Пока происходили все эти события, человек с разбитым лицом и черными пятнами на кончиках пальцев продолжал спать в постоялой комнате трактира «Лебедь». Он лежал на спине, с пуховой подушкой под головой, и не шевелился, если не считать ритмичного поднятия и опускания грудной клетки.

Существует множество представлений о природе сна, но ни одно из них нельзя назвать абсолютно верным. Нам не дано знать наверняка, как происходит погружение в сон, потому что, погрузившись в него, мы одновременно теряем связь с реальной памятью. Зато всем нам знакомо чувство этого самого «погружения» – как бы плавного ухода в глубину, – которое непосредственно предшествует засыпанию.

Когда Генри Донту было десять лет, он увидел во сне ясеневое дерево и родник у его корней, связанный с подземной рекой, в которой обитали русалки и наяды, именуемые Девами Судьбы. Когда он размышлял о процессе погружения в сон, ему представлялось нечто вроде этого подземного потока. Дремоту он ощущал как долгий заплыв, медленное перемещение в необычайно плотной воде, когда он мог одним легким, приятным движением придать своему телу то или иное направление – просто так, ибо у заплыва не было конкретной цели. Иногда поверхность воды была совсем рядом, над самой его головой; и дневной мир, со всеми его тревогами и радостями, давал о себе знать с той стороны. В таких случаях он по пробуждении чувствовал усталость, словно не спал вообще. Впрочем, обычно он спал хорошо, пробуждаясь свежим и отдохнувшим, порой со счастливым ощущением, что повидал во сне своих друзей или получил весточку от своей любящей (ныне покойной) мамы. Против этого он ничего не имел. Другое дело, когда пробуждение прерывало какой-нибудь захватывающий, полный приключений сон, следы которого тут же смывались приливом повседневности.

Но в трактире «Лебедь» с ним не происходило ничего из описанного выше. Пока жизнь теплилась в его теле, покрывая корочкой раны и выполняя сложную работу внутри черепа, пострадавшего от столкновения с Чертовой плотиной, Генри Донт просто тонул – непрерывно опускался в мрачные глубины гигантской подводной пещеры, где не было никакого движения, а были только тьма и тишина, как в могиле. Так продолжалось неизмеримо долгое время, но в конце концов память начала пробуждаться, и в застывших глубинах наметилось какое-то оживление.

Беспорядочно появлялись и исчезали сцены из прошлого, никак не связанные между собой.

Горечь обманутых надежд после его неудачного брака.

Жалящий холод родниковой воды, который он ощущал днем ранее на лугу Трусбери-Мид, когда указательным пальцем перекрыл тоненький ручеек, дающий начало Темзе, и ждал, пока вода не скопилась в достаточном количестве, чтобы преодолеть эту «запруду».

Скольжение на грани падения, ощущаемое всем телом, когда он в двадцатилетнем возрасте катался на коньках по замерзшей Темзе; в тот день он встретил свою будущую жену, и это скольжение-падение затянулось на много недель, на всю зиму, вплоть до их свадьбы в самом начале весны.

Сильнейшее изумление, как удар по мозгам, когда он увидел пустоту на месте старой будки привратника у входа в монастырь, – ему тогда было шесть лет, и он впервые обнаружил, что физический мир может подвергнуться столь разительным переменам.

Звон разбитого стекла во дворе и громкая ругань его отца, стекольщика по профессии.

Таким вот образом содержимое его черепной коробки проверяло само себя, удостоверяясь, что все было на месте и в целости, ничего существенного не пропало.

Напоследок появился образ, отличный от всех прочих. Нечто совсем иного рода. Этот образ также был ему знаком: он часто – и не упомнишь, сколько раз, – видел его во снах, но всегда размыто, не в фокусе, потому что не встречал его в реальном мире, только в своем воображении. Это был образ ребенка. Его, Донта, собственного ребенка. Того самого, которого он не завел с Мириам и даже не пытался завести с другими женщинами. Образ его будущего ребенка. Он проплыл перед глазами и начал удаляться, вызвав ответную реакцию у спящего мужчины, который попытался поднять руки, чтобы его ухватить. Но образ уже был за пределами досягаемости, хотя на сей раз оставил ощущение чего-то более конкретного, более близкого к реальности. Кажется, это была девочка? Однако видение уже исчезло.

А в сознании спящего произошла новая перемена. Появился пейзаж, незнакомый и жутковатый, но притом как будто имеющий самое непосредственное отношение к Генри Донту. Какая-то жестоко изуродованная местность. Зазубренные скалистые утесы. Тут и там рваные расселины или пузырчатые вздутия. Что здесь произошло – война? Или землетрясение?

Сознание начало просветляться, и в голове Генри Донта шевельнулась мысль. Этот пейзаж не был по-настоящему видимым… Это были не зрительные образы, а информация, передаваемая в мозг – ну да, кончиком его же собственного языка… И вот уже скалы превратились в обломки зубов, а искореженная земля оказалась месивом в его ротовой полости.

Он проснулся.

И тревожно замер. Острая боль пронзила конечности, застигнув его врасплох.

Он открыл глаза – и увидел лишь тьму. Тьму? Или… или он ослеп?

В панике он поднес руки к лицу (боль усилилась) и на этом месте обнаружил что-то чужеродное. Его лицевые кости покрывало что-то мягкое, превосходящее толщиной кожу и нечувствительное при касании. Он принялся отчаянно нащупывать край этого покрытия, чтобы от него избавиться, но его пальцы были такими толстыми и неловкими…

Затем раздался звук. Женский голос:

– Мистер Донт!

Его руки были перехвачены чужими, на удивление сильными руками, которые не дали ему сорвать с глаз этот покров.

– Не трогайте свое лицо! Вы получили травму. Вероятно, вы ощущаете онемение. Сейчас вы в безопасности. Это трактир «Лебедь» в Рэдкоте. Произошел несчастный случай. Вы это помните?

Слово возникло в его сознании и мигом перенеслось на язык, но дальше застряло в развороченной полости рта, и, когда все же вышло наружу, он сам его не узнал. Он сделал новую попытку и на сей раз выговорил:

– Глаза!

– У вас оба глаза заплыли. От сильного удара головой при столкновении. Но когда опухоль спадет, вы будете видеть нормально.

Женщина убрала его руки от лица. Он услышал звук льющейся жидкости, но уши не могли подсказать ему цвет этой жидкости, форму кувшина или вид наполняемого сосуда. Он почувствовал наклон матраса – кто-то сел на край постели, но как выглядит этот человек, он узнать не мог. Окружающий мир сделался непознаваемым, и в этом мире он был беспомощным пленником.

– Мои глаза!

Женщина снова перехватила его руки:

– Это всего лишь опухоль. Она пройдет, и зрение вернется. Вот, выпейте. Будет непривычно, потому что вы не почувствуете край кружки губами, но я поднесу ее аккуратно.

Она оказалась права. Не было никакого предупреждающего прикосновения к губам, перед тем как в его рот вдруг потекла сладковатая жидкость. Мычанием он попросил лить сильнее, но услышал в ответ:

– Пейте маленькими глотками.

Когда пациент утолил жажду, женщина спросила:

– Вы помните, как сюда попали?

Он задумался. Память отказывалась ему служить. На поверхности мельтешили обрывки каких-то случайных воспоминаний. Он издал невнятный звук, сопроводив его неопределенным жестом.

– А девочка, которую вы сюда принесли, – вы можете сказать, кто она?

В этот самый миг, судя по шуму, открылась дверь комнаты.

– То-то мне показалось, я слышу разговор, – раздался новый голос. – Она здесь.

Матрас вернулся в прежнее положение, когда женщина встала на ноги.

Он поднес руку к лицу, теперь уже зная, что нечувствительный слой был его онемевшей кожей, и наткнулся на ряд швов. Нащупал кончики ресниц, сдавленных распухшими, воспаленными веками. Неловко подцепил пальцами верхнее и нижнее веко и потянул их в разные стороны…

– Нет! – крикнула женщина, но было уже поздно.

Яркая игла света вонзилась в зрачок, и у Донта перехватило дыхание. Но не только от боли, ибо с этим светом ему явился образ, который он видел во сне. Девочка, плывущая в воздухе; его будущий ребенок; дитя его воображения.

– Это ваша девочка? – обратился к нему только что вошедший человек.

Глаза ребенка цветом напоминали воды Темзы и были столь же безучастно-невыразительны.

«Да, – ответило его сердце. – Да. Да!»

– Нет, – промолвил он.