Глава 17
Все, что задумала, исполнила она,
И лжи запас использован сполна.
Так время подошло…
Джон Драйден. Легенда об Ифисе и Янте
Ламбис не провожал меня дальше перехода через речку, и это оказалось очень кстати: у святыни меня поджидал Тони, он сидел на камнях среди вербены и курил.
– Привет, дорогая. День удался?
– Прекрасный день, благодарю. Я полагаю, моя кузина сдалась и вернулась пить чай?
– Да она, кажется, о вас нисколько и не беспокоилась. Это я решился пойти поискать вас. Эти горы не для прогулок в одиночестве.
– Пожалуй, да. – Я присела рядом с ним. – Но я все время держалась тропинки, и потом, если подняться повыше, то можно увидеть море. Так что я не могла потеряться.
– Вы могли подвернуть ногу. Сигарету? Нет? Тогда бы нам пришлось искать вас всю ночь.
Я улыбнулась:
– Но нельзя же жить, все время ожидая худшего, а мне так хотелось сходить осмотреть церковь.
– О, так вот где вы были!
– Да, там. Мой друг-датчанин рассказывал о ней, и господин Алексиакис сказал, что ее легко найти, если идти все время по тропинке, вот я и отправилась. Это далековато, но ведь стоит того, верно?
Тони выпустил колечко дыма и грациозно откинул голову, наблюдая, как оно расширяется, рассеивается и превращается в лучах солнца в легкое облачко.
– Мне об этом ничего не известно, дорогая; я дальше этого места не заходил. Нет, горы не моя стихия.
– Не ваша? И не стихия Фрэнсис тоже. По крайней мере, не теперь. Когда-то она увлекалась, но потом сломала лодыжку и стала немного хромать, так что она не особенно лазает по горам. – Это была правда.
– Да, она говорила. Это для нее?
– Для нее. – Я с сомнением посмотрела на свой «букет»; по дороге мы с Ламбисом добавили что смогли, но даже на взгляд человека несведущего он вряд ли мог вызвать интерес у ботаника. Я намеревалась до того, как попаду в гостиницу, повыбрасывать наиболее очевидные неподходящие экземпляры, а пока оставалось только надеяться, что Тони не обратит внимания, что большинство «жемчужин» моей коллекции произрастают на улице деревни. – Не знаю, понравится ли ей что-нибудь из этого. А вы разбираетесь в цветах?
– Я могу только отличить розу от лилии и не спутать их с орхидеей.
– Ой, я и сама-то в них плохо разбираюсь. Я просто несу, что увидела. Меня больше интересуют птицы, но Фрэнсис говорит, что я их тоже плохо знаю. – Я повертела букет. – Большинство из них тут, наверное, встречаются на каждом шагу.
– Да, вот для начала это – одуванчик. В самом деле, дорогая…
– Ястребинка волосистая – совсем другое дело. Разновидность ланглезиус волосатиус и произрастает только на высоте двух тысяч футов. Уж это-то я знаю. Фрэнсис объяснила мне, где искать.
– Да-а, денек у вас, кажется, выдался не из простых. Вы кого-нибудь видели наверху?
– Ни души. – Я улыбнулась. – Вы же говорили: если нужны тишина и спокойствие – это самое подходящее место. Никаких признаков живых существ, за исключением птиц, да и тех немного: серая ворона, пустельга и стайка щеглов у камней, где переход через речку.
Тони, как выяснилось, птицы не интересовали. Он встал.
– Вы передохнули? Пойдемте вниз.
– Боже милостивый, так вы пришли сюда только ради того, чтобы меня встретить?
– Мне захотелось прогуляться. Лимоны приятно пахнут, не правда ли?
Мы миновали лимонную рощу и шли по краю поля, где находилась мельница. Беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть: дверь плотно закрыта и ключ не торчит из замка. Я быстро отвернулась, мысли мелькали одна за другой. Действительно ли Тони ходил меня встречать, а может быть, хотел выяснить, где я была и что видела, или он ходил к мельнице? Известно ли ему, что Колина там уже нет? Если да, то подозревает ли он Софию или думает, что Джозеф забрал мальчика в горы, чтобы заткнуть ему рот? А может быть, София сама доверилась ему: ведь он, как и она, был против нового убийства? Я украдкой посмотрела на него. Нет, его лицо не выражало ничего особенного, разве что озабоченность тем, чтобы не вляпаться в навоз мула на дороге. Не было и намека на то, что он сильно занят тем, что можно бы назвать игрой в словесные шахматы.
Итак, пока каждый из нас сделал тот ход, который хотел. Ах, если бы я могла помешать ему сделать следующий ход! Я попыталась отвлечь его внимание и показала на падуб:
– Смотрите, сойка! Правда, они хорошенькие? В Англии они такие пугливые, что их как следует не рассмотреть.
– Вы так считаете? – Он едва взглянул на нее и все-таки сделал свой следующий ход к клетке королевы: – А вам не кажется, что эти мельницы очень милые?
– Они прелесть. – Я надеялась, что он не заметил смятения королевы: знает он что-нибудь или нет – я должна говорить и вести себя естественно. – Сегодня утром мы побывали здесь с кинокамерой, на полях работали люди, и Фрэнсис отсняла несколько великолепных кадров, – решилась я на откровенный компромисс.
– И там была София?
– Сестра господина Алексиакиса? Да, была. Она очень приятная, верно? Я бы никогда не догадалась, что это его сестра, настолько она выглядит старше.
– Есть разница, дорогая, между богатой жизнью Сохо и пустыми сетями Айос-Георгиоса, особенно если у вас муж рыбак, а рыбу ловить не желает. У него другое на уме: вечно шатается в горах, вооруженный до зубов, как критский разбойник. А какая охота в здешних местах? Если он раз в месяц притащит в дом горную куропатку, то считает, что внес свой вклад в его благополучие.
Я засмеялась:
– Я его видела? Это не он проводит время в гостинице за игрой в триктрак?
– Нет, не он. Этот сейчас занят своим любимым делом: бродит где-то. Я подумал, не встретили ли вы его там, в горах. Вот и спросил. София пустила вас на мельницу?
Шах королеве. Моя уловка не сработала снова. Потом я поняла, откуда это ощущение ловушки: оно от сознания моей причастности к происходящему. У Тони не могло быть никаких оснований подозревать, что я что-нибудь знаю. Единственной причиной его любопытства на самом деле было желание узнать то, о чем он спрашивал.
Значит, София ничего не сказала. Был один страшный момент, когда я задумалась, что же ему ответить. Потом вдруг ясно поняла, что Софии придется самой себя защищать. Моя задача – позаботиться о самой себе; эта мысль заставила меня собраться. Если Тони и Стратос узнают, что Колин исчез, это уже ничего не изменит: им теперь его не достать. А Софии когда-нибудь придется предстать перед судом. Мне же надо позаботиться о себе и о Фрэнсис. Правда – единственное оружие невиновности.
Я нагнулась, чтобы набрать ирисы, – это дало мне необходимую минуту. Выпрямившись, я засунула цветы в свой букет.
– На мельницу? Да, пустила. Она была чрезвычайно любезна. Мне показалось, что она торопится, но она провела нас внутрь, и Фрэнсис сделала несколько превосходных кадров. Нам очень повезло, что мы повстречали ее; я бы никогда не узнала, чья это мельница, ведь она обычно заперта?
– Да, – сказал Тони, светлые глаза его не выразили ничего, кроме умеренного интереса. – Значит, вы видели всю механику? Замечательно. Мельничные камни и все прочее?
– Да. София показала Фрэнсис, как они работают.
– А-а, – сказал Тони, бросил сигарету на пыльную тропку и притушил ее каблуком.
Он улыбнулся мне, Тони. Тони, которому было все равно, убит или не убит ранним утром Колин; Тони – прохожий с той стороны улицы; шахматный эксперт, получающий удовольствие от игры, которая заставляла потеть мои ладони, настолько тяжело мне было оставаться естественной.
– Что ж, дорогая, я рад, что день у вас был удачный, – непринужденно произнес он. – Вот уже и мост, скоро будем на месте. Вы еще успеете переодеться к обеду и будете иметь удовольствие попробовать осьминога, если вам, конечно, по вкусу резина с индийскими специями.
Итак, игра окончена. Я почувствовала такое облегчение, что вмиг повеселела, под стать Тони.
– Ничего не имею против, но это же не главное блюдо? Ой, Тони, я так проголодалась!
– Я же вам обеим выдал с собой по двойной порции!
– Конечно. Но я съела почти все, ну, немного осталось птицам. Если бы вы дали меньше, я бы уже пару часов назад вернулась. Вам не надо возвращать бутылку?
– Нет, надеюсь, вы ее где-нибудь зарыли? Если неподходящие предметы валяются на виду, это оскорбляет местных богов, – мягко заметил Тони.
– Не беспокойтесь, я закопала ее под камнями, а перед этим плеснула немного для полагающихся им возлияний.
– Полагающихся возлияний?
– Ну да, немного для Зевса – он ведь родился в этих местах, а потом еще для лунных прях – это уже мое личное.
– Для кого для кого?
– Для лунных прях. Для тех трех дам, которые каждый месяц спрядывают луну, чтобы дать нам наконец настоящую темную ночь. Ночь, которая, в противоположность лунной ночи, на стороне тех, за кем охотятся… таких, как горные куропатки Джозефа.
– Ночь без луны, – сказал Тони. – Разве это интересно? Мой старый отец называл ее ночью для князя тьмы.
Я подняла брови:
– Такое выражение мне представляется необычным для викария.
– Для кого? – Восхитительный миг мелькнувшего на лице Тони смущения. Но тут же его светлые глаза опять оживились. – Но мой отец, дорогая, был таким необычным викарием. И осмелюсь заметить, что ваше возлияние возымело действие. Сегодня будет безлунная ночь. Достаточно темная, чтобы укрыть что угодно… – И он добавил весело: – Или кого угодно.
Фрэнсис сидела в саду, но дверь в холл была открыта, и, как только мы с Тони вошли в гостиницу, она поспешила к нам:
– Дорогая моя! А тут уж настоящую поисковую группу снарядили! Тони был уверен, что ты лежишь со сломанной ногой, окруженная хищниками, но я сказала ему, что с тобой все будет в порядке. Удачный день?
– Прекрасный! Прости, что заставила тебя волноваться, но я решила, когда была там, наверху, что доберусь до этой старой византийской развалины, о которой тебе рассказывала. И она действительно оказалась далеко! Но у меня был волшебный день!
Тони задержался, чтобы полюбоваться нашей встречей, потом исчез в двери позади столика портье. Он оставил дверь приоткрытой. Я услышала, как Стратос тихо говорил что-то по-гречески, разобрать было невозможно.
Фрэнсис не сводила озабоченного, вопрошающего взгляда с моего лица. Я, должно быть, уже не выглядела подавленным существом, которое она видела утром.
– Это для меня? – Она, как и я, помнила об открытой двери.
– Да… если бы ты прошла немного вверх… там я обнаружила то, что мы искали! Принесла живым и невредимым. Вот, ястребинка волосистая – ланглезиус волосатиус, нечто совсем новое.
Я отделила от букета обыкновенный маленький одуванчик и протянула ей. Я увидела, как передернулось ее лицо, но почти сразу вслед за этим глаза ее выразили понимание и приблизились к моим. Я кивнула, с невероятным усилием сдерживая торжествующую улыбку, но справилась, не позволила пошевелиться ни единому мускулу. Глаза у Фрэнсис загорелись.
– Хороший, правда? – сказала я, прикасаясь к желтым лепесткам. – Совершенно свежий, нетронутый.
– Милая, это сокровище, – сказала Фрэнсис. – Я немедленно определю его на место. Поднимусь вместе с тобой.
Я поспешно покачала головой. Это бы выглядело так, будто мы хотим побыстрее уединиться.
– Не стоит. Я принесу тебе все вниз, как только переоденусь. Вот остальное. Я не думаю, что тут попадется еще что-то особенное, но времени было мало. Закажешь мне цикутию и барашка, ладно? Пообедаем вместе. И хорошо бы поскорее, я умираю от голода.
Я прибежала наверх в свою комнату. Последние розовые лучи солнца догорали на стенах. Тени виноградных листьев расплывались и готовы были пропасть в темноте.
Я сняла свой льняной жакет и бросила на кровать, потом скинула пыльную обувь. Только теперь я начала понимать, насколько устала. Ступни у меня ломило, пыль просочилась сквозь парусиновые туфли. Тонкая соломенная циновка приятно холодила босые ноги. Я стянула платье и швырнула его вслед за жакетом, потом подошла к окну, широко распахнула его, облокотилась на прохладный каменный подоконник и выглянула наружу.
Вдали высились угольно-черные скалы с золотой окантовкой у основания. Под ними лежало нагретое море в тени цвета индиго, а там, где солнце еще касалось его, – мерцающего темно-фиолетового цвета. Плоские скалы около гостиницы, полностью лежащие в сумеречном свете, были оттенка анемонов. Ледяные маргаритки закрылись, а листья, покрывающие скалы, выглядели темными, как водоросли. Ветер к вечеру переменился, и легкий бриз дул от берега, гоня рябь по воде. Две чайки плавали по заливу, их можно было узнать только по протяжным печальным крикам.
Я посмотрела в сторону открытого моря. Каик выходил на ночной лов вместе с григри, небольшими лодками, следующими за ним гуськом, как утята за мамой-уткой, на хорошие участки для лова. Скоро далеко в море разбегутся маленькие огоньки и будут покачиваться на волнах и мерцать как звезды. Я смотрела на них, гадая, не «Эрос» ли выступает в роли утки, и, напрягая зрение, всматривалась в даль, в сумеречное море, пытаясь уловить хотя бы намек на другой каик, незнакомый, скользящий вдалеке без света.
Потом я взяла себя в руки. Это ни к чему. Если я разыгрываю непричастность к происходящему, надо выбросить из головы все мысли о них. Во всяком случае, нечего мне о них задумываться. Каик Ламбиса проскользнет в темноте к дельфиньему заливу. На борту – трое, они, вероятно, совсем забыли обо мне и, счастливые, обратили свои лица и мысли к Афинам, конечному пункту своих приключений. А я, усталая, голодная, вся пропыленная, теряю тут понапрасну время. Если бы в гостинице Стратоса можно было принять горячую ванну…
Оказывается, можно было. Я быстро помылась, вернулась к себе в комнату, натянула свежее платье, привела в порядок волосы и лицо. Я уже надела босоножки, когда раздался звонок. Я схватила сумочку и выбежала, едва не столкнувшись на площадке с Софией.
Я извинилась, улыбнулась и спросила, как у нее дела, и тут вдруг меня пронзило, что совсем недавно, днем, я видела могилу ее мужа. Испытанный шок пагубно отразился на моей речи: я стала бормотать какие-то глупости, но она, кажется, ничего не заметила. София говорила с обычной печальной учтивостью, хотя теперь я легко заметила – поскольку искала их – следы усталости от бессонных ночей на ее лице и неподдельный ужас в глазах.
Она взглянула мимо меня в отворенную дверь моей комнаты.
– Простите, я должна была привести все в порядок, – торопливо сказала я, – но я только поднялась, и прозвенел звонок… Зато я убрала ванную.
– Вам не следует беспокоиться. Это моя работа.
Она прошла в мою комнату и наклонилась поднять туфли.
– Какие они грязные. Я возьму их вниз почистить. Вы сегодня далеко ходили, после того как я видела вас на мельнице?
– Да, довольно далеко, к старой церкви, о которой мне рассказывал ваш брат. Послушайте, не стоит беспокоиться из-за этого старья…
– Нет. Надо их почистить. Мне это нетрудно. Вы в горах… никого не повстречали?
Интересно, подумала я, о Джозефе спрашивает она или о Колине?
– Нет, никого, – покачала я головой.
Она вертела в руках туфли, как бы изучая их. Они были из морской парусины, почти такого же цвета, как у Колина. И вдруг я вспомнила, как он ткнул ногой в эту ужасную могилу…
– В самом деле, не стоит беспокоиться, – почти резко сказала я.
– Я ими займусь. Пустяки. – Она улыбнулась мне, но это скорее подчеркнуло, чем скрыло, внутреннее напряжение.
Все ее лицо, даже зубы и глазные впадины, было словно покрыто тонкой пленкой желтоватого воска. Я вспомнила радость Колина, живую перемену в Марке, как они оба весело дурачились с Ламбисом. И это все благодаря Софии. Если бы Джозеф и в самом деле был форменной скотиной и не заслуживал, чтобы его оплакивали. Если бы это было правдой, что она ненавидела его… Но разве можно, в самом деле, по-настоящему ненавидеть мужчину, с которым делишь ложе и которому родила ребенка? Я тогда думала – нет. Но так думают в двадцать два…
Терзаемая чувством вины, которая была не моей, я задержалась на мгновение дольше и после неловкого спасибо повернулась и поспешила вниз по наружной лестнице. Обогнув гостиницу, я прошла туда, где Фрэнсис поджидала меня с вермутом для себя и с цикутией для меня.
– Как ты можешь пить такое? Это же отвратительно.
– Все истинные грекофилы ценят этот вкус. О, как хорошо! – Я откинулась на стуле, дала напитку стечь тонкой струйкой по нёбу в горло, подняла бокал, приветствуя Фрэнсис, и наконец дала волю губам и глазам – позволила себе торжествующе улыбнуться. – За… нас и наших отсутствующих друзей!
Мы выпили. Фрэнсис с улыбкой внимательно смотрела на меня.
– Я хочу тебе еще кое-что сказать, невежественная маленькая зануда. Среди этого первоклассного букета сорняков, что ты мне притащила, оказался, я уверена, чисто случайно, действительно один чрезвычайно интересный экземпляр.
– Великий и всемогущий Зевс! Ай да я! Ты имеешь в виду ястребинку волосистую?
– Нет, вот это. – Несколько растений стояло в стакане воды у ее локтя, она тихонько отделила одно из них и вручила мне. – Очень это было с твоей стороны разумно принести его вместе с корнем. Только осторожно.
У растения были круглые листья, пушистые от белого пуха, темно-фиолетовый стебель… что-то смутно знакомое.
– Что это?
– Origanum dictamnus, – сказала Фрэнсис.
– О!
– Не делай большие глаза. Иначе – ясенец белый, один из видов майорана. Ты даже могла его видеть в Англии, ну не то чтобы повсюду… иногда бывает на альпийских горках.
– Он такой редкий, что ли?
– Нет, но интересно, что ты нашла его здесь. Это ведь критское растение, отсюда название. Dictamnus – это значит, что впервые оно обнаружено здесь, на Дикте.
– Дикта, место рождения Зевса! Фрэнсис, это просто здорово!
– A origanum значит «радость гор». Не потому, что есть на что посмотреть, а из-за его свойств. Греки и римляне использовали эту траву как целебную, а также – для крашения, готовили из нее благовония. Они называли ее еще «травой счастья» и венчали своих юных возлюбленных. Замечательно, правда?
– Прекрасно. И ты только что это вычитала, чтобы произвести на меня впечатление?
– Ха-ха-ха, в самом деле. – Она взяла в руки книжку, которая лежала около нее на столе. – Это книга о греческих диких растениях, в ней содержатся некоторые довольно любопытные сведения. Там есть большой кусок об origanum, приведенный из медицинской книги Диоскорида, грека, жившего в первом веке. Это изумительный перевод семнадцатого века. Вот он. – Она раскрыла страницу и указала место:
Dictamnus, который некоторые называют Pulegium Sylvestre (а также Embactron, Beluacos, Artemidion, Creticus. Ephemeron, Eldian, Belotocos, Dorcidium, Elbunium, Romans, Ustilago rustica), является критским растением, раздражающим, едким, похожим на Pulegium. Однако обладает листьями более крупными и опушенными, как бы покрытыми шерстью, и не дает ни цветов, ни семян, к тому же проявляет себя так же, как Sative Pulegium, только гораздо сильнее и в большем количестве, поскольку не только при всасывании, но также и когда его прикладывают к чему-либо и при окуривании выделяет мертвую Embria. И говорят также, что коз, выросших на Крите и питающихся этим растением, не берут стрелы… И корень его на вкус теплый: он также ускоряет роды, и сок его, смешанный с вином, помогает при укусах змей… Но если сок капнуть на рану, она немедленно заживает.
– Зачем тебе это? – спросила я Фрэнсис.
– Просто так. Мне было интересно, не пользуются ли критяне этим до сих пор. Я имею в виду эту штуку, которая как-то все лечит «от абортов до укусов змей…».
– Скорее всего – нет. Со временем познания теряются. Так вот она какая – «радость гор»!
– Ничего особенного, я полагаю, но было бы очень интересно посмотреть, как он растет. – Фрэнсис взяла его от меня и снова поставила в воду. – Ты помнишь, где его сорвала?
– Боже мой, откуда! Мы с Ламбисом щипали травку, так сказать, на ходу, как загнанные олени. Но я бы могла, наверное, определить место в пределах двух квадратных миль. Только там очень круто, – предупредила я, – примерно градусов тридцать… а кое-где и под девяносто. Тебе так уж надо… я хочу сказать, ты в самом деле хочешь сходить посмотреть? – Предложенный Марком план немедленного бегства похоронным звоном гудел у меня в голове. Бедняжка Фрэнсис, ей, кажется, так трудно мне отказать! И есть ли опасность? Какая нам грозит опасность?
– Да, очень. – Фрэнсис внимательно и слегка озадаченно смотрела на меня.
– Я попытаюсь припомнить, – сказала я.
Она продолжала смотреть на меня, потом вдруг резко встала:
– Пойдем есть. Ты, я вижу, устала как собака. Тони обещал осьминога и уверяет, что этот деликатес не подают даже в лучших ресторанах Лондона.
– Вполне возможно.
– Что ж, дорогая, все надо попробовать, – сказала Фрэнсис. – Лучше дай мне мои полиэтиленовые мешочки, что бы там ни было – надо сохранить origanum. Я рассмотрю его получше потом.
– Господи, я про них забыла. Я все-таки забрала их из твоей комнаты, пихнула себе в карман жакета, а ушла без него. Пойду схожу за ними.
– Не беспокойся. На сегодня тебе хватит. Это не к спеху.
– Что ты, это одна секунда.
Когда мы шли по коридору, я заметила Софию. С моими туфлями в руках она исчезла за дверью Стратоса. Она, должно быть, закончила уборку наверху, и я снова с ней не встречусь, с облегчением подумала я. Несмотря на протесты Фрэнсис, я оставила ее у дверей ресторана и побежала к себе в комнату.
София навела там полный порядок: жакет висел за дверью, брошенное платье аккуратно повешено на спинку стула, полотенца сложены, а покрывало снято с постели. Полиэтиленовых мешочков Фрэнсис не было в первом кармане – были ли они вообще? – но я обнаружила их во втором и побежала с ними вниз.
Обед вселил в меня бодрость, и даже осьминога мы осилили под пристальным наблюдением Тони. Молодой барашек, который затем последовал, был замечательный, хотя я никак не могла примириться с тем, что у меня в тарелке нежные маленькие косточки молочных ягнят.
– Нет возможности всех их пасти, – сказала я Фрэнсис, увидев, что она тоже мучается этим. – Здесь слишком мало пастбищ, чтобы дать им вырасти. А если попадешь в Грецию на Пасху, боюсь, тебе придется свыкнуться с обычаем, когда ягненка едят всей семьей. Дети любят его, играют с ним, потом ему перерезают горло, и семейство оплакивает его, а завершается все радостным пиром.
– Ужасно! Похоже на предательство!
– Но ведь это просто символ.
– Я понимаю, но разве они не могли пользоваться нашими символами – хлебом и вином?
– Они и пользуются. Но пасхальное жертвоприношение – и у себя дома, не в церкви, ты подумай! Я раньше рассуждала тоже, как ты, и до сих пор терпеть не могу смотреть, как ягнята идут домой на свою погибель в Страстную пятницу. Но разве это не в миллион раз лучше, чем то, что мы делаем дома, и тем не менее считаем себя гуманными? Вот ягненок бежит домой рысцой, играет с детьми, как собачонка, счастливый. Пока нож не оказался у него в горле, он и не подозревает, что скоро умрет. Разве это не лучше, чем эти отвратительные грузовики у нас дома, битком набитые животными, с грохотом катящие по понедельникам и четвергам на бойни, где – вот она эта гуманность, которая так тебе нравится, – они чувствуют запах крови, испытывают страх, и им приходится ждать своей очереди там, где все насквозь пропахло смертью?
– Да. Да, конечно. – Она вздохнула. – И все же это так ужасно. А вино довольно хорошее. Как, ты сказала, оно называется?
– «Царь Минос».
– Тогда за «траву удачи»!
– За нее и за ястребинку ланглезиус… О!
– Ты что?
– Просто я вспомнила, где нашла его, твой ясенец белый.
– Да? Хорошо. Надеюсь, я смогу туда добраться.
– Думаю… да, – медленно сказала я. – На самом деле он рос в старой церкви, вернее, на ней. И я уверена, есть еще какое-то место, где они растут.
– Вот и хорошо. Мне бы очень хотелось взглянуть, как он растет. Ты говорила, что дорога туда почти до конца приличная?
– Да… дорога, но я бы не сказала, что она «приличная». Местами страшные колдобины. Но все будет в порядке, если смотреть себе под ноги. Все равно… – Я улыбнулась, мое невесть откуда взявшееся ощущение вины при этом прошло. – Было бы намного легче и приятнее отправиться на лодке. Очевидно, недалеко от церкви есть старая гавань. Мы могли бы как-нибудь взять каик, пройти вдоль берега и прямо оттуда направиться в горы.
Я с удовлетворением подумала, что тогда мне не придется испытывать угрызения совести за то, что потащила ее с утра пораньше в горы. Мы можем, например, взять машину из Ираклиона до Айя-Галлини, там нанять каик, и я покажу ей точное место, где Колин сорвал со стены церквушки ясенец белый.
– Нам надо это решить, – сказала Фрэнсис, – правда день-другой можно и повременить: ты ведь не хочешь отправиться туда завтра же? Тони, вы не могли бы подать кофе на террасу? Если ты готова, Никола…
– Я только все-таки схожу за жакетом, – поднимаясь, сказала я. – Дай мне origanum, я спрячу его в надежное место наверху.
Я осторожно положила полиэтиленовый мешочек с драгоценным растением на стол у себя в комнате и взяла висевший за дверью жакет. Когда я надевала его, что-то твердое в одном из карманов глухо стукнулось об угол стола. Я сунула в карман руку и нащупала холодный металл, тонкое острое лезвие ножа.
Холодный предмет коснулся моей кисти, уколов легким разрядом электрического тока. Тут я вспомнила. Я вытащила его из кармана, взглянула на него. Нож Ламбиса, конечно, тот самый, который я забрала у него во время ужасной трагикомической стычки в разрушенной церкви. Мне следовало вспомнить о нем раньше и вернуть. Что ж, я еще смогу это сделать, когда сбудется мое развеселое «до встречи в Афинах».
Я уже повернулась, чтобы убрать его с глаз долой в чемодан, как мне в голову пришла мысль, которая заставила меня застыть на месте с неосознанным еще страхом, растекающимся по коже, как ледяная вода. Когда я приходила забрать полиэтиленовые мешочки для Фрэнсис, я ведь вроде обшарила оба кармана жакета. Да или нет? Я нахмурилась, напрягая память. Потом пришла уверенность: я совала руку в оба кармана и не могла не заметить ножа. Его там не было.
София. Единственное объяснение. София, должно быть, обнаружила нож, когда вешала мой жакет. Она брала его… зачем? Чтобы показать Стратосу и Тони? Брала с собой как раз тогда, когда я видела ее исчезающей за дверью кабинета Стратоса, и только для того, чтобы потом тихонько положить его обратно, пока я обедала? Зачем?
Я с размаху села на край кровати, вне себя от охватившей меня паники, попыталась размышлять последовательно.
Нож Ламбиса. Это не важно, об этом не следует забывать. Это не важно. Здесь его никто не опознает; никто из них не видел Ламбиса, никто даже не знает о его существовании. Нож, скорее всего, не может связать меня с этой историей, скорее всего…
Зачем же тогда София сделала то, что она сделала? Просто потому, говорила я себе, что она и ее сообщники, как все преступники, очень чутко реагируют на всякие мелочи. Обычная женщина-туристка вдруг носит в кармане без футляра весьма внушительного вида нож. Она решила, что не мешает показать его брату. Но точно ли только этим и кончилось дело?
Я могла бы купить такой нож в качестве сувенира: несмотря на его внушительный вид, он был довольно изящный – медная рукоятка отделана голубой эмалью и филигранной резьбой у основания клинка. Рассматривая, я перевернула его на ладони. Да-а, вот история. Впрочем, если меня спросят, скажу, что купила эту штуку в Ханье, отчасти как игрушку, отчасти из-за того, что это все-таки подходящий инструмент выкапывать растения для Фрэнсис. Вот почему я взяла его с собой сегодня… Да, это подойдет… я пользовалась им сегодня… это объяснит, почему он уже не выглядит новым: щербины в эмали рукоятки, кое-где зазубрины.
Я с облегчением поднялась и уже готова была расстаться со своими страхами. Такое объяснение подойдет, а пока я уберу его подальше, и надо обязательно не забыть отдать его Ламбису. Наверняка он нужен ему.
Но тут нож выпал у меня из рук и, воткнувшись в дощатый пол, закачался. Я снова уселась на кровать и, закрыв глаза, подперев щеки руками, тщетно пыталась избавиться от картины, которую восстанавливала моя память…
Ламбис, расслабившийся на солнце, сидит рядом с Колином и вырезает из дерева маленькую ящерку. Это после того, как мы вышли из церкви, после того, как я взяла у него этот нож и положила в карман. Он вовсе не расставался с ним; его собственный нож, которым он всегда пользовался, имел деревянную ручку… Я вспомнила это теперь, вспомнила и ножны из тисненой кожи, которые висели у него на ремне и которые лежали рядом, когда он занимался вырезанием…
А этот нож? Эта штука с ручкой из меди, покрытой эмалью, которую я забыла вернуть и она осталась у меня в кармане? Это изящное смертоносное лезвие с эмалью турецкой работы?
«Он выхватил нож, – сказал Марк, – и тяжело упал, стукнулся головой о камень, вот и все… мы взяли у него все остальное, а ботинки зарыли».
Джозеф! Оружие Джозефа, и по этим щербинам, зазубринам его можно безошибочно узнать. И это найдено у меня в кармане женой Джозефа! Показано Тони, показано Стратосу! Потом потихоньку сунуто назад, туда, где было обнаружено.
Я не стала раздумывать, что они могли предположить или можно ли придумать какую-нибудь историю о том, как я нашла этот нож в горах. Я просто села, пытаясь потушить невольную панику, которая велела мне бежать, бежать мне и Фрэнсис, бежать немедленно, этим же вечером, бежать к друзьям и свету, к нормальным людям и местам, прочь из этого кошмара.
К Марку!
Немного погодя я положила нож в чемодан, взяла себя в руки и сошла вниз по лестнице.
