Глава 7
В море алую струю влечет
Адонис…
Джон Мильтон. Потерянный рай
Да, в этой стране воистину может произойти все, что угодно.
После беспокойной ночи во дворце, исполненной необычайных приключений, достойных готического романа, – фазаны, немые слуги, сады гарема, – никакое волшебство не могло удивить меня. Единственным мало-мальским поводом для удивления было лишь то, что я на таком расстоянии сумела мгновенно отличить Чарльза от Хамида, которого ожидала увидеть. Мгновенно – и с таким безотчетным всплеском умиротворенной радости.
Я неподвижно сидела на валуне и ждала его.
Находясь еще довольно далеко от меня, мой кузен приветственно поднял руку, потом что-то отвлекло его внимание, и он остановился, вглядываясь в пятнышко тени под пыльным кустом. У меня на глазах пятнышко тени шагнуло в сторону и превратилось в черного козла, позади которого сидел, скрестив ноги, мальчишка-пастух. Возле него валялась в пыли сучковатая палка.
Чарльз поговорил с пастушонком минуту-другую, потом мальчик поднялся на ноги, и оба направились к берегу реки.
Я подошла к берегу со своей стороны, и мы смотрели друг на друга, разделенные шестью футами бурлящего красного потока.
– Привет! – сказал Чарльз.
– Привет! – прокричала я и куда менее радостно добавила: – Мы застряли. Река разлилась.
– Вижу. Тебе повезло. Опередила меня. Как поживает тетушка Гарриет?
– Отлично. Ты рановато. Как добрался?
– Выехал утром. В отеле сказали. Утром видел твоего шофера, сказал, что подберу тебя.
– Правда? И поехал прямо сюда за мной… Здорово. Ох, Чарльз, мальчик говорит, что вода не спадет до завтра. Что нам делать?
– Я переберусь, – кратко ответил мой кузен.
– Ты не сможешь! Здесь жутко глубоко. У вас в Бейруте ночью был дождь?
– Что-что было у нас в Бейруте?
– Дождь! – Я указала на безоблачное небо. – Дождь!
– Не понимаю, с какой стати мы стоим тут в двадцати футах друг от друга и ведем беседы о погоде, – сказал Чарльз и принялся расстегивать рубашку.
– Чарльз, не надо! – испуганно заорала я. – Да и какой прок будет, если ты…
– Не хочешь – не смотри, – отрезал мой кузен. – Помнишь старые добрые времена, когда нас купали в одной ванне? Не волнуйся, я выкарабкаюсь.
– Жду не дождусь посмотреть, как ты утонешь, – съязвила я. – Но послушай, ради бога…
Чарльз перестал расстегивать пуговицы и вопросительно посмотрел на меня.
Я бросила торопливый взгляд через плечо. Дурацкое положение – кричать о семейных делах, стоя посреди долины, но у меня за спиной были лишь заросли кустарников да деревья на скале. Дворца не было видно, по тропинке никто не спускался.
– Тебе нет никакого смысла переправляться, – прокричала я. – Тетушка сказала, что не хочет тебя видеть.
– Не хочет меня видеть?
Я кивнула.
– Но почему?
Я развела руками:
– Не могу рассказать прямо вот здесь. Но сказала, что не хочет.
– А когда же?
– Никогда, совсем никогда. Она вообще никого не хочет видеть. Чарльз, мне очень жаль…
– Она в самом деле сказала тебе это?
– Да, и, по-моему, она немного…
Но тут у меня перехватило в горле, я поперхнулась и закашлялась.
Чарльз покачал головой с видом крайнего раздражения, потом обернулся к мальчику, стоявшему рядом с ним. Черный козел не отставал от мальчика ни на шаг. Я совсем забыла про нашего невольного слушателя. Я почему-то принимала его во внимание не более чем стадо коз или камни, среди которых он, видимо, умел по желанию растворяться.
Наблюдая за жестикуляцией мальчика, подкрепляемой взмахами указующей палки, я догадалась, о чем расспрашивает его Чарльз.
Наконец кузен снова обернулся ко мне и возвысил голос:
– Он говорил, я могу переправиться выше по реке.
– Мне он сказал, что переправы нет нигде.
– Я еще кое на что способен, что не под силу тебе, – ответствовал Чарльз. – Все равно… без толку… стоять тут и сплетничать о тетушке Гарриет над ревущим потоком двадцати футов в ширину. – Он указал на дворец, скрытый от меня за вершиной утеса. – Вон там, под скалой… Черт, какой грохот… А нам есть о чем поговорить. Ахмад говорит, выше по течению можно перебраться. Сможешь дойти по своему берегу?
– Попробую.
Я зашагала вдоль ручья вверх по течению. Тропинки не было, вода подступала к самому подножию утеса, поэтому идти было трудно. Дело осложнялось густой порослью колючих кустарников и невысоких деревьев. Пробираясь сквозь кусты и камни, я не думала ни о чем другом, кроме как удержаться на ногах, и поэтому вскоре потеряла Чарльза и его проводника из виду.
На этом участке Нахр-эль-Сальк протекает по большей части в узкой лощине, густо поросшей деревьями, к тому же земля вокруг изрыта расселинами и усыпана камнями. Поэтому, направляясь к истокам, я не могла все время держаться возле воды, не удаляясь в сторону от бурного русла. Пару раз я заметила Чарльза и мальчика на противоположном берегу, потом они скрылись из виду, следуя, очевидно, прихотливым изгибам козьей тропы, ведущей через заросли.
С полмили я карабкалась по склонам лощины, а затем обнаружила, что далее поток описывает излучину, ныряя в еще более узкое ущелье, где вода каскадом бурлящих порогов низвергается из одного омута в другой.
Река здесь была глубокая и узкая, течение – очень быстрое. На противоположном берегу появились Чарльз с мальчиком, – очевидно, тропинка вывела их на обрывистый склон прямо над стремниной. Однако, хотя поток в этом месте сужался и из воды повсюду торчали камни, переправиться по-прежнему было негде. Чем больше сужалось ущелье, тем стремительнее становился поток и тем громче он грохотал, поэтому нам оставалось только переговариваться на языке жестов.
Взмахом руки, достойным первопроходца, мальчик упорно указывал вверх по течению реки. Чарльз развел руками и ободрительно поднял большой палец. Разделенные гремящим бело-пенным потоком, мы зашагали дальше.
Спустя, наверное, долгую милю изнурительного пути русло реки, вскарабкавшись на еще один порог и описав последнюю крутую излучину, вспрыгнуло, образно выражаясь, на скалу.
Поток бил прямо из середины утеса. Источник, питавший реку Нахр-эль-Сальк, казался уменьшенным подобием истока реки Адонис. Струя воды вырывалась на солнечный свет из темной расщелины в совершенно сухом склоне утеса, перегораживавшего ущелье. Но этот источник был гораздо меньше, не так потрясал воображение и таил в себе куда меньше загадочности. Тугая струя зеленоватой ледяной воды вырывалась из скалы и с ревом, который эхо усиливало в десятки раз, низвергалась в бурлящий водоем и обрушивалась оттуда вниз, прямо в усеянную белыми валунами тесную стремнину. Над водопадом покачивались чахлые кустики с мокрыми от брызг зелеными листьями. Легкий ветерок, поднятый падением воды, шевелил поникшие ветки. Яркое солнце заливало отвесную поверхность утеса, и водяные струи в его лучах вспыхивали мириадами бриллиантов. Но внизу, там, где мы стояли, ущелье было погружено в тень, и влажный ветер с водопада пробирал до костей.
Я разочарованно озиралась по сторонам. Если у брода разговаривать было трудно, в узком ущелье – еще труднее, то здесь общение казалось просто невозможным.
Ущелье наполнял громовой рев воды, усиленный в тысячи раз раскатистым эхом, и, хотя нас с Чарльзом разделяло от силы футов восемь-девять, мы не могли разобрать ни слова. Мало того, я по-прежнему не видела, где тут можно переправиться. Перебираться через поток в этом месте было самоубийственной затеей, а выше водопада нависала вся в трещинах, залитая солнцем скала, громадная, как собор. Но мальчик показывал прямо на скалу, и я с тревогой заметила, что Чарльз направляется к ней. Наверное, мой протестующий вопль достиг его ушей, а может быть, он заметил, как отчаянно я машу руками, но только он остановился, кивнул мне и еще раз вскинул большой палец, а потом довольно уверенно снова направился к скале. Тут я вспомнила, что одним из излюбленных развлечений моего кузена, на которые он (по словам моего отца) почем зря тратил время в Европе, было скалолазание. Я успокоилась. Оставалось только надеяться, что, как обычно (по словам моей матери), потраченное время пошло Чарльзу на пользу.
Похоже, так оно и было. Не знаю, в самом ли деле подъем был нетяжелым, или это только казалось благодаря легкости движений моего кузена, но только карабкался он на удивление быстро. Он передвигался осторожно, потому что местами скала была сырой и из-под ног то и дело срывались плохо державшиеся камни, однако спустя считаные минуты Чарльз перебрался на мой берег реки Нахр-эль-Сальк. Он преодолел последний участок спуска, цепляясь за едва различимые трещинки, и легко спрыгнул на камни возле меня.
– Привет, Афродита.
– А ты, надо полагать, Адонис? Рада видеть тебя, но если ты собираешься направить мои неверные стопы обратно через всю северную стену этой Эгерии вслед за тобой, то глубоко ошибаешься. Я не пойду.
– Я и сам не стану еще раз рисковать своей драгоценной шеей. Нет, милая кузина, боюсь, ты застряла надолго. Здесь чертовски грохочет, правда? И холод собачий. Давай-ка выберемся на солнышко и поговорим в тепле.
– Давай, с удовольствием. Стоило же труда затевать такой поход просто для того, чтобы немного поболтать.
– К тебе это не относится, милая сестренка, – расшаркался мой кузен. – Погоди минуту. Только скажу мальчишке… Где же он? Ты его не видела?
– Ты разве еще не догадался? Это не мальчик, это фавн. Он может при желании делаться невидимкой.
– Вполне вероятно, – согласился Чарльз. – Ладно, захочет чаевые, снова станет видимым.
Он направился искать выход из ущелья. Я пошла следом за ним, и вскоре мы выбрались на небольшую каменистую возвышенность, где жарко пекло солнце.
В этом месте сходство с истоком Адониса проявлялось особенно отчетливо, потому что посреди возвышенности белели развалины древнего римского храма. От некогда величественного сооружения остались лишь крутые ступени портика, участок выщербленного пола да две стройные колонны. Наверное, в древности храм был невелик и представлял собой малозначительное святилище одного из второстепенных античных богов, выстроенное у источника реки-притока. Ныне храм стал совсем позабыт, порос сорняками и растерял все свое былое великолепие. Между камней пробивались пучки каких-то желтых цветов. На половине высоты одной из колонн, там, где каменная кладка обрушилась, в зубчатой выбоине свил себе гнездо ястреб – неряшливая кучка прутиков была облеплена белым пометом. Однако неведомым образом эти суровые квадратные камни, воплощение мужественной силы, эти медового цвета колонны, щербатые ступени, поросшие чертополохом, облагораживали дикий пейзаж, вносили в него дыхание первозданной красоты.
Мы присели на ступени в тени одной из колонн. Рев водопада, запертого в тесных стенах ущелья, не долетал до наших ушей, и вокруг царила безмятежная тишина.
Чарльз достал сигареты и предложил мне.
– Нет, спасибо. Ох, Чарльз, как я рада, что ты пришел! Что мне делать? Не могу же я перебраться по этой отвесной скале, а наш фавн сказал, что вода не спадет до завтра.
– Я так и понял. На самом деле есть и другой путь. Мальчишка говорит, что в горы возле Афки уходит что-то вроде тропинки, но это чертовски далеко. Если я поеду кружным путем на машине и встречу тебя там, то тебе придется идти пешком, и ты ни за что не найдешь нужного места. Наверное, мальчишка мог бы переправиться и быть тебе проводником, но все равно мы не сумеем встретиться и через миллион лет. Все эти горы усеяны тысячами тропинок.
– И в придачу кишат дикими кабанами и воинственными племенами мидийцев. Ни один мальчишка на свете, – решительно заявила я, – не заставит меня карабкаться в Горный Ливан.
– Совершенно согласен. – Мой кузен лениво облокотился на колонну и выпустил к солнышку кольцо табачного дыма. – Если вода не спадет до ночи, тебе остается только одно – вернуться во дворец. – Он приподнял бровь и покосился на меня. – Именно это я и сам собирался проделать. Так с чего это вдруг старушка отказывается меня принимать?
– Просто сказала, что не хочет, и все. Честно говоря, я и сама не горю желанием возвращаться туда. Погоди минуту, я тебе все расскажу… Знаешь, я не смогла толком расслышать, что ты кричал мне там, у брода. Что-то насчет Хамида, моего шофера? Говоришь, ты его видел? Он должен был заехать за мной сегодня утром.
– Да, я его видел, и мы обо всем договорились. Вместо него приехал я. Не помню, говорил ли я тебе, что отец Бена задерживается и не вернется домой раньше воскресенья, то есть вчерашнего дня? Так вот, вчера вечером он позвонил еще раз и сказал, что у него опять не получается, нужно заехать в Алеппо и, может быть, в Хомс. Я сказал Бену, что загляну к нему позже, потому что мне хотелось поскорее приехать в Бейрут, чтобы застать тебя там. Я не стал перезванивать тебе вчера вечером, потому что, когда Бен позвонил, было уже поздно, а вместо этого с утра пораньше тронулся в путь. С утра пораньше – надо понимать буквально, я выехал на рассвете. На дороге не было никого, и я добрался до долины Барада со скоростью звука, уладил пограничные формальности минут за двадцать – наверно, рекордное время за всю историю их существования. В Бейрут прибыл часов в восемь утра. Я вошел в вестибюль отеля и спросил тебя, твой шофер как раз оказался там. Он и рассказал мне, что ты осталась ночевать во дворце и он обещал приехать за тобой. Я сказал, чтобы он не беспокоился, я сам тебя заберу.
– Надеюсь, он, обещав потратить день на меня, не лишился другого выгодного контракта.
– Не волнуйся, я ему заплатил, – сказал Чарльз. – Даю голову на отсечение, что он еще успеет организовать себе другой контракт, в «Финикии» всегда полно народу, желающего нанять автомобиль. На вид он был очень доволен.
– Тогда ладно, все в порядке. По правде говоря, он очень приятный парень. Мы с ним вчера прекрасно провели день.
Чарльз стряхнул пепел на кустик какой-то колючей травы.
– Так вот для чего я приехал – услышать столь нежное признание. И это после всего, что нам пришлось преодолеть ради этой приятной беседы. Почему ты, о юная Кристи, сказала, что, сама того не желая, перешла мне дорогу? Что за чертовщина? Или ты до того не понравилась тетушке Гарриет, что теперь она вообще никого видеть не желает?
– Может быть, и так. – Я выпрямилась. – Ох, Чарльз, дорогой, мне столько нужно рассказать тебе! Собственно говоря, сначала я вообще не собиралась проникать во дворец, но когда мы добрались до деревни, Хамид остановил машину. Дворец был совсем рядом, рукой подать, такой загадочный, романтический. Мне и в голову не могло прийти, что она откажется принять тебя или меня. Смотри, вон он, этот дворец, там, внизу. Его видно отсюда. Пышное зрелище, правда? Издалека он выглядит еще сказочнее! Но вблизи становится видно, что он вот-вот превратится в развалины.
В самом деле, с этого орлиного гнезда был прекрасно виден дальний конец возвышенности, на котором стоял дворец. По прямой до него было не более трех четвертей мили, и в прозрачном чистом воздухе отчетливо различались даже перистые ветви деревьев.
К нам была обращена задняя половина дворца. Я разглядела высокую глухую стену, а за ней – увитые цветами колоннады, среди которых поблескивало озеро. Позади сераля громоздилось хаотичное скопление крыш и внутренних двориков, чью запутанную географию я не сумела уяснить до сих пор. Издалека дворец казался совершенно заброшенным, как развалины, открытые палящему солнцу.
– Видишь вон тот зеленый двор и озеро? Это сераль, там меня поместили на ночь.
– Самое подходящее для тебя место, – заметил Чарльз. – А где живет тетушка Гарриет?
– В покоях принца.
– Надо думать. Ладно, расскажи мне обо всем этом подробнее. Хамид говорил, ты их застала врасплох, но в конце концов все-таки умудрилась проникнуть к старушке.
– «В конце концов» – это верно сказано. Тетушка Гарриет впустила меня к себе около полуночи.
Я рассказала Чарльзу всю историю, как сумела вспомнить, ничего не опуская.
Он выслушал меня, почти не перебивая. Потом уселся поудобнее, осторожно уронил окурок на каменные плиты возле ног и раздавил его. Брови его нахмурились.
– Ну и история, верно? Мы, конечно, полагали, что нас ждет что-то необычное, но не думали, что до такой степени. Верно?
– Что ты хочешь сказать?
– Как ты считаешь, она в своем уме? – коротко спросил Чарльз.
Я не раз слышала о моментах озарения. Им полагается всегда наступать неожиданно – слепящие огни на дамасской дороге, пелена, спадающая с глаз, и тому подобное. Я никогда не тратила время на размышления об этом, разве что мимоходом относила подобные явления к разряду «чудес», которые случаются, например, в Библии или в прочих возвышенных сферах, но уж никак не в реальной жизни. Но теперь на меня действительно снизошло озарение, правда небольшое и очень, очень личное.
Вот передо мной сидит мой кузен, тот самый мальчишка, которого я знаю уже двадцать два года. Он смотрит на меня и о чем-то спрашивает. Я знакома с ним столько, сколько помню себя. Я купалась с ним в одной ванне. Я видела, как его шлепают за какие-то проказы. Я смеялась над ним, когда он свалился с ограды сада и громко заплакал. Я говорила с ним о сексе в том возрасте, когда у нас не было секретов друг от друга. Позже, когда эти секреты появились, я смотрела на него как на существо привычное, до боли знакомое и с трудом переносимое. Повстречав его в один прекрасный день на Прямой улице, я была рада, но отнюдь не собиралась визжать от восторга.
Но сейчас, здесь, в эту минуту, когда он повернул голову, посмотрел на меня и спросил о чем-то, я увидела, точно впервые в жизни, эти серые глаза, опушенные длинными ресницами, аккуратно подстриженные волосы, густые и гладкие, легкие впадинки ниже скул, чуть высокомерный и необычайно волнующий изгиб ноздрей и верхней губы, увидела мужское лицо, исполненное живого ума, юмора и могучей внутренней силы.
– Что с тобой? – раздраженно спросил он.
– Ничего. Что ты сказал?
– Я спросил: как по-твоему, тетушка Гарриет в своем уме?
– Ах. – Я с трудом собралась с мыслями. – О да, конечно, в своем! Я тебе говорила, что она странная. Грубит почем зря, говорит, что все забывает, очень своенравная особа, но… – Я неуверенно помолчала. – Не могу тебе в точности этого объяснить, но убеждена, что она в своем уме, по крайней мере на вид. Какой бы эксцентричной она ни была, как бы ни одевалась и все остальное… Чарльз, говорю тебе, в глазах у нее светится разум.
Он кивнул:
– Вот это я и хотел узнать. Нет, погоди, ты еще не слышала моих новостей.
– Твоих новостей? Ты хочешь сказать, что после того, как мы с тобой расстались, узнал что-то новое?
– Еще какое новое. В пятницу вечером я позвонил родителям, чтобы сказать, что вскоре уеду из Дамаска в Бейрут. Рассказал, что встретился с тобой, что мы хотим провести вместе дня два-три и навестить тетушку Гарриет. Спросил, не передать ли ей чего-нибудь от нас, привет или тому подобное. И моя матушка сказала, что они получили от нее письмо.
Я разинула рот:
– Письмо? Еще одно завещание или что-то в этом роде?
– Нет, просто письмо. Оно пришло недели три назад, когда я был в Северной Африке. Наверно, сразу после твоего отъезда. Матушка специально написала мне вслед, чтобы сообщить об этом, и сказала по телефону, что письмо адресовано до востребования в контору Кука в Бейруте и, наверное, уже ждет меня там. Мало того, она даже переслала мне письмо тетушки Гарриет.
Чарльз сунул руку во внутренний карман.
– Оно у тебя с собой?
– Получил сегодня утром. Погоди, пока не прочитаешь, и потом скажи, что ты об этом думаешь. Есть тут какой-то смысл?
Чарльз протянул мне конверт. Письмо было написано на обрывке грубой бумаги, похожей на упаковочную. Буквы разбегались и наползали одна на другую, словно их выводили гусиным пером. Возможно, впрочем, что так оно и было. Однако почерк, хоть и корявый, был вполне разборчивым. Письмо гласило:
Мой дорогой племянник!
Месяц назад получ. письмо от Хамфри Форда, друга и коллеги моего дорогого мужа. Если ты помнишь, он был с нами в Ресаде в 1949 году и потом в 1953 и 1954-м. Он говорит, что недавно слышал от друга, будто мой внуч. племянник, твой сын Чарльз, изучает восточные языки и собирается (по его мнению) принять профессию моего дорогого мужа. Бедный Хамфри ничего не мог сказать наверняка, ибо стал прискорбно рассеянным, но сообщил, что в этом г. молодой Чаз отправится в путешествие по Сирии. Если захочет заглянуть ко мне, с удовольствием приму его у себя. Как ты знаешь, я не одобряю чересчур свободного воспитания нынешней молодежи, а твой сын из тех, кого моя матушка называла шалопаями. Но мальчик умный, с ним будет забавно побеседовать. Он найдет здесь много интересного в плане изучения восточной жизни и обычаев.
Я тут живу неплохо. Слуг мало, но все оч. внимательны. Один человек из деревни ухаживает за собаками. Самсон ждет не дождется молодого Чаза и надеется, что тот его помнит.
Передай привет супруге, а также другому моему племяннику и его жене. Дочка их, наверно, уже выросла. Занятная девочка, но очень похожа на смазливого мальчишку.
Твоя любящая тетя
Гарриет Бойд
P. S. «Таймс» продолжает выходить на тонкой бумаге. Вы, поди, протестовали чересчур нерешительно.
P. P. S. Недавно приобрела по соседству отличный камень на могилу.
Разинув рот, я прочитала письмо, потом еще раз, помедленнее. Потом подняла глаза на кузена. Он сидел, прислонившись к колонне и откинув голову, и, прищурив серые глаза, глядел на меня сквозь длинные ресницы.
– Ну как?
– Но, Чарльз… когда она его… на нем есть дата? Тут вверху какие-то закорючки, но я не могу прочитать…
– Это по-арабски, – коротко ответил Чарльз. – Написано в феврале. Судя по почтовому штемпелю, его отправили не сразу и не авиапочтой, а обычной, поэтому оно шло недели три. Но дело не в этом. Это письмо явно написано после рождественского завещания. Как ты думаешь, можно ли его считать откровенным приглашением в гости?
– Я бы поняла его именно так. Говоришь, оно написано два месяца назад? Значит, с тех пор произошло что-то, что заставило ее изменить решение.
– Джон Летман?
– Думаешь, он на это способен? – спросила я.
– Не знаю, я его ни разу не видел, – пожал плечами Чарльз. – Что он собой представляет?
– Довольно высокий, худощавый, чуть сутулится. Глаза светлые…
– Милая девочка, мне совершенно все равно, как он выглядит. Как по-твоему, он честный?
– Откуда я знаю?
– «Немудрено по лицу определить склад ума»? Да, да, согласен, но каково твое впечатление?
– Неплохое. Я говорила, что поначалу он был не очень-то любезен, но, если Хамид не ошибся, он был немного не в себе, да и во всяком случае он в первую очередь выполнял приказания тетушки Гарриет. После беседы с ней он сразу переменился. Она, наверно, сказала ему, что не стоит бояться этой забавной девчонки, хоть она и напоминает смазливого мальчишку.
Чарльз не улыбнулся.
– Значит, тебе показалось, что он не прочь нагреть на этом руки?
– Да, такая мысль приходила мне в голову, – призналась я. – Меня на нее навел Хамид. Мы сошлись на том, что у нас обоих невыносимый характер. Это существенно?
– Вряд ли, поскольку эта идея принадлежит не только ему, но и ей.
– Не думаю, что тебе есть о чем тревожиться. У меня сложилось впечатление, что наша тетушка на все сто процентов поступает так, как захочет ее левая нога. Сомневаюсь, что Летман мог бы помешать ей делать то, что запало ей в душу.
– Ну, если это правда…
– Уверяю тебя. Знаешь, нет смысла пытаться выстроить что-то на пустом месте. Старушка просто передумала уже после того, как написала это письмо. Наверно, она, когда писала его, просто забыла, какие опустошения ты способен произвести в доме. Людям свойственна забывчивость.
– Когда-нибудь ты мне об этом расскажешь подробнее. – Чарльз уселся поудобнее. – Господи, если она все устраивает, как хочет, то какое мне дело, что у нее на уме и все ли у нее дома. Дело в том, что она стара, как семь римских холмов, и возле нее никого нет, кроме этого парня, о котором мы ничего не знаем, к тому же твои рассказы о том, что он курит гашиш, не вселяют в меня бодрости. Может быть, сейчас у него голова на месте, но знай, он на полпути в никуда. – Он беспокойно поерзал. – Нет сомнения, что раз тетушка прожила в этом дворце столько лет, то она знает, сколько будет дважды два, и, по твоим словам, у тебя создалось впечатление, что она вполне способна с ним справиться…
– С полудюжиной таких, как он.
– Вот именно. Мне бы хотелось своими глазами убедиться, что все в порядке, только и всего. Согласись, твой ночной разговор с тетушкой Гарриет не очень-то согласуется с ее письмом.
– А ты считаешь, должен согласовываться? Я бы не сказала, что последовательность – ее сильная сторона.
– Да, но… Она так и не объяснила, почему вдруг дала мне столь решительный отказ?
– Никаких объяснений. Честно говоря, у меня сложилось впечатление, что, повидавшись со мной, она удовлетворила свое любопытство и теперь хочет только одного – снова погрузиться в собственную жизнь, какая бы она ни была. Говорю тебе, временами она кажется вполне нормальной, но потом словно улетает мыслями куда-то далеко и начинает болтать непонятные вещи. Я никогда раньше не сталкивалась со слабоумными и не знаю, как это выглядит, но самое худшее, что я могу сказать о тетушке, – это то, что она стара и рассеянна. Короче говоря, мое мнение таково: Джон Летман мне понравился, тетушка Гарриет на вид довольна, счастлива и вполне здорова, если не считать небольшой одышки. Но что касается того, что у нее на уме, не забывай, что я вообще ее едва знаю и к тому же сама в ту ночь находилась не в лучшей форме. Помнишь, я рассказывала об этом гнусном табаке, душном зале и о том, как мерзко булькала вода в этом ее кальяне. Ах да, Чарльз, совсем забыла – возле нее в зале была кошка, а я этого не знала. Наверно, она пряталась в кровати за занавесками. Мне было жутко не по себе, и сначала я думала, что это из-за духоты в комнате и всего остального, но потом поняла, что дело было не в этом.
– Кошка? – Чарльз едва не подскочил на месте и удивленно воззрился на меня. – Черт бы ее побрал, неужели у нее была кошка?
Ругательство в его устах скорее польстило мне, нежели покоробило. Значит, Чарльз не забыл, какое отвращение и ужас я питаю к этим животным.
Фобия вообще не имеет разумных объяснений. А котофобия, особенно в своем в чистом виде, вещь настолько гротескная, что в нее и поверить трудно. Я обожаю кошек, мне нравится, как они выглядят, я с удовольствием рассматриваю картинки с их изображением. Но не могу находиться с ними в одной комнате. В редких случаях, когда я пыталась побороть свой страх и коснуться кошки, я едва не падала замертво. Кошки мучают меня в ночных кошмарах. Однажды, в детстве, милые подруги-одноклассницы прознали об этой моей особенности и заперли меня в одной комнате со школьным котенком. Меня вызволили двадцать минут спустя; я заходилась криком и билась в истерике. Это единственная моя уязвимая струнка, которую Чарльз, даже в самом жестоком мальчишеском возрасте, никогда не затрагивал. Он не испытывал подобного ужаса, но был достаточно близок ко мне, чтобы понять мою слабость.
Я улыбнулась ему:
– Нет, я не преодолела своего страха. Не знаю, проходят ли вообще такие вещи со временем. Я заметила кошку, когда уже выходила из комнаты. Она выскользнула из-за занавески и вспрыгнула на постель возле тетушки, и та принялась ее гладить. Вряд ли она пряталась там с самого начала, иначе я бы ее почувствовала. Ты знаешь, меня всегда от них тошнит. Наверное, в зал ведет еще одна дверь, которой я не заметила. Да, наверное, в таком большом помещении должен быть второй выход, это вполне разумно.
Чарльз ничего не ответил. Я снова принялась изучать письмо.
– Кто такой Хамфри Форд?
– Кто-кто? Ах да, тот, в письме. Крупный востоковед, заслуженный профессор в отставке. «Прискорбно отсутствующий» – это, пожалуй, самое точное выражение. О нем говорят, что он обычно дает первую лекцию в семестре, а потом тихонько ускользает куда-нибудь в Саудовскую Аравию, словно находится в нескончаемом отпуске. В то время, когда я учился, он, хвала Аллаху, почему-то задержался в Англии, раз или два приглашал меня на завтрак и даже изредка узнавал на улице. Приятный старикан.
– Но почему ты сам не сообщил ей, что приезжаешь?
– Не знал наверняка, когда доберусь до Бейрута, и решил определиться на месте.
– А Самсон? Я правильно прочитала? А то тут из-за кляксы разобрать нельзя. Кто это? Тот самый кот?
– Собака. Тибетский терьер. Она приобрела его, когда в последний раз приезжала в Англию. Он принадлежал одной из кузин мистера Бойда, но та умерла, и тетушка Гарриет забрала собаку с собой в качестве приятеля для Далилы. Его прежнее имя было то ли By, то ли Пу, словом, что-то тибетское. Она переименовала его в Самсона, догадайся почему.
– Слишком сложно для меня. – Я протянула письмо Чарльзу. – Собак я ни разу не видела, их все время держали под замком и выпускали только на ночь. Джон Летман говорил, они опасны.
– Если Самсон его невзлюбил, то Летман скорее вынужден защищаться сам, чем защищать тебя. – Чарльз свернул письмо и сунул обратно в карман. Мне подумалось, что он говорил первое, что придет в голову. – Насколько помню, злобная была зверушка, только членов семьи признавал. Тебе нечего было бояться: говорят, родственников объединяет то ли общий запах, то ли схожий тембр голоса, который собаки узнают, даже если никогда не видели этого человека раньше.
– Правда? – Я сцепила пальцы на колене и откинулась назад, подставив лицо солнцу. – Знаешь, Чарльз, у этой истории с письмом есть две стороны… Если старушка к моменту встречи со мной забыла о том, что писала в письме, то, возможно, вскоре она забудет, что на словах запретила тебе приезжать. Понимаешь, к чему я клоню? Как бы то ни было, Джон Летман обещал, что поговорит с ней, и, если его благие намерения искренни, он не обманет. Даже если нет… Даже если нет, он не посмеет просто сделать вид, что тебя нет и не было. Но он вроде бы и не собирался игнорировать тебя, даже говорил, что ему хочется с тобой увидеться. В таком случае можешь показать ему письмо тетушки Гарриет, и ему ничего не останется, кроме как впустить тебя.
– Наверное, так.
Голос Чарльза звучал отсутствующе; он, казалось, целиком был поглощен разжиганием новой сигареты.
– Ну послушай, если я в самом деле всерьез здесь застряла и должна опять искать приюта у тетушки, почему бы тебе не вернуться прямо сейчас со мной во дворец? Покажем Джону Летману письмо и посмотрим, хватит ли у него сил помешать тебе нынче же ночью пробиться к тетушке. Когда ты будешь уже на пороге, он не сумеет тебя прогнать… Чарльз, да ты слушаешь?
По-моему, он не слушал. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, на залитые солнцем просторы долины, тянувшейся к дворцу.
– Посмотри-ка туда.
Сначала я не видела ничего, кроме дремлющих на солнцепеке мирных развалин, ослепительно-белых застывших скал, исчерченных фиолетовым кружевом теней, да далеких деревьев, чья зелень в жарком мареве казалась сероватой. Ни единого облачка не проплывало по небу, ни малейший ветерок не шевелил поникшую листву. Полная тишина.
Затем я увидела, куда указывает Чарльз. На некотором удалении от дворца, среди камней и колючего кустарника, обрамлявшего края стремнины Адониса, двигалась какая-то фигурка. Приглядевшись, я распознала в ней человека в просторном арабском платье, который медленно брел к дворцу. Рубаха его была одного цвета с пыльными скалами, а головная накидка – коричневая. В таком наряде он был едва различим на фоне блеклых камней, и, если бы мы с Чарльзом не отличались феноменальной дальнозоркостью, мы бы, скорее всего, вообще ничего не заметили. Он двигался медленно, то скрываясь из виду, когда тропинка ныряла за высокие обнажения скальных пород или в заросли густого подлеска, то снова появляясь. Наконец он вышел на открытый участок плато позади дворца. В руке он держал посох, а на плече нес что-то вроде большого мешка.
– Похож на пилигрима, – сказала я. – Что ж, если он держит путь во дворец, его ждет большое разочарование. А больше ему идти вроде бы некуда. Да, фавн был прав, там есть тропинка.
– Должна быть, как же иначе? – ответил кузен. – Тебе не приходило в голову задаться вопросом, каким образом Джон Летман вернулся вчера во дворец прежде тебя?
– Глупо, конечно, но я об этом не задумывалась. Да, припоминаю, на старинном караванном пути, который спускается с Ливанских гор к морю, было обозначено что-то вроде дворца. Значит, там должна быть тропа, по которой может пройти верблюд и уж, во всяком случае, человек. – Я усмехнулась Чарльзу. – Но только не я, милый мой, не я.
– Напротив, – возразил кузен. – Я начинаю думать… Смотри-ка на нашего путника.
«Пилигрим» дошел до задней стены дворца, но не повернул к северу, чтобы обогнуть стену сераля, как можно было ожидать, а пошел в другую сторону, к угловой башенке, где дворцовая стена буквально вырастала из отвесного утеса над ущельем Адониса. Над обрывом росла группа деревьев, и в ней-то он и скрылся.
– Но там нельзя обогнуть дворец! – воскликнула я. – Как раз туда выходили окна моей спальни. Там отвесная скала, она уходит прямо в воду.
– У него назначена встреча, – заметил Чарльз.
Я прищурилась, прикрывая глаза от ослепительного солнца. Вглядевшись, я заметила среди деревьев двух человек – нашего араба и еще одного незнакомца, на сей раз в европейском платье. Они медленно прохаживались среди деревьев, о чем-то оживленно беседуя, и остановились. Их крохотные фигурки, уменьшенные перспективой, отчетливо вырисовывались на краю ажурного пятнышка древесной тени.
– Джон Летман? – спросил Чарльз.
– Наверное. Смотри, там кто-то еще. Мне показалось, среди деревьев кто-то ходит. В белой рубахе.
– Точно, еще один араб. Должно быть, твой привратник, Хассим.
– Или Насирулла – нет, совсем забыла, он ведь сегодня не может переправиться. Тогда, наверное, Хассим. – Я нахмурилась. – Не понимаю, они что, все это время ждали его снаружи? Я особенно не приглядывалась, но, если бы они вышли из парадных ворот и обогнули дворец, мы, наверное, заметили бы их.
– А там есть обходной путь?
– Есть, вокруг северной стены, ниже аркады сераля. Тропа ведет через рощицу над берегом Нахр-эль-Салька и огибает дворцовую стену.
– Да, если бы они шли тем путем, мы бы наверняка их заметили. Значит, там есть задняя дверь. Само собой разумеется, должна быть. Наверно, спрятана среди деревьев.
– Вход для торговых караванов, да? – предположила я. – Думаю, ты прав. Смотри, он передает им свой мешок, или что у него там. А теперь уходит. Как ты думаешь, увидят они нас, если посмотрят сюда?
– Ни за что. Мы укрыты в тени колонны, и, мало того, солнце бьет им прямо в глаза. Жаль, что у нас нет биноклей. Хотел бы я посмотреть поближе на этого мистера Летмана. Ага, вот он идет. Следи за другими. Держу пари, нам не удастся увидеть, как они скроются за дверью.
Крохотные фигурки в солнечной дали двигались беззвучно, точно в сновидении. Казалось, мгновение назад под деревьями возле стены стояли три человека, и вот уже по скалистой тропе неторопливо спускается в долину одинокий странствующий араб, а двое его собеседников бесследно канули неведомо куда среди причудливых теней крохотной рощицы.
Араб удалился. Мы молча выжидали, чтобы двое незнакомцев появились из рощицы. Но их не было. Значит, там есть потайной ход во дворец. Видимость была хорошая, жаркая дымка не застилала горизонт, все краски ярко сверкали, но все равно до дворца было очень далеко. С усталой тоской, сменившейся раздражением, я подумала о том, какой долгий путь обратно во дворец вдоль стремнины Нахр-эль-Салька предстоит мне проделать.
– Знаешь, – неожиданно заявила я, – честно говоря, мне совсем не хочется возвращаться во дворец. Нельзя ли придумать что-нибудь другое?
– Решила подняться тропой пилигримов на Ливанский хребет?
– Нет, конечно. А ты не мог бы помочь мне как-нибудь перебраться через Эгерию? На вид это кажется совсем нетрудно.
– Да неужто? – ухмыльнулся он. И больше никаких комментариев.
– Нет, правда, поможешь?
– Нет, милая, ни за что. Даже если бы смог, все равно бы не стал. Очевидно, сам Аллах своим повелением приказывает тебе вернуться в Дар-Ибрагим, и в данном случае воля Аллаха пришлась как никогда кстати. Это означает, что она совпадает с моей. Ты вернешься, и я пойду вместе с тобой.
– Ты пойдешь со мной? Значит, ты решил не откладывая показать Джону Летману это письмо и добиться, чтобы он впустил тебя во дворец?
– Нет. Джон Летман тут совершенно ни при чем. Ты сама меня впустишь.
Я подскочила на месте.
– Если ты серьезно…
– Серьезнее некуда. Во дворце есть задняя дверь.
– Ну и что? – язвительно спросила я.
– Вот что я думаю… – медленно проговорил Чарльз, вглядываясь прищуренными глазами в далекие очертания дворца, простертого на скале. – То место, где мы сегодня встретились, брод через ручей… он виден из дворца?
– Да. Но, Чарльз…
– И ты говоришь, что когда увидела меня издалека на склоне ниже деревни, то подумала, что идет твой шофер?
– Да. Но, Чарльз…
– Значит, они могли увидеть твоего шофера, но никак не меня, потому что не больше твоего ожидали, что я появлюсь. Если даже кто-то из обитателей дворца нынче утром выглянул наружу, то увидел лишь, как ты идешь вниз к ручью навстречу шоферу, который спускается к тебе из деревни. Логично?
– Да, но, Чарльз, это невозможно! Неужели ты и вправду…
– Разумеется, вправду. А теперь помолчи и послушай. Я хочу попасть во дворец и своими глазами посмотреть, что там происходит, причем немедленно, не дожидаясь любезного разрешения мистера Джона Летмана. Сам Аллах устроил для нас это наводнение, выразив тем самым яснее ясного свою волю. Твоя роль в этом предприятии проста и недвусмысленна. Ты вернешься во дворец, позвонишь доброму старичку Хассиму и расскажешь ему свою более или менее правдивую историю. Расскажешь, что ни ты, ни твой шофер не сумели перебраться через реку и что в поисках переправы вы пошли вверх по Нахр-эль-Сальку как можно дальше. Скажешь, что добрались до самого истока, но подходящего места для переправы так и не нашли. Даже с помощью шофера ты не смогла перебраться на другой берег. – Он усмехнулся. – Пока что правдивее некуда. Итак, ты не смогла переправиться и поэтому велела шоферу ехать обратно в Бейрут и вернуться за тобой завтра, в надежде, что вода в реке к этому времени спадет. Ты также велела шоферу передать твоему кузену Чарльзу, что останешься в Дар-Ибрагиме еще на одну ночь и не сможешь встретиться с ним завтра в «Финикии».
– Но, Чарльз…
– Они не смогут не впустить тебя. К тому же из твоих рассказов я пришел к выводу, что мистер Летман нашел твое общество весьма приятным. И кто беднягу осудит? Поживешь с его в этой глуши, поневоле обрадуешься даже снежному человеку.
– Ну спасибо.
– Не за что. Итак, ты возвращаешься во дворец. По твоим словам, они разрешают тебе бродить где угодно, кроме княжеских покоев. Воспользуйся их любезностью. До заката у тебя еще останется несколько светлых часов. Постарайся найти эту заднюю дверь. Говоришь, она выходит куда-то на твою половину дворца?
– Скорее всего. Я тебе рассказывала, что ночью в саду сераля кто-то бродил. Кто бы это ни был, голову даю на отсечение, что он не проходил мимо моей комнаты к главному входу. Значит, он вошел и вышел каким-то другим путем. Но… ты серьезно? Ты правда хочешь тайком пробраться во дворец?
– Почему бы и нет? Если сумеешь найти дверь, постарайся сделать так, чтобы после наступления темноты она была отперта. Тогда Магомет придет к горе.
– А если я ее не найду?
– Тогда придумаем что-нибудь еще. Так, посмотрим, нет ли в задней стене окон, выходящих на плато… Нет, нету, отсюда вижу. Постой, ты говорила, что на северной стороне, той, что выходит к деревне, есть что-то вроде аркады, а под ней – тропа?
– Есть, но все окна заколочены. Не забывай, когда-то это был гарем.
– По твоим словам, дворец в полном упадке и вот-вот рассыплется в прах. Нет ли там решеток, которые плохо держатся? Или сломались?
– Найдутся, наверное. Но они высоко, и…
– Не волнуйся, я вскарабкаюсь, – сказал Чарльз. – Если стена сильно выщерблена, там найдется множество ступенек, куда можно поставить ногу. Всегда мечтал забраться в гарем.
– Кто бы спорил. Но почему бы не испробовать сначала честный путь? То есть войти со мной через главные ворота?
– Потому что, если это не сработает, тебя тоже не впустят, и тогда у меня не останется ни малейшего шанса попасть во дворец даже тайком. К тому же мне не очень хочется встречаться с Летманом.
Я хотела спросить почему, но взглянула в лицо кузена и решила не тратить попусту слова и время. Я слишком хорошо знаю Чарльза. Вместо этого я поинтересовалась:
– Ну а когда проберешься внутрь, что потом? А если тебя поймают?
– Самое большее – пошумят немного. В крайнем случае, придется подраться с Джоном Летманом, а на это я готов пойти. К тому же если меня поймают, то обязательно потащат к тетушке Гарриет, хотя бы для того, чтобы вырезать ремень у меня из спины. Тогда я с ней и увижусь.
Я с интересом взглянула на Чарльза:
– Вот этого не понимаю. Любопытство, конечно, дело хорошее, но такой внезапный всплеск родственных чувств… Нет, Чарльз, это просто невозможно. Задумано, конечно, здорово, но ты на такое не пойдешь.
– Не пойду? Почему? Взгляни на дело с другой стороны. Все равно тебе придется заночевать во дворце. А тебе не хочется. Разве ты не обрадуешься, если я буду с тобой?
– В данной ситуации, – сказала я, – я обрадовалась бы даже снежному человеку.
– Ну спасибо. В таком случае, дорогая Кристабель…
Разумеется, я продолжала спорить, и разумеется, последнее слово, как всегда, осталось за Чарльзом. Кроме того, его последний аргумент оказался самым убедительным. Какой бы «романтичной» ни показалась мне прошлая ночь в Дар-Ибрагиме, у меня не было ни малейшего желания повторить ее в одиночестве.
– Значит, договорились. – Он решительно поднялся на ноги. – Я переберусь через ручей обратно, и они, если заинтересуются, увидят, как я честь по чести удаляюсь в сторону деревни. Ты говорила, что закончила ужин в семь, а тетушка Гарриет послала за тобой только около двенадцати. На случай, если она решит снова увидеться с тобой, давай договоримся, что я буду около задней стены дворца после половины одиннадцатого. Если не сумеешь отпереть заднюю дверь, я пару раз тявкну под стеной, как горная лисица. Если все будет в порядке, вывеси на окно полотенце или что-нибудь светлое, чтобы я мог заметить. Понимаю, что эта сцена достойна мыльной оперы, но, как ни странно, простейшие приемы обычно срабатывают лучше всего. Честно говоря, если по этой стене вообще можно залезть, я предпочел бы окно. Если собак ночью выпускают гулять по дворцу…
– Боже, совсем забыла о собаках… Не знаю, сумею ли с ними справиться. Если он снова поведет меня к тетушке Гарриет, то, скорее всего, заранее запрет собак, а если нет…
– Не бойся, придется рискнуть. Места во дворце много. Пойдем-ка обратно.
– А что делать с нашим фавном?
– Надеюсь, мне удастся купить его молчание.
– Пожалуй, так, – согласилась я.
– И вряд ли кто-нибудь из деревни рискнет переправиться через Нахр-эль-Сальк только для того, чтобы рассказать, что на деревенской улице целый день стоял белый «порше». Заодно подожду немного и посмотрю, впустили ли тебя во дворец. Если нет, возвращайся к броду, подумаем, что делать дальше. Но уверен, тебя впустят.
– Для тебя-то все складывается хорошо. А мне ничуть не улыбается проводить еще одну ночь, не имея даже ночной рубашки.
– Я не виноват, на то воля Аллаха. Зубную щетку я тебе, так и быть, принесу, но будь я проклят, если полезу обратно по стенке над водопадом с ночной рубашкой в зубах. Всегда можешь занять у тетушки Гарриет джеллабу.
Закончив разговор на этой ноте притворного утешения, Чарльз зашагал обратно к водопаду.
