Поначалу я решила, что Чарльз сильно приукрасил легенду о Дар-Ибрагиме, но потом убедилась, что он был прав. Разузнать в Бейруте последние новости о моей эксцентричной родственнице оказалось на удивление легко. Собственно говоря, если бы я даже не имела о ней понятия, мне все равно не удалось бы пройти мимо.

Это произошло в субботу, когда группа вылетела в Лондон, а я переселилась в отель «Финикия» и принялась планировать свои краткие каникулы в ожидании Чарльза. Остаток субботы я решила посвятить укладке волос и хождению по магазинам, затем в воскресенье нанять автомобиль и отправиться в Ливанские горы к истоку реки Адонис.

Впервые я услышала о своей тетушке от клерка за конторкой отеля, к которому обратилась с просьбой заказать для меня машину с шофером.

Клерк с энтузиазмом поддержал мой план, ухитрившись скрыть – или почти скрыть – собственные задние мысли о необъяснимых капризах туристов. Если уж молодой женщине не терпится выложить круглую сумму за машину и шофера только ради того, чтобы взглянуть на несколько пыльных деревушек да водопад, то он, разумеется, охотно ей поможет, и – тут он опытным взглядом оценил мой костюм, стоимость номера и возможный размер гостиничного счета – чем дороже будет машина, тем лучше.

– Насколько мне известно, – добавила я, – немного выше истока Адониса есть развалины древнеримского храма и поодаль еще один храм, поменьше. Я хотела бы их осмотреть.

– Правда? – переспросил клерк, затем поспешно сменил тон. – О да, конечно, храмы. – Он что-то записал, радуясь, что хлопоты достанутся не ему. – Я велю шоферу включить их в маршрут.

– Будьте добры. А где я смогу пообедать?

Вот это деловой разговор. Клерк просиял. Там есть чудесный летний отель – мадам, надо полагать, слышала о нем? – где можно роскошно пообедать, и даже с музыкой. О да, музыка там играет в каждом номере, непрерывно, круглые сутки, на случай, если вас угнетает горная тишина. И бассейн. И теннис.

– А если вы на обратном пути свернете чуть в сторону, то сможете увидеть Дар-Ибрагим.

Клерк неверно истолковал мелькнувшее у меня на лице удивление и торопливо пояснил:

– Никогда не слышали? О, Дар-Ибрагим – это дворец, где живет английская леди, очень старая и знаменитая, она купила этот дворец, когда он совсем пришел в упадок, прекрасно обставила его, снова разбила сады. В былые времена к ней приезжали многие знаменитости, и дворец можно было осмотреть, не весь, конечно, а отдельными частями, как сейчас можно осмотреть Бейт-эд-Дин и замки крестоносцев. Но теперь, увы… леди совсем дряхлая и, говорят, немного не в себе… – Клерк выразительно постучал пальцем по лбу. – Дворец заперт, леди никого не принимает и не выходит за ворота. Но я слышал, что когда-то это было чудесное место, и сам видел, как она выезжала верхом в сопровождении слуг… но нынче все переменилось, леди состарилась, и ее давным-давно никто не видел.

– Когда ее видели в последний раз?

Клерк развел руками:

– Месяцев шесть, а может, год назад, точно не знаю.

– Но она еще там?

– Без сомнения. Я слышал что-то о ее компаньоне, но, возможно, это всего лишь досужие разговоры. С ней, по-моему, остались двое или трое слуг, и раз в месяц из Бейрута в Сальк – это ближайшая деревня – высылаются запасы продовольствия. Оттуда их доставляют во дворец на мулах.

– А по-другому никак нельзя?

– Нет. Шоссе проходит вдоль хребта, над долиной, а чтобы попасть во дворец, нужно идти пешком. Или ехать на муле. – Клерк улыбнулся. – Я не предлагаю вам совершить столь сложное путешествие, потому что оно того не стоит, к тому же все равно вы не попадете внутрь. Я бы посоветовал взглянуть на дворец издалека. Прекрасный вид. На расстоянии Дар-Ибрагим смотрится куда лучше, чем вблизи.

Я осторожно произнесла:

– Да нет, я слышала о дворце. Я даже знакома кое с кем из родственников пожилой леди в Англии. Мне бы хотелось увидеться с ней. Как вы думаете, смогу ли я написать ей записку и попросить меня принять?

Почему-то – не могу в точности объяснить почему – мне не хотелось признаваться клерку, что я нахожусь в родстве с легендой здешних мест.

Клерк с сомнением покачал головой, но в глазах его мелькнул огонек любопытства, подсказавший мне, что моя скрытность была предусмотрительной.

– Можете попытаться написать записку, но трудно сказать, когда она ее получит или когда вы получите ответ. – Служащий пожал плечами. – При входе во дворец дежурит привратник. Говорят, он никого не впускает. Он принимает привезенные продукты, расплачивается за них. Если есть письма или если старушка что-то написала, почта передается одновременно с припасами. Она уже давно никого не принимала – если не считать врача.

– Врача? Она больна?

– О нет, уже нет. Я слышал нечто подобное в прошлом году – месяцев шесть назад, осенью. Доктор приезжал к ней каждый день. Но теперь она поправилась и чувствует себя хорошо.

Еще бы не хорошо, подумала я, раз сумела состряпать и на Рождество прислать нам очередной вариант завещания.

– Врач приезжал из Бейрута, не так ли?

– Да, врач-англичанин.

– Вы знаете, как его зовут? – спросила я и извиняющимся тоном добавила: – Если я не сумею встретиться с самой леди, мне бы хотелось подробнее узнать о ней хотя бы от врача.

Клерк не помнил, как зовут доктора, но пообещал выяснить. Когда я через несколько часов снова подошла к конторке, он уже все знал: старушку лечил некий доктор Генри Графтон, проживавший неподалеку от Мартирс-сквер. Я поблагодарила клерка, поднялась в номер и в телефонном справочнике нашла Графтона Г. Л.

Там был указан телефонный номер. Повозившись, я сумела его набрать. Мужской голос ответил по-арабски, но, перейдя через его блестящий французский к его еще лучшему английскому, мы наконец сумели объясниться. Он вынужден был меня разочаровать. Доктора Графтона здесь нет. Доктор Графтон недавно уехал из Бейрута. Да, насовсем. Если он может быть полезен…

– Просто я навожу справки об одной моей родственнице, – сказала я, – и хотела бы поговорить о ней с доктором. Ее зовут миссис Бойд. Мне удалось выяснить, что несколько месяцев назад, когда доктор Графтон еще был в Бейруте, она лечилась у него. Мне хотелось бы узнать, не стала ли она теперь вашей пациенткой? Дело в том…

– Миссис Бойд? – Голос звучал озадаченно. – К сожалению, у меня нет пациентки с таким именем. Где она живет?

– Она живет в окрестностях Бейрута, во дворце под названием Дар-Ибрагим. Если не ошибаюсь, это недалеко от деревни Сальк.

– Дар-Ибрагим? – Голос зазвучал увереннее. – Вы имеете в виду леди Гарриет?

– Да, именно так, – проговорила я, чувствуя себя последней идиоткой. – Я совсем забыла… Да, да, леди Гарриет.

– Насколько мне известно, она чувствует себя хорошо, – ответил собеседник. – Но она ни в коей мере не моя пациентка. В обычных обстоятельствах я бы продолжал ее лечить после отъезда доктора Графтона, но она прислала письмо, сообщая, что у нее другие планы.

Я уловила в голосе врача едва ощутимый насмешливый оттенок, и мне захотелось спросить, какие же именно у старушки планы, но вряд ли он ответил бы. Может быть, подумалось мне, в этом письме она посылала к чертям весь мир, англичан и всю медицину разом, а может, состряпала еще одно завещание.

– Могу ли я осведомиться, кто звонит? – спросил голос в трубке.

– Внучатая племянница леди Гарриет. Меня зовут Кристабель Мэнсел. Я приехала в Ливан ненадолго, и я… никто из нашей семьи давно не получал известий от тетушки; мы даже не знаем, жива ли она. Но затем я узнала, что она жива, а в отеле – я остановилась в «Финикии» – мне рассказали, что ее лечил доктор Графтон, вот я и решила позвонить ему, чтобы побольше выяснить о своей родственнице. Вы сказали, что доктор уехал из Бейрута? Он еще в Ливане? Могу ли я связаться с ним?

– Боюсь, что нет. Он вернулся в Лондон.

– Понятно. Что ж, большое спасибо, постараюсь сама увидеться с тетушкой.

На другом конце провода наступила неловкая пауза. Затем нарочито безразличный голос произнес:

– Видите ли, она живет очень уединенно.

– Да, – ответила я. – Понимаю. Но все равно спасибо за помощь. До свидания.

– До свидания, – ответил собеседник.

Я повесила трубку и поймала себя на том, что улыбаюсь. В интонации приятного голоса на другом конце провода явно угадывался арабский вариант «ни пуха ни пера».

Вечером позвонил Чарльз. Он сказал, что отец Бена задерживается, так что он сможет приехать ко мне не раньше вечера в воскресенье, а может быть, и позже.

– Но, именем всех богов, – с энтузиазмом заключил он, – я в лепешку разобьюсь, но в понедельник буду с тобой!

– И не мечтай, – предупредила я. – По крайней мере, пока не купишь свои синие четки. Сам говорил, что в этой стране может случиться все, что угодно.

Я не стала пересказывать кузену всех удивительных подробностей, какие мне удалось выяснить о тетушке Гарриет. Не упомянула я и того, что эксцентричная отшельница из Дар-Ибрагима пробудила во мне нешуточное любопытство.

Клерк из «Финикии», несомненно, изо всех сил постарался устроить так, чтобы поездка обошлась мне как можно дороже. Наутро к подъезду был подан огромный американский лимузин с ребристым радиатором, кондиционером, синими четками для отвода дурного глаза и изречением из Корана на ветровом стекле: «Надейся на Господа».

В машине имелся даже альтиметр. Я не могла поверить своим глазам до тех пор, пока шофер, веселый остроносый юноша по имени Хамид, не пояснил, что исток Адониса расположен высоко в горах Ливана и нам предстоит «одним махом» подняться на высоту восьми тысяч футов над уровнем моря. Я уселась возле него на переднее сиденье и зачарованными глазами следила за показаниями альтиметра. Машина свернула от побережья в сторону Джубейля и принялась карабкаться в горы.

Хамид недооценил число «махов», которые потребуются нам для подъема. Поначалу дорога была вполне приличная. Наш путь пролегал через деревни и поля на террасах, где, утопая в хлебных колосьях, росли ухоженные яблони, а в пыли возились смуглые черноглазые ребятишки и куры. Однако вскоре дорога стряхнула с себя чахлую зелень поселков и, миновав полосу возделанных полей, вырвалась на крутые каменистые склоны, где паслись редкие стада овец. Но и тут на каждом укрытом от ветра уголке высилась каменная стена, ограждавшая террасу, где тщательно сберегалась принесенная по крупицам плодородная почва и цвели чахлые фруктовые деревья. На террасах, менее защищенных от непогоды, зеленели остроконечные лезвия каких-то злаков, полузадушенные буйной порослью весенних цветов, которые заполонили все – и обочины дороги, и стены вокруг террас; яркие бутоны пробивались даже из трещин на дорожном полотне. Добродушно улыбнувшись, Хамид остановил машину и позволил мне как следует рассмотреть цветы. Я не могла сдержать восторга, так они были красивы – орхидеи, бледные цикламены, огромные, голубые, как лен, герани, персидские тюльпаны с алыми лепестками, а особенно – цветок Адониса, красный анемон.

Наконец возделанные земли остались позади. Дорога петляла среди замысловато разбросанных, как американские горки, хребтов, где за скалы цеплялись сероватые кустарники, а единственными цветами были желтые метелки ракитника. Воздух был кристально чист, в противоположность тяжелым влажным испарениям побережья. То тут, то там встречались стада овец характерной восточной породы, кремовых, медово-коричневых или покрытых черными пятнами. Они брели, низко опустив головы и потряхивая обвисшими ушами, словно беспрерывно искали пропитание. Бок о бок с овцами паслись черные козы с лоснящимися боками. Каждое стадо тесно сгрудилось вокруг своего пастуха. Одинокими фигурами в развевающихся бурнусах пастухи возвышались среди лохматых спин, возложив скрещенные ладони на верхушки длинных посохов, и провожали нас суровыми взглядами.

Дорога поднималась все выше. Стрелка альтиметра неуклонно смещалась вправо. Воздух стал пронзительно свеж. Остались позади последние кустики желтого ракитника, среди камней по обочинам узкой дороги торчали чахлые пучки колючей серой травы. Автомобиль закладывал головокружительные виражи, едва не царапаясь правым крылом о скалы, а за противоположной дверцей уходила вниз отвесная пропасть, где с сердитым карканьем кружили суетливые вороны.

Вдруг пропасть разверзлась по обе стороны от машины. Мы мчались по самому гребню открытого всем ветрам узкого хребта. Налево громоздились белые утесы, а позади них уходила в голубую даль, к самому морю, череда покрытых лесами хребтов; справа же, глубоко внизу, в обрывистой стремнине вспыхивал на солнце, терялся из глаз и снова выскакивал из-под камней бурный льдисто-зеленоватый поток Нахр-Ибрагим, реки Адониса.

То ныряя в скалистые ущелья, где на солнечных склонах цвели, спрятав корни среди зарослей красного анемона, худосочные яблони, то вновь поднимаясь на хребет, мы приближались к истоку реки Адонис.

Исток Адониса во все времена считался волшебным местом. Белый от пены водяной вихрь, низвергающийся из черной пещеры посреди огромной, опаленной солнцем скалы, наводил первобытных обитателей этой иссушенной страны на мысль о неведомо каких ужасных богах и демонах, об их силе и могуществе. А также на мысль о плодородии – ведь на протяжении всех своих тридцати миль, до самого побережья, река несла жизнь в эти жаждущие земли. Там, где из скалы пробивается вода, бесплодная лощина начинает зеленеть, вырастают деревья и пышные кусты, по берегам бурлящего потока расцветают красные анемоны.

Сюда-то, следуя по стопам Исиды, Астарты, Иштар и самой Великой Матери – Деметры, Реи, Кибелы, покровительницы гор, и пришла в незапамятные времена Афродита, здесь она влюбилась в сирийского пастуха Адониса и возлежала с ним среди цветов. Здесь и пал от клыков дикого кабана юный возлюбленный богини, а там, куда брызнула его кровь, выросли анемоны. И по сей день каждую весну воды Адониса несут к морю алую кровь юного бога. Ныне долина опустела, лишь на мозаичном полу разрушенного храма Афродиты дремлют на солнце черные козы. Пронзительное дребезжание колокольчиков на шеях ленивых животных резким диссонансом вплетается в громкий рев водопада. На ветвях священного дерева полощутся на ветру красные лоскутки – их привязывают паломники, вознося молитвы последней владычице здешних мест – Деве Марии.

Даже если бы эти места не были средоточием древних легенд, величественная панорама их все равно захватывала бы дух. Но, овеянные дыханием прошлого, эти величественные руины, черные скалы, усеянные пламенно-алыми цветами, и бело-пенный водопад казались чем-то неземным.

И в тот миг, когда мы выбрались из лощины и свернули на тропу – ее трудно было назвать дорогой, – чтобы вернуться в Бейрут другим путем, на горизонте мелькнул последний штрих, окончательно превративший картину в фантазию из восточных сказок.

Вдалеке, невидимые от истока Адониса, сгрудились у берега реки несколько беленых арабских домиков. Вверх от деревушки карабкалась, соединяясь с дорогой, горная тропа, издалека казавшаяся тонкой белой царапиной на сером массиве скалы.

По этой тропе, изящно ступая, гарцевал арабский скакун гнедой масти. Белый бурнус всадника развевался на ветру, как парус, сверкали на солнце алые с золотом поводья. Возле копыт лошади скакали две необычайно красивые собаки – рыжевато-коричневые борзые с длинной шелковистой шерстью. Это были салюки – псы знаменитой породы, с которыми охотились на газелей древние восточные владыки.

Всадник с собаками скрылся за поворотом, и день снова стал самым заурядным. Мы прибыли в конечную точку нашего маршрута – высокогорный отель. Наступило время обеда.

На обратном пути, спускаясь по противоположному склону долины, мы снова встретились с тем же всадником.

Мы потратили на обед больше часа, а всадник, должно быть, двигался по крутым тропкам, срезая множество виражей, которые машине приходилось добросовестно преодолевать. Пробираясь на самой малой скорости среди ухабов и рытвин, мы въехали в крохотную деревушку, приютившуюся в тесной горной долине почти под нижней границей уровня снегов, и далеко внизу увидели всадника. Он направил коня шагом по едва заметной тропинке, вьющейся через поле подсолнухов, и спускался с горы, погруженный по бедра в море черно-желтых головок.

Собак не было видно – они были скрыты под широкими листьями в форме сердечек. Кавалькада выбралась на открытый виток дороги ниже нас, собаки резво побежали впереди, а всадник пустил лошадь легким галопом. Воздух был так чист, что до меня доносился не только глухой топот копыт в пыли, но и веселый перезвон колокольчиков на конской сбруе.

Но тут машину обступили приземистые обшарпанные домики, и всадник скрылся из виду.

Мы остановились в деревне, чтобы купить апельсинов.

Эта идея принадлежала Хамиду. Мы могли бы купить фруктов на одном из бесчисленных лотков по дороге из Бейрута, но здесь, по его словам, апельсины будут необыкновенные, прямо с дерева, согретые солнцем и спелые, божественно спелые.

– И я куплю их вам в подарок, – галантно заявил Хамид, остановил машину в тени шелковицы и вышел, чтобы открыть мне дверь.

С первого взгляда было ясно, что деревенька живет бедно. Дома представляли собой всего лишь хижины, сложенные из грязных кирпичей, но стены были сверху донизу увиты виноградом, и вокруг каждого домика теснились в несколько ярусов заботливо возделанные террасы, усаженные фруктовыми деревьями и злаками. Малая толика плодородной силы Великой Матери излилась некогда и на этот высокогорный клочок земли. Влагу в достатке обеспечивали тающие снега, оставалось лишь удерживать ее да прикрывать посевы от жестоких горных ветров. Тщательно сберегаемая вода темнела сумрачной зеленью в квадратных водоемах среди серебристых тополей, и деревенька – всего лишь с полдюжины домиков в естественном амфитеатре, укрытом от ветров, – утопала в цветении садов. Радовали взор глянцевитой листвой лимоны и апельсины, усыпанные белыми восковыми цветами и яркими шариками плодов, покрытые белоснежной пеной цветов груши, ярко розовел цветущий миндаль, и повсюду нежно пламенели усыпанные пурпурными цветами ветви раскидистых яблонь. Я вспомнила, что яблоки – основное богатство ливанских садоводов, основа сельскохозяйственного экспорта страны.

Солнце пекло немилосердно. Вокруг машины столпилась стайка любопытных ребятишек, очень маленьких и страшно забавных. Черноволосые, с огромными глазами, они стояли, засунув палец в рот, и серьезно разглядывали машину. Деревенька, погруженная в послеобеденный сон, казалась вымершей. На полях не было ни души; если тут и имелось кафе, оно, скорее всего, представляло собой тесную комнатку в одной из хибарок; и нигде не было видно ни одной женщины. Единственным живым существом, если не считать ребятишек, тощих кур, копавшихся в пыли, да грустного ослика с потертыми боками, был дряхлый старик, куривший трубку на солнцепеке. Но и его лишь с большой натяжкой можно было назвать живым. Он курил словно сквозь сон. Хамид поздоровался с ним и спросил что-то по-арабски; возможно, он поинтересовался, где можно купить фрукты с дерева, но старик лишь медленно поднял подслеповатые глаза.

Прошло добрых полминуты, пока вопрос Хамида извилистым путем проложил себе дорогу в затуманенном мозгу старика. Наконец тот вынул трубку изо рта, повернул голову на добрых три градуса, с отвращением сплюнул в пыль и что-то пробормотал себе под нос. Затем трубка заняла привычное место в беззубом рту, подслеповатые глаза снова близоруко уставились в пустоту.

Хамид одарил меня улыбкой, бросил: «Одну минутку» – и нырнул в темный проем калитки.

Я побрела по улице. Ребятишки следовали за мной по пятам. В конце улицы высилась шестифутовая стена. Создавалось впечатление, что она подпирает собой весь горный склон, на котором выстроена деревня. Ниже стены на террасах раскинулись поля, среди которых я и видела всадника на гнедом скакуне. Густо посаженные высокие подсолнухи застилали солнечный свет, и здесь не было видно той роскошной поросли цветов, которой я любовалась на нижних отрогах холмов, но у подножия стены росли дикие ирисы, синели какие-то мелкие цветы, похожие на лилии, а между корней подсолнухов алели, подобно капелькам крови, вездесущие красные анемоны.

Я осторожно спустилась со стены вниз. Следом за мной спрыгнули мальчишки. Я помогла им, собственноручно опустив на землю полуголое существо лет трех, покрытое какой-то сыпью, возможно чесоточной. Затем отряхнула ладони о брюки и принялась собирать цветы.

Детишки охотно включились в работу. Большеглазый мальчишка в грязной фуфайке, ниже которой не было ничего, протянул мне букетик розовых цветов, и даже чесоточный малыш приковылял с парой одуванчиков. Завязалась оживленная беседа. Изъясняясь на смеси английского и арабского, разбавленной нечленораздельным лепетом чесоточного малыша, мы прекрасно понимали друг друга. Главной темой разговора было то, что я обязана отплатить за компанию и цветы чем-то существенным.

– Дайте им шиллинг, – весело посоветовал сверху Хамид.

Я подняла глаза. Шофер стоял у обочины дороги.

– А не маловато? Их все-таки шестеро.

– Вполне достаточно.

Он оказался прав. Мальчишки схватили монеты и вскарабкались вверх по стене куда быстрее, чем спустились вниз, причем без посторонней помощи, если не считать чесоточного малыша. Хамид подсадил его на верхний ярус террасы, отряхнул пыль с коленок и звонким шлепком по голым ягодицам отослал вслед за товарищами. Затем шофер обернулся ко мне:

– Сможете взобраться? Осторожно, некоторые камни плохо держатся.

– Не беспокойтесь. Езжайте вниз по дороге, а я пройдусь пешком и встречу вас витком ниже. Вы купили апельсины?

– Да. Не спешите, я подожду вас внизу.

Дорога, на которой я видела всадника, оказалась сухой, крепко утоптанной тропинкой не более полуметра в ширину. Она бежала наискосок через подсолнухи и спускалась вниз через три или четыре проема в каменных ограждениях террас. Огромные цветы отвернули от меня тяжелые головки, глядя на юг, и тропа превратилась всего лишь в узкий коридор между высокими, в рост человека, плотными зелеными массивами. Спустившись на поле, я увидела, что подсолнухи высажены на расстоянии ярда один от другого, а между ними пробиваются к свету васильки, мальва и какие-то невысокие растения с серовато-зелеными листьями и кисточками мелких коричневатых цветов. Там, где проскакала лошадь, вытоптанные листья поникли, и сквозь медовый аромат подсолнухов отчетливо пробивался резкий, мускусный запах яснотки.

Я медленно пробиралась к проезжей дороге. Там, где тропа сквозь калитку в стене вела на нижний ярус террасы, подсолнухи расступались, сменяясь хорошо знакомыми посевами кукурузы, а в стороне одиноким часовым возвышалась смоковница с едва распустившимися нежно-зелеными почками. Серебристые ветки, усеянные молодой листвой, сплетались в изящный рисунок, казавшийся темным на фоне голубого неба, а по шершавому стволу карабкалось к солнцу какое-то вьющееся растение, похожее на дикий плющ, но усеянное цветами, алыми, как анемоны. Я остановилась сорвать цветок. Лоза оказалась крепкой; я потянула сильнее, и один виток отделился от ствола, обнажив то, что было скрыто под ним. На блеклой серебристой коре красными штрихами было набросано изображение бегущей собаки. Рисунок был грубым, но одухотворенным; в его линиях отчетливо угадывалась длинношерстная борзая с изящным, как перо, хвостом. Салюки.

Таково уж свойство человеческой натуры: если какой-то предмет однажды привлек ваше внимание, он будет возникать перед глазами вновь и вновь, причем в конце концов пугающая череда совпадений перестанет казаться случайной. Похоже, с той минуты, как Чарльз рассказал мне о гончих псах Гавриила, эти существа преследуют меня по всему Ливану. Но с другой стороны, в этом нет ничего странного; точно так же в Англии можно сказать, что вам проходу не дают пудели. Я снова побрела сквозь заросли к дороге.

Хамид сидел на невысокой обочине возле машины и курил.

При виде меня он торопливо поднялся, но я успокаивающе помахала ему:

– Не спешите. Докурите сигарету, и поедем.

– Хотите апельсин?

– С удовольствием. Спасибо. Ой как вкусно! Вы были правы, у нас таких не найдешь… Хамид, для чего здесь выращивают подсолнухи?

– На масло. Из него получается очень хорошее масло для кулинарии, не хуже оливкового, а сейчас правительство строит фабрику для производства маргарина из подсолнечного масла и предлагает за урожай хорошую цену. Это часть государственной кампании, цель которой – остановить выращивание конопли.

– Конопли? Из нее делают гашиш? Марихуану? О боже! И она растет прямо здесь?

– Да. Вы никогда ее не видели? Если не ошибаюсь, в Англии тоже выращивают коноплю и делают из нее пеньку, но только в жарких странах это растение вырабатывает наркотик. В прежние времена здесь, в горах, росло очень много конопли – климат подходящий, и к тому же до сих пор сохранились уголки, куда не заглядывают инспектора.

– Кто? Инспектора?

Хамид кивнул:

– Правительственные чиновники. Они стремятся поставить производство наркотиков под контроль. Понимаете, в небольших количествах конопля выращивается вполне легально, для медицинских целей, и каждый этап ее возделывания и переработки обязательно лицензируется и находится под строгим контролем, но в этих глухих местах крестьянам не составляет труда вырастить намного больше, чем они заявляют, или собрать урожай до прихода инспекторов. Наказание теперь куда строже, чем было раньше, но все равно находится немало охотников нарушить закон. – Он пожал плечами. – А что поделаешь? Это дело дает хорошую прибыль, а желающих идти на большой риск ради больших денег всегда было хоть отбавляй. – Хамид бросил сигарету в пыль и растоптал окурок. – Видели старика, того самого, с кем я заговорил?

– Видела.

– Он курил гашиш.

– Но где он?.. То есть…

– И как его остановишь?

Мои глаза расширились от удивления.

– Значит, коноплю выращивают прямо здесь?

Хамид улыбнулся:

– Я видел посадки позади вон того дома, среди картофеля.

– Я бы не узнала коноплю, если бы даже увидела, – призналась я. – Как она выглядит?

– Высокая трава, сероватая, довольно неказистая. Наркотик содержится в цветках. Они мелкие, коричневатые, собраны в высокие перистые колосья.

Я выбросила апельсиновую кожуру через стену, на которой мы сидели, и выпрямилась.

– Но я видела похожие растения среди подсолнухов!

– В самом деле? – безразличным тоном отозвался Хамид. – К приходу инспекторов они исчезнут. Пойдемте?

Он распахнул передо мной дверцу машины.

Да, день во всех отношениях выдался незаурядный. Причем естественный ход событий сам подсказывал мне нужные поступки, предопределяя неизбежную развязку. Сев в машину, я решительно произнесла:

– Вы говорили, что на обратном пути можете показать мне Дар-Ибрагим. Если у нас осталось время, мне бы хотелось сегодня туда заглянуть. Не возражаете?

Часа в четыре мы, обогнув крутой поворот извилистой дороги, въехали в деревню Сальк. Хамид остановил машину возле невысокой стены, за которой горный склон обрывался в отвесную пропасть, открывая взору очередной головокружительный вид на долину Адониса.

– Вон там, – указал шофер.

Я вгляделась. Склоны долины в этом месте расступались широко, а по дну, сверкая и бурля, прогрызала себе дорогу между лесистыми берегами неугомонная река. Слева, откуда-то позади маленькой деревенской мечети, вырывался ручей; клубясь, он обрушивался с каменистого склона и соединялся на дне долины с главной рекой – Адонисом. В середине долины, там, где потоки сливались, вздымался высокий клиновидный мыс, похожий на нос гигантского корабля, плывущего вниз по долине, а на самом его кончике, венчая собой обрывистую скалу над слиянием вод, раскинулся дворец. Многочисленные строения начинались у самого края возвышенности и простирались почти на всю, довольно обширную, территорию плато. У дальней оконечности дворца земля спускалась к ложу долины крутым откосом, и дворцовая стена в этом месте вырастала из первозданной скалы. Я разглядела окна верхнего этажа – длинную галерею изящных остроконечных арок, обращенных к деревне, но, если не считать этих архитектурных украшений, все остальные стены были глухими. Их монотонную, выжженную солнцем белизну нарушали лишь небольшие, редко расположенные квадратные отверстия, служившие скорее вентиляционными амбразурами, чем настоящими окнами. В тыльной части дворца из-за стены виднелась зеленая листва довольно высоких деревьев. Однако снаружи, от склонов долины до подножия скалистого кряжа, разделяющего пенистые стремнины Адониса и его притока, каменистое ложе долины было сухим и выжженным, как бесплодная пустыня.

Попасть во дворец можно было, видимо, только по каменистой тропинке, которая вилась вдоль обрывистого берега притока.

– А внизу нужно переправиться через реку, – пояснил Хамид. – Там есть брод. Обычно вода стоит невысоко, но, понимаете, весной, когда в горах идут дожди, река разливается и становится очень глубокой и бурной, и тогда камни, по которым нужно шагать, скрываются под водой. Но сегодня переправа хорошая. Вы не передумали? В таком случае я пойду с вами и покажу дорогу.

Я решила, что заблудиться будет нелегко. Тропинка хорошо просматривалась вплоть до самого подножия горы, и – я очень хорошо вижу вдаль – со своего места я различила даже брод. Очевидно, в незапамятные времена через реку был перекинут каменный мост, ибо в очертаниях переправы угадывались развалины могучих опор. И наверное, за переправой тропинка, ведущая вверх, к дворцу, будет столь же хорошо различима.

Я оценивающе взглянула на Хамида, на его безупречно выглаженные темные брюки истинного горожанина и столь же безупречную белоснежную рубашку.

– Очень благодарна вам за любезность, но, поверьте, в этом нет необходимости. Я сумею найти дорогу. Вам, пожалуй, лучше остаться с машиной. Отдохните. Может быть, вы здесь найдете какое-нибудь кафе, выпьете кофе…

Я окинула безнадежным взглядом хаотичное скопление обшарпанных лачуг под гордым названием «деревня Сальк».

Хамид улыбнулся:

– Кафе здесь есть, но при всем желании кофе я в нем сегодня не отведаю. Я непременно пойду с вами. До Дар-Ибрагима слишком далеко, негоже леди проделать такой путь в одиночку, и, кроме того, привратник во дворце говорит только по-арабски. Вам, пожалуй, трудновато будет объясниться с ним.

– О боже, совсем не подумала. Да, пожалуй, вы правы. Большое спасибо, буду очень признательна, если вы пойдете со мной. Дорога, похоже, нелегкая. Жаль, что у нас нет крыльев.

Хамид запер машину и опустил ключи в карман.

– Нам туда.

Тропинка обогнула невысокую стену мечети и вела мимо небольшого кладбища с причудливыми мусульманскими надгробиями: стройные колонны, увенчанные каменным тюрбаном, указывали на могилы мужчин, тонкие стелы в форме лотоса возвышались на женских захоронениях. На фоне блеклого раскаленного неба слепил глаза свежей побелкой изящный минарет. Оставив позади обрушившийся угол кладбищенской стены, тропинка крутыми зигзагами ринулась вниз. Выщербленная земля была усыпана предательскими россыпями мелких камешков. Солнце перевалило через зенит, но жаркие лучи по-прежнему обрушивали на долину всю свою жгучую ярость. Вскоре мы спустились ниже самой последней из деревенских террас, туда, где склон горы стал слишком каменист и крут, чтобы на нем выросло хоть что-нибудь, даже виноградные лозы. Река скрылась за небольшим раскаленным утесом, и ее шум не долетал до наших ушей. Тишина подавляла рассудок. Казалось, долина во всю ширь, от края до края, исполнена тем же сухим, жарким безмолвием.

За очередным поворотом дороги мы наткнулись на стадо длиннорогих коз, черных и коричневых, с длинной шелковистой шерстью и отвислыми ушами. В сонных желтых глазках сквозило бесстыдное лукавство. Они только что закончили пастись – хотя непонятно было, что они щипали на этих голых склонах, – и теперь сыто дремали на солнышке. Я насчитала их около тридцати. Высокомерные создания оценивающе взирали на нас, и на хитрых узких мордах не было заметно ни малейших признаков страха; казалось, перед нами не стадо животных, принадлежащих человеку, а колония таинственных существ, полноправных властителей здешних гор. Когда одно из этих существ лениво поднялось на ноги и вразвалочку выступило прямо на середину тропы, я не стала спорить, а просто свернула с тропинки и обошла его. Существо даже не повернуло головы.

Я оказалась права: переправа представляла собой остатки разрушенного античного моста. Приток (Хамид сказал, что он называется Нахр-эль-Сальк) был по сравнению с Адонисом неширок, но в эту весеннюю пору ширина его достигала добрых двадцати футов. Холодный стремительный поток то мельчал на белых галечных перекатах, то пенными бурунами разбивался о надтреснутые валуны, то кружился водоворотами в темно-зеленых омутах, где глубина достигала, наверное, по грудь. На противоположном берегу в русло реки вдавался приземистый утес футов пяти высотой, служивший когда-то одной из береговых опор моста. В прозрачной воде хорошо различались остатки фундамента. На нашем берегу от моста мало что сохранилось, разве что груда больших обтесанных камней, причем некоторые из них были кое-как уложены в воду на расстоянии ярда друг от друга, чтобы по ним можно было перебраться через реку.

– Говорят, здесь был старинный мост, еще древнеримской эпохи, – произнес Хамид. – Эти камни остались с тех времен. Сумеете перебраться?

Держа меня за руку, он помог мне переправиться, потом повел прямо к подножию скалы, где начиналась извилистая тропинка. Сквозь заросли дикой смоковницы и желтого ракитника она вела прямо к вершине обрывистого кряжа.

Подъем оказался крутым, но нетяжелым. По этой тропе, видимо, нередко ходили мулы и даже лошади. Единственными живыми существами, которых мы встретили, были небольшие ящерицы, да в воздухе вокруг утеса кружили пустельги. Тишину нарушало лишь доносившееся снизу журчание реки, звук наших шагов да наше учащенное дыхание.

Когда мы наконец поднялись на вершину утеса и увидели перед собой глухие стены дворца, меня охватило странное чувство. Мне почудилось, что дворец давным-давно покинут и мертв, что это место находится за пределами жизни и смерти. Казалось невероятным, что здесь вообще может обитать живое существо, а тем более – кто-то из моих близких или знакомых. Человек из моей экстравагантной, но тем не менее жизнеспособной семьи не может похоронить себя в этой белой, как ископаемый скелет, гробнице…

Я остановилась, чтобы перевести дыхание, и разглядывала неприступные белые стены, массивные бронзовые створки запертых ворот. Мне припомнилось, как я в последний раз видела тетушку Гарриет. Смутные детские воспоминания… Осенняя пора, сад вокруг дома. Ласковый, но порывистый сентябрьский ветерок взметает клубами опавшие листья, и розовощекие яблоки, сбитые ветром, с глухим стуком падают на влажную землю. Послеполуденное небо затянуто облаками, в небе кружатся грачи, готовясь к перелету в теплые края. Тетушка Гарриет смеется над какой-то шуткой Чарльза; в памяти оживает ее голос, хриплый, как карканье грачей…

– Возле двери должен быть колокольчик. Объясните мне, что сказать привратнику, и, если старый хрыч не спит, мы, может быть, уговорим его доложить почтенной леди о нашем прибытии, – бодро заявил Хамид, приближаясь по пыльной каменистой тропинке к воротам.