Если целью английской гражданской войны и свержения монархии было ограничение тяжелого налогообложения (а я думаю, что все обстояло именно так), то своей цели война не достигла. Впрочем, для налоговых войн это достаточно обычный исход.

Налоговые повстанцы этого периода были убеждены, что если верховная власть должна получать их согласие на налоги, налоги не будут чрезмерными (на такие налоги никто не даст согласия). Это представляется вполне логичным, но история не соблюдает логики. Послереволюционные налоги, — будь то в Англии, Голландии или Америке, — оказались гораздо более тяжелыми, чем до революции. Десятина герцога Альбы была не столь обременительной, как те акцизы, которые Объединенным Нидерландам пришлось ввести после обретения независимости. Даже налоговые повстанцы Америки убедились, что налоги с представительством оказались тяжелее, чем налоги без представительства. Как показала история, когда восставшие выигрывают, налогоплательщики проигрывают. Это одна из любопытных ироний налоговой истории.

История свидетельствует, что согласие налогоплательщиков, выраженное через представительный орган, редко бывает эффективным сдерживающим фактором. Впервые это стало ясно в Испании XVI в.: депутаты налогоплательщиков обычно принимали сторону короля и не выполняли пожеланий своих избирателей. Более того, налогообложение через представительство дает властям возможность повышать налоги — по той причине, что угроза восстания минимальна. Представители, как правило, открывают кошельки налогоплательщиков и очень редко их закрывают.

Большинство посетителей лондонского Тауэра, вероятно, обращают внимание на то, что золотые короны и скипетры английских монархов изготовлены после 1660 г., т.е. в послекромвелевскую эпоху. Кромвель отнюдь не собирался быть временщиком между королями. В числе первых мер он распорядился переплавить драгоценные атрибуты монархии. Когда Карл II возвратил себе трон, ювелирам пришлось в срочном порядке изготавливать короны и скипетры для нового короля. В отличие от ювелиров Парламент не стал восстанавливать прежнюю налоговую систему. Дабы предотвратить любые возможные недоразумения, он в 1689 г. принял Билль о правах, где было четко сказано, что без санкции Парламента никакие налоги невозможны. После пятисотлетней борьбы проблема налогов и согласия для жителей Английских островов была решена окончательно. Теперь все внимание обратилось на поиски наилучшей формы налогообложения.

Новые формы налогообложения были найдены в налогах времен гражданской войны. Долгому парламенту пришлось принять ряд чрезвычайно непопулярных у англичан налогов — акцизы, подушные налоги и налоги на имущество. Эти крайне неприятные налоговые инструменты должны были составить основу будущей системы. Субсидии, «пятнадцатые» и «десятые» исчезли навсегда.

Когда Карл II взошел на трон в 1660 г., Парламент ввел налог на очаги, который одно время существовал в континентальной Европе. С каждого очага в доме взималось два шиллинга. Налоговый инспектор должен был обойти каждый дом, комнату за комнатой, поскольку подсчет снаружи по трубам не гарантировал точности.

Расчетом и сбором этого налога занимались, по французскому образцу, частные сборщики; их прозвали «трубочистами». Не раз бывало, что хозяйка прикрывала очаг или просто запирала входную дверь. По поводу налога сложили немало ругательных песенок и стишков. Вот отрывок из одного такого популярного в те времена стишка:

Налог на очаги отменили во время «Славной революции», когда был низложен последний представитель династии Стюартов Яков II. При новой монархии Вильгельма и Марии доклад Палаты общин назвал этот налог «ярлыком рабства для всего народа, открывающим каждый дом для осмотра лицами, не известными хозяевам». После этого доклада налог упразднили. Однако вместо него Парламент ввел даже еще более ненавистный прогрессивный подушный налог.

С подушным налогообложением Парламент экспериментировал сотни лет, всегда безуспешно и всегда под угрозой восстания. В 1641 г. Долгий парламент ввел подушный налог; он составлял 100 фунтов в год с герцога и, прогрессивно уменьшаясь сообразно рангу, доходил до 10 фунтов со сквайра. С простолюдинами дело оказалось сложнее. После дебатов Парламент решил не использовать профессиональные категории, а ввести 5%-ный подоходный налог. Человек с годовым доходом в 100 фунтов платил 5 фунтов. В результате возникла двойственная система: фиксированные суммы для знати в соответствии с рангом и 5%-ный подоходный налог для простых людей. Этой схемой Вильгельм и Мария заменили налог на очаги. Но долго она не продержалась и в 1698 г. была упразднена как «непригодная для Англии».

Сильно не любимые налог на очаги и подушные налоги в конце концов были заменены налогом на окна в домах и земельным налогом. С каждого дома взимался шиллинг с окна, при условии что дом имел больше семи окон; это, в соответствии с английской традицией, освобождало от налога бедняков. Поскольку окна можно было считать снаружи, прекратились нетерпимые вторжения налоговых инспекторов в частные жилища. Налогоплательщики прибегали ко всевозможным ухищрениям, например заколачивали окна досками. В Эдинбурге построили целую улицу домов, где в спальнях вообще не было окон.

Сельские жители согласились на земельный налог, — возможно потому, что он напоминал субсидию. Декларации о земельной собственности имели мало общего с действительностью. Во время гражданской войны субсидия была заменена помесячной оценкой, заимствованной из субсидийных ведомостей, и сами платежи взимались ежемесячно, а не раз в два года. Кромвель хотел, чтобы сумма помесячного обложения была реалистичной, чтобы она высчитывалась точно и в соответствии с текущим положением дел. Однако Парламент не выразил ни энтузиазма, ни оптимизма. Один член Парламента перефразировал старинный принцип английской свободы — частные владения человека не подлежат контролю короля — в следующих словах, которые до сих пор не утратили актуальности: «Что до плана инспектировать и осматривать владения, этого ваши предки ни за что не потерпели бы. Наши высшие должностные лица должны знать, что поместья никогда не подвергались досмотру».

Другой член Парламента сказал: «Вместо того чтобы дать моему лорду Протектору [Кромвелю] нечто осязаемое, мы дадим ему тень». Именно это и произошло. Вся страна, от инспекторов до налогоплательщиков, объединилась в общенациональном сговоре против точных оценок. В соответствии с привычкой и традицией обман имел место на всех уровнях. Помесячные выплаты в итоге свелись к фиксированному земельному налогу. Запрещалось досматривать что-либо иное, кроме доступной обозрению земли. И вновь оценки оказались смехотворно низкими. Местные земельные комиссары не осмеливались подвергать сомнению слово джентльмена, который декларировал стоимость своих владений. В конце концов закон понравился землевладельцам; они вновь стали «ведать оценкой своей собственности совершенно самостоятельно», как то было при субсидии.

Когда началась гражданская война, Долгий парламент ввел акциз — несомненно, самый ненавистный из всех европейских налогов. В Англии свобода отождествлялась с отсутствием акциза; подобным же образом древние греки отождествляли свободу с отсутствием подушных и земельных налогов. Венецианский посол в Лондоне называл отсутствие акцизов в Англии явлением «уникальным и удивительным». Англия оставалась единственной крупной европейской страной, где не было интенсивного акцизного налогообложения.

Первым акцизом времен гражданской войны стал налог на алкогольные напитки. В законе особо оговаривалось, что с окончанием войны налог будет отменен; однако война все не кончалась, и по мере ее продолжения вводились новые акцизы. Вскоре они затронули и товары первой необходимости — одежду, хлеб, мясо и прочие продукты питания. Начались бунты; в Лондоне были сожжены акцизные конторы. Парламент несколько смягчил акцизы и обратился к англичанам с просьбой потерпеть до окончания войны.

Существовал также штрафной акцизный сбор с роялистов (сторонников короля). В налоговых ведомостях того времени этот налог называли «изъятием»: «Был издан указ, предписывающий изъятие каждого десятого пенса у всех, кто принадлежит к королевской партии. Этот жестокий налог, известный под названием децимации, военные представители Кромвеля взимали со всей строгостью. Вся страна подвергалась таким изъятиям».

«Изъятия» вновь стали практиковаться в правление Карла II, но мы не знаем, к чему они относились. В налоговых ведомостях значится, что король собрал 100 тыс. фунтов путем «изъятий» и 640 тыс. фунтов путем «присвоений». Блэкстон в своих «Комментариях» (I:136) называет изъятия без явного и добровольного согласия вымогательством.

Парламент не сдержал обещания отменить акцизы с окончанием войны. Когда в 1660 г. произошла реставрация монархии, все еще сохранялись акцизы на пиво, вино, мыло, соль, железо, свинец и некоторые предметы роскоши. С тех пор акцизные сборы неизменно существовали в Англии, хотя и никогда не достигали таких масштабов, как в континентальной Европе. Не было в Англии и акцизной «десятины», подобной испанской. Акцизы стали традиционным налогом военного времени, который обычно отменялся или снижался в мирное время.

На первый взгляд может показаться, что ненависть англичан к акцизам граничит с иррациональностью, поскольку этот налог обладает многими достоинствами. Его можно ограничить предметами роскоши, и, он, следовательно, не будет касаться бедных; его легко собирать, потому что инспектировать нужно только торговцев. Однако английские налогоплательщики не желали замечать эти потенциальные достоинства. Для них акциз был несомненным злом, и никакие разумные доводы не могли изменить это убеждение. В конце концов, если посмотреть на Испанию, Нидерланды, Францию и другие страны, перегруженные акцизами, вредоносность налога становится несомненной. Немногочисленные английские акцизы только подтверждали такой вывод. При всей ограниченности акцизного налогообложения его административная сторона часто бывала жестокой: «Суровые наказания возбуждали сознание людей и укрепляли ненависть к акцизам».

Английская акцизная практика начинает приобретать окончательную форму при сэре Роберте Уолполе, которого часто называют первым английским премьер-министром (до его министерской деятельности в первой половине XVIII в. эта должность не существовала). Будучи фаворитом короля, Уолпол, как можно было ожидать, состоял в Палате общин и оказывал наибольшее влияние на все налоговые вопросы. «Премьер-министром» он стал потому, что исполнял обязанности первого лорда казначейства и канцлера казначейства. Он был налоговиком до мозга костей, как и все ранние премьер-министры.

В то время Палата общин, в отличие от наших дней, голосовала по всем налоговым вопросам совершенно свободно. Члены палаты голосовали не в соответствии с инструкциями, полученными от премьер-министра, а в соответствии со своими убеждениями. Мы должны учесть эту особенность тогдашнего парламентского правления, если хотим получить правильное представление о сути дебатов по поводу доходов и налогов на протяжении XVIII в. Существующее сейчас правило голосовать по партийной линии возникло позже и недавно стоило леди Тэтчер поста премьер-министра.

Уолпол считал акциз налогом будущего, главным налогом для Англии. В 1723 г. он убедил Парламент ввести акцизы на чай и кофе. Один член оппозиции спросил: «Неужели мы пожертвуем конституцией ради предотвращения каких-то мелких махинаций с налогами?». Но «мелкие махинации» были сильным преуменьшением. Министерство финансов располагало следующими сведениями: англичане в среднем ежегодно потребляли 4 млн фунтов чая, а таможенное управление Его Величества сообщало о ввозе лишь 800 тыс. фунтов; иными словами, 80% чая поступало беспошлинно.

Через несколько лет, когда правительство сообщило о профиците бюджета, Палата общин поставила вопрос об отмене некоторых налогов. В конце концов обсуждение свелось к двум акцизам — на соль и на свечи. Вариантов было два: либо отменить акциз на соль и принести пользу всем, либо отменить акциз на свечи и принести пользу состоятельным людям, поскольку бедные не могли позволить себе свечи. Власти в лице Уолпола желали отменить налог на свечи и приводили старый французский довод: налоги приносят бедным пользу, заставляя их упорнее трудиться. По итоговому голосованию Парламент отменил налог на соль. Для того времени это было необычайное проявление великодушия. Кроме того, голосование продемонстрировало независимость Палаты общин, которая не побоялась не подчиниться могущественному премьер-министру.

Однако не успели отменить налог на соль, как в 1732 г. Уолпол попытался умножить акцизы. Он задумал отменить пошлины на вино и табак и заменить их акцизами по такой же ставке. В том же законопроекте он предложил восстановить налог на соль и на треть снизить земельный налог для главных своих сторонников, мелкопоместных дворян. Уолпол не ждал значительного противодействия от Палаты общин. Его позиция выглядела достаточно логично: «никаких новых налогов», просто некоторые налоговые меры для борьбы с контрабандой и обеспечения сбора положенных налогов.

Уолпол хорошо подготовился; он поручил комитету палаты под началом Джона Коупа подготовить доклад о соблюдении таможенных законов и контрабанде. Мошенничество, особенно при контрабанде вина и табака, достигало крупных размеров, и Коуп красноречиво описал связанные с контрабандой бесчестность, лжесвидетельства, доносы, насилие и убийства, которые «превосходят всякое воображение». Казалось, одобрение налоговых реформ Уолпола должно стать, как говорят англичане, «сущим пустяком». Только вот не была ли контрабанда более свежим примером «традиции уклонения от налогов», которую признавала и не желала нарушать Елизавета I?

Для многих рядовых англичан контрабанда стала большим подспорьем, поскольку означала пониженные цены на немалое количество потребительских товаров. Обойти акциз было сложнее. В последующие годы Уолпол значительно расширил полномочия акцизных чиновников и ввел суровые наказания за уклонение от налога, а также за противодействие его взиманию. Он не проявлял «никакой щепетильности в отношении свобод личности или неприкосновенности частного жилища». Он ввел «жестокие наказания и использовал всю власть Короны, чтобы заставить общество принять его налоговую систему».

Газеты вовсю критиковали проект Уолпола. Многочисленные карикатуры осуждали и высмеивали налог и самого Уолпола. Народ возмущался все больше и больше; дело доходило до открытых протестов. Толпы людей ходили по улицам и носили на шляпах плакатики с надписями «Свобода, собственность и никаких акцизов». Другие распевали песни с припевом «И никаких присяжных», т.е. указывали, что люди лишены права на суд присяжных в налоговых делах. Эти протесты, по словам главного биографа Уолпола, были «выражением накопившейся глубокой ненависти к жестокой, тиранической и коррумпированной властной системе».

Оживленные дебаты в Палате общин длились много недель. Когда Уолпол обводил взором палату, которую контролировал больше 20 лет, он замечал, что число его сторонников сокращается каждый день. Перед лицом растущего противодействия он отозвал свой законопроект и даже подал королю и королеве прошение об отставке. Вечером накануне окончательной капитуляции Уолпол собрал у себя дома ближайших друзей и объявил им о решении отказаться от проекта по акцизам: «Я хорошо понимаю, что дальше продолжать это нет смысла. При нынешнем возбужденном состоянии людей ввести закон в силу можно только силой оружия. Если собирать налоги с помощью оружия, это будет конец свободы Англии… Я не желаю нести ответственность за сбор налогов ценой крови».

Когда весть об отзыве законопроекта Уолпола достигла широкой публики, повсюду начались празднования. Звонили церковные колокола, ярко пылали костры, горели чучела Уолпола; в городах люди распевали песенки, и слышались крики «Никаких акцизов, никаких деревянных башмаков!». Причиной для ликования были не только финансовые выгоды от отклонения налога; люди радовались поражению жесткой налоговой системы Уолпола. Налоговый конфликт напоминал войну торговцев и низших классов против Уолпола и состоятельного сельского дворянства.

Суть суровой налоговой системы Уолпола становится понятной, если принять во внимание его нелюбовь к торговым классам Англии. Все его нововведения били прямиком по ним; существует мнение, что жестокие налоговые законы о пошлинах и акцизах били актом мести в отношении той части общества, которую он ненавидел и презирал. Таким образом, эта необычная личная вендетта могущественного премьер-министра помогает понять, как и почему британская Корона отвернулась от старинных принципов британской справедливости в области налогообложения. То же самое мы наблюдали в сравнительно недавние времена, когда Франклин Рузвельт превратил федеральную налоговую систему, ставки налогов и уголовные наказания в оружие, направленное против состоятельных слоев американского общества, которые он не любил.

«Тираническая» система Уолпола встретила резкий отпор английских налогоплательщиков. За один период, о котором у нас есть данные, 250 таможенников подверглись нападению и шестеро из них-были убиты. Иными словами, английские налогоплательщики не только не пали духом, но и оказали активное сопротивление. Обычай бунтовать против тяжелых или хотя бы неугодных налогов был перенесен в Америку; как мы увидим, колонисты тоже прибегали к насилию, если налоги представлялись им «неприемлемыми».

Английские сборщики акцизов были вооружены; это делалось для защиты не только от налогоплательщиков, но и от разбойников с большой дороги. Один такой сборщик сообщил, что имеет при себе мушкетон и 17 пуль; для тех времен это было почти максимальное вооружение, которое человек решился бы взять или мог бы возить, учитывая его вес. В случае нападения он оказал бы серьезное сопротивление.

Хотя английские налогоплательщики были не столь яростны, как французские, зафиксированы многочисленные случаи нападения на сборщиков акцизов; их избивали и даже убивали. Одного такого человека вытащили из постели и убили на глазах семьи. Однако в целом работа сборщика акцизов была гораздо менее опасной по сравнению с работой таможенника.

Жесткие методы Уолпола сохранялись еще долгое время после провала его зубодробительной системы, но все же они не были столь суровыми, как на континенте. Во Франции и в Германии функции сборщиков налогов выполняла армия, которая применяла методы, напоминавшие времена поздней Римской империи. Следует отметить, что жесткое налоговое администрирование было перенесено в Северо-Американские колонии и дурно повлияло на налоговое законодательство, которое только сейчас подвергается корректировке. Если плохие налоговые законы и плохие административные законы приносят доход, они отмирают долго и трудно, если вообще отмирают.

Несколько десятилетий спустя великий английский юрист Уильям Блэкстон заметил: «Суровое и произвольное применение акцизных законов едва ли совместимо с характером свободной нации». По сравнению с другими авторами Блэкстон выразился еще очень мягко. Когда американские колонисты сетовали, что у них нет прав англичан, англичане у себя дома жаловались на то же самое.

Акцизная система работала следующим образом. Подавляющее большинство дел рассматривалось в порядке упрощенного судопроизводства, без присяжных и даже без независимого судьи; во многих случаях решение выносили те самые налоговые уполномоченные, которые собирали налог. Это никак не напоминало подлинное английское правосудие; скорее, это было похоже на правосудие (или его отсутствие), с которым человек имеет дело при бюрократической автократии в тоталитарном государстве. Английская налоговая система тогда, как и сейчас, существовала и существует как бы вне рамок конституции — одна из странных аномалий английского правосудия, которые унаследовала Америка. Вот весьма убедительное суждение современного ученого об этой системе: «У торговца было мало шансов не попасть под акцизный каток. В большинстве акцизных статутов присутствовала специальная статья, согласно которой у ответчика не было права требовать передачи дела в вышестоящий суд. А когда обвиняемый оставался один на один с акцизными уполномоченными, все обращалось против него. Он автоматически считался виновным, если не мог доказать свою невиновность. <…> Даже традиционный английский прием, подача встречного иска на чиновников, становился тут гораздо более рискованным, поскольку статуты предусматривали оплату судебных издержек в двойном или тройном размере… При таком положении дел неудивительно, что процент обвинительных приговоров по акцизным делам был столь высоким: 79% в Лондоне и 85% в сельской местности в 1789-1790 гг.».

Впрочем, если бы этот исследователь ознакомился с практикой Налогового суда наших дней, он обнаружил бы примерно такую же статистику и процедуру судопроизводства. Вместе с тем он отмечает, что эта драконовская система смягчалась умеренным ее применением; такой же подход мы применяем сейчас к большинству случаев уклонения.

Контроль был тоже на вполне современном уровне. За изготовителями свечей, подлежавшими акцизному налогообложению, велось тщательное наблюдение. Они не могли изготавливать свечи, не уведомив налоговых чиновников о времени, месте и продолжительности работы. За несообщение о точном количестве инструментов полагался штраф в 100 фунтов. Каждый месяц мастер должен был представлять полный отчет о количестве изготовленных свечей; бракованные свечи уничтожались в присутствии акцизного чиновника. Сегодня эти налоговые сведения собираются компьютерным способом. А в тогдашней Англии такому же контролю подлежали пивоварни, винокурни, лавки, торговавшие чаем, кофе и т.д. Вполне понятно, почему при такой системе принуждения во времена Уолпола люди поднимали бунты и сжигали акцизные конторы.

Самая любопытная особенность английской акцизной системы заключалась в том, что правительство так и не смогло получить согласие Парламента на всеобщий акциз, который существовал во всей континентальной Европе. Такое положение вещей сохранилось и в XX в., причем не только в Англии; федеральные власти США тоже не добились согласия. Акцизы оставались выборочными. Когда во второй половине XVIII в. участились войны, возникла потребность в дополнительных доходах и пошли разговоры о всеобщем акцизе, Честерфилд (во времена Уолпола он возглавлял противников расширения акциза) под конец жизни (1767) отметил в письме к другу нелюбовь англичан к самому слову «акциз»: «Что касается всеобщего акциза, то Парламент должен сменить это название раньше, чем парламентский акт дойдет до людей, которые лучше знают названия, чем суть дела… Я, конечно, не берусь загадывать, но если закон о всеобщем акцизе будет называться «актом о лучшем обеспечении свободы и собственности подданных Его Величества посредством отмены некоторых из самых обременительных таможенных законов», он, возможно, будет принят вполне охотно».

В XVIII в. английское парламентское правление выделялось среди прочих форм правления того времени и стояло выше их. Во многих отношениях, если не считать методов принуждения, английский подход к налогообложению мог служить образцом для наших дней. Прежде всего, он диктовался волей народа, выражаемой через Палату общин; если это не срабатывало, народ демонстрировал свои желания Короне с помощью восстания. Англичане были кем угодно, но только не людьми, которые покорно терпели неугодные им налоги, и такое поведение шло на пользу государству. В то время Англия приобрела статус великой державы, возможно, именно благодаря восстаниям налогоплательщиков и угрозе дальнейших восстаний. Государство было вынуждено, пусть и против воли, приучиться существовать на умеренные налоги и тем самым избежало экономической обузы, которая доставила столько неприятностей Нидерландам.

Англичане никогда не находили налога, который был бы справедлив для всех и приемлем для всего народа. Люди отвергали чрезмерные акцизы, налог на очаги, прогрессивный подушный налог и точный земельный налог. Во всех этих налогах их больше всего не устраивало вторжение в частную жизнь. Свобода означала неприкосновенность частной жизни, а неприкосновенность частной жизни означала, что дом человека, его крепость, не подлежит контролю королевских налоговых чиновников. Все эти формы налогообложения, будучи теоретически справедливыми, требовали жертвовать свободой, а этого англичане не могли потерпеть.

В конечном итоге англичане остановились на полифункциональной налоговой системе, которая в целом выглядела справедливой. Никто не был явно угнетен. Каждый брал на себя какую-то часть расходов государства. Землевладельцы платили земельные налоги, но были защищены традицией сильного занижения оценок. Торговцы платили пошлины и некоторые акцизы, но их жизнь облегчали контрабанда и уклонение. Домовладельцы платили налог на дом и окна, от которого освобождались бедняки. Самой примечательной особенностью системы было отсутствие налогового иммунитета для богатых.

Творцы английских налогов строили их на принципе прогрессивности, тогда как весь прочий мир решительно следовал принципу регрессивности. Парламент исходил из принципа: чем больше богатство, тем выше налоги. Убеждение, что рабочим и беднякам полагаются низкие налоги (или вовсе никаких), было отнюдь не проявлением гуманности; оно покоилось на гораздо более солидной основе — на экономическом здравом смысле. Если бы рабочие платили большие налоги, английские работодатели должны были бы платить им высокую заработную плату, как в Нидерландах. Это увеличило бы стоимость английских товаров на иностранных рынках и повредило торговле. А когда рабочие оставались практически свободными от налогов, английские торговцы могли побеждать континентальных конкурентов за счет цен. Именно это и произошло; в результате Англия на два столетия стала ведущей торгово-промышленной страной мира.

Государственные расходы были жестко ограничены, и причиной тому послужили не столько благие намерения просвещенного парламента и Короны, сколько несговорчивость налогоплательщиков и прямое уклонение от налогов. Английское правительство хорошо понимало, что лучше получать налоги со всеобщего согласия, чем проталкивать налоговые законы через парламент. Преемник Уолпола, Генри Фокс, резюмировал проблему, стоящую перед творцами налоговых законов, в следующих словах, вывешенных в зале заседаний Палаты общин: «Все правительства должны принимать во внимание не только то, что люди способны вынести, но и то, сколько они готовы платить, а также форму, в которой они готовы платить, пока их не довели до восстания».

Следующее поколение английских политиков пренебрегло этим принципом, когда решительно вознамерилось брать налоги с английских колонистов в Северной Америке.