Радость

Она снова проводила ножом по своим голым грудям, разрезая плоть и пуская на волю длинные ручьи крови, перекрещивающие торс. Руки, бедра, лицо, грудь и живот были заштрихованы порезами, которые заливали кровью ее, все еще ошеломляюще красивое, тело. Полицейские окружили ее. Они держали ее под прицелом и велели бросить нож на землю. Очередная коронация абсурда в жизни, испачканной безумием и невменяемостью: если она не перестанет причинять себе боль - офицеры застрелят ее.

Мужчину с разорванной грудью, перед которым она стояла на коленях, звали Эдди Волкер. Садистский серийный насильник и убийца кричал как маленькие девочки, которых он насиловал, когда Шана потрошила его. Она хотела бы воплотить свою угрозу в реальность и попрыгать на скакалке из его кишок. Но она находила вид его дымящихся, раздутых внутренностей отталкивающим, как и запах. Запах рвоты и аммиака.

Шана знала, что Бог, ее Бог, Бог ее народа, помогал тем, кто помогал себе сам. Он давал силу и покой тем, кто это заслуживал. Шана подняла отрезанный пенис, все еще шипящий как сосиска на гриле, и сморщенный мешок горелой плоти, который некогда был мошонкой, к лицу и удивилась, когда не смогла их распознать. Прошло всего лишь десять лет с тех пор, как Шана взяла их в рот первый раз. Она харкнула на это массу и перекинула через плечо в грязь. Полицейские поморщились и ахнули, когда поняли, что упало к их ногам.

Эдди стонал. Даже с туловищем, рассеченным от паха до кончика подбородка, и жирными фиолетовыми кишками, кипящими в огромной ране, он был все еще жив. Даже с гениталиями, обращенными в обугленную руину, распиленным и разбросанным в разные стороны телом, он продолжал дышать. Его сердце продолжало биться. То, что они говорили, оказалось правдой. Зло никогда не умирает. Шана плюнула в лицо Эдди.

Не ее вина, что она оказалась на этой тропе. Вся ее жизнь была омрачена болью. Шана никогда не знала, что такое радость.

Слезы скатились по щекам Шаны, когда она подняла руки вверх и позвала Бога. Но она знала, что это бесполезно. Ее Бог не был богом милосердия. Он не отвечал на жалость к себе. Он не внимал, когда бабуля Шаны отрезала ей клитор острым лезвием, без анестезии, и зашила ее вагину кетгутом, дабы сохранить невинность для брака и защитить всех от проклятия. Он не слышал, как Шана плакала из-за того, что ее естество было изуродовано, гарантируя то, что она никогда не будет получать удовольствие, как другие женщины. Когда она была готова стать собственностью будущего мужа, который выкупит ее за тридцать или сорок коров, ее девственность обеспечивалась за счет разрушения ее желаний, как это было принято в ее культуре. Даже, несмотря на то, что Шана родилась в Америке и никогда не была в Нигерии, она с юности поняла, что женщина – это сосуд для мужского семени и нянька для детей. Проклятие нависло над ее семьей несколько веков назад. И оно сулило ужасающее наказание для тех, кто не чтит традиции.

Шана заплакала и воззвала к Чанго, богу грома и гнева у йорубийцев, когда мать держала ее, а бабушка поднесла тонкий нож для филе рыбы к ее наиболее чувствительному органу. Они называли это женским обрезанием. Оно должно было обезопасить ее, стать щитом от семейного проклятия. Тогда ей было всего восемь лет. В двенадцать лет грязный, безумноглазый отморозок, который напоминал ей Иисуса Христа с икон, разорвал швы на ее половых губах. Он прорезал стежки швейцарским военным ножом перед тем, как засунуть внутрь свой отвратительный пенис, смеясь от мысли, что кто-то помешает ему в переулке, через который Шана шла в школу. Чанго не ответил на ее молитвы даже тогда. Она продолжала выкрикивать его имя снова и снова, в то время как пот мужчины капал со лба в ее глаза, алкогольное дыхание паром летело в ее лицо, а его грубые и чумазые руки мацали ее молодую плоть, проталкиваясь внутрь и разрывая ее нежный бутон.

После этого она как-то узнала, что упоминала его имя всуе. Чанго был богом мести и гнева. Он даровал своим последователям силу, которая помогала мстить несправедливым. Этого было достаточно для них, чтобы выжить самостоятельно.

Шана смогла вспомнить, как тогда вернулась домой и посмотрела в зеркало. На размазанную по лицу помаду, разорванную одежду, тушь для ресниц, черными слезами стекающую по щекам. Она выглядела точно, как шлюха. Так ее назвал отец, когда она впервые начала краситься. Шана знала, что никакой мужчина не возьмет ее в жены, а родители будут обвинять ее во всем. Они всегда говорили, что она становится слишком дикой и недисциплинированной, испорченной «декадентством» американских девочек, с которыми играла. Забавно, что никто из них не наказывал Шану так сильно, как должен был. Ведь все, что она делала – красила губы и опаздывала на школьный автобус.

После того случая штормовые тучи затемняли собой небосвод. Каждый день. Иногда паводок омывал землю ливнем, смывая с улиц мусор, а гром рычал в небесах, точно лев Иуды. Молнии ударяли землю, отчего казалось, что за окном развернулось поле боя. В этот момент родители Шаны запирались в своих комнатах до тех пор, пока шторм не закoнчится. Иногда Шана слышала, как они шепчут имя Чанго благоверными голосами, в то время как небо в ответ бушевало и те в ужасе сжимались от его гнева. В другой раз они обращались к Бабалу Айе, богу мора, инфекций и возмездия. В те дни Шана выходила во двор, дабы дождь омыл ее. Надеясь, что он очистит ее память от воспоминаний об изнасиловании, смоет его грязь, которая ощущалась на коже будто маслянистая пленка. Дождь лил часами: вода поднималась по колено. Тем не менее, Шана стояла, добавляя свои слезы в восходящий поток, а языки молний месили и выжигали землю на клумбах.

Родители Шаны смотрели на нее, словно она их опозорила, словно изнасилованиe – это ее вина. Ее отец угрожал выхолостить этого мужика тупым ножом, когда он наконец-то догонит «ответственного в разрушении невинности его дочери», и в следующий момент обвинял Шану в произошедшем. Ее мама и папа все время спорили о том, что делать с их «развращенной доченькой», которую «уничтожили». Вскоре они и вовсе потеряли интерес в поисках мужчины, который атаковал Шану. И это все была ее вина.

Они твердили, мол она одевается слишком сексуально, и только поэтому ее изнасиловали. Поэтому Шана перестала надевать юбки и шорты. Она носила только длинные штаны, платья и юбки, которые закрывали все, что ниже шеи. Она перестала краситься и коротко постриглась. Они говорили, что она слишком дружелюбна с парнями. И поэтому она избегала их. Они говорили, что ее друзья плохо на нее влияют, и Шана забыла про них. Они говорили, что ее тело формируется слишком быстро, поэтому она морила себя голодом. До тех пор, пока ее груди и бедра не исчезли, и тело не стало похожим на фигуру мальчика-подростка. Она выслушивала их аргументы и тонула в слезах, когда отец называл ее потаскухой и обвинял во лжи об изнасиловании, нацеленной на прикрытие своей распущенности. Иногда мать Шаны защищала ее, а иногда - нет.

Каждый день с момента изнасилования ее родители, казалось, становились все более и более взволнованными. Появились нервозность, осторожность, отрешенность от Шаны. Несмотря на споры о затруднительном положении, они почти никогда не говорили с ней об этом. Они вообще с ней ни о чем не говорили. Она чувствовала, как они не хотели находиться с ней в одной комнате. Они никогда не смотрели ей в глаза и не прикасались к ней. Для Шаны потребовалось немного времени, чтобы понять причину их опасений и враждебности по отношению к ней. Страх. Когда в ее животе начал расти плод, их трепет сменился паникой.

Бесконечные процессии священников и колдунов Йоруба посещали ее почти каждый день. Они молились, медитировали, скандировали заклинания и давали пить настойки на травах и лекарства. Они втирали масла и мази в ее живот. Но ни один из них не прикоснулся к ней просто так. Дожди хлынули сразу, как только они пришли, и продлились до дня их ухода. Небо громыхало, демонстрируя свой пиротехнический гнев, и стреляло шквалом молний во все стороны. Шана видела, как ужас искажал лица священников по мере того, как темные тучи душили небо, а вспышки молний приближались к дому. Не удивительно, что жрецы Йоруба немедленно покинули ее комнату. Было ясно, что священники заболеют после этого визита, и новости об их смерти вернутся обратно в дом. Шана стала изгоем, тенью смерти.

Она никогда не увидела своего ребенка. Она родила его в спальне, окруженная жрецами и жрицами Йоруба, свечами, палочками ладана и чашами у столбов кровати, кровь в которых предназначалась для жертвоприношения.

- Мы не можем принести в жертву просто козу. Чанго хочет большего! – сказал один морщинистый монах.

Отец опустил голову и указал на живот Шаны.

- Ребенок. Это все, что он хочет.

- Нет! Мы не можем отдать его! – вскрикнула мать Шаны.

- Мы уже все перепробовали. Нам больше ничего не остается делать!

Все тряслось. Удары молний выжигали землю вокруг дома. Из соседнего квартала повалил дым, донесся шум автомобильной сигнализации. Чем громче Шана кричала в муках родов, тем чаще и ближе к дому ударяли молнии. Жрецы и жрицы приносили в жертву коз и куриц, перерезая им глотки и разбрызгивая кровь по комнате. Они плясали, скандировали и молились. Затем они начали вопить, когда ребенок, крича, выскользнул из материнского чрева с потоком крови и ярости. Внезапно молния влетела в комнату через окно, отбросив всех стоящих на пол и ударив в кровать.

Шана не смогла вспомнить, что случилось после того, как комната взорвалась светом, а ее голова наполнилась звуками раскалывающегося асфальтa. Она пришла в себя в больнице. Ребенка рядом не было. Никто никогда не говорил Шане, что произошло. Более того, ей запрещали задавать вопросы на эту тему. Штормы больше не появлялись. Однако, гнев ее отца стал сильнее, чем когда-либо.

Несколькими годами позже, как только Шана окончила школу, отец выгнал ее из дома и отказался платить за обучение в колледже. Напоследок он сказал:

- Оплачивай свою жизнь так, как оплачивают шлюхи.

Так Шана стала стриптизершей. Ее «экзотический» имидж сделал ее фаворитом у клиентов, которые вскоре начали предлагать ей деньги за нечто большее, чем раздевание на сцене. И она соглашалась. Эдди украл чувство ее гордости и стыда в том переулке, а родители убедили, что она никогда не вернет их обратно. Что будет, если она переживет еще одно унижение, или даже сотню? Шана была шлюхой, вне зависимости от того, брала она деньги или нет. И поэтому она брала деньги, трахаясь без удовольствия на потных мотельных мастрацах и стесненных задних сидениях автомобилей.

- Позволь мне кончить на твое лицо, шлюха!

- Впусти его в свою задницу, дрянь!

- Давай, оближи мою задницу за еще одну соточку.

Шана страдала от невообразимых унижений. Она отсасывала у двух байкеров за клубом, в то время как третий засовывал свой смазанный слюной член в ее анал, а четвертый просовывал кулак в опухшее влагалище. Они получали кайф, когда Шана плакала, и мастурбировали ей в рот, прежде чем швырнуть ей жалкие сто долларов. Четверть того, что пообещали за проделанную работу. Шана позволила жирной «лесбухе», похожей на Рози О’Доннелл с ирокезом, надругаться над собой при помощи дилдо длиной и обхватом в мужское предплечье. В это время ее ожиревшая спутница жизни, которая больше «Рози» в два раза, душила Шану горой студенистых жировых складок. И это все за каких-то двести баксов. Тем не менее, не зависимо от того, как много раз Шану истязали, не зависимо от того, как много грязи и унижений она приняла на себя, ничто не стирало чувство позора от встречи с Эдди. Ничто не поднимало ее в глазах отца, когда она рассказывала ему про то, что ее изнасиловали.

Затем, в один день, Эдди наведался в ее клуб.

Шана узнала его сразу, несмотря на то, что он отрастил бороду и был похож больше на Иоанна Крестителя или Чарли Менсона, чем на Иисуса Христа. Шана следила за ним, набираясь смелости для решительных действий. Затем, однажды, он подошел к ней и предложил деньги за то, чтобы она поехала с ним в парк. Она взяла эти деньги. И свой нож.

Грозовые тучи преследовали их всю дорогу. Шана заметила их мгновенно. Она знала, что они таили в себе нечто большее, чем дождь. Девушка ощутила прилив сил, огонь внутри себя. Ее тело будто заряжалось электричеством. Волосы на ее коже встали дыбом. Эдди тоже ощутил это. Его волосы торчали в разные стороны, а электроприборы сходили с ума. Он выключил стереосистему, когда звук резко скакнул на десятку, а на смену “гранжу” пришел статический вопль оглушительного белого шума.

Нервы Шаны шипели, как провода под напряжением, ярость внутри нарастала: гнев был таким мощным, что казался чем-то чужеродным для ее организма. Они вышли из машины и прошлись в парк. Джеймс сразу же начал лапать ее, поднимая руку, угрожая ударом, когда она сопротивлялась. Шана подчинилась, позволив ему опустить ее голову на его колени, и взяла глоткой его потный хер. Игнорируя терпкие и резкие вкусы смегмы и сифилитических выделений. Шана слушала, как он стонал и орал матом на нее, проталкивая свой член все глубже и глубже в ее пищевод, пока ее нос не утонул в затхлой вони немытых лобковых волос. Она позволила своему неистовству заполнить сознание, в то время как Эдди схватил ее за затылок и просунулся еще глубже, чтобы густые и горячие сгустки спермы ополоснули заднюю часть ее горла и заставили почувствовать себя дерьмом. Затем он достал еще эрегированный пенис и выдавил последние капли семени на лицо Шаны. Они стекли по ее щекам, точно слезы из перламутра. Разъяренность в глазах Шаны скрылась совершенно незаметно.

- Да, сука. Это было чудесно. Ты сосала мой член, словно была создана для этого. Но знаешь, чего я действительно хочу? Я хочу трахнуть твою пухлую задницу. Мне нравится то, какими большими круглыми жопами вы, негритянские сучки, обладаете. Становись раком, потаскуха!

Это был приказ. Как тогда, когда он изнасиловал ее. Приказ, которому внимали женщины белых работорговцев с тех пор, как появилась это греховная страна. Приказ, связанный с насилием, ненавистью, гнетом и изнасилованием. Это был последний раз, когда Шана что-либо терпела. Эти слова должны были стать последними для Эдди.

Пышные и кудрявые волосы Шаны наэлектризовались, ее глаза застелила сине-белая ярость, как шаровая молния, и она схватила мошонку Эдди двумя руками и вцепилась в нее ногтями. Когда Шана перекрутила его яйца и пустила по ним электричество, жгучая жара прошла через тестикулы прямо в брюшные органы. Его семенники зашипели, вскипели от ее рук, а Эдди испустил фальцет, о котором вряд ли догадывался. Яички набухли, как гнойные прыщи и лопнули, как яйца в микроволновке, опрыскав траву семенной жидкостью. Мошонка воспламенилась, волосы на лобке стали похожи на сгоревший куст, гениталии обуглились дотла. Эдди открыл рот, чтобы снова закричать, как удар тока отшвырнул его на двадцать футов.

Качающиеся волны энергии окружили Шану, когда та приблизилась к Эдди; Божий гнев заполнил пустое место, где ранее на протяжении девяти месяцев сжимался ребенок. Эдди беспомощно съежился в грязи, прижав почерневшие гениталии, как начался дождь и гром труханул землю. Эдди чувствовал, что он близко. Очень близко. Вскоре молния ударила его несколько раз, бросая из стороны в сторону, как тот лист в пылевой буре.

Электричество поджарило содержимое его черепа. К тому времени, как полиция доехала до источника неземных криков страдания, небо очистилось, а Шана выплескивала свою ярость на овоще, лежавшем в болоте у ее ног. Даже когда копы повыпрыгивали из машин с оружием наперевес, она наносила ему удары ножом. Потом она начала резать себя.

Красота Шаниной прабабушки привлекла Бога, который забрал ее к себе, а самой Шаны - лишь Эдди Волкера. Теперь девушка собралась уничтожить эту красоту раз и навсегда, дабы избежать внимания обоих.

Эдди уже не мог контролировать двигательные функции своего тела: важные синапсы нервной системы были сожжены. Педофил не помнил, кто он такой и почему ему больно. Почему женщина с горящими глазами резала его. Почему она резала себя. Он видел боль в ее глазах, и какая-то часть его мозга подсказывала ему, что он виноват и заслуживает все это. И что дальше будет только хуже. Он переживет самое ужасное, прежде чем его смогут простить. Если когда-нибудь его вообще смогут простить.

Он знал, что раны были тяжелыми, возможно, даже летальными. Эдди глянул на свое обезображенное и разграбленное туловище и задался вопросом, как он вообще был в сознании с такими увечьями. Ведь было так больно.

- Прости, - умолял он.

Но Шана не услышала его. Потому что губы и язык уже не подчинялись ему. Не смогли пошевелиться, чтобы издать звук. Он попытался снова, но все, что удалось на этот раз – пустить пузырящуюся слюну. Он посмотрел в ее глаза. Пламя исчезло, и Шана вернулась к роли измученной и злой маленькой девочки. Очень злой маленькой девочки. Но что-то подсказало Эдди, что она простит его, если он сможет произнести слова членораздельно. Слюна запузырилась сильнее, как Эдди увидел, что Шана подняла над головой нож. Ее глаза вновь застелила пламенная пелена. Изо рта Эдди вырвались протяжные стенания, слезы побежали по его лицу.

Он вспомнил, что натворил. И хотя он не помнил эту женщину, но лица маленьких девочек, на которых он нападал, были везде. Их крики эхом отражались в темных пустотах памяти Эдди, и он знал, что эта женщина не простит его. Знал, что ему вообще нет прощения.

Эдди посмотрел на собирающиеся над городом тучи, черные злые тучи, и увидел, как они соединились в лицо. С неистовыми глазами, как у этой женщины с ножом. Они хмуро глянули на то, что было под ними, и гром дал волю своему яростному голосу. Появились еще лица. Они увеличились и отсоединились друг от друга. Их рыки сотрясали планету, глаза извергали молнии, требуя кровь Эдди. Мужчина съежился в грязи, гадая, что убьет его первым: злые боги, темным нимбом нависшие над миром, или безумная женщина, направившая нож прямо в лицо обидчика.

- Последнее предупреждение! Брось нож на землю и отойди от этого мужчины. Живо!

Копы орали, размахивая оружием, но Шана продолжала улыбаться. Она видела, как надвигались грозовые тучи, чувствовала энергию, растущую внутри нее. Она хотела забрать слова про то, что Бог никогда не поможет ей, обратно. Бог, ее Бог, услышал ее. Он был близко.

Молнии обрушили свой пламенный гнев на парк. Шана засмеялась, когда дождь омыл ее, исцелив все раны. Она воткнула нож в глазницу Эдди и услышала, как он пробулькал свои последние слова перед тем, как ад сожрал его душу. Электрические змеи разнесли полицейские машины, как конструктор, и вынудили офицеров в панике закричать. Шана смотрела, как вся боль и ужас ее жизни вспыхивали зигзагами электрического огня, обращая ее мучителей в визжащую золу. И в первый раз, с тех пор как мать Шаны схватила ее, а бабуля изувечила лоно девочки, она познала настоящую радость.