Мистер Воган находился на Сивушном острове, в сернокислотном цехе, где производил опись имущества, готовясь к его продаже с аукциона. Эту скучную работу он мог бы поручить своим помощникам, но как раз сейчас хотелось занять себя какой-нибудь рутиной. При других обстоятельствах ему было бы больно расставаться с этим проектом. Воган вложил в него немало сил и средств: приобрел особняк в Баскоте с прилегающими землями и островом, оплатил планирование и исследования, перегородил запрудой протоку, засадил обширные поля сахарной свеклой, построил железную дорогу и мост для подвоза свеклы… И все это помимо главного: строительства завода на острове. У него хватало энергии на столь амбициозное начинание в ту пору, когда он был еще холост, и позднее, когда женился и стал отцом. По правде говоря, он решил свернуть проект не по причине его бесперспективности (как раз с этим все было в порядке), а просто потому, что больше не хотел им заниматься. С потерей дочери он потерял и интерес к работе. Другие его предприятия – принадлежавшие ему фермы и доля в отцовской горнорудной компании – приносили достаточно прибыли; так стоило ли напрягаться, решая текущие проблемы и развивая производство, если проще было все это забросить? Воган даже получал своеобразное удовлетворение от демонтажа, распродажи, переплавки и окончательной ликвидации целого мира, на создание которого он потратил так много времени и денег. Кропотливое составление описи давало ему возможность забыться. Он подсчитывал, измерял, заносил в реестр – и это его успокаивало. Это помогало ему не думать об Амелии.

Этим утром он тотчас по пробуждении попытался вспомнить ускользающий сон, но так и не смог, хотя подозревал, что это был тот самый, невыразимо жуткий сон, который часто посещал его в первые дни после исчезновения дочери. Осталось только чувство опустошенности. Чуть позже, когда он шел через двор, ветерок донес до него издали высокий детский голос. Разумеется, все детские голоса на большом расстоянии звучат очень похоже. Он это знал. Но два этих утренних события выбили его из колеи, так что срочно потребовалось занять себя чем-нибудь однообразно методичным.

Но и здесь, в одном из складских помещений, его взгляд случайно наткнулся на нечто, открывшее перед ним лазейку в прошлое, и он вздрогнул от неожиданности. Это была большая банка с леденцами из ячменного сахара, забытая в пыльном углу. И тотчас видением возникла она – запускающая пальцы внутрь банки и очень довольная, когда попадались два слипшихся леденца и ей разрешали отправить в рот оба. Его сердце бешено застучало, банка выскользнула из пальцев и разбилась на бетонном полу. Все пошло прахом: ему уже не восстановить душевное спокойствие до конца этого дня, как и ей не материализоваться сейчас в этой комнате.

Он громко позвал кого-нибудь, чтобы убрать мусор, и вскоре услышал топот, но, к удивлению Вогана, в дверях появился не его помощник с метлой, а человек из его домашней прислуги: садовник Ньюмен. Он начал говорить, даже не переведя дух, отчего речь его вышла сбивчивой и трудной для понимания. Среди прочего Воган уловил слово «утонула».

– Отдышись, Ньюмен, и повтори спокойно.

Садовник начал заново и на сей раз более-менее внятно рассказал историю о девочке, утонувшей в реке и потом чудесно ожившей.

– Сейчас она в рэдкотском «Лебеде», – заключил он. И уже почти шепотом, словно едва осмеливаясь произнести такое, добавил: – Говорят, ей на вид около четырех лет.

– Боже правый! – Его руки взметнулись вверх, но замерли на полпути. – Пусть моя жена до поры об этом не знает, хорошо? – попросил он и тут же по лицу садовника догадался, что запоздал с этой просьбой.

– Миссис Воган уже отправилась туда. Новость сообщила миссис Джеллико, наша прачка, а ей рассказал об этом прошлой ночью один из посетителей «Лебедя», видевший все своими глазами. Мы не догадывались, о чем она хочет поговорить с хозяйкой, – иначе мы бы ее и близко не подпустили. Но мы подумали, что она хочет попросить расчет. А потом вдруг видим: миссис Воган бежит к эллингу, да так быстро, что за ней не угонишься. Когда мы туда подоспели, она уже отчалила в своей старой лодке и почти скрылась из глаз.

Воган поспешил домой, где юный подручный конюха, предугадав его желание, уже оседлал коня.

– Вам придется лететь во весь опор, чтобы ее нагнать, – предупредил он.

Воган сел в седло и пустил коня галопом в сторону Рэдкота. Но через несколько минут скачки сменил аллюр на рысь. «Лететь? – подумал он, вспомнив слова мальчишки. – Я все равно ее не догоню». В самом начале их семейной жизни он несколько раз плавал с ней на лодке и имел возможность убедиться, что с веслами она управляется не хуже любого известного ему мужчины. Она была стройной – и, соответственно, легкой, – но притом очень сильной. Отец пристрастил ее к лодочным прогулкам еще до того, как она научилась ходить по земле; ее весла погружались в воду без брызг и так же чисто выныривали после гребка, подобно прыгающим рыбам. Там, где другие багровели и обливались потом, у нее лишь чуть прибавлялось румянца на щеках, и она буквально сияла от удовольствия, ощущая упругий контакт с водой. Некоторых женщин горе делает более мягкими, но в Хелене оно выжгло ту немногую мягкость, что начала формироваться после рождения дочери, и сделало ее еще более жесткой, чем прежде. И сейчас, получив это известие, она вся была сгустком жил и мускулов, устремленным к цели; к тому же она имела получасовую фору. «Лететь и нагнать ее?» Он не имел ни единого шанса. Хелена была недосягаема. И такой она была для него уже давно.

Именно надежда помогала ей всегда быть намного впереди Вогана. Сам он расстался с надеждой уже давно, и если бы Хелена поступила так же, то через какое-то время – он так думал – счастье могло вернуться в их семью. Но она вместо этого подпитывала огонек надежды, используя в качестве топлива любую подвернувшуюся мелочь, а когда топить было совсем нечем, она удерживала этот огонек от угасания лишь силой своей веры. Тщетно он пытался ее утешить и успокоить, тщетно рисовал картины другого будущего, другой жизни.

«Мы можем уехать за границу и какое-то время пожить в другой стране», – предлагал он. Эта тема впервые возникла вскоре после их свадьбы и периодически поднималась в последующие годы. «Почему бы нет?» – говорила она в ту пору, еще до исчезновения Амелии, как и раньше, еще до ее рождения. И недавно он предложил это снова. Они могли бы переехать в Новую Зеландию – на год или на два. А то и навсегда. Возвращаться было незачем. Новая Зеландия – это вполне подходящее место для работы и для жизни…

Но теперь Хелена встретила это предложение в штыки: «Как же Амелия отыщет нас там?»

Он заводил речь о других детях – они с самого начала хотели иметь нескольких детей. Но будущие дети были для его жены нематериальными, абстрактными. А ему они порой виделись во плоти – но лишь во снах или в первые секунды по пробуждении. Супружеская близость, прекратившаяся в ночь исчезновения их дочери, так и не возобновлялась впоследствии. До Хелены он много лет вел холостяцкую и более-менее воздержанную жизнь. Если другие холостяки покупали женские ласки за деньги или заводили интрижки, чтобы потом бросить возлюбленных, он ложился спать в одиночестве и при нужде обходился подручными средствами. Возобновлять такой образ жизни ему не хотелось. Если жена больше не могла дарить ему плотскую любовь, он предпочел обходиться без всяких утех вообще. Его пыл угасал. Он больше не ждал никаких наслаждений ни от ее тела, ни от своего собственного. Надежды покидали его одна за другой.

Она винила его. И он сам винил себя. Одна из обязанностей отца – оберегать детей от любой опасности, – и он с этой обязанностью не справился.

Воган вдруг осознал, что стоит на месте. Его конь опустил морду, вороша сухой зимний папоротник.

– Для тебя там ничего нет. Как и для меня.

Он ощутил тяжелейшую усталость. Возникла мысль: уж не болен ли он? Способен ли двигаться дальше? Вспомнились чьи-то слова, сказанные совсем недавно: «Долго так продолжаться не может». Ах да, та самая женщина в Оксфорде. Миссис Константайн. Как глупо все получилось с тем визитом. Но в данном случае она была права. Он не мог продолжать в том же духе.

И он продолжил путь.

В «Лебеде» он обнаружил необычно большое для этого времени дня и времени года скопление клиентов. И все они воззрились на Вогана с любопытством людей, ставших свидетелями необычайных событий и закономерно ожидающих еще чего-нибудь интересного. Он не уделил им никакого внимания и направился прямиком к барной стойке, где женщина, едва взглянув на него, сказала:

– Следуйте за мной.

Она провела его коротким коридором к старинной дубовой двери. Открыла ее и шагнула в сторону, пропуская его вперед.

Потрясений было слишком много сразу, и тогда он не смог отделить их одно от другого. Лишь позднее, задним числом, ему удалось разобраться со всеми нахлынувшими тогда впечатлениями, дать им названия и выстроить их по порядку. Первым было недоумение – оттого, что в комнате не оказалось его жены, хотя он был совершенно уверен, что застанет ее там. За этим последовало замешательство при виде очень знакомого, но давно забытого лица. Это была молодая женщина, скорее даже юная девушка, которой он когда-то сделал предложение и она ответила «да», смеясь: «Да, если мне разрешат взять с собой лодку». Она повернула к нему сияющее лицо и широко, счастливо улыбнулась, а ее глаза ярко светились любовью.

Воган замер как вкопанный. Хелена. Его жена – полная энергии, веселая и прекрасная, как в былые дни. До пропажи дочери.

Она рассмеялась:

– Ох, Энтони! Да что с тобой такое?

Она взглянула вниз и что-то приподняла с постели, говоря певуче-ласкательным голосом, который был знаком ему по другим, лучшим временам.

– Погляди, – сказала она, обращаясь к кому-то, но не к нему. – Погляди, кто пришел!

И тут случилось третье потрясение.

Она повернула ребенка лицом к Вогану:

– Папочка пришел!