Главные ворота – двойные створки, обитые бронзовыми гвоздями, под деревянной аркой, украшенной изысканной резьбой, – на первый взгляд потрясали воображение, но, приблизившись, я разглядела, что тяжелый дверной молоток давно исчез из своей петли и что пышная резьба по дереву сглажена ветром почти до основания. На глухих высоких стенах кое-где виднелись остатки цветной росписи; призрачные мозаичные фигуры и проплешины битого мрамора были кое-как заштукатурены и окрашены в бледный охряной цвет, который на солнце выгорел до тусклой белизны. Возле правой створки ворот виднелась рукоятка звонка.

Хамид дернул за рукоятку. С натужным стоном, хорошо различимым в тишине, натянулась ржавая проволока, фут за футом подбираясь к звонку. Спустя несколько долгих секунд заскрипели и лязгнули пружины, и позади тяжелых ворот глухо звякнул колокол. Гулкое эхо медленно угасло в его бронзовом чреве, и, словно откликаясь, залаяла где-то собака. Снова наступила тишина.

Хамид еще раз поднял руку к звонку, но тут за воротами послышались шаги. Едва ли это можно было назвать шагами, скорее, шарканье по пыльным каменным плитам мягких шлепанцев. Затем чьи-то руки изнутри принялись возиться с замком. Без всякого удивления я услышала, как со скрежетом отодвигается тяжелый засов. Приоткрываясь, створки ворот издали зловещий скрип.

Я переглянулась с Хамидом. В его взгляде сияло то же самое радостное предчувствие, какое, несомненно, он увидел в моих глазах. Кто бы ни открыл нам дверь после такого внушительного вступления, он непременно принесет с собой разгадку всех тайн.

Ничего подобного. Привратник превзошел все наши ожидания. Одна высокая створка с громким скрипом приотворилась, и за ней мы увидели узкий проход. Нашим глазам, привыкшим к яркому солнечному свету, показалось, что внутри царит полная тьма. Сквозь узкую щель мы различили высокую согбенную фигуру в белом. На какое-то безумное мгновение я подумала, что у фигуры нет лица – так подействовали на меня вводные эффекты в духе Хичкока, предварявшие ее появление. Потом я разглядела, что человек этот смугл, почти черен, настолько черен, что в темноте коридора выделялся лишь его белый наряд.

Незнакомец выглянул из темноты на солнечный свет. Это оказался сутулый узкоплечий старик. Из-под складок куфии – арабского головного убора – виднелось морщинистое, как чернослив, смуглое лицо. Он подслеповато моргнул и пробормотал что-то Хамиду, очевидно, по-арабски. Затем попытался захлопнуть ворота.

– Погодите. Одну минуту. – Одним проворным прыжком Хамид втиснулся в приоткрытую щель, его крепкое молодое плечо уперлось в створку. Мы заранее договорились о том, что он скажет привратнику. Юноша настойчиво затараторил по-арабски. – Это не обычная посетительница, она родственница твоей госпожи, ее нельзя прогнать. Выслушай.

Старик неуверенно застыл, и Хамид продолжил атаку:

– Меня зовут Хамид Халил, я из Бейрута, я привез эту юную даму повидать твою госпожу. Мы знаем, что госпожа не принимает гостей, но эта юная дама – англичанка, она приходится дочерью сыну брата твоей госпожи. Так что скорее иди к госпоже и передай ей, что из Англии приехала к ней в гости мисс Кристи Мэнсел. Не забудь – мисс Кристи Мэнсел. Она привезла привет из Англии от всех родственников твоей госпожи.

Привратник тупо взирал на нас, словно ничего не слышал. Я спросила себя, уж не глухой ли он. Затем он перевел взгляд на меня, и в мутных глазах шевельнулось что-то вроде любопытства. Но старик покачал головой, и с его губ сорвались странные нечленораздельные звуки. Я поняла, что несчастный страдает жестоким заиканием.

Хамид выразительно пожал плечами:

– Все, что мы слышали, и наполовину недотягивает до правды. «Никаких связей с внешним миром» – точнее не скажешь: этот старик немой. Однако не думаю, что он при этом еще и глухой, поскольку, осмелюсь предположить, он каким-то способом передает сообщения хозяйке. Не стоит отчаиваться.

– Вот уж от чего я меньше всего страдаю.

Хамид рассмеялся и снова заговорил со стариком.

Тот, кулдыкая, как индюк, и что-то бормоча себе под нос, предпринимал слабые попытки сдвинуть в сторону решительное юношеское плечо, к которому теперь добавилась и нога, и закрыть ворота. Хамид повысил голос и заговорил более резким тоном. Смысл его слов был бы ясен мне, даже если бы он впоследствии не перевел их.

– Слушай, старик, перестань валять дурака, ты меня прекрасно понимаешь, не прикидывайся дурачком, так что оставь в покое ворота, мы все равно не уйдем, пока ты не доложишь о нас твоей госпоже или не пришлешь того, кто сможет с нами поговорить… Так-то лучше! Ну, дошло наконец? Запомни: из Англии приехала мисс Кристи Мэнсел, что приходится дочерью сыну брата госпожи. Она желает увидеться с леди Гарриет, хотя бы на минуту. Понял? Теперь иди и передай наши слова.

Теперь мы не сомневались, что старик слышит нас. Он повернул голову на морщинистой шее, чтобы как следует разглядеть меня, и на его лице отразилось искреннее любопытство. Но он по-прежнему не сделал ни шагу вглубь дворца и не пригласил нас войти. Привратник крепко цеплялся за створку ворот и отчаянно тряс головой, издавая нечленораздельные звуки, в интонации которых сквозила опаска пополам с упрямством.

Чувствуя себя неловко и в то же время испытывая неприязнь к гнусному старику, я вмешалась:

– Послушайте, Хамид, может быть, не стоит очень настаивать? Не хочется вламываться вот так, силой… У старика, видимо, есть строгие указания на случай прихода гостей, и он до смерти боится их ослушаться. Лучше я просто напишу записку…

– Если мы сейчас уйдем, вы никогда не попадете во дворец. Он боится кого угодно, только не вашей тетушки. Насколько я понял, он твердил что-то о докторе. «Доктор велел никого не впускать».

– Что еще за доктор?

– Не тревожьтесь, – поспешно добавил Хамид. – Может быть, я ошибаюсь. Я с трудом разбираю, что он бормочет, но, по-моему, он повторял именно слово «доктор». Погодите…

Хамид снова изрыгнул пламенную речь на арабском, и старый заика снова невнятно забормотал в ответ.

Старик отчаянно затряс головой, в уголках рта у него выступила слюна. Он замахал на нас руками, словно загоняя непослушных кур, и даже слегка ослабил мертвую хватку, с которой цеплялся за створку ворот.

– Одну минутку… – взмолилась я.

Хамид взмахнул рукой и коротким возгласом заставил старика замолчать.

– Да, мисс? – обернулся он ко мне.

– Хамид, – решительно заявила я. – «Доктор запретил» – это меняет дело. Теперь я непременно хочу попасть во дворец. Если мне нельзя увидеться с тетушкой, я хочу поговорить хотя бы с доктором, если он там. А если его нет, пусть кто-нибудь сообщит мне его имя и адрес, и я как можно скорее свяжусь с ним. Объясни это привратнику. Скажи, что я настаиваю. А если хочешь, можешь добавить, что если с тетушкой что-то случится и моя семья не будет поставлена в известность, то у него будут большие неприятности. И ради всего святого, – прибавила я, – если в этой дыре есть вообще хоть один человек, способный изъясняться, я хочу с ним поговорить, и как можно скорее.

– Я ему передам.

Понятия не имею, какими словами Хамид изложил мои требования, но еще через несколько минут перепалки старик в ужасе закатил к небу подернутые пленкой глаза, всплеснул руками, словно снимая с себя всякую ответственность, приоткрыл ворота и впустил нас во дворец.

Хамид отступил на шаг, пропуская меня вперед, и незаметно подмигнул.

– Я сказал ему, что вы устали, добираясь пешком сюда из Салька, и не желаете ждать на солнцепеке. Позволь мы ему закрыть перед нами дверь, вряд ли он открыл бы ее еще раз.

– Он бы даже не подошел больше к воротам. Прошу вас, пойдемте со мной, пожалуйста. У меня предчувствие, что мне здесь не очень-то будут рады.

– Ни за что на свете вас не покину, – обнадеживающе заверил Хамид, придерживая меня за локоть, и шагнул следом за мной в прохладную тьму коридора. – Надеюсь, вы найдете леди Гарриет в добром здравии… Может быть, я неправильно разобрал, что твердил старый дервиш. Ну что ж, по крайней мере, нас впустили во дворец… Уже одно это стоит того, чтобы рассказывать детям моих детей.

Ворота у нас за спиной со скрипом затворились, зловеще загрохотал, опускаясь на место, тяжелый засов. Когда мои глаза привыкли к темноте, я заметила, что мы находимся не в коридоре, а в подобии туннеля футов пятнадцати длиной, под высокой полукруглой крышей. В дальнем конце темнела еще одна тяжелая дверь. По обе стороны туннеля виднелись двери поменьше. Одна из них была приоткрыта, и в тусклых лучах света, падавших через узкое, как щель, окно во внутренней стене, я заметила старинную низенькую кровать, накрытую смятыми одеялами. Здесь, очевидно, обитал привратник; наверно, в былые времена эта каморка предназначалась для стражников. Дверь напротив была закрыта.

Старик распахнул дверь в конце туннеля, впустив в пыльную темноту столб яркого света. Мы вслед за ним вышли во внутренний двор.

Некогда здесь, по-видимому, располагалась главная дворцовая площадь – майдан, куда подданные эмира являлись с дарами и прошениями, где в боевых играх и турнирах показывали воинское мастерство личные войска повелителя, где они спешивались с коней, возвращаясь домой после битвы или охоты. С трех сторон двора в многочисленных строениях со сводчатыми дверями располагались, должно быть, конюшни, седельные кладовые и казармы для солдат; с четвертой стороны, по левую руку от нас, возвышалась неприступная стена, из-за которой выглядывали зеленые кроны деревьев. В годы расцвета, когда на дворцовой площади суетились слуги, слышался стук лошадиных копыт и бряцали оружием воины, просторный майдан представлял собой, должно быть, внушительное зрелище, но теперь здесь было пусто и тихо. Однако пыль на побитых сотнями ног каменных плитах хранила память о вековой славе, а в темных уголках застоялся запах пота боевых коней.

Привратник, не замедлив шага, провел нас через майдан, повернул направо и вступил под своды длинной аркады, потом через узкую дверь вывел в еще один темный коридор. В полумраке белое одеяние старика смутно маячило впереди. Я мельком заметила, что слева и справа от нас уходят вдаль темные коридоры. Вдоль обеих стен тянулись двери, некоторые из них были открыты, однако в сумраке комнат за ними ничего нельзя было разглядеть. Но в одной из комнат было небольшое потолочное окно, и в его тусклом свете я разглядела на полу штабеля каких-то ящиков и тюков и груду сломанных стульев. Повернув раза три под прямым углом в этом запутанном лабиринте, коридор вывел нас в еще один внутренний дворик, гораздо меньшего размера, обрамленный с трех сторон ажурными полукруглыми решетками. С четвертой стороны возле глухой стены громоздилась поленница дров. Проходя через двор, я краешком глаза заметила, что в углу кто-то прошмыгнул. Вгляделась повнимательнее – никого. Но я догадалась, что это была крыса.

Снова коридор, и опять двери, то запертые, то открытые, и грязные, заброшенные каморки за ними. Весь дворец производил впечатление давным-давно покинутого, безжизненного места. Казалось, в нем обитают только крысы, мыши да пауки. Пол был замусорен; в узорчатом изразцовом настиле повсюду зияли прорехи. Настенная мозаика потускнела и облупилась, решетки на окнах сломались, косяки потрескались. Весь дворец серым одеялом укутала тяжелая, пыльная тишина. Когда мы проходили мимо обшарпанной стены, из гнезда вывалился проржавевший гвоздь. Он с тихим лязгом упал на пол, и этот неожиданный звук заставил меня вздрогнуть от испуга. Шорох осыпавшейся следом за ним штукатурки звучал как шелест ветра в опавших листьях.

Дворец казался заколдованным, и воображение, куда более сильное, чем разум, заставляло ожидать, что из-за запертой двери вот-вот послышится тихий плач. Едва сдерживая дрожь в натянутых нервах, я спрашивала себя, что же меня ждет в конце пути. По мнению Чарльза, меня ожидала встреча с «выжившей из ума старухой», и, судя по его тону, дело представлялось ему весьма забавным, но не более того. Однако сейчас, шагая следом за шаркающим ногами привратником сквозь череду длинных запутанных коридоров, по выщербленным полам, мимо вереницы дверей, покоробленных и зияющих, как разверстые пасти, вдыхая запах разложения, много лет висевший в неподвижном воздухе, я внезапно поняла, что мечтаю лишь об одном: поскорее оказаться снаружи. Мысль о том, что мне предстоит лицом к лицу встретиться с беспомощной, больной, безумной старухой, которая обитает посреди заброшенного дворца, как паук в центре рваной, пыльной паутины, наполняла меня тревогой и унынием.

Внезапно мы вышли еще в один внутренний двор. К этому времени я совсем потеряла ориентировку, но, судя по тому, что в противоположной стороне двора над крышами колыхались, как плюмаж, зеленые ветви деревьев, мы, вероятно, направлялись к дальнему концу здания.

Этот двор имел форму квадрата со стороной футов пятьдесят и, вероятно, некогда был декорирован не менее пышно, чем тот, где мы с Чарльзом в Дамаске пили чай, но теперь, подобно всем остальным помещениям дворца, был заброшен и пришел в упадок. В лучшие времена пол во дворе был выложен мрамором, вдоль стен тянулись аркады, облицованные узорчатой плиткой, высились стройные колонны, в середине плескался бассейн. У подножия каждой колонны стояли резные мраморные вазоны, где когда-то росли цветы. В вазонах до сих пор сохранилась земля, но теперь там росла лишь трава да какие-то сероватые цветочки с плотно сомкнутыми бутонами. Из-за разбитого барьера, ограждавшего бассейн, свисали ветви стройного, как веретено, тамариска. Где-то тихо стрекотала цикада. Водоем давно пересох, из трещин в мраморных плитах пробивались серые кустики чертополоха.

Под тенистой аркадой в дальнем конце двора виднелся привычный уже глубокий альков, в котором на ступеньку выше пола располагался помост с сиденьями вдоль трех сторон. Будь в этом дворце хоть одна подушка, я бы с недоверием осмотрела ее, прежде чем рискнуть на нее опуститься. Но я напрасно тревожилась: голые мраморные сиденья не были ничем покрыты. Привратник знаком велел нам сесть, обратился к Хамиду с новым потоком жалобного неразборчивого лепета и удалился. Наступила тишина, нарушаемая лишь стрекотанием цикады.

– Хотите закурить? – предложил Хамид, доставая сигареты.

Он протянул мне зажигалку, не торопясь спустился на залитый солнцем двор и присел на корточки, прислонившись спиной к колонне. Рассеянно прищурившись, он блуждал взглядом по ослепительно-голубому небу, на фоне которого за стеной помахивали перистыми зелеными ветвями высокие деревья.

– Если она вас не примет, что станете делать?

– Уйду, наверное, как только повидаюсь с врачом.

Хамид повернул голову:

– Простите. Вы расстроились.

– Не очень, – неуверенно произнесла я. – Я едва ее знаю, а она наверняка меня не помнит. После смерти мужа она почти безвыездно живет на Ближнем Востоке, а в Англии провела всего года два – когда я была совсем маленькой. Она уехала навсегда пятнадцать лет назад, мне тогда было семь лет. Я не видела тетю Гарриет с тех пор, как она приезжала попрощаться. Не удивлюсь, если в эту минуту она пишет мне записку о том, что не припоминает моего имени. Да и то только в том случае, если дервиш все правильно передал… Удивляюсь, как он ухитряется вообще передавать какие-то сообщения? Он, пожалуй, выиграл бы состязания на звание самого необщительного человека, как вы полагаете? Его место при королевском дворе.

– Но вряд ли ваша королева… Ага, вот и он. – Хамид поднялся. – И, хвала Аллаху, он кого-то привел.

«Кем-то» оказался молодой человек европейской наружности, высокий и худой, с серыми глазами. Одет он был очень небрежно, светлые волосы выгорели на солнце. Он глядел смущенно, словно его только что разбудили, и мне внезапно припомнилось, что тетушка Гарриет, по слухам, ведет ночной образ жизни. Может быть, слугам велено спать днем?

Юноша на мгновение замешкался в тени, жестом отослал привратника, затем вышел на яркое солнце. Моргая и щурясь, словно солнечный свет резал ему глаза, он медленно, с неохотой направился к нам по разбитой мостовой. На вид ему было года двадцать четыре.

Голос его звучал вполне дружелюбно, и, что самое главное, он говорил по-английски.

– Добрый день. Простите, не знаю, как вас зовут. Из объяснений Хассима я понял только одно: у вас есть срочное сообщение для леди Гарриет. Может быть, сможете передать его мне?

Я встала:

– Вы англичанин? Вот хорошо. Это, собственно говоря, не сообщение. Меня зовут Мэнсел, Кристи Мэнсел. А миссис Бойд – леди Гарриет – моя двоюродная бабушка. Я приехала в Бейрут в отпуск и узнала, что моя тетушка до сих пор живет здесь, в Дар-Ибрагиме, вот я и решила проведать ее. Все мои родственники дома будут очень рады получить известия о ней, поэтому буду весьма признательна, если она уделит мне хоть пару минут.

На лице молодого человека отразилось удивление и даже, я бы сказала, настороженность.

– Так вы ее внучатая племянница? Кристи, если не ошибаюсь? Она ни разу не упоминала при мне этого имени.

– А должна была? – В моем голосе прозвучал ненужный сарказм. – А вы, мистер… гм… Как я понимаю, вы здесь живете?

– Да. Меня зовут Летман, Джон Летман. Я… можно сказать, ухаживаю за вашей двоюродной бабушкой.

– То есть вы ее личный врач?

Наверно, в моем голосе прозвучало удивление и недовольство, потому что Летман ошеломленно взглянул на меня:

– Прошу прощения?

– Извините, у меня это вырвалось просто потому, что вы так… я хочу сказать, что ожидала увидеть человека постарше. Привратник сказал моему шоферу, что «доктор» никому не разрешает видеться с моей тетушкой, потому я и сделала вывод, что вы здесь. Если, конечно, старик имел в виду вас.

– Пожалуй, да… – Летман прижал ладонь тыльной стороной ко лбу и тряхнул головой, точно сбрасывая сон, потом на его губах мелькнула смущенная улыбка. Но глаза по-прежнему блуждали, взгляд не фокусировался ни на чем. Глаза были серые, зрачки близоруко расширены. – Простите, никак не войду в курс дела. Я только что проснулся…

– Ох, извините ради бога… Когда целыми днями напролет любуешься на прекрасные виды, недолго и забыть о привычках жителей к послеобеденному сну… Простите, мистер Летман. Дело в том, что, когда привратник упомянул о докторе, я решила, что тетушка больна. То есть… если вам приходится здесь жить…

– Послушайте, – сказал юноша, – давайте с самого начала расставим все точки над «и». На самом деле я никакой не врач, если не считать полугодичного курса психологической медицины… – Он метнул на меня быстрый взгляд. – Но пусть вас это не беспокоит, поскольку я нахожусь здесь совсем не в качестве врача. Ваша тетушка пребывает в добром здравии, и в мои обязанности входит лишь присматривать за слугами-арабами и вообще вести хозяйство, а также составлять старушке компанию и развлекать беседами. Мне отнюдь не «приходится» жить здесь в том смысле, какой вы подразумевали. Все дело в том, что я приехал сюда, в Ливан, чтобы провести кое-какие исследования для статьи, которую хотел написать, и однажды набрел на это место. Меня захватила врасплох одна из нередких здесь песчаных бурь, и ваша тетушка впустила меня. Одно к другому, вот я и остался. – Он улыбался, словно прощупывая мою реакцию, но было в его улыбке что-то обезоруживающее, поэтому я подумала, что нетрудно будет восстановить отсутствующие фрагменты его истории. Юноша добавил: – Если вам придет в голову другое место, где удобнее было бы писать книгу, скажите мне.

Я могла бы придумать для писательского труда тысячу мест куда лучше этого, в том числе любую комнату в любом уголке земного шара, откуда в течение суток можно было бы добраться до людского жилья, но промолчала.

– И давно вы здесь? – спросила я.

– Скоро будет год. Приехал в июле прошлого года.

– Понятно. Что ж, рада была узнать, что тетушка жива и здорова. Значит, я могу увидеться с ней?

Летман заколебался, словно хотел сказать что-то, но передумал, потом опять странно встряхнул головой и провел ладонью по лбу, как будто пытался избавиться от какого-то физического неудобства. Может быть, у него болела голова. Я заметила, что Хамид с любопытством разглядывает его.

– Послушайте, – сказала я. – Если вы хотите мне что-то сказать, не стесняйтесь. Давайте лучше присядем.

Он поднялся следом за мной на тенистое возвышение дивана. Мы сели. Я сплела пальцы на колене и обернулась, чтобы повнимательнее рассмотреть Летмана. Он, по-видимому, до сих пор чувствовал себя неуютно, хотя и не в физическом смысле. Сидел он без напряжения, спокойно скрестив длинные ноги, руки расслабленно лежали на коленях. Но в складках между нахмуренных бровей сквозило беспокойство.

– Давно ли вы в последний раз получали известия от вашей тетушки? – спросил Летман, помолчав.

– Если вас интересует, получала ли известия я лично, то нет. Никогда. Честно говоря, я за всю жизнь видела ее раза три, в последний раз – когда мне было лет семь. Но моя семья регулярно получает письма от тетушки Гарриет. Последнее письмо пришло в прошлом году… да, незадолго до Рождества. Судя по содержанию письма, тетушка написала его, находясь в добром здравии и ясном рассудке. Однако тетушка никогда не тревожила нас избытком новостей.

У меня создалось впечатление, что Летман прекрасно понимает, о чем я говорю. Но он не улыбнулся, лишь хмуро разглядывал свои сцепленные руки.

– Я спросил потому… – Он помолчал, потом внезапно поднял глаза. – Мисс Мэнсел, вы и ваша семья имеют представление о том, какой образ жизни ведет здесь ваша родственница?

– Наверное, мы знаем слишком мало, кроме самого очевидного. Мы знаем, что с годами она становилась все эксцентричнее и что она обосновалась здесь так давно, что, скорее всего, вряд ли когда-нибудь захочет снова сняться с места и вернуться домой. Понимаете, в нашей семье родственные чувства никогда не бывали слишком сильны, а в последние годы тетушка Гарриет была просто одержима идеей о том, чтобы порвать всякие связи с Англией, с домом – об этом она твердила во всех своих письмах, когда давала себе труд написать их. Никто в семье не имел ничего против. Тетушка сама приняла решение и имела право жить так, как хочет. Но, приехав сюда, я многое услышала о тетушке Гарриет и пришла к выводу, что ее эксцентричность, пожалуй, зашла слишком далеко. Я имею в виду это подражание леди Эстер Стэнхоуп. Скажите, это правда? Она действительно живет, как леди Эстер? Как вы думаете, мистер Летман, она всерьез сошла с ума или просто играет?

– О нет, нет, – поспешно ответил Летман. У него словно гора с плеч свалилась. – Я как раз спрашивал себя, знаете ли вы об этом. Нелегко было бы объяснять все с самого начала, но, поскольку вы знакомы с историей леди Эстер Стэнхоуп, дальше мне будет проще. Нельзя сказать, что ваша тетушка с самого начала сознательно решила стать второй «ливанской леди». Поначалу, когда миссис Бойд только что поселилась в Дар-Ибрагиме, она жила на довольно широкую ногу, и многие сравнивали ее с леди Эстер. Вскоре она обнаружила, что легенда о знаменитой путешественнице еще пользуется популярностью среди арабов в сельской местности, и научилась извлекать из этой легенды выгоду для себя – в том, что касается влияния, преданности слуг и тому подобного. Словом, она стала знаменитостью и научилась находить в этом приятные стороны. Кстати, прозвище Леди Гарриет придумали местные жители, и оно накрепко приклеилось. Мне кажется, поначалу ваша тетушка просто забавлялась, но вскоре обнаружила, что ей нравится быть звездой. Со временем, как это обычно случается, шутка зашла слишком далеко, чтобы ее можно было прекратить, и в конце концов перестала быть шуткой, даже в глазах самой миссис Бойд. Не знаю, понятно ли вам это?

– Пожалуй, да, – ответила я. – Тетушка уже не могла отделить собственный образ от образа леди Эстер и поэтому просто решила остаться «ливанской леди».

– Именно так. Впрочем, ей уже не хотелось выходить из роли. Она жила здесь, в глуши, так долго, что в какой-то степени начала считать эту страну своей и, пожалуй, чувствовала, что, как это ни странно, имеет право примерить легенду на себя. – Летман улыбнулся, и в первый раз в его улыбке мелькнуло искреннее веселье. – Если хотите знать правду, то, по-моему, у нее много общего с оригиналом. В общем, она просто стала получать удовольствие от всего этого. Выезжала на охоту с гончими и ястребами, снова разрешила караванам, идущим из Горного Ливана и Антиливана к морю, останавливаться на отдых в Дар-Ибрагиме, принимала во дворце наиболее «досточтимых путешественников» – большей частью археологов, которые, по-видимому, были знакомы с ее мужем и его работами. Она даже пыталась вмешиваться в политику, а с недавних пор грозится принять мусульманство – впрочем, я думаю, это просто напоказ. – Летман помолчал. – А когда во дворце неизвестно откуда появился я, леди Гарриет пришла в восторг. Еще бы! Мне была отведена роль личного врача – эта фигура, как известно, занимает видное место в легенде о леди Эстер… Вам, должно быть, известно, что леди Эстер Стэнхоуп держала при себе в Джауне личного врача? Так вот, когда наша леди Гарриет впустила меня во дворец и обнаружила, что я без пяти минут врач, то ее это устроило как нельзя более. Так что я присвоил себе придворный титул, наводивший трепет на слуг-арабов, а на самом деле в мои обязанности входит развлекать вашу тетушку беседами. Вряд ли стоят пояснять, что, когда ей на самом деле требуется медицинская помощь, я привожу врача из Бейрута.

– И кто лечит ее теперь, после доктора Графтона?

– Доктора Графтона?

Голос Джона Летмана звучал озадаченно, и я взглянула на него с удивлением:

– Да. Разве вы его не знаете? Он лечил тетушку шесть месяцев назад, в это время вы, как я поняла, уже были здесь.

– О да, конечно был. Просто я не сразу догадался, откуда вы знаете его имя.

– Мне рассказал о нем тот же самый служащий отеля, от которого я узнала о Дар-Ибрагиме. По его словам, прошлой осенью моя тетушка серьезно болела, поэтому я постаралась выяснить, кто ее лечил, и позвонила доктору Графтону, чтобы осведомиться о ней. Мне сказали, что он уехал из Бейрута. Кто ее лечит теперь?

– Рад сообщить, что после ухода Графтона ей ни разу не понадобился врач. Боюсь, с некоторых пор у нее зуб на всех бейрутских лекарей, но, если понадобится, я, надеюсь, сумею ее убедить. – Летман улыбнулся. – Не волнуйтесь… Я в самом деле хорошо о ней забочусь и веду хозяйство, насколько хватает умения. А если вам не терпится ощутить атмосферу четырехзвездного отеля, какую вы встречали повсюду в этой стране, то позвольте сообщить, что у нас здесь пять внутренних дворов, два сада, три турецкие бани, мечеть, конюшни на пятьдесят лошадей и двенадцать верблюдов, несколько миль коридоров, включая один или два потайных, а что касается комнат, мне до сих пор не удалось пересчитать их. Чтобы попасть из покоев принца в сераль, мне приходится браться за радар.

Я рассмеялась:

– Простите. Вам не показалось, что я с укоризной разглядываю пыль на полу? Разве вы не держите рабов, чтобы наводить порядок?

– Рабов здесь только четверо – я и трое слуг: привратник Хассим, девушка по имени Халида и ее брат Насирулла – он живет в деревне и приходит во дворец только на день. Мы неплохо справляемся, отчасти потому, что старая леди живет теперь довольно скромно. Рад сообщить, что ее часть дворца содержится лучше, чем эта. Халида – девушка работящая и хорошо заботится о вашей тетушке. Вам в самом деле не о чем беспокоиться.

– А разве я говорила, что беспокоюсь? Что я сказала такого, чтобы настроить вас на оборонительный лад? Уверена, тетушка Гарриет получает массу удовольствия в роли «ливанской леди», и я рада, что вы живете здесь и взяли на себя заботу о ней. Единственное, чего мне хочется, – это увидеться с ней на пять минут, чтобы было о чем рассказать родственникам.

Летман почему-то снова замолчал. Вот и все, подумала я. Снова вернулись на первую клеточку нашей игры.

Он поерзал на жесткой скамейке и искоса взглянул на меня.

– Да, но, понимаете, в этом-то все и дело. Загвоздка в том, что старая леди строго-настрого приказала никого к ней не пускать, и… – Взгляд Летмана снова опустился на руки. – Она много рассказывала мне о своей семье, и, судя по ее рассказам, сомневаюсь, что она готова для кого-нибудь сделать исключение.

– Достаточно откровенно, – усмехнулась я. – Вас не в чем винить, да и ее тоже. Но почему бы не предоставить решение ей самой? Насколько я понимаю, она еще не знает, что я здесь? Или Хассим уже успел доложить ей обо мне?

– Нет, он ее еще не видел, он пошел прямо ко мне. По правде говоря, он умеет изъясняться куда более складно, чем вы думаете, но он не запомнил вашего имени. Я и сам как следует не понимал, кто вы такая, пока не поговорил с вами. Не могу не признать, что в качестве вестового он не очень-то горазд – ваша тетушка держит его, впрочем, как и меня, скорее из милости, – зато незаменим на воротах, когда нужно отваживать незваных посетителей. Мы, к сожалению, больше не можем размещать во дворце гостей. Денег, понимаете ли, осталось не много.

Тон его голоса возбудил во мне любопытство. Он по-прежнему пристально смотрел на меня своим странным несфокусированным взглядом. Белки глаз налились кровью, можно было подумать, что он не выспался, однако держался он без напряжения, удобно устроив на мраморной скамье длинные худые руки и ноги, точно это было мягкое ложе с шелковыми подушками и персидскими коврами. Одет он был в легкие серые брюки и синюю пляжную рубашку, совсем дешевые, но на руке блестели золотом великолепные дорогие часы, купленные, без сомнения, в Бейруте. Мне припомнилось, как Чарльз упоминал о слабости тетушки Гарриет к молодым людям, и где-то в дальнем уголке мозга всплыли слова «чрезмерное влияние». Но я выбросила эти мысли из головы; в конце концов, к делу они не относились. Если тетушка Гарриет сумела найти молодого человека, который согласился сохранять от упадка ее обветшавший дворец и развлекать ее разговорами, тем лучше для нее. Особенно если денег в самом деле осталось очень мало. Я спросила себя, правда ли это и не считает ли мистер Летман внезапное вторжение незваной родственницы посягательством на свое положение личного наперсника леди Гарриет. В таком случае мой смазливый кузен Чарльз вызвал бы у Летмана еще меньше симпатий, чем я. Я решила не заикаться о Чарльзе, пока не встречусь лично с тетушкой Гарриет.

– Во всяком случае, Хассим никак не мог в это время суток увидеться с вашей тетушкой, – продолжал тем временем Джон Летман. – Днем она обычно спит допоздна. Видите ли, леди Гарриет, как и ее прототип, ночная птица. Поэтому, если вы сможете ненадолго задержаться, я чуть позже спрошу ее, сможет ли она вас принять. Халида обычно будит ее часов в шесть.

– Конечно подожду, – ответила я, – если вы, Хамид, не возражаете.

– Ничуть, – ответил Хамид, не шелохнувшись.

Наступило недолгое молчание. Летман переводил взгляд с Хамида на меня, потом посмотрел на часы.

– Ну вот и хорошо, осталось недолго, тогда и посмотрим.

Снова молчание. Джон Летман прочистил горло.

– Должен вас предупредить… Я, конечно, сделаю все, что от меня зависит, но ничего обещать не могу. Леди стара и нередко забывчива, и… скажем так, с ней сложно. А иногда она становится вообще несносна. Бывают тяжелые дни…

– И сегодня именно такой?

Летман горестно скривил губы:

– Не слишком хороший.

– Что ж, если ей в самом деле не хочется меня видеть, значит так тому и быть. Но передайте ей, что, когда ей станет лучше, я вернусь когда угодно, пусть только позовет. Я пробуду в Бейруте по крайней мере до конца недели, но могу остаться и подольше. Я как раз собиралась позвонить в Лондон и сообщить родственникам, каковы мои планы. Было бы неплохо заодно рассказать им о тетушке Гарриет. Может быть, папа даже сам позвонит сегодня вечером.

– Сегодня вечером? Разве вы не поняли? Я сказал, что ваша тетушка – ночная птица, и это надо понимать в самом буквальном смысле слова. Она просыпается к вечеру, пребывает в лучшей форме часов с десяти до полуночи, а после этого нередко бодрствует до утра. Если она и примет кого-нибудь, так только ночью.

– О боже, значит, она всерьез вжилась в роль леди Эстер? Вы хотите сказать, что мне, если я хочу увидеться с тетушкой, придется остаться на ночь?

– По крайней мере, очень допоздна. Сумеете?

– Я-то сумею, но мне неудобно задерживать шофера до раннего утра. Вы сможете разместить меня на ночь? У вас найдется комната?

Я имела в виду комнату, пригодную для ночлега, поэтому вопрос был не так нелеп, как могло показаться на первый взгляд. Мистер Летман, кажется, оценил мой вопрос по заслугам. Он немного помолчал, потом довольно радушно произнес:

– Да, конечно, для вас найдется.

Я взглянула на Хамида:

– Не возражаете? Дождемся ответа моей тетушки, и если мне в самом деле нужно будет остаться на ночь, возвращайтесь в Бейрут один. Прошу вас, позвоните в отель и скажите, что я заночевала здесь, а завтра… завтра вы свободны?

– Для вас – да.

– Вы очень любезны, – поблагодарила я. – Спасибо. В таком случае не могли бы вы заехать за мной сюда утром? Не стоит идти пешком до самых ворот, подождите в деревне.

– Буду ждать вас у ворот, – заверил Хамид. – Не волнуйтесь. Однако мне совсем не нравится сейчас уезжать, оставляя вас здесь.

– Со мной все будет в порядке. Мне просто необходимо увидеться с тетушкой.

– Разумеется, необходимо, я все понимаю. Простите, это, конечно, не мое дело, но разве нельзя устроить так, чтобы она хоть на несколько минут увиделась с вами сейчас, а после этого я спокойно отвезу вас в отель.

Мистер Летман, сидевший развалясь возле меня, внезапно выпрямился. В его голосе звучали усталость и неподдельное раздражение.

– Послушайте, мне очень жаль. Я не пытаюсь ради забавы искусственно усложнять дело. По правде говоря, мне самому неприятно разговаривать с вами на таких позициях – не пускать вас к тетушке, когда, по-вашему, я вообще не имею к этому делу никакого отношения.

– Я так не считаю, – ответила я. – И нельзя сказать, что вы не имеете никакого отношения к этому делу. Этот дворец принадлежит тетушке Гарриет, она пригласила вас пожить здесь, и какие могут быть возражения. Пусть даже вы не являетесь официально ее личным врачом, вас можно назвать ее управляющим или кем-то в этом роде.

– Мальволио собственной персоной – желтые чулки, подвязки крест-накрест и прочая атрибутика. – В его голосе мелькнул и тотчас исчез недовольный оттенок, который мне совсем не понравился. Джон Летман снова одарил меня одной из своих обезоруживающих улыбок. – Сами понимаете, с какой стороны ни посмотри, ситуацию вряд ли можно назвать нормальной. Я, наверное, к этому уже привык, в этой сумасшедшей стране постепенно привыкаешь ко всему, но я прекрасно понимаю вас: когда впервые приходишь в этот дворец, он представляется зачарованным местом. У меня, когда леди приняла меня в первый раз, сложилось очень похожее впечатление. Она живет в бывших эмирских покоях – мы называем это «двор принца», – а спальня ее располагается в зале Большого дивана. Там почти круглые сутки поддерживается непроглядная темнота. Леди Стэнхоуп поступала так из чистого тщеславия. Не знаю, что руководит вашей тетушкой, но только не тщеславие; возможно, она просто подражает знаменитой предшественнице. Когда меня в глухую полночь в первый раз привели к леди Гарриет, я подумал, что попал в сумасшедший дом. А в последнее время у нее появилась еще одна странность… – Летман замолчал и принялся с величайшим вниманием разглядывать носок собственного ботинка. – Вы хорошо помните вашу тетушку?

– Честно говоря, почти совсем не помню. Припоминается обрывочно, что она была высокая, смуглая, с пронзительными черными глазами и одевалась в черное. Платье развевалось вокруг нее, как шаль Снежной королевы. Она в самом деле носила шаль, закалывала ее бриллиантовой булавкой. Помнится, мама говорила, что бриллианты у нее отвратительные. Мне это почему-то показалось очень смешным, не знаю почему.

– Бриллианты? Боюсь, что их, наверное, уже давно нет. Я ни разу ни одного не видел. – Мне показалось, что в голосе Летмана прозвучало сожаление. – На самом деле она не очень высокого роста, хотя ребенку, наверное, могла показаться великаншей. А что до ее нарядов, они тоже вошли в легенду.

– О, я слышала, она одевается как восточный мужчина. Ну и что? – Я расцепила руки на колене и выпрямила обтянутые брюками ноги. – В конце концов, я одеваюсь как мужчина-европеец.

– Ну, меня вам не удалось обмануть, – сказал мистер Летман, впервые выказав хоть проблеск человеческих чувств. Обеспокоенный взгляд на минуту просветлел. Он поднялся со скамьи. – Пойду посмотрю, как обстоят дела. Я, конечно, постараюсь уговорить старушку принять вас прямо сейчас. Может быть, она согласится и встретит вас с распростертыми объятиями, но если нет, мы оставим вас ночевать. Договорились?

– Договорились.

– Вот и хорошо. В худшем случае я дам вам знать.

Летман натянуто улыбнулся и ушел.

Я обогнула высохший бассейн и опустилась на парапет рядом с Хамидом.

– Вы все слышали?

– Почти, – ответил Хамид. – Странные у них понятия о гостеприимстве, правда? Закурите?

– Спасибо, не сейчас. Вообще-то, я курю очень редко.

– А наш новый друг частенько покуривает.

– Что вы имеете в виду?

– Гашиш.

Я разинула рот:

– Не может быть! Неужели? Откуда вы знаете?

Хамид пожал плечами:

– Вы обратили внимание, какие у него глаза? Есть и другие признаки – тот, кто знает, сразу их заметит. Когда мы пришли, он курил.

– Так вот почему он засыпал на ходу и вообще был словно не от мира сего! Сказал, что мы его разбудили, и я подумала, что это просто сиеста. Решила, что он провел всю ночь возле моей тетушки. А он, оказывается, курил! Мы ему помешали! Неудивительно, что он был так недоволен.

– Вряд ли он был недоволен лично вами. Гашиш расслабляет, навевает беззаботное веселье. Он почувствовал, что ему трудно соображать. Я и сам иногда покуриваю; в Ливане все курят.

– Вы курите гашиш?

– Не бойтесь, не в те дни, когда я за рулем, – улыбнулся Хамид. – И знаю меру. У меня хватает рассудка понимать, что это очень опасно. На разных людей наркотик действует по-разному. Когда вы обнаружите, что с вами происходит что-то неладное, чаще всего бывает уже поздно. Помните, он говорил, что пишет книгу? Если он останется здесь и будет курить марджун, он ее никогда не напишет. Из года в год он будет думать, что стоит ему только завтра сесть за стол, и он создаст лучшую книгу всех времен… но он никогда не сядет за стол. Вот что делает с человеком марджун; приносит видения и лишает желания понять их смысл. Он кончит, как тот старик: будет кашлять на солнцепеке и грезить наяву… Как вы поступите, если он вернется и скажет, что старушка вообще отказывается вас принять?

– Еще не думала.

– Знаете, как я поступил бы на вашем месте? Если он скажет, что леди Гарриет не желает вас видеть, заявите, что хотите услышать это от нее самой. Если он и на это не пойдет, скажите, что можете принять подобный запрет только от настоящего врача и хотите, чтобы ее незамедлительно осмотрел доктор из Бейрута. О, этого можно добиться, не повышая голоса. Спросите, какого доктора он порекомендует и в котором часу завтра ему будет удобно встретить вас. Затем позовите меня, и я вас отвезу.

Голос Хамида звучал почти без выражения, но я изумленно уставилась на него:

– Что вы предполагаете?

– Ничего. – Он снова пожал плечами. – Сдается мне, что дела здесь делаются так, как прикажет он. И нам остается лишь поверить ему на слово, что деньги давно кончились. Старая леди была – повторяю, была – очень богата.

– Но никому в семье дела не было… – начала я и запнулась.

Какой прок объяснять Хамиду, что никто в семье не претендовал на деньги тетушки Гарриет? Все мы дружно хотели только одного: чтобы дорогая родственница извлекала из своих богатств максимум удовольствия в том смысле, как она это понимает. Но все равно, дело здесь заключалось явно не в денежных расчетах. Я медленно произнесла:

– Если он не обманывает, говоря, что тетушка в добром здравии, то, значит, она сама в состоянии о себе позаботиться, и в то же время я совершенно уверена, что она не поблагодарит меня за то, что я вмешиваюсь не в свое дело. Единственное, чего мне хочется, – это узнать, вправду ли она, как говорится, крепка и здорова; если это так, то она имеет право делать со своими отвратительными бриллиантами все, что ей заблагорассудится. Может быть, Летман говорит правду и она в самом деле давно их распродала.

– Вполне вероятно. – Не знаю, о чем говорил сухой тон Хамида; то ли он размышлял о строгой экономии, с которой, очевидно, велось хозяйство во дворце, то ли вспомнил золотые часы на запястье Джона Летмана. – Не хочу строить никаких догадок, – добавил он, – просто уж очень скверный у меня характер.

– У меня тоже. А если он действительно курит марихуану… то есть гашиш… – Я вздохнула. – Ладно, решено. Что бы он ни сказал, я буду упрямиться. Ужасно неловко, что приходится вас здесь задерживать. Ваше терпение безгранично.

– Вы оплатили на целый день и мою машину, и мое время. Как я его провожу – не имеет значения, а сидеть на солнышке и курить не самая тяжелая работа. К тому же при этом экономится бензин.

Я рассмеялась:

– Во всем находите приятные стороны. Вы правы, мне необходимо увидеться с тетушкой Гарриет. Если понадобится, подниму скандал, но добьюсь своего.

– В этом нет нужды.

Я подскочила. Джон Летман подошел неслышно. Он быстро шел к нам вдоль затененной аркады, у него за спиной шагал Хассим. Похоже было, что наш новый приятель сильно спешит. А может быть, у него состоялся не очень приятный разговор. Во всяком случае, выглядел он на этот раз довольно бодро.

– Она меня примет?

– Да, леди Гарриет согласилась вас принять, но, боюсь, это произойдет только поздней ночью. – Летман развел руками. – Простите, я изо всех сил старался ее уговорить, но, как я уже сказал, сегодня она не в лучшем расположении духа, поэтому мне не хотелось на нее давить. Недавно у нее был приступ бронхиальной астмы… Нет-нет, не бойтесь, ничего серьезного, но иногда по ночам кашель мешает ей спать. Она и слышать не хочет о том, чтобы позвать врача, и, поскольку у нас сохранилось лекарство, назначенное прошлой осенью, когда у нее бывали такие же приступы, я не стал разубеждать старушку. В какой-то степени проблема заключается не столько в самой болезни, сколько в лекарстве. Она считает, что эти капли действуют угнетающе. Честно говоря, весть о вашем визите заметно ее приободрила.

– Вот и чудесно. Постараюсь не переутомить тетушку.

– Вы уже договорились с шофером? Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату, а потом вернусь к леди Гарриет.

– Все улажено. Он вернется за мной завтра.

– Вот и отлично, – заявил Летман, словно в самом деле так считал. – Ну, пойдемте со мной, а Хассим покажет вашему шоферу дорогу обратно к воротам.

Прощаясь с Хамидом, я поймала на себе тоскливый взгляд Хассима. Похоже, ему не терпелось вышвырнуть за порог не только Хамида, но заодно и меня. Словно передумав, он побрел к одному из полутемных проходов и, шаркая ногами, исчез в тени. Хамид бодро помахал мне на прощание и пошел за привратником.

Мистер Летман повел меня в противоположную сторону, к дальним от входа строениям дворца.

– Значит, ее не пришлось долго уговаривать? – спросила я.

– Ни минуты, – признался Джон Летман. – Она согласилась, едва только поняла, кто вы такая. Честно говоря, она с трудом вас припомнила, но очень хотела увидеться.

– Я так и предполагала с самого начала. Старушка, наверное, сгорает от любопытства.

Летман удивленно обернулся:

– Ну… можно, пожалуй, сказать и так. Не возражаете?

– А с чего мне возражать? Если результат достигнут, мотивы не имеют значения. Она меня примет, верно? В конце концов, это будет только справедливо. Каковы, по-вашему, побуждения, приведшие меня в Дар-Ибрагим?

– Гм… да, разумеется.

В голосе Летмана звучало смущение.

– В чем дело? Скажите на милость, вас это шокировало?

– Ничуть. Но… вы девушка необычная, верно?

– Почему? Потому, что я привыкла настаивать на своем, или потому, что не считаю, будто родственники должны непременно восторгаться друг другом, независимо от того, нравится им это или нет? В таких взглядах нет ничего необычного, просто большинство людей боится это признать. – Я рассмеялась. – О да, я люблю поступать по-своему, но признаю, что другие тоже имеют право поступать, как хотят. Это, пожалуй, единственное, что можно сказать в мою честь.

– А что, если люди захотят поступить так, как вам не понравится?

– О, если я чего-нибудь очень сильно захочу, то на всех парах помчусь к цели и пущу в ход тяжелую артиллерию. Но я всегда прислушиваюсь к разумным доводам. Где вы собираетесь меня разместить?

– На женской половине, в серале.

– То есть поместить меня в надлежащее мне место? Под замок?

– Приблизительно. По крайней мере, на окнах засовы. – Летман улыбнулся мне, и улыбка вышла неожиданно обаятельной. – Уверяю вас, только потому, что это лучшие покои дворца. Нас нельзя назвать гостеприимными хозяевами, но, раз уж мы дали кому-то ночлег, все будет сделано на совесть. В компенсацию за недружелюбный прием – размещение по первому классу. Вам известно, что леди Эстер Стэнхоуп делила своих гостей на разряды соответственно положению в обществе? Третий класс, наверное, спал на голой соломе.

– Охотно верю. Очень любезно с вашей стороны отнести меня к высшему разряду после того, как я доставила вам столько хлопот.

– О нет, какие же это хлопоты. Честно говоря, я очень рад, что вы остались, – ваша тетушка не единственная, кто любит приятную компанию… У меня гора с плеч свалилась, когда она разрешила вам остаться и мне не пришлось с вами ссориться. Уверен, ваш визит доставит ей массу удовольствия. Сказать по правде, буду очень рад, если она проникнется к вам симпатией и уговорит остаться еще на недельку-другую. В этом случае не я, а вы будете сидеть возле ее ложа и в три часа ночи читать ей Коран, а я смогу как следует выспаться.

– В ваши обязанности входит чтение Корана по ночам?

– Куда денешься. Могу я предложить ей такой вариант? На сколько вы можете задержаться?

– Я сообщу утром.

Джон Летман рассмеялся и распахнул передо мной покосившиеся деревянные ворота, арка над которыми была густо увита сорняками.

– Сюда, – сказал он и жестом пригласил войти.