По крайней мере в одном огонь сослужил добрую службу: во дворце было светло как днем. У меня еще оставался последний шанс пробраться в захламленную комнату под восточной аркадой, разыскать веревку и привязать ее к окну прежде, чем пламя охватит весь сераль. Что касается собак – насколько я вообще могла позволить себе в такие минуты думать о собаках, – то очевидно, что я, даже с помощью веревки, не сумею спустить их из окна. Но я утешала себя тем, что оставляю их в самом безопасном месте, какое есть во дворце. Им оставалось только залезть в воду.

Я подбежала к мосту, и собаки держались рядом, так близко, что, когда мы добрались до пролома, Сафир прыгнул первым, а Звездочка, спеша последовать за ним, так ткнулась мне в ноги, что я потеряла равновесие. Я поскользнулась, попыталась подняться, вскрикнула, наступив на острый камень, и упала в воду.

Глубина в этом месте была фута четыре. От неожиданности я пошла прямо ко дну и долго барахталась под плотным ковром водяных лилий, их блестящих листьев и еще каких-то водяных растений, пока наконец сумела подняться на ноги. Я стояла по щиколотку в иле и по грудь в воде, волосы мокрыми спутанными прядями повисли у меня на лбу, а собаки с восторженным любопытством взирали на меня с мостика.

Наконец Сафир, тявкнув от возбуждения, прыгнул в воду возле меня. За ним последовала неразлучная Звездочка. Они плавали вокруг, среди скрипучих ирисов, молотя по воде когтистыми лапами, и жалобно потявкивали от нетерпения, так им хотелось быть подле меня. Я пыталась оттолкнуть их, обезумевшим хриплым голосом выкрикивала команды, но псы не обращали на меня внимания. В конце концов я панически замолотила руками по воде и принялась пробиваться к берегу среди сбившихся в груды листьев водяных лилий.

Но к аркаде мне пробраться не удалось. Те несколько минут, что я потратила на борьбу с собаками, стоили мне доступа в захламленную кладовку. Какие-то горящие клочья – то ли солома, то ли циновки – перелетали через озеро и, опускаясь на крышу, уже успели поджечь ее в нескольких местах. Кровля состояла в основном из дранки, за много десятилетий добела выжженной на палящем солнце, и поросла ползучими растениями, которые успели высохнуть в жарком воздухе наступающего лета так, что листва их хрустела и ломалась даже под легким ветерком. Кусты жимолости вспыхнули, как солома, и вдоль всей аркады, как огненные стрелы, падали горящие обломки. Там, куда они опускались, вспыхивали новые языки пламени. Над дверью в кладовку качалась дымная завеса.

Пожар пробрался даже в сад. То тут, то там начинал тлеть сухой подлесок, а на верхушке молодого кипариса, куда долетел один из горящих обломков, колыхался пламенный венец, похожий на огни святого Эльма на корабельных мачтах. В дымном воздухе стоял сладковатый аромат горящих трав.

Северная аркада еще не занялась, но без веревки нечего было и думать выбраться из окна. Не помогут и ворота, ведущие из сераля в главную часть дворца.

Оставалось только одно, и это решение подсказали мне собаки: прятаться в воде. Но я приберегала этот спасительный план на самый крайний случай. Пока что на острове было достаточно безопасно: растения на нем хорошо пропитались водой, имевшейся в изобилии, и я надеялась, что они не скоро вспыхнут. То же самое, спасибо собакам, можно было сказать и обо мне. Я добралась до выложенного валунами берега и вскарабкалась на мокрые камни. За мной последовали мокрые собаки; вода текла с них в три ручья. Они встряхнулись, окатив меня с ног до головы; капли воды блестели в багрово-оранжевом свете пожара, как брызги жидкого огня.

Я раздвинула прохладные зеленые кусты и приблизилась к ступеням, ведущим в павильон. Внезапно на меня налетел дымовой вихрь, я закашлялась, но ветер тотчас же разогнал дым, и воздух очистился. Я взбежала по лестнице и укрылась в относительной безопасности павильона, но тут ноги мои подкосились, и я опустилась на верхнюю ступеньку. Возле меня уютно устроились собаки, и мы принялись ждать, дрожа от страха.

На сей раз борзые перепугались не на шутку. Они свернулись в комочки по обе стороны от меня и прикрыли морды хвостами, вздрагивая всем телом. Я обняла несчастных животных. Над озером то и дело вихрем пролетали оранжевые снопы искр. Вокруг полыхал огонь. На фоне черного неба вырастали и опадали пляшущие огненные языки, причудливые башни, взлетали метеоры. Звезды, сверкающими точками усыпавшие небо над головой, потускнели и казались холодными, немыслимо далекими. На фоне ярких огненных языков то и дело вспыхивали синие, фиолетовые, зеленоватые прожилки. Пожар рокотал, точно стадо диких кобылиц, что мчатся галопом, распустив гривы по ветру. На мое счастье, дыма было очень мало, и тот улетал в сторону под дуновением легкого ветерка, раздувавшего пламя, точно веером. Озеро сверкало, как расплавленная медь, так ярко, что блеск его резал глаза. Сквозь черные пики ирисов виднелись красные, золотистые, серебряные сполохи. Они приближались, и вскоре вся поверхность озера ожила. Сверкающая гладь трепетала и колебалась, подобно языкам пламени в небе.

Веки резало, точно песком. Я протерла глаза, чтобы разогнать видение, но, взглянув снова, поняла, что мне не почудилось. Вода двигалась, и отнюдь не от ветра. Это садик был островком спокойствия среди буйства огненной стихии, но вода вокруг него забурлила, ожила. Ее прорезали стрелки, острые, как наконечник копья. Вся живность, какая была в саду, спасаясь от пожара, устремилась на остров.

Первыми пожаловали павлины. Две самки, неуклюже перепархивая с камня на камень по разбитому мостику, в панике кое-как добрались до островка, однако самцу мешал роскошный хвост, такой великолепный в пору весенних ухаживаний. Несчастный павлин с пронзительными криками отчасти перепархивал, отчасти плыл над открытым водным пространством, молотя по золотистой воде огромными беспомощными крыльями, а мокрый, облепленный грязью хвост тащился за ним, оставляя на воде след, вытянутый, как силуэт реактивного пассажирского самолета «Виккерс-10». Добравшись до острова, три огромные птицы распушили мокрые перья и, всклокоченные, не обращая внимания ни на меня, ни на охотничьих псов, вскарабкались на каменистый берег и сбились в беспокойный комок на мраморных ступенях в двух шагах от нас.

Маленьким горным куропаткам было гораздо легче добраться до острова. Возле моих ног сидели, нахохлившись от страха, семь рыженьких птичек. Они глядели на пламя, окаймлявшее сад, и их бойкие глазки вспыхивали отблесками пламени, как рубины. Перья их мерцали в багровом свете, как броня из гравированного металла. Одно из крохотных существ прижалось дрожащим теплым тельцем к моей лодыжке.

Белок я заметила только тогда, когда одна из них, мокрая и грязная, юркнула вверх по ступенькам неподалеку от меня и села столбиком, дрожа от холода, в шести дюймах от Звездочки. Лишь тут я поняла, что вода кишит звериными головами, которые, рассекая воду, словно черные наконечники стрел, спешили к острову. Там, наверное, были полевые мыши, землеройки, домовые мыши; проворные тени с писком метались под листьями вечнозеленых растений. Крыс я видела своими глазами: крупные зверюги всех оттенков серого, коричневого и черного цвета вылезали, покачиваясь, на берег, искоса поглядывали на нас блестящими умными глазками и исчезали в спасительной тени. Между камнями сновали ящерицы, призрачные, как видения алкоголика в белой горячке. На расстоянии не больше пяди от моей туфли проползли две змеи. Склонив смертоносные головы, они, как дым, проскользили мимо; собаки даже не повернули головы, и я последовала их примеру. Мне было уже не до страха перед ними, а животные точно так же не боялись меня. Главным врагом сейчас был огонь. Пока опасность не миновала, все мы – крысы, птицы, змеи, собаки, девушка – имели равное право находиться на этом островке. Даже когда одна из крыс переползла прямо через мою ногу и принялась прокладывать себе дорогу через шелковистую шерсть на хвосте Сафира, собаки не обратили на нее внимания.

Вдруг с неба свалилась голубка. Птицам в воздухе не грозила опасность, первый же восходящий поток горячего воздуха отнес их прочь. Но одна из серых голубок с опаленным крылом упала чуть ли не мне в руки. Она опустилась, паря, боком, как плохо запущенный бумажный самолетик, и затрепетала крыльями у моих ног. Я склонилась, стараясь не побеспокоить борзых, подняла птичку и села, осторожно держа ее в руках. Вода возле самого берега острова точно вскипела: в ней кишела рыба. Вода у дальних берегов озера нагрелась, и карпы, спасаясь от жара, двинулись поближе к тихой глубине. Словно сверкающие стрелки, плавали они у самой поверхности, то поблескивая золотыми плавниками, то мерцая багровыми бликами, точно раскаленные угли в печи.

А крики перепуганных животных заглушали даже бешеный рев пламени. Скулили собаки, испускали пронзительные вопли павлины, перепуганно кудахтали куропатки, стучали зубами и попискивали крысы и белки, а я, поглаживая Сафира и Звездочку, то и дело жалобно повторяла:

– Ох, Чарльз… Ох, Чарльз… Ох, боже мой, Чарльз…

Мы едва заметили, что в северо-восточном углу озера раздался громкий всплеск и что расплавленное золото воды всколыхнулось, разошлось багровыми волнами. К острову направлялась, рассекая мерцающую гладь, большая черная голова. Я сидела, покачиваясь, прижимаясь щекой к мокрой голове Сафира, баюкала на коленях раненую голубку и спрашивала себя, скоро ли наступит час, когда мне придется подползти к урезу воды и погрузиться в озеро, кишащее перепуганной рыбой.

Неведомое существо достигло острова. Оно поднялось из воды, откинуло со лба черную прядь волос и, покачиваясь, вылезло на берег. Незнакомец выпрямился, и я узнала своего кузена, мокрого, облепленного водорослями и одетого в мокрые тряпки, в которых я с трудом распознала пару мешковатых арабских шаровар, стянутых позолоченным поясом, набухшие от воды арабские сандалии и больше ничего.

Он подошел к нижним ступенькам и вгляделся в меня, оценив по достоинству звериное столпотворение.

– Ну прямо Ева в садах Эдема. Привет, милая. Тебе что, пришлось поджечь все это заведение, чтобы вызволить меня?

– Чарльз.

Больше я ничего не смогла произнести. Собаки заскулили и подобрались поближе, Звездочка завиляла мокрым хвостом. Мой кузен взбежал по ступенькам, и из-под ног у него взметнулось с полдюжины ящериц, а когда он остановился, одна из куропаток брезгливо отодвинулась на пару дюймов в сторону, потому что с его мокрой одежды на нее капала вода. Я подняла глаза.

– Это не я подожгла, – дрожащим голосом произнесла я. – Это собаки. Они разбили лампу. А я думала, тебя здесь уже нет, они говорили, ты сбежал. Они… они меня заперли… Ох, Чарльз, милый…

– Кристи!

Я даже не заметила, как он сдвинулся с места. Мгновение назад он стоял передо мной, пламя озаряло его мокрое лицо чудесными розово-фиолетовыми бликами, и вот он уже сидит на мраморных ступенях подле меня, бесцеремонно отодвинув Сафира. Чарльз обнял меня, прижал к себе и стал покрывать мое лицо яростными, жадными, неуемными поцелуями, которые неведомым образом перекликались с бешеной пляской огня. Говорят, именно так воздействуют на человека страх и неожиданное избавление от грозной опасности. Я таяла в объятиях Чарльза, как расплавленный воск.

Но тут между нами протиснулась ревнивая морда Сафира, и Чарльз, со смехом чертыхнувшись, увернулся от жадных лап и языка Звездочки, норовившей лизнуть его в щеку.

– Ладно, ладно, мир, хватит ласкаться… Черт бы вас побрал, да оттащи же ты своих влюбленных псов! И чего тебе вздумалось скрываться от людей в зоопарке? Тьфу ты, до чего же склизок этот павлин, по дороге я поскользнулся на его хвосте и упал… Отстань, приятель, будь другом! Я знаком с этой девушкой уже двадцать два года, так что уступи мне дорогу. Когда я в последний раз целовал тебя, Кристабель?

– Тебе было лет десять. С тех пор ты изменился.

– Скажи мне вот что…

На сей раз нас разъединила ящерица, соскользнувшая с купола. Чарльз выругался и смахнул ее с себя, стараясь не раздавить. Та, целая и невредимая, улепетнула в кусты. Чарльз выпрямился.

– Кристи, я тебя люблю и с удовольствием проведу остаток жизни, занимаясь с тобой любовью, но если мы собираемся отсюда убраться, то нельзя терять времени, nicht wahr?

– Что? Что ты сказал?

– Сказал, что нам пора сматывать удочки.

– Да. Я тоже тебя люблю. Я тебе этого не говорила?

– Ты и так ясно дала понять, – ответил он. – О Кристи, милая… Кристи!

– Что?

Характер его объятий, так сказать, изменился. Передо мной стоял уже не пылкий влюбленный, а всего-навсего мой кузен Чарльз. Он схватил меня за плечи и безжалостно встряхнул.

– Приди в себя! Милая, ты что, обкурилась?

– Я в порядке.

– Пора уматывать отсюда, пока есть возможность!

– Ах да… Да, пошли. – Я села и заморгала, глядя на ослепительные языки пламени. – Но как? Ты что, летать научился? Ах ты, садист несчастный, чуть не раздавил мою голубку… Нет, вот она, слава богу, видно, всего лишь наглоталась дыма… – Я попыталась встать. – Осторожно, на белку не наступи.

– Так вот что тебя больше всего волнует! – рассмеялся он. – Взгляни только на этих очаровательных крысок! Пошли! – Он вскочил, поднял меня на ноги и на мгновение обнял, успокаивая. – Не бойся. Может быть, если мы останемся на месте, нам ничего и не грозит, однако под конец здесь может здорово припечь. Поэтому давай-ка попробуем поскорее выбраться. У нас есть только один путь к отступлению, и лучше с ним поторопиться.

– Что за путь? Из окна нам уже не выкарабкаться, потому что мы не успели добраться до веревки, а я без веревки не вылезу, мне никак…

– Не волнуйся, милая, я говорю не об окне. Нам нужно уходить через заднюю калитку.

– Но коридор полыхает, как факел! Сам знаешь, пожар начался в покоях принца.

– Даже если и так, вряд ли огонь пробрался в коридор. Если бы подземный ход в самом деле запылал, вон та вертикальная шахта, – он кивком указал на расписную дверь, – стала бы работать как каминная труба. А этого не происходит. Так что пойдем и посмотрим.

Он осторожно приоткрыл дверь. Запах дыма ощущался здесь не сильнее, чем везде, и в винтовой шахте было темно, как в угольной яме. У меня за спиной Звездочка жалобно заскулила, я успокаивающе пробормотала что-то и похлопала ее по спине.

– Не бойся, ты тоже пойдешь.

Мой кузен повернул голову:

– Большая бронзовая дверь, та, что ведет в покои принца, была заперта?

– Да, я сама заперла ее. Я пришла этой дорогой. Мне подумалось, что так я смогу перекрыть тягу.

– У тебя тоже бывают просветления. А воздух в коридоре такой застоявшийся, что огонь из покоев принца будет распространяться очень медленно. Как бы то ни было, придется попробовать.

– Но даже если по коридору можно пройти, нам все равно не удастся проникнуть в главный двор – пожар наверняка пробрался и туда! И от задней калитки нам тоже мало проку. Она заперта, и ключа в ней нет, они сами так сказали. Думаю, даже тебе не по силам в темноте вскрыть замок отмычкой?

– Не волнуйся, ключ у меня. – Он ухмыльнулся, глядя на мое ошеломленное лицо, пошарил в кармане грязно-белых мешковатых штанов и извлек кольцо с ключами. Потускневший металл лязгнул и тускло блеснул в отсветах пламени. – Спорим, нужный ключ висит на этой связке? Специально сделал вылазку за ключами и стащил у Хассима эту связку. Внутрь дворца с их помощью все равно не попасть, потому что они задвигают засов на воротах изнутри, но, если один из них подходит к задней калитке, мы сумеем выбраться. – Он взялся рукой за дверную ручку, но вдруг остановился. – Слушай, прежде чем спускаться, намочи в озере носовой платок или какую-нибудь тряпку и обмотай рот. Внизу может быть очень дымно. Скорей, нельзя терять время.

– У тебя есть что-нибудь подходящее?

– Если сумею разорвать эти шаровары, то вполне обойдусь одной штаниной.

Мы побежали по лестнице.

– Где ты раздобыл эти шмотки? На Карнеби-стрит? – спросила я.

– О, это целая история, потом расскажу. Наверно, они принадлежали Хассиму, но не волнуйся: пока я плыл к тебе, они как следует прополоскались в озере и теперь пахнут только водорослями, водяной мятой да тончайшим илом. Надеюсь, мне удастся разорвать эту чертову материю, она еще сырая и крепкая, как сам дьявол… Ага, поддается. Так одеваются самые щеголеватые из беженцев. Когда завяжешься, поплескайся-ка тоже как следует в водичке…

Мне казалось, что я по колено погружаюсь в жидкий огонь, однако вода была прохладна и неплохо освежала. В трепетной глади отразились смеющееся лицо и блестящие глаза Чарльза. Я рассмеялась ему в ответ. Страх ушел неведомо куда. Меня охватило радостное, чуть ли не бешеное возбуждение, чувство острое, чистое и светлое, результат воздействия возбуждающего средства, куда более мощного, чем любые наркотики, какими меня могли напичкать все Графтоны на свете.

Чарльз вскочил.

– Так-то лучше. Пошли?

Мы взбежали по лестнице. Почти все мелкие зверюшки и птички рассеялись в тенистой прохладе кустарника или среди мокрой поросли возле воды.

– Сюда, моя прекрасная леди Кристабель, дай мне свою маленькую мокрую ладошку. Если бы, когда я двадцать лет назад плескался с тобой в одной ванне, кто-нибудь сказал мне, чем это кончится… – Он замолчал: мы перешагивали порог расписной двери. Учитывая, что мы проделывали это, не разнимая объятий, задача была не из легких. – Хотя, по правде говоря, у меня и тогда не было никаких сомнений. Оставалось лишь постранствовать по свету несколько лет да дождаться, покуда подует настоящий норд. А ты ощущаешь нечто подобное?

– Всегда ощущала. Когда я увидела тебя на Прямой улице, колокола зазвонили, как пожарная сирена, и я подумала: «Ага, вот наконец и он».

– Вот, оказывается, как все просто. Как ты себя чувствуешь? Здесь все-таки очень дымно.

Да, дыма было немало. Будь я сейчас способна испытывать страх, я бы, наверное, испугалась. Мы ощупью спускались по винтовой лестнице – медленно, как черепахи, потому что света у нас не было, а любая мелкая травма, даже подвернутая лодыжка, означала бы катастрофу – и чем дальше вниз, тем ощутимее становилась жара. Дым накатывал густыми волнами, едкий, тяжелый, он царапал легкие, как раскаленный наждак. По пятам за нами, скуля, пробирались собаки. Больше никакая живность не рискнула последовать в темноту.

– А что будет с ними – с животными? – кашляя, поинтересовалась я. – Спасутся?

– Наверно. Если станет совсем худо, они могут залезть в воду. Когда дворец догорит и угли остынут, птицы смогут перелететь в долину. А что касается крыс и мышей, меня, как ни прискорбно, ничуть не волнует, что с ними станется. Осторожнее, здесь дверь. Поглядим-ка, что нас ждет снаружи.

Он осторожно приоткрыл дверь. Сквозь щель, клубясь, тотчас же повалил дым, а вместе с ним проник зловещий красноватый, мерцающий свет. Чарльз поспешно закрыл дверь.

– Проклятье! Видимо, придется нам все-таки попытаться через окно. Мы можем…

– Может быть, это горят всего лишь факелы, зажженные для ночных торжеств, – торопливо предположила я. – Они и меня напугали до полусмерти, когда я шла этим путем. Один как раз за дверью.

Чарльз снова осторожно приоткрыл дверь и высунул голову наружу. До меня донеслось удовлетворенное хмыканье.

– Хвала Аллаху, ты права, это в самом деле всего лишь факел. Нам везет. Дым вытекает из-под двери, как ручей, но огня пока нет. – Он вытащил меня в коридор, дождался, когда собаки тоже войдут, и захлопнул дверь. – Пойдем, милая, надо бежать. Слава богу, здесь все видно. Можешь идти?

– Конечно могу. Будем надеяться, что мы не столкнемся нос к носу с караваном.

– Верблюды подходят, йохо, йохо… Не волнуйся об этом, милая, я же сказал, что нам везет… и будет везти и дальше.

Нам действительно везло. Пару минут спустя, стремглав промчавшись по жаркому, дымному полутемному коридору, мы добрались до задней двери, и, пока Чарльз возился с замком, я нащупала и отодвинула тяжелый засов. Сладостно щелкнул ключ в хорошо смазанном замке, и Чарльз распахнул дверь.

Мимо нас проскользнули собаки. Впереди ждал манящий свежий воздух, прохладный шелест листьев. Кузен обнял меня и буквально втащил на каменистый подъем, а потом помог выбраться на пологий откос под деревьями. Задняя дверь с грохотом захлопнулась у нас за спиной, отрезав от пылающего Дар-Ибрагима.