– Ого! – воскликнула я и замерла как вкопанная.

Джон Летман закрыл ворота и подошел ко мне.

– Нравится?

– Спрашиваете! – задохнулась я от восторга. – Что здесь было раньше?

– Всего-навсего сад сераля. К сожалению, теперь он ужасно запущен.

Верно, сад был неухожен, но в этом по большей части и состояла его главная прелесть. После череды выжженных солнцем камней и пыльных развалин, резавших мне глаз в течение всего дня, приятно было лицезреть буйную зелень цветов и деревьев, слушать журчание прохладной родниковой воды.

Этот мощеный двор с бассейном посередине, усаженный цветами и кустарниками и обрамленный тенистыми аркадами, из которых открывался вход в многочисленные покои и службы, хорошо вписывался в ставшую уже привычной череду внутренних двориков. Отличие заключалось в том, что он был огромен. Очевидно, сераль со всеми покоями и садом простирался на всю ширину дворца, занимая чуть ли не всю ровную каменистую возвышенность. С трех сторон этот обширный двор ограждали длинные колоннады, перемежаемые арками, позади которых, в сложном переплетении света и теней, прятались женские покои. С четвертой, северной стороны колоннада скрывала внешнюю стену дворца, позади которой, за чередой стройных арок, сквозь стрельчатые окна открывался вид через реку Нахр-эль-Сальк на деревню и на окрестные горы; вдаль уходили величественные, покрытые снегом вершины Горного Ливана. Эти окна, хоть они и располагались очень высоко, были наглухо забраны крепкими решетками, такими частыми, что сквозь них невозможно было даже просунуть руку.

Много лет назад неведомый садовник разбил в обрамлении этих колоннад большой, тщательно спланированный сад, а для того чтобы питать цветы и деревья, подвел воду из высокогорного родника. Вода эта наполнила пруд – не замысловато украшенный бассейн, какой я видела в предыдущем дворике, а обширный водоем, почти озеро, в центре которого возвышался небольшой островок, увенчанный куртиной стройных деревьев. На этом островке, посреди рощицы, блеснула среди деревьев позолоченная кровля – крыша миниатюрного строения, похожего на экзотический летний домик. Это был изящный павильон в персидском стиле, с куполом-луковицей и декоративными колоннами, арочные просветы между которыми перекрывались узорчатыми коваными решетками. В павильон вела невысокая выщербленная лесенка.

Некогда с берега на островок был перекинут мостик, красивый, изящный; но теперь посередине моста зиял провал футов шести в ширину. Поверхность озера была плотно выстелена листьями водяной лилии; около воды, словно батальоны солдат, ощерившиеся копьями, густо росли ирисы. Берега были обрамлены широкой мощеной дорожкой, где из трещин между каменными плитами пробивались папоротники и вереск. С гонтовых крыш над аркадами свисали ветви жасмина, бугенвиллеи и роз, оплетая просветы между колоннами, точно зеленая паутина. Карнизы побелели от птичьего помета; с каждой ветки громко ворковали голубки, призывая неверного возлюбленного: «Юсуф, Юсуф». Строгие очертания продолговатого озера, стройных арок и изящного павильона образовывали утонченный, необычайно привлекательный контраст с буйством заполонившей их неуемной природы. Словно изысканная миниатюра из персидской книги вдруг ожила и пустилась в пляс.

– Каждая травинка на своем месте, – заметила я. – Великолепно! Подумать только, а я-то всегда жалела несчастных восточных женщин. Решено, мистер Летман, завтра я перевезу вещи и поселюсь здесь очень, очень надолго. Как вы думаете, скоро ли я вам надоем?

– Прежде чем решаться, посмотрите сначала вашу комнату, – сказал Джон Летман, указывая дорогу.

Мои апартаменты располагались посередине южной стены сада. Комната была квадратная, с довольно высоким потолком и мраморным полом, выложенным, как шахматная доска, черными и белыми изразцами. Позолоченный орнамент на синих мозаичных стенах представлял собой начертанные арабской вязью изречения из Корана. В отличие от других виденных мной помещений дворца здесь было чисто. Комната хорошо освещалась трехстворчатым окном, за которым в глубокой стремнине шумели воды Адониса. Окно было забрано решеткой, правда не такой плотной, как решетки на окнах сада, выходивших на плато. Причина была очевидна: наружная стена сераля, видимо, вырастала прямо над краем скалы, обрывавшейся в реку.

– Ваша спальня рядом, – сказал мистер Летман, – а по соседству находится баня. Я, разумеется, имею в виду настоящую турецкую баню – хаммам, с парными, холодными комнатами, массажными залами и всем, что положено. – Он усмехнулся. – Но, как вы сами догадываетесь, без пара.

– И никакой горячей воды?

– Смеетесь? Но проточной воды сколько угодно, прямо из ледников, и вся она – к вашим услугам. – Улыбка исчезла, Джон Летман с сомнением взирал на меня. – Знаете, это довольно храбрый поступок – остаться здесь. Мы не очень-то привыкли к гостям.

– Мне здесь очень нравится, – искренне призналась я.

– Каким бы ни был этот дворец в остальных местах, эта часть, наверно, представляется вам сгустком настоящей восточной романтики, верно? Бог свидетель, я надеюсь, что вы сохраните ваши иллюзии… К сожалению, спальня еще не готова. Я позову Халиду, чтобы она навела там порядок и принесла вам полотенце. Хотите что-нибудь еще?

– Только зубную щетку, хотя не знаю, приспособлен ли хаммам для чистки зубов. Не глядите так встревоженно, я шучу. Одну ночь я прекрасно обойдусь без роскоши. Могу я на ужин попросить яблоко? Надеюсь, в распорядок дня тетушки Гарриет входит ужин?

– Помилосердствуйте, – рассмеялся Джон Летман. – Мало того, вам будет приятно узнать, что Халида не держит меня на той же диете, что и вашу тетушку. Но к сожалению, мне пора. – Он взглянул на часы. – Вам, наверное, хочется пить. Я сейчас пришлю вам что-нибудь выпить. Скоро стемнеет, и вам будет сложно осматривать дворец, но все равно, гуляйте, где хотите – конечно, за исключением покоев принца. Если заблудитесь, позовите на помощь меня или Халиду, мы вас выведем.

– Спасибо, я лучше побуду здесь. В саду так красиво.

– В таком случае через полчаса я вернусь, и мы поужинаем.

Когда он ушел, я присела на диванные подушки, глядя через стремнину туда, где на дальнем склоне долины последние лучи заката золотили верхушки деревьев. Ниже по склону тени сгущались до фиолетовых, дно долины было погружено в черноту. Скоро стемнеет. Внезапно я почувствовала, что устала до смерти, и горячо понадеялась, что напиток, который принесет Халида, не окажется араком – традиционным арабским угощением для гостей.

Это действительно оказался не арак, и принесла его отнюдь не Халида. На пороге неслышно появился коренастый юноша-араб, одетый в белую, как у Хассима, рубаху. Я поняла, что это брат Халиды – Насирулла. Он держал в руках поднос, на котором стояли зажженная керосиновая лампа, два стакана и бутылка золотистого вина из долины Бекаа. Это чудесное вино, легкое и сухое, одно из лучших, что производится в Ливане. В этот момент я не могла пожелать ничего лучшего. Я начала думать о мистере Джоне Летмане гораздо благосклоннее.

Я заговорила с Насируллой. Он искоса взглянул на меня, покачал головой и ответил что-то по-арабски. Потом поставил лампу в нишу у двери, небрежно поклонился по-восточному и вышел.

При свете лампы темнота, как это всегда бывает, сгустилась буквально на глазах. Спустя считаные минуты после ухода Насируллы синее небо за окном почернело, а часам к семи тьма стала непроглядной.

Поджав ноги, я устроилась на кушетке у окна и, потягивая золотистое вино, принялась гадать, что мне принесет эта удивительная ночь.

Стояла полная тишина. Ночное небо напоминало черный бархат, усеянный яркими серебристыми звездами, к тому же оно, окончательно воссоздавая иллюзию бархатного занавеса, гасило все звуки. Стихло даже тихое журчание реки под окном. Смолкли голуби в саду, ни малейшее движение воздуха не колыхало перистые листья на верхушках деревьев. Через открытую дверь в комнату лилось благоухание жасмина, роз и еще каких-то неизвестных пахучих цветов. Сквозь волну экзотических ароматов зловещим подтекстом пробивался едва ощутимый сладковатый привкус гниения, исходящий от пруда.

В четверть восьмого вернулся Джон Летман, а за ним Насирулла внес поднос с ужином. Там был обжигающе горячий суп в широком термосе, тарелка шаурмы – блюда из баранины, замаринованной с уксусом, лимоном, луком, кардамоном и жаренной на длинном вертеле. На гарнир подавалась пиала салата, тарелка с бледно-желтым сливочным маслом и полголовки козьего сыра, горка пресных лепешек, несколько яблок и еще одна бутылка вина. Насирулла поставил поднос на низенький столик, сказал что-то мистеру Летману и удалился.

– Если вы называете это простой, скромной жизнью, – сказала я, – то считайте, я с вами.

Летман рассмеялся:

– Я уже сказал, что Халида подкармливает меня дополнительно. Кстати, Насирулла говорит, что она сейчас придет прибраться в вашей комнате.

– Сколько хлопот я вам причиняю. Взять хотя бы этот поднос – его накрыли и принесли сюда ради меня. Где вы обычно ужинаете?

– Чаще всего здесь. Дело в том… – добавил Летман, словно извиняясь, – вы сами рано или поздно это узнаете, так что я могу вам сказать. Видите ли, эти комнаты мои. Нет, нет, послушайте, пожалуйста… Я все равно сегодня собирался ночевать в другом крыле, так что не думайте, что вы причинили нам беспокойство.

– Не причинила вам?.. Мистер Летман, у меня нет слов! Выселить вас из собственной комнаты!

Но он остановил поток моих возражений, разливая суп и подавая его мне в большой кружке с круглыми ручками. Потом протянул кусок арабской лепешки и наполнил мой бокал вином. Он словно пытался загладить неловкое впечатление, оставшееся после того, как он долго не хотел впускать меня; а может быть, поскольку тетушка Гарриет согласилась меня принять, верх взяло традиционное восточное гостеприимство и Летман со слугами-арабами не знал, что бы еще предпринять, чтобы сделать мое пребывание во дворце как можно более приятным. Трудно было предположить, что мой нынешний жизнерадостный хозяин и скованный, сонный, одурманенный наркотиком юноша, который днем встретил меня во дворе, – это один и тот же человек. Он из кожи вон лез, чтобы порадовать меня, и за ужином мы скоротали время в очень занимательной беседе.

Джон Летман немало знал об истории Дар-Ибрагима и поведал много интересного о том, каким образом во дворце леди Гарриет поддерживается, по его выражению, «режим жесткой экономии», но я заметила, что он очень мало рассказывает о самой тетушке Гарриет. В его сдержанности я ощутила уважение и симпатию к пожилой леди. Единственное, о чем я сознательно избегала упоминать, – это о приезде Чарльза в Сирию и о том, что он тоже собирается вскоре навестить тетушку Гарриет. Я намеревалась выбрать подходящий момент и сама рассказать тетушке о том, что он желает ее видеть, обойдя тем самым все возможные недоразумения, которые возникли бы при передаче известия через третьи руки. Дело было не в том, что я боялась, что меня станут отговаривать. Чарльз был прав. Если она так легко согласилась принять меня, внучатую племянницу, которую она едва помнит, то ее любимчик Чарльз может считать, что уже сидит подле тетушкиного ложа.

В девять часов Халида принесла кофе и сообщила, что Насирулла уже ушел в деревню и что комната для меня готова.

Стройная и худощавая, с тонкой шеей и изящными ладонями, Халида мало походила на своего старшего брата. Кожа ее была довольно темной для арабской женщины, скорее оттенка грецкого ореха, нежели оливкового. Огромные темные глаза были подведены черной тушью так искусно, что этот стиль охотно переняли бы лондонские модницы. Она была одета в платье из темно-зеленого, как старинная бронза, шелка; материал выглядел богато, цвет был изысканным, и я заметила, если мне не почудилось, что под тонким шелком просвечивает французский – прямо из Парижа – модный бюстгальтер. Подобно большинству арабских женщин, она носила все свое фамильное состояние на руках – на тонких запястьях позвякивали тонкие золотые браслеты. Да, это не простая арабская служанка, и, насколько я могла судить, обаяние ее не развеивается бесцельно в воздухе пустыни. Сообщив (по-английски) мистеру Летману о том, что моя комната готова, она, в свою очередь, оглядела меня с головы до ног и метнула на меня уничтожающий взгляд, в котором на тайном языке, понятном каждой женщине от эскимосов Гренландии до аборигенов Австралии, читалось предупреждение: «Мне нечего бояться, что он на тебя взглянет, уж больно смешна ты в этих штанах, но не пытайся встать мне поперек дороги, а то пожалеешь».

Затем, скромно опустив глазки, Халида на английском с прелестным мягким акцентом обратилась к Джону Летману:

– Когда закончите кофе, госпожа хотела бы снова видеть вас.

Девушка вышла, оставив дверь открытой. Я проводила взглядом ее стройную фигурку – она исчезла в тени под аркадой, там, куда не проникал тусклый огонек лампы; но мне подумалось, что она не ушла далеко. Мгновение спустя я убедилась в своей правоте. Там, где в водах озера отражалось сероватым отсветом усеянное звездами небо, мелькнула едва заметная тень. Девушка притаилась среди кустов на берегу озера и, наверное, следила за нами через открытую дверь.

Джон Летман не выказал желания встать и закрыть дверь. Он явно торопился поскорее покончить с кофе и явиться на зов, и поэтому я тоже не стала мешкать.

Минуту спустя он поднялся на ноги.

– К сожалению, вынужден вас покинуть, но я вернусь, как только леди Гарриет меня отпустит, и провожу вас в вашу комнату. Надеюсь, вы не будете скучать?

– Зачем же? Не волнуйтесь за меня, я найду какую-нибудь книгу.

– О да, разумеется, берите все, что захотите. Если света мало, огонь в лампе легко прибавить; Халида покажет вам, как это делается.

Где-то в глубине дворца зазвенел колокольчик, и Джон Летман торопливо повернул голову. Металлический звон прозвучал в полной шорохов ночи неожиданно громко. И вдруг откуда-то неподалеку раздался яростный собачий лай. Видимо, животных напугал долгий пронзительный звон колокольчика. Значит, где-то в глубине здания, совсем рядом, прячутся огромные псы.

– Господи, что это? – испуганно воскликнула я.

– Просто ваша тетушка теряет терпение. К сожалению, мне пора. Зайду за вами, как только освобожусь.

– Но эти собаки?..

– О, не бойтесь, они всегда поднимают шум, когда слышат колокольчик. Не беспокойтесь, на обратном пути я их запру.

– Запрете? Значит, сейчас они свободно бегают по дворцу? Их лай меня пугает.

– Это всего-навсего наши сторожевые псы. Здесь без собак не обойтись. Но мы выпускаем их только на ночь, и, если главная входная дверь к вам будет закрыта, в сераль они не проберутся. Вам здесь ничто не грозит. – Неожиданно он улыбнулся. – Не волнуйтесь, сегодня ночью вам не суждено попасть на обед – по крайней мере, к этим псам.

Летман ушел. Тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась за ним; мгновение спустя я услышала, как он прикрикнул на собак. Лай прекратился, снова наступила тишина. В дверях появилось зеленое платье Халиды.

– Будьте добры проследовать за мной, я покажу вашу комнату.

Когда мы добрались до спальни, она зажгла для меня еще одну керосиновую лампу и поставила ее на полку возле кровати.

Комната была точь-в-точь такая же, как та, откуда мы пришли, но казалась больше, потому что из мебели в ней были лишь узкая кровать с железной рамой, хлипкий на вид бамбуковый стул да громоздкий черный комод, на котором стояли зеркало в довольно изящной лакированной оправе и старинная оловянная шкатулка, на защелках которой красовалось гордое клеймо «Пароход „Красавица Янцзы“». Ковра на полу не было, сиденья возле окна на традиционном возвышении также ничем не застелены. Постель была заправлена ирландским льняным бельем, желтоватым и плохо выглаженным, под потертым красным одеялом прощупывался твердый, как железо, чрезвычайно полезный для здоровья матрас.

Я почему-то решила, что Халида нечасто заглядывает навести порядок в этой комнате; мне казалось, во всем, что она делала, должен был ощущаться блеск восточной роскоши. Может быть, это и имел в виду Джон Летман, когда сказал, что будет ночевать «в другом крыле»?

Без всякой задней мысли я спросила:

– Получается, я выселила мистера Летмана из собственной спальни? Где он будет ночевать?

Девушка пожала плечами, стараясь, чтобы жест не вышел дерзким, и это ей почти удалось.

– Мало ли во дворце комнат.

Я не ответила. Халида взглянула на меня, пряча неловкость, и добавила, изо всех сил изображая вежливость, хотя видно было, что ей это дается нелегко:

– Он часто остается на ночь у госпожи. Он может лечь спать утром.

– Что ж, может быть, я не так уж сильно нарушила ваш привычный распорядок, как мне показалось вначале, – улыбнулась я. – Но, боюсь, доставила вам массу хлопот – вам пришлось из-за меня дважды убирать эту комнату.

Халида не сделала попытки из вежливости разубеждать меня, но, возможно, это объяснялось всего лишь тем, что она недостаточно хорошо владела английским для многословного обмена любезностями.

– Вы уже видели ванную?

– Да, спасибо. Эту воду можно пить?

– Можно, но у вас на подносе с ужином стоит свежая вода. Я оставлю ее. Если я больше не нужна…

– О, благодарю вас. Здесь очень уютно, надеюсь, я замечательно проведу ночь. Ах да, будьте добры, покажите, как прибавить огня в лампе. Мистер Летман сказал, что я, пока он не вернется, могу посмотреть его книги.

Мы вышли обратно в гостиную. Девушка поставила лампу на стол, среди книг, и показала, как с ней обращаться. Я поблагодарила ее и принялась изучать корешки книг. Халида тем временем складывала на поднос грязную посуду. Она ничего не сказала, но я хорошо видела, какими глазами она смотрит на меня, и прочитала в этих быстрых, искоса брошенных взглядах настороженную враждебность. Разозлившись и желая, чтобы она поскорее закончила свою работу и ушла, я сосредоточила внимание на книгах. Большинство из них вряд ли могло бы сгодиться в качестве легкого чтения для того, чтобы скоротать час-другой. Арабская грамматика, несколько книг о Сирии и Ливане – я их уже читала, пока лежала, выздоравливая, в комнате Чарльза. Другая подборка явно использовалась Джоном Летманом в работе над статьей – эти труды (также мне хорошо знакомые) посвящались истории знаменитой Ливанской леди: Джоан Хаслип, Раунделл, Силк Бэкингем, и в трех потрепанных томах – дневник доктора Мэриона о своей грозной патронессе. Я взглянула на форзацы. Как и следовало ожидать, книги принадлежали лично тетушке Гарриет. Видимо, она одолжила их своему новому «доктору Мэриону» для тщательного изучения… Я обвела взглядом корешки. «Замки крестоносцев» Т. Э. Лоуренса, «Ислам» Гийома, Коран в популярном издании, «Эофен» Кинглейка… и на всех экслибрис тетушки Гарриет. Никаких медицинских книг, – наверное, они были слишком тяжелы, чтобы брать их с собой на полевую работу. Единственными книгами, на которых значилось имя Джона Летмана, были – выбор довольно любопытный – «Изменяя разум» Хаксли, «Золотая ветвь» Фрэзера, «Клуб гашишистов» Теофиля Готье в бумажной обложке. Ни одного романа, если не считать «Братьев Карамазовых» Достоевского и «Тигра в дыму» Марджери Аллингем.

Последним на полке стоял томик де Куинси. Пока Халида гремела тарелками, складывая их на поднос, я лениво перелистывала страницы.

«Опиоман не теряет ничего из своих нравственных чувств или побуждений: в нем сохраняются желания, он стремится, не менее искренне, чем прежде, воплотить в жизнь то, что кажется ему возможным, и чувствует, что в этом состоит его обязанность. Однако интеллектуальная оценка пределов возможного бесконечно превосходит его истинные способности. Он не имеет сил не только воплотить замыслы в жизнь, но даже и взяться за дело. Над ним тяготеют демоны и кошмары…»

Plus ça change, plus c’est la même chose. To же самое говорил мне Хамид. Я поставила кошмары опиомана обратно на полку. Тем временем Халида взяла поднос и наконец-то направилась к выходу.

– Я закрою за вами дверь, – сказала я и привстала, но девушка задержалась в дверях и обернулась ко мне.

– Вы в самом деле приходитесь дочерью сыну брата госпожи?

Она в упор глядела на меня поверх подноса с тарелками. Я прикинула степень родства.

– Да.

– Ваш отец тоже здесь, в Ливане?

– Нет.

– Он умер?

– Нет, – с удивлением ответила я. – С чего вы взяли?

– Тогда почему вы путешествуете одна?

– А что в этом такого?

Она пропустила и эти мои слова мимо ушей. Мысль ее следовала известным только ей путем, которого я никак не могла постичь, но, по-видимому, это было для нее чрезвычайно важно.

– Вы… вы останетесь надолго?

Из чистого любопытства я солгала.

– Насколько позволит тетушка, – ответила я, внимательно глядя на девушку.

– Она плохо себя чувствует, – торопливо откликнулась Халида. – На рассвете вам придется уехать.

Я приподняла брови.

– Это уж ей решать, верно? – возразила я, скрывая за притворной наивностью внезапно вспыхнувшую злость. – Но дворец такой большой, что я не стану попадаться ей на глаза. Мистер Летман пригласил меня остаться, на сколько я пожелаю.

То ли в тревоге, то ли в гневе девушка сверкнула черными глазами:

– Но это невозможно! Он…

В этот миг тишину разорвал повелительный звон колокольчика. Тетушка Гарриет явно пребывала не в лучшем настроении. Чуть подальше, чем в первый раз, залаяли собаки. Они, видимо, по-прежнему гуляли на свободе. Девушка подскочила от испуга так резко, что посуда на подносе протестующе звякнула.

– О спасительный колокольчик, – промолвила я. – Что вы сказали?

– Нет-нет. Ничего. Мне пора идти! – Я шагнула, чтобы открыть перед ней ворота сераля. Чуть ли не с яростью Халида воскликнула: – Не надо! Я сама управлюсь, сама!

Ворота захлопнулись за ней. Я задумчиво смотрела ей вслед. Да, колокольчик ее спас. В нашем споре я одержала бы верх. Не знаю, питал ли Джон Летман корыстные интересы к тетушке Гарриет, но я не сомневалась, что Халида кровно заинтересована в самом Джоне Летмане. И я отнюдь не была уверена, чем это может обернуться для тетушки Гарриет. Я вернулась к книжной полке.

Было бы лестно причислить себя к умницам, которые взяли бы в руки томик Достоевского, Хаксли или хотя бы «Золотую ветвь» и уютно устроились с ним на диване, дабы с пользой скоротать вечер. Но когда Джон Летман, как и обещал, заглянул за мной, он застал меня с «Тигром в дыму» в руках. Одолев несколько глав, я упрекала себя, что не выбрала менее возбуждающее чтение: ведь мне как-никак предстояло провести ночь в безлюдном крыле полуразрушенного дворца.

В руках у Летмана была не керосиновая лампа, а огромный, на редкость мощный электрический фонарь.

– Вы готовы? – спросил он.

Он провел меня обратно в тот самый внутренний двор, где мы с Хамидом ожидали тетушкиного ответа, но затем свернул направо, в сторону, противоположную главным воротам. Именно туда он ушел днем, направляясь к тетушке Гарриет. Дворец был огромным, куда больше, чем я предполагала. Казалось, конца не будет нашему странствию по коридорам, поворотам, подъемам и спускам, череде бесконечных лестниц. Мы прошли еще через два маленьких дворика. В одном из них журчала вода – значит, не все колодцы во дворце пересохли. Проходя через второй дворик, я услышала, как за закрытой дверью кто-то скребется. Затем оттуда раздался хриплый, с подвыванием лай. Я испуганно подскочила.

– Не бойтесь, я ведь говорил, что запер их. – Джон Летман на мгновение осветил дверь лучом фонарика, и в щели под дверью блеснул влажный собачий нос. Пес принюхивался. – Сафир! Звездочка! Тихо! Смотрите под ноги, мисс Мэнсел, здесь разбит порог. Вот мы и в саду принца.

Не знаю, чего я ожидала, наверное, чего-то столь же великолепного, как сад сераля, но, честно говоря, сад принца оказался очень маленьким. Воздух был насыщен ароматом жасмина. В луче фонарика я заметила невысокую стенку, – возможно, за ней скрывался бассейн, но в целом сад принца представлял собой всего-навсего продолговатый дворик с парой цветочных клумб да несколькими симметрично расставленными деревьями в кадках. Джон Летман посветил фонариком на выщербленные плиты дорожки, но в этом не было необходимости, потому что посередине стены, ограждавшей дворик, между двумя чахлыми деревцами в кадках располагалась дверь. Она была открыта, и из нее лился свет. Это был всего лишь тусклый оранжевый отблеск керосиновой лампы наподобие той, что осталась у меня в спальне, но в густой ночной темноте свет казался ослепительно-ярким.

Джон Летман задержался у входа, и я остановилась рядом с ним. Я едва узнала его голос – такая скованность, осторожность и почтение звучали в нем.

– Леди Гарриет, я привел мисс Мэнсел.

Я прошла мимо него в комнату.