Но отмычки нам так и не понадобились.

Когда мы предприняли вторую вылазку, тонкий серпик луны поднялся выше и выпутался из гущи деревьев на острове. В его мерцающем свете мы снова переправились через разрушенный мост и пробрались в павильон. Неслышно повернулась на петлях расписная дверь, и Чарльз для верности подпер ее камнем. Мы осторожно перешагнули через порог и, освещая путь тонким лучом фонарика, принялись спускаться по винтовой лестнице.

Мимо нас скользили многоцветные стенные картины. В слабом дрожащем свете фигуры оживали, превращаясь в зловещих призраков. Проплывали купола и минареты, кипарисы, острые, как наконечник копья, газели, ястребы, арабские скакуны, фруктовые сады и певчие птицы… а внизу нас ждала дверь.

Разумеется, она была закрыта. Огромная и тяжелая, в тусклом луче фонарика она казалась непреодолимой преградой, однако стоило Чарльзу коснуться ее рукой и легонько подтолкнуть, как створка бесшумно подалась. Петли ее были смазаны не хуже, чем на верхней двери под расписной панелью. Приглядевшись, я заметила, что щеколда была выдрана, а там, где полагалось быть замку, торчали острые щепки. Этот сломанный замок, вероятно, представлял собой одну из темных страниц дворцовой истории… В более поздние времена дверь снова починили – поставили засов, скобы, висячий замок, однако любой замок надежен лишь до тех пор, покуда крепка основа, в которую он вделан, основа же эта, как и все приспособления во дворце, насквозь прогнила. Висячий замок все еще держался на месте и даже был заперт, однако засов вывалился из гнезда в щербатом косяке и болтался без толку на единственном сохранившемся шурупе. Отверстие для второго шурупа было пусто.

Вот, значит, каким путем собаки пробрались в сераль. Похоже, псы сами сломали замок, причем не далее как сегодня ночью, иначе поломку тотчас же обнаружили бы и починили. Щепки и опилки на полу доказывали, что совсем недавно над замком изрядно потрудились.

Чарльз посветил фонариком на пол – в тонком луче блеснул упавший шуруп.

– Нам везет, – тихо проговорил Чарльз.

– Ай да собачки, ай да гончие псы Гавриила, – ахнула я.

Мой кузен улыбнулся и махнул рукой, приглашая следовать за ним. Я на цыпочках послушно шагнула в дверной проем.

Мы попали в огромный коридор с высоким сводчатым потолком. Тоненький лучик фонарика терялся в кромешной тьме и казался чем-то жалким, неуместным. Подземные коридоры смыкались между собой, образуя исполинскую букву Т, стрельчатые потолки состояли из перекрещивавшихся арок. Дверь, через которую мы вошли, замыкал один из концов верхней перекладины буквы Т. Слева, в нескольких ярдах от нас, темнел сводчатый проем, за которым зияла чернота. Этот боковой коридор уходил куда-то далеко, и оттуда тянуло холодным воздухом. Далеко впереди, в противоположном конце «перекладины», виднелась еще одна дверь. Подобно главным воротам дворца, эта дверь была бронзовая. Створки ее были украшены витиеватым орнаментом и, несмотря на ветхость и царапины, хранили шелковистую красоту ручной ковки. По обе стороны от двери в стену были вделаны фигурные железные скобы, куда в давние времена, вероятно, вставлялись факелы, под ними темнели ниши высотой в рост человека – наверное, сторожевые посты для часовых. Дверная рама, имевшая форму стрельчатой арки, была покрыта резьбой и сохранила следы яркой красочной росписи.

– Наверное, дверь в покои принца, – прошептала я. – Ты был прав, это его персональный подземный ход в сераль. Посмотрим, заперта ли дверь.

Однако Чарльз покачал головой и посветил фонариком вдоль коридора, уходившего влево.

– Сначала найдем путь к отступлению, – тихо сказал он. – Спорим, этот коридор ведет к задней калитке? Пошли посмотрим.

Туннель оказался длинным и извилистым, то поднимался, то опускался. В кромешной тьме мы продвигались еле-еле. Насколько я сумела разобрать, стены были выложены необработанным камнем без следов росписи, через равные промежутки друг от друга в камень были вделаны ржавые железные скобы для факелов. Пол тоже был неровным. Плохо отесанные каменные плиты, пыльные, с выбоинами, перемежались грязной побитой щебенкой. На каждом шагу подстерегали предательские ямы. Из черноты донесся тихий шорох. Я вздрогнула и схватила Чарльза за руку, но крыса – или кто бы это ни был – успела ускользнуть прежде, чем я ее увидела. Коридор свернул налево, пошел чуть вверх и под прямым углом влился в другой проход.

Мы остановились на развилке. Коридор, по которому мы пришли, представлял собой ножку еще одной буквы Т, но на сей раз «перекладина» была больше и шире. Чарльз выключил фонарик, и с минуту мы стояли, прислушиваясь. Воздух здесь был свежее, и нетрудно было догадаться, что этот коридор имеет выход наружу. Вдруг откуда-то справа, издалека, из темноты до меня донеслось едва слышное фырканье и поскуливание гончих псов.

Чарльз на мгновение послал в ту сторону луч фонарика, и в его тусклом свете мы заметили, что неровный пол коридора уходит вверх широкими невысокими ступенями.

– Наверное, эта лестница выходит к тем воротам, что ты видела на майдане, – проговорил Чарльз. – Если не ошибаюсь, это означает…

Он посветил фонариком влево, и в тот же миг тусклый луч выхватил из темноты какую-то кучу, лежавшую посередине наклонного коридора. По каменному полу тянулась полоска навоза, то ли конского, то ли мульего.

– Я не ошибся, – сказал Чарльз. – Нам сюда.

Пару минут спустя нашим глазам предстала небольшая рощица на берегу ущелья Адониса.

Задняя калитка открывалась прямо посреди скального основания возвышенности позади дворца, ниже уровня земли, и была сильно углублена в скалу. Через рощицу к калитке вел крутой наклонный спуск, вырубленный в камне. Обнажившиеся корни сикомор выходили на поверхность на одном уровне с нижней перемычкой двери и, переплетаясь, как мангровые заросли, змеистым занавесом вздымались над землей почти до половины высоты калитки. Со стороны обрыва вход прикрывала невысокая насыпь, густо поросшая сорняками и ползучими растениями. Их мощные плети, свисая между корнями деревьев, плотно укутывали сверху узкий проем, в котором скрывалась калитка. Человек, приближающийся к дворцу со стороны плато, заметил бы всего лишь каменистую насыпь, разделяющую надвое небольшую рощицу, да позади нее – крутой обрыв к стремнине Адониса. Наклонный спуск был как раз такой ширины, чтобы по нему мог пройти навьюченный конь или мул, а сама калитка содержалась в идеальном порядке. Тяжелые дощатые створки, обитые гвоздями, задвигались толстым засовом и запирались на большой висячий замок.

– Видишь? – сказал мой кузен. – Запасной выход на случай опасности, как раз такого размера, чтобы прошло вьючное животное. За ним длинный коридор, он идет под сералем наверх, к майдану. Слава Аллаху, теперь мне не придется карабкаться по стене. Очень любезно с их стороны оставить дверь незапертой, правда? Входи-ка. Нет, не задвигай засов, по-моему, лучше оставить все как было. – Мы снова очутились за закрытой калиткой. Чарльз взглянул на часы. – Прошло два часа. Не могут же они бодрствовать всю ночь напролет?

– Если кто-то еще и не спит, так только тетушка Гарриет.

– Угу, – бросил Чарльз. – Стало быть…

Он глядел в землю, поигрывая кнопкой фонарика. В мимолетно вспыхнувшем свете я уловила выражение его лица. Мой кузен погрузился в какие-то собственные мысли, по-видимому невеселые, потому что брови мрачно нахмурились. Вдруг он поднял глаза.

– А теперь пойдем-ка обратно.

– Обратно? К двери в покои принца? Но она, скорее всего, тоже заперта.

Должно быть, древним строителям дворца были известны некие тайные способы влиять на настроение человека, и теперь эти тайны давали о себе знать: я с удивлением обнаружила, что чуть ли не радуюсь скорому окончанию наших приключений, и поймала на себе быстрый взгляд кузена.

– Может быть, хотя я сомневаюсь, чтобы они на ночь запечатывали дворец, так сказать, изнутри. Кристи…

– Да?

– Ты хочешь идти дальше или лучше вернемся?

– Дальше? – Мы как раз дошли до т-образной развилки и свернули к гарему. – То есть вернуться в наш сераль? Куда же еще?

– Я имею в виду дверь в покои принца. Или тебе хочется поскорее вернуться в сераль?

– А тебе?

– Только не сейчас. Но если ты предпочтешь выбраться из этого подземелья и предоставить поиски мне…

– Замолчи, будь добр. Не знаю, как ты, а я лично ни капли не боюсь Джона Летмана.

Чарльз открыл было рот, чтобы возразить, но передумал, усмехнулся и сказал только:

– En avant, mes braves.

Мы повернули обратно.

Однако дверь в покои принца оказалась не заперта. Чарльз потянул за ручку – дверь беззвучно отворилась. За ней тянулся длинный темный коридор со сводчатыми потолками. В гулкой тишине не слышалось ни малейшего шороха. Луч фонарика терялся в непроглядной бархатистой мгле. Чарльз остановился, постоял минуту в раздумье и направился дальше. Я пошла за ним.

Коридор, подобно винтовой лестнице, некогда был украшен богатой росписью, но сейчас, несмотря на то что пол под ногами был довольно чисто выметен, повсюду ощущалось дыхание упадка. Красочные пейзажи на фресках поблекли и осыпались, и даже в тусклом луче фонарика было заметно, что стены покрыты толстым слоем грязи. Мраморный пол был застелен какими-то драными сероватыми циновками, гасившими звук наших шагов. В застойном мертвом воздухе стоял удушливый запах вековой пыли.

По обе стороны коридора на равном расстоянии друг от друга тянулись дверные проемы сводчатой формы, хорошо знакомой мне после вчерашних странствий по дворцу. Позади многих из них зияла чернота. За сломанными створками угадывались пустые покои, кое-где захламленные всякой всячиной. Чарльз посветил фонариком в одну из таких каморок – там не было ничего, кроме огромных керамических горшков.

– Только сорока разбойников не хватает, – прокомментировал он.

– А чего ты ожидал?

– Кто его знает… Ба, да тут просто пещера Аладдина. Погоди минутку, давай-ка заглянем.

Поначалу я не могла понять, что же так привлекло его внимание. Битком набитая всевозможным барахлом, эта каморка как две капли воды походила на ту «кладовку», что я видела в серале: та же мебель, безделушки, паутина – словом, тоскливый, забытый всеми сгусток прожитых лет. На расшатанном комоде лежала стопка книг, на которых слой пыли был чуть тоньше, чем на всем остальном.

Луч фонарика обежал потертые корешки. Следом за ним протянулась аристократическая рука Чарльза. Он взял самый толстый том и перевернул.

– Так я и думал.

– Что это?

– Толковый словарь Чамберса.

В его ладонях книга раскрылась. Я пролистала ее при свете фонарика.

– На редкость полезная вещь. Знаешь, что такое штамб? Тут сказано, что это то же самое, что голомя или оследь. Вот так, а ты и не догадывался. Сплошные кроссворды.

– Вот именно.

Чарльз захлопнул книгу, развеял рукой взметнувшееся облачко пыли и протянул руку за следующей.

Этот томик был гораздо меньше словаря, но выглядел куда солиднее. Под сероватым слоем пыли на толстых кожаных переплетах угадывалось изысканное тиснение. Чарльз держал книгу удивительно бережно. Он сдул с нее пыль, и в свете фонарика тускло блеснула позолота.

– Что это?

– Коран, и к тому же очень богато изданный. Взгляни-ка.

Бумага была толстая и на вид очень дорогая. Арабская вязь, очень красивая сама по себе, изысканно оттенялась тонким орнаментом, которым предварялся заголовок каждой суры. Трудно было представить, что такую книгу выкинули за ненадобностью в пыльную кладовку и забыли о ней.

Не проронив ни слова, Чарльз отложил книгу и пошарил лучом фонарика по грудам старого хлама. Вдруг лучик остановился.

– Смотри-ка. Видишь?

Сколько я ни вглядывалась в груду пыльного барахла, я ничего не могла разобрать. Поначалу мои глаза различили лишь силуэт поломанной скрипки, пару штуковин на колесиках, похожих на роликовые коньки, да мешанину кожаных шнурков, пряжек и кисточек, которые при ближайшем рассмотрении приняли очертания конской сбруи. Из-под этой мешанины виднелись две грязные статуэтки. Я пригляделась. Это были фарфоровые собачки.

Я глазела на них добрых пять секунд, не понимая, что же передо мной находится.

– Чарльз! Неужели это твои «гончие псы Гавриила»?

– Они самые. – Чарльз опустился на колени в пыль возле спутанной сбруи. – Подержи-ка фонарик.

Чарльз осторожно отодвинул сбрую и взял в руки одну из фарфоровых статуэток. Я с удивлением заметила, как бережно, чуть ли не с почтением держит он старинную безделушку. Мой кузен достал из кармана носовой платок и принялся тщательно вытирать пыль.

Под мягкими касаниями платка фигурка начала медленно возрождаться из небытия. Статуэтка из ярко-желтого фарфора, покрытого блестящей глазурью, изображала странное существо, то ли льва, то ли собачку, высотой дюймов шесть. Собачка сидела на задних лапах, опустив одну переднюю, а другую положив на шар с резным орнаментом. Голова ее была повернута в сторону, словно зверюшка смотрела на кого-то через плечо, прижав уши и оскалив зубы в щенячьей ухмылке. Голову существа обрамляла густая волнистая грива, а изогнутый хвост с кисточкой на конце грациозно прижимался к спине. Впечатление было такое, будто собачка весело наблюдает за партнером по игре, готовая с притворной яростью вот-вот наброситься на него. Ее товарищ в запыленной яркой шубке сидел на полу, и вместо узорчатого мяча под передней лапой у него скорчился маленький щенок с такой же, как у его родителей, кисточкой на хвосте.

– Боже мой, кто бы мог подумать? – задумчиво проговорил Чарльз. – Как тебе это нравится?

– Господи, не спрашивай меня, я в этом ничего не понимаю. Это что, правда собачки или все-таки львы?

– Это существа, которых называют собаками Фо или львами Будды. Никто в точности не знает, что это за создания.

– А кто такой Фо?

– Сам Будда. Это единственные существа в буддийской мифологии, кому дозволено убивать, и то лишь в защиту Великого Будды. Официально они считаются стражами храма.

Чарльз повертел в руках глянцевую статуэтку. Морщинистая женственная мордашка над резным мячиком усмехалась, как капризный пекинес.

– Знаешь, – сказала я, – кажется, я и вправду их припоминаю. Как ты думаешь, почему их выставили сюда? Я хочу сказать…

– Да, – отозвался Чарльз. Он поставил собачку обратно на пол, резко выпрямился и забрал у меня фонарик. У меня создалось впечатление, что он не слышал ни одного моего слова. – Итак, продолжим поиски согласно намеченному плану?

Не дожидаясь ответа и не удостоив содержимое комнаты более ни единым взглядом, Чарльз быстро вышел обратно в коридор.

Там было тихо и темно. В стоячем воздухе висел душный запах пыли. Мимо проплывали выцветшие пейзажи на стенах. Тускло-зеленые деревья перемежались черными провалами, за которыми скрывались пустые кельи. Коридор впереди нас чуть изогнулся влево, и на наружной стороне изгиба луч фонарика выхватил из темноты еще одну дверь, такой же сводчатой формы, но сильно отличавшуюся от остальных. Эта дверь не прикрывала собой вход в пустую каморку, не пестрела царапинами и гнилыми щепками. Путь нам преграждали тяжелые дубовые створки, свежеоструганные и крепкие, как днище корабля. Дверь была не только плотно закрыта, но и заперта на новенький латунный висячий замок.

Луч фонарика задержался на минуту на этой двери и перебежал к следующей. На ней тоже сверкнул новехонький замок.

– Настоящие сокровищницы, верно? – еле слышно проговорила я.

Кузен не ответил.

Луч света медленно обшарил дверь, поднялся к забранному решеткой вентиляционному отверстию над ней и спустился обратно, потом остановился на странных предметах, стоявших у порога. Чарльз подошел поближе, я – за ним.

Между двумя дверями возле стены было штабелем сложено с дюжину ярко-желтых железных банок величиной с небольшую канистру для бензина. На них виднелись какие-то рисунки. В луче фонарика я разглядела на ближайшей из канистр большие черные буквы: «ЛУЧШЕЕ КУЛИНАРНОЕ МАСЛО. ИДЕАЛЬНО ДЛЯ ЖАРКИ, МАЙОНЕЗОВ, САЛАТОВ».

Ниже было написано что-то еще. Я изумленно ахнула.

Луч фонарика переметнулся на меня. Я прищурилась, на миг ослепнув от света.

– Что случилось?

– Смотри, что на банках, – ответила я. Луч снова переместился с моего лица на груду жестянок у стены. – Где-то я видела такой рисунок, но не помню где. Ага, вспомнила! Не волнуйся, Чарльз, меня просто заинтересовал этот рисунок на банках, бегущий пес красного цвета.

– Да? И что в нем такого?

– Ничего, наверно. Ничего особенного. Просто я его уже видела.

– Где?

Я удивленно взглянула на Чарльза. В его голосе звучал живой интерес.

– Наверху, в деревне, куда мы в воскресенье днем ездили с Хамидом. Помнишь, я тебе рассказывала? Мы видели поле с подсолнухами, и на стволе дерева висела табличка с таким же рисунком – красный пес, похожий на салюки.

– Точно такой же?

– По-моему, да.

Мы подошли ближе. Под изображением бегущей собаки виднелась другая надпись, помельче: «Марка „Охотничий пес“. Высшее качество, остерегайтесь подделок».

– Сальк, – произнес мой кузен, то ли вслух, то ли про себя.

Луч фонарика ощупывал банку. Чарльз углубился в какие-то мысли.

– Что?

– Это и означает «охотничий пес», ты разве не знала? Слово «салюки» происходит от арабского «селуки» или «слугхи» и означает «гончий пес». Мне кажется, название реки Нахр-эль-Сальк как раз и происходит от искаженного «река гончих псов». Другими словами, это местная продукция. Говоришь, тот же самый рисунок ты видела в поле?

– Совершенно такой же. – Я выпрямилась. – Да, это, наверное, подсолнечное масло местного производства, а рисунок гончего пса – обозначение для этого поля. Я где-то читала, что крестьяне обозначают урожай со своих полей подобными символами – довольно рациональное изобретение, потому что большинство из них не умеют читать. Господи, да этого масла им хватит лет на десять! Как ты думаешь, для чего оно им нужно?

Чарльз приподнял одну из банок и поставил на место.

– Пустая, – коротко заметил он и отошел.

Я с любопытством взглянула на него.

– А что тут такого? Почему ты так заинтересовался?

– Потом расскажу, – ответил мой кузен. – Не здесь и не сейчас. А теперь давай поскорей покончим с этим делом. И хватит болтать.

Осторожно ступая, мы обогнули поворот коридора и ярдах в тридцати впереди увидели лестницу. Широкий пролет поднимался к площадке, на которой чернел еще один сводчатый проем с резной аркой. Дверь была открыта, резная створка прижималась к стене, однако вместо нее вход в покои преграждал тяжелый бархатный занавес. У одного края занавеса желтела тонкая полоска света. Мы замерли и прислушались. В неподвижном воздухе даже наше дыхание звучало оглушительно. Однако ничто не шелохнулось; из-за портьеры не доносилось ни единого звука.

Осторожно прикрывая фонарик рукой, так что между пальцами пробивался и плясал на алом бархате лишь тоненький и слабый, как светлячок, розовый лучик, Чарльз поднялся по лестнице и медленно, дюйм за дюймом, на цыпочках прокрался через площадку к сводчатому проему. Возле занавеса он остановился. Я держалась рядом. Он выключил фонарик. Теперь единственным источником света стала узкая щелочка у края портьеры.

По-прежнему не слышалось ни звука. Изнутри на меня повеяло странным терпким запахом табака тетушки Гарриет. Судя по всему, мы попали в покои принца. Значит, тетушка где-то совсем рядом. Должно быть, читала в постели, да так и уснула с книгой в руках. Я не слышала ее дыхания, но ведь эта спальня такая большая, к тому же если она перед сном задернула занавески над кроватью…

Мой кузен осторожно протянул руку, отодвинул край занавеса на пару дюймов и приник лицом к узкой щели. Я пригнулась и тоже заглянула внутрь.

Я не ошиблась: мы в самом деле попали в опочивальню. А портьера, из-за которой мы выглядывали, находилась в ногах тетушкиной кровати.

В помещении было очень мало света. Узкая щелка у края занавеса казалась светлой только по контрасту с окружающей нас чернотой. На столе стояла керосиновая лампа. Фитилек ее был подкручен очень низко, и на конце его трепетал крохотный язычок пламени. Но я помнила внутреннее убранство зала и неплохо различала обстановку. По сравнению с прошлой ночью ничего не изменилось: тот же красный лаковый стул, та же груда немытых тарелок на столе, та же «мечта ипохондрика» – гора склянок с лекарствами на комоде, та же миска на полу, но на сей раз надпись «Для собак» была полускрыта налитым молоком для кошки. А на кровати…

В первый миг у меня перехватило дыхание – мне почудилось, что тетушка Гарриет по-прежнему там, в ярде от нас, сидит на кровати там же, где сидела прошлой ночью, кутаясь в кокон из шалей и шелковых платков. Вдруг я поняла, что зал Большого дивана пуст. В темном углу у изголовья кровати валялась лишь груда скомканных одеял, алела красным пятном сброшенная кофта да топорщилась мятая шерстяная шаль.

В тот же миг на меня снова накатила холодная волна тошноты, по телу пробежала ледяная дрожь. На неряшливой постели подняла голову и посмотрела на меня зеленоватыми глазами маленькая черная кошка. Чарльз заметил ее одновременно со мной. Я отшатнулась и упала к нему в объятия. Он отпустил занавес и вышел в коридор. Ласковые руки обняли меня.

– Спокойно, милая, спокойно, она сюда не войдет.

– Точно?

– Конечно. Все хорошо, родная, успокойся.

Я дрожала всем телом, и руки сжали меня крепче. Моя макушка находилась вровень с его щекой.

– Погоди минутку, – прошептал Чарльз, – и тогда пойдем.

Он подержал меня в объятиях еще немного, пока дрожь в моем теле не унялась и от горла не отступила ледяная тошнота. В коридоре было по-прежнему тихо и очень темно. По звуку дыхания я поняла, что Чарльз поднял голову и прислушивается, вглядываясь в темноту. Потом он снова повернулся ко мне. Я почувствовала, что он задержал дыхание, собираясь что-то сказать, но вдруг его щека мимолетным движением скользнула по моим волосам.

– Кристи…

– Что?

Краткая пауза. Тихий вздох вырвался у него из груди и пошевелил мне волосы.

– Ничего. Отлегло?

– Да.

– Тогда пошли.

– Ты… ты правда не хочешь подождать немного и увидеться с тетушкой? То есть я не думаю…

– Нет. Забудь об этом, мы возвращаемся.

– Прости, Чарльз. Мне очень стыдно…

– И есть за что. – В его шепоте прозвучала насмешливая укоризна. – Смелей, моя хорошая, она тебя не съест. Будь же большой и храброй девочкой. Твой Чарльз сразится за тебя с противной кошкой.

Ужас отступил. Я рассмеялась.

– Ты мой большой и храбрый Чарльз, – прошептала я. – Но что будем делать, если наткнемся на собак? Спасибо, мне уже лучше.

– Правда? Тогда, пожалуй, хватит приключений на сегодня. Пошли обратно к тебе в гарем, девочка моя.

Расписная дверь все еще оставалась приоткрытой, воздух в павильоне был восхитительно свеж и дышал сладкими ночными ароматами.

Мы поднялись на мостик, и я вслед за Чарльзом перепрыгнула через провал. Но он не сразу отпустил меня.

– Кристи… – тихо, но быстро произнес Чарльз. – Мне нужно кое-что сказать тебе.

– Я так и знала. Давно догадалась, что у тебя что-то на уме. Ну, выкладывай.

– Не совсем так. Я ничего не знаю наверняка. Просто есть, скажем так, кое-какие догадки, хотя они мне самому кажутся безумием. Знаю только, что многое из того, что тут происходит, мне очень не нравится. Тут что-то нечисто. Но до поры до времени я ничего не стану тебе рассказывать. Да-да, и не спорь, придется тебе смириться.

– Но почему?

– По той простой причине, что я ухожу, а ты должна остаться в этом дворце до утра. Нет, Кристи, выслушай… тебе предстоит встретиться с Джоном Летманом и держаться с ним вежливо, как обычно, не подавая вида, что тебе кое-что известно, и, кроме того, кто знает, что на уме у тетушки Гарриет? Вдруг ей взбредет в голову еще раз увидеться с тобой? Тогда…

– То есть как – держаться с Джоном Летманом «вежливо, как обычно»? Значит, именно с ним что-то неладно?

– Говорю тебе, это только догадки. Все мои рассуждения строятся на догадках. Но тебе предстоит остаться здесь.

– Значит, чем меньше я буду знать, тем лучше? – презрительно воскликнула я. – Банальная шутка, Чарльз, банальная! Думаешь, я не сумею изобразить святую невинность? Да я всю жизнь только этим и занимаюсь. Да не зли же меня! Если на то пошло, весь сыр-бор разгорелся из-за меня, а не из-за тебя! Ну давай же, рассказывай, хватит увиливать! Джон Летман что, любовник тетушки Гарриет или еще похуже?

– О боже, – пробормотал Чарльз. – Если бы дело было только в этом…

Я долго спорила, но поколебать Чарльза мне так и не удалось. В конце концов он отпустил меня и направился обратно к разрушенному мостику.

– Ты хочешь вернуться через подвал? – спросила я. – Но почему бы просто не слезть по веревке через окно?

Чарльз покачал головой:

– Так удобнее. Закрой-ка ставни, чтобы ничто не привлекало внимания. Но на всякий случай не задвигай пока засов. Я пошел. Ложись спать, утром увидимся в отеле. – Казалось, он не решается уйти. – Милая, тебе не страшно?

– Страшно? Чего мне бояться?

– Ну вот и отлично, – сказал Чарльз и удалился.