацию. Два дня назад цирк еще был в Оберхаузене, поскольку его там задерживала полиция; следующая остановка планировалась в Хоэнвальде – деревне примерно в пятидесяти километрах вглубь района Гляйнальпе. Поезд в том направлении отбывает следующим утром в 9:40; он может доставить меня в Брук еще до полудня, и даже не исключено, что на автобусах местных линий я смогу в тот же вечер попасть в Оберхаузен, а если будет необходимость, то и в Хоэнвальд. В любой из этих деревень, безусловно, найдется место, где можно остановиться; так, в Оберхаузене имеется превосходный маленький гастхоф (не прошло и двух дней, как мы привыкли любую гостиницу называть «гастхофом» или «гастхаузом») под названием «Эдельвейс», и я должна просто упомянуть имя коридорного хозяйке этой гостиницы, фрау Вебер, и меня примут более чем радушно…

– Ух, – выдохнул Тимоти, когда мы снова оказались на сверкающей огнями, шумной площади и свернули к Кернтнерштрассе, – до чего же мне хотелось бы поехать с тобой. Я всегда мечтал посмотреть на цирк как бы с изнанки, увидеть цирковые будни, если это можно так назвать. Ты обещаешь позвонить мне завтра вечером и рассказать, как твои дела?

– Обещаю… то есть обещаю, если буду знать, где тебя застать.

– Давай так решим, – сказал он. – Если папа и Кристль меня не заберут, я поеду с тобой. По-моему, тебя нельзя отпускать одну, без присмотра, в такое путешествие! А в самом деле, ты не думаешь, что я могу тебе пригодиться? Например, покупать билеты и выяснять расписание автобусов.

– Я-то была бы только рада. Могу даже поймать тебя на слове. А теперь, если мы собираемся поспеть в «Захер» вовремя, надо пошевеливаться. Ты в самом деле способен снова сесть за стол и съесть еще один обед? Мне показалось, что ты несколько переусердствовал с этим куриным ризотто в «Немецком доме».

– Господи, это же сколько часов прошло!

Плотно поев, Тимоти вновь обрел былую жизнерадостность. Он бодро вышагивал по многолюдным венским улицам, изучая содержимое всех витрин с таким интересом и воодушевлением, что я начала беспокоиться, доберемся ли мы до места назначенной встречи.

– Да что это за место такое – «Захер»? Скучное какое-то название у этого отеля. Музыка там будет?

– Понятия не имею, но скучно не будет, это точно. Каждый человек, прибывший в Вену, должен зайти туда хотя бы один раз. Все очень роскошное и наверняка в духе старой Вены – ну, ты понимаешь: барокко, позолота, красный плюш и доброе старое время. Отель открыла мадам Захер; это было давно, в девятнадцатом веке, и, по-моему, там еще витают духи эрцгерцогов и генералов и вообще как будто присутствует все высшее общество времен Габсбургов. Я читала в каком-то путеводителе про одного эрцгерцога или кого-то другого, тоже очень знатного типа, который выкинул такую штуку: на пари явился в «Захер» и на нем не было ничего, кроме шпаги и, кажется, нескольких орденов.

– Надо же, – сказал Тимоти, – какой ужас. Что сказала бы моя мамочка?

Ресторан оказался именно таким, каким я его себе представляла; яркий свет, алые и золотые гостиные, турецкие ковры, картины в тяжелых рамах, красное дерево, цветы и общая атмосфера комфортабельного досуга. «Синий бар», где нам надлежало встретиться с Грэмом Лейси и его дамой, оказался тесноватым подобием пещеры, декорированной синей парчой и освещенной столь скудно, что без помощи фонарика клиенту было почти невозможно найти свой бокал. Порция коктейля с шампанским стоила около восьми фунтов шести пенсов. Отец Тима заказал подобные напитки для всей компании, однако вид у него был такой, словно он преподносит кому-то взятку, прилагая все усилия, чтобы никто этого не заметил. В отличие от него Кристль делала все возможное, чтобы создать впечатление, будто ничего особенного не происходит и они с Грэмом пьют шампанское каждый вечер. Впрочем, вероятно, так оно и было.

Как ни странно, Кристль мне понравилась. Не знаю уж, кого я ожидала увидеть – хищницу-блондинку нордического типа вроде той, которую видела в кинохронике в обществе Льюиса? Кристль действительно оказалась блондинкой, но ничего хищного в ней не обнаруживалось, во всяком случае на первый взгляд. Она была пухленькой и миловидной, и ее вид наводил на мысль, что она чувствовала бы себя лучше дома на кухне, выкладывая омлет на тарелку Грэма, чем в «Синем баре», за коктейлем с шампанским. Синее платье девушки в точности повторяло цвет ее глаз, а на руках не было ни одного кольца.

Отец Тима оставался все тем же видным и привлекательным мужчиной, каким я его помнила, хотя для него не прошли бесследно ни годы, ни прибавка в весе. Преувеличенным радушием он не мог скрыть замешательство, порожденное внезапным приездом сына, который нарушил его идиллию с новой избранницей.

Что это именно идиллия, не вызывало сомнений. Он был влюблен в девушку лет на двадцать моложе себя, и эта влюбленность сквозила в каждом его взгляде или жесте. Однако столь же очевидно было и другое: Тимоти выбрал для своего появления в Вене, мягко говоря, крайне неудачный момент. Уже в ту минуту, когда Грэм сопровождал нас к заказанному столику, я с огорчением заметила, что на лицо Тимоти вернулось хмурое выражение то ли обиды, то ли неуверенности.

А еще я заметила, что и Кристль наблюдает за ним, и точно определила момент, когда – в это время Грэм был занят обсуждением меню с метрдотелем – она вознамерилась пленить будущего пасынка. Это было исполнено очень даже мило, потому что она была хороша собой, почти одного возраста с моим подопечным и в полной мере наделена теплым, легким венским очарованием, которое (в этом согласны и друзья, и враги Вены) «поет» ту песню, какую вы хотите слушать. Прежде чем мы наполовину опустошили бокалы с вином, Тимоти уже заметно воспрянул духом и казался польщенным, а уж ел он так, словно недели две не видел ничего съестного, тогда как его папенька, также явно приободрившийся, получил возможность уделить мне свое внимание.

Он уже успел сердечно поблагодарить меня за то, что я опекала Тимоти в полете, и легким словесным вывертом увел беседу в сторону от обсуждения причин, которые лишают его самого возможности предложить сыну на эту ночь свое гостеприимство. Затем он с вежливым безразличием осведомился о здоровье Кармел и о благополучии моей семьи, но вскоре стало очевидно, что ему было бы любопытно узнать, что я делаю в Вене и каким образом Кармел ухитрилась втянуть меня в свои дела. Отсюда я заключила, что Тимоти ничего не рассказал ему во время их краткой телефонной беседы.

– О, я просто в отпуске, – сообщила я. – Так получилось, что моего мужа вызвали в Стокгольм именно тогда, когда мы собрались вместе провести отпуск. Поэтому я прилетела сюда сама по себе, а он присоединится ко мне чуть позже.

– У вас назначена встреча в Вене?

– Нет, в Граце. У нас был такой план: во время отпуска прокатиться на машине по Южной Австрии, а до Граца мне нужно добраться самой. Вышло очень удачно, что Тимоти тоже должен был лететь в тот же день.

– Надо же, какое совпадение, – вежливо отметил Грэм Лейси. – Ваше путешествие должно быть очень увлекательным. И куда же вы наметили отправиться потом?

Поскольку увлекательное автомобильное путешествие по дорогам Южной Австрии я придумала только что, готового ответа у меня не было. Но за два года я приобрела некоторый опыт, позволяющий замужней женщине выпутываться из многих сложностей. Поэтому я немедленно прибегла к проверенному способу:

– О, все такие вопросы я предоставляю решать мужу. Маршрут разработал он, и, если говорить начистоту, я даже не помню названия тех мест, где он намерен побывать. Я просто хочу расслабиться и отдохнуть.

– Ах да, конечно, – произнес Грэм Лейси и сразу обратился к сыну: – А каковы твои планы, Тим?

Застигнутый врасплох прямым вопросом, Тимоти сглотнул, покраснел и ничего не сказал. До этой секунды он слушал, как я громоздила одну ложь на другую, ничем не выдавая своего изумления; можно даже сказать, что он получал удовольствие от всего происходящего. Однако теперь, вынужденный как-то объяснить свое появление в Вене, он оказался перед нелегким выбором: либо признаться, что рассчитывал на отцовскую готовность принять его к себе, либо срочно сочинить какую-то удобоваримую версию. И у Тима словно язык отнялся.

Я открыла было рот, собираясь что-то сказать, но меня опередила Кристль:

– Да это же ясно как день, он приехал посмотреть Вену! Что же еще? Ах, Тимми, – в ее устах его имя прозвучало очаровательным воркованием, – я была бы так рада показать тебе Вену! Здесь так много интересного, и я бы с радостью сводила тебя во все эти места… ну, знаешь, куда все туристы рвутся, – Хофбург, Шенбрунн, Пратер, Каленберг… и куда ходят сами венцы, но я не могу… Завтра мне нужно уезжать из Вены. Мне так жалко, но, понимаешь, я дала слово; я уже много месяцев не виделась с родителями, и они так настаивали, и я обещала…

– Но… – попытался вставить слово Грэм Лейси.

Она дотронулась до его руки, и он послушно замолчал, но на лице у него отразилось явное изумление, да и взгляд, который она ему бросила, не трудно было истолковать. Несомненно, она надумала как можно быстрее выбраться из жилища Грэма, чтобы тот получил возможность исполнить свой родительский долг.

– Ну что ж… – начал Грэм Лейси. Он прокашлялся. – Завтра суббота, значит день у меня свободен. Что ты скажешь, старина, если я заеду за тобой около одиннадцати и прихвачу тебя вместе с твоими вещами? Потом, когда ты будешь устроен, мы можем отправиться в город и посетим какое-нибудь замечательное место. В будние дни у меня не так уж много свободного времени, но скоро ты тут освоишься и будешь себя чувствовать как рыба в воде.

Тимоти переводил взгляд с одного на другого. Я поняла, что он тоже кое-что сообразил. Он слегка покраснел, но ответил достаточно невозмутимо:

– Большое спасибо, папа, но я пока не буду тебя затруднять. Я собирался завтра поехать с Ванессой на юг.

Возможно, Грэм или Кристль почувствовали, что у них камень с души свалился, но они никак этого не показали. Грэм спросил:

– Вот как? Со стороны миссис Марч, конечно, было очень любезно пригласить тебя, но если она и ее супруг задумали провести отпуск вдвоем, вряд ли им захочется…

– У меня еще есть в запасе день-другой, – поспешила я заверить его. – Я пока не знаю, когда именно Льюис сможет сюда прилететь, так что в ближайшее время мне нужно как-то себя занять. Я буду только рада, если Тим составит мне компанию.

– Не беспокойся, я не стану им докучать, – весело пообещал Тимоти. – В любом случае я хотел как-нибудь прокатиться в Штирию, в Пибер, и посмотреть там липицианских жеребцов, так что если миссис Марч нужна компания, то получается, что я могу одним камнем сбить двух птичек. Ты не возражаешь, Ванесса, против того, что я на людях называю тебя птичкой?

– Буду счастлива, – заверила я его.

– Тогда, – заключил юный мистер Лейси, – это дело улажено. Я тебе позвоню, папа, когда вернусь в Вену.

И он сосредоточил все свое внимание на тележке со сладостями, выбрав наконец для себя огромный кусок фирменного торта под названием «Sachertorte» – жирного и очень сладкого, с толстым слоем взбитых сливок.

Ужин был завершен в приятной атмосфере умиротворенности и довольства жизнью.

Перед тем как выйти на улицу, Тимоти и его отец дружно удалились в направлении туалета; когда же они возвратились, я смогла – по удовлетворению, написанному на их лицах, – понять, что Грэм весьма великодушно вручил сыну кругленькую сумму денег, так чтобы тому не понадобилось прибегать к шантажу.

– Итак, – произнес Грэм, когда мы пожелали друг другу доброй ночи, – надеюсь, мы все приятно провели время. Позаботься о миссис Марч, Тимми, хорошо? И дай мне знать, когда вернешься в Вену. Если бы ты только сообразил предупредить меня раньше… – Почувствовав возникшую неловкость, он добавил: – Боюсь, у нас с моим давно потерянным сыном получилась довольно странная встреча.

Банальный оборот не прозвучал как шутка. Но Тимоти весело подхватил:

– В следующий раз постараюсь сообразить. И спасибо за сегодняшний вечер, все было здорово.

«Пежо» укатил. Мы с Тимоти повернули назад, чтобы пешком дойти до нашего отеля.

– Ты возражаешь? – спросил он.

– Ты же знаешь, что нет. Я ведь сказала, что буду рада твоему обществу, и это, по крайней мере, не было враньем… И кстати, насчет вранья… Мы очень удачно выпутались, правда? Она славная девушка, Тим.

– Я понял. Сначала я ничего с собой не мог поделать, и мне было неприятно. А теперь я не против, совсем не против.

Мы проходили мимо освещенных витрин книжного магазина, и я уловила у него на лице выражение, какого до сих пор не видела: в нем читались целеустремленность, ясность и свобода.

– В конце-то концов, – сказал Тимоти, – он имеет полное право жить своей собственной жизнью, верно? Нельзя же до скончания века цепляться за людей. Приходится когда-то их отпускать.

– Несомненно, – подтвердила я.